Нина Краснова

 

АЛЛЕЯ ПАСТЕРНАКА

 

эссе

 

...Валерий Золотухин в спектакле "Доктор Живаго" в Театре на Таганкеиграет роль доктора Живаго... Я смотрела этот спектакль три раза. И теперь воспринимаю все стихи Пастернака из "Доктора Живаго" только через этот спектакль на Таганке, и только через Валерия Золотухина, в его исполнении, хотя многие из них мне нравились и раньше.

 

ГАМЛЕТ

 

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислоняясь к дверному косяку,

Я ловлю в далеком отголоске,

Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можешь, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идет другая драма,

И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить - не поле перейти.

 

1946

 

...Из книги Евгения Пастернака я узнала, что в первом варианте стихотворения "Гамлет" было всего две строфы, и первая строка выглядела так:

Вот я весь. Я вышел на подмостки...

В словосочетании "Вот я весь..." - идут три ударения подряд в трех словах, каждое их которых состоит из одного слога, и четвертое слово "Я", с которого начинается новое предложение, - тоже состоит из одного слога, с ударением на нем. То есть здесь идут подряд четыре ударения. Четыре спондея. От этого строка кажется тяжелой, перегруженной. И Пастернак заменил три первых слова на два других: "Гул затих...". Строка сразу стала легче, удобопроизносимей, объемней. И наполнилась гулом зала и гулом века и наполнила этим гулом три другие строки, который вступил в связь со своим "отголоском", а без гула было неясно, откуда взялся отголосок, если нет главного звука, от которого он пошел: "Я ловлю в далеком отголоске, что случится на моем веку".

В первом варианте у Пастернака было в "Гамлете" всего две строфы, и вторая выглядела так:

 

Это шум вдали идущих действий,

Я играю в них во всех пяти.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить - не поле перейти.

 

Я один играю во всех пяти действиях - это, по-моему, гениальная строка, но Пастернак отказался от нее... Потому что, может быть, не надо уточнять, сколько действий в "Гамлете"? И в каком количестве действий Гамлету придется играть... Ведь он играет не только на сцене, но и за кулисами.

Сумрак ночи... с тысячью биноклей на оси - это сумрак ночи с тысячью зрителей, больших и малых планет, с тысячью миров, которые глядят на тебя в бинокли со всех сторон... Это космос, который глядит на Гамлета, это галактики.

Гамлет просит Бога не дать ему испить горькую чашу, которую тот уготовил для него, просит пронести ее мимо. Потому что он устал от этих чаш, сколько их уже было у него... Он согласен играть любую роль, по замыслу Бога, но сейчас не хочет подчиняться Богу и играть роль Гамлета, который должен выпить горькую чашу... У героя идет (за площадкой сцены) своя драма... А в то же время он понимает, что он не властен изменить "распорядок действий" и должен будет подчиниться этому распорядку... И он стоит один среди космоса, на сцене жизни, и некому спасти его, поддержать его... И Бог ему ни в чем не поможет.

Я помню, как Валерий Золотухин под тусклым освещением софитов, "в сумраке ночи" прошел в дальний угол сцены, к черному заднику, по узкой, косой диагональной дорожке, в задрипанном пальто доктора Живаго, опустив плечи под тяжестью своей роли, повернулся своим измученным лицом к зрителям и прочитал стихотворение "Гамлет" от лица Гамлета, в роль которого он вошел. И прочитал не кричащим, не форсированным, а как бы спокойным голосом, в котором чувствовалось внутреннее мужество и внутренняя собранность перед очередным испытанием, которое посылает ему Бог и которое он должен пройти. И зал заплакал и стал мокрым от своих слез. Как будто в Театре прохудилась крыша, и сквозь нее в Театр хлынули дождевые потоки.

...Юрий Любимов когда-то предлагал сыграть Валерию Золотухину Гамлета, стать в этой роли дублером Высоцкого, когда тот "по техническим причинам" не мог выходить на сцену. Но он так и не сыграл ее, из-за своей интеллигентности, из-за своей нравственной этики, которая не позволяла ему сделать это. Хотя, например, Певцов играет в "Юноне и авось" за Караченцева, который попал в аварию. Не пропадать же спектаклю и не пропадать же таланту другого актера.

Зато Валерий Золотухин теперь играет Гамлета в "Докторе Живаго". И на Живаго-Золотухина зрители сейчас идут так же, как шли на Гамлета-Высоцкого, валом валят и спрашивают, нет ли лишнего билетика за Золотухина. Как в "Вакханалии" того же Пастернака:

 

Молодежь по записке

Добывает билет...

 

Билет на Золотухина. И не только молодежь.

 

Затерявшись в метели,

Перекупщики мест

Осаждают без цели

Театральный подъезд.

 

Чтобы только попасть на Золотухина. И удовлетворить спрос зрителей на него. Я теперь и самого Живаго воспринимаю только в образе Валерия Золотухина. И поэтому этот литературный герой Пастернака мне стал с некоторых пор особенно симпатичен. А кто говорил, что Золотухину только Кузькина и Бумбараша играть, - тот посрамлен.

...Стихи из романа "Доктор Живаго" - новая высокая ступень в творчестве Бориса Пастернака, в свое время недосягаемая для самого Пастернака. Это, по моему мнению, которое может никем не учитываться, и по мнению авторитетных людей - самые лучшие его стихи, в которых он - по манере своего письма - дошел до "неслыханной" для него "простоты", к которой стремился всю жизнь, то есть дошел до совершенства, которому нет предела, и до своего "потолка".

Самое известное из всех стихотворений этого цикла - стихотворение "Зимняя ночь". Потому что оно раскручено композиторами, которые писали музыку на него, то есть песни на "текст" этого стихотворения. Оно почему-то оказалось самым притягательным для композиторов. Не почему-то, а потому что оно из всех стихотворений Пастернака - как бы самое простое, самое классическое и самое подходящее для песен. Кто только не писал на него свою музыку. Я слышала вариантов десять песен на это стихотворение. И самым лучшим считаю тот, который я слышала в спектакле "Доктор Живаго" на Таганке и который в течение спектакля звучит там много раз, то полностью., то фрагментами... И в каждом фрагменте - по-новому: то с одной тональностью - чуть ли не с мажорной, то с другой - с элегической, то с третьей - с нежно-лирической, то с четвертой - бурно-страстной, то с пятой - с минорно-печальной, ностальгической, то с шестой - отчаянной и трагической... хотя все время на один и тот же мотив. И поют ее то Лара, то Валерий Золотухин, то хор артистов с Ларой и Валерием Золотухиным...

 

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

 

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

 

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

 

И падали два башмачка

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал.

 

И все терялось в снежной мгле,

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

 

Мело весь месяц в феврале.

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

 

1946

 

Свеча ярко и трепетно освещает не только комнату, где происходит свидание двух влюбленных, где "падают два башмачка со стуком на пол", где происходят скрещенья рук обоих героев и скрещенья их ног и скрещенья их судьбы, она, эта маленькая свеча, которую не может задуть ни сквозняк из угла, ни ветер с улицы, из окна, за которыми метет метель, ни ураганы революций и войн, освещает собой сердца и души двух влюбленных, и их (не платонические, но какие тонкие, эстетичные и святые) отношения, которые хранит и над которыми летает ангел... она освещает и всю зимнюю ночь и снежную мглу за окном, и весь мир, и всю жизнь героев, и все их настоящее и будущее... и опоэтизирует собой все это... И становится негасимой свечой, символом негасимой любви, которой не страшны ни метели, ни ветра, ни ураганы... А озаренный ею потолок, на который ложатся тени, отпечатки двух тел, а снежные хлопья, которые летят на свет свечи, как мошкара на пламя... а кружки и стрелы на стекле, волшебные, мистические знаки, в которых заложен большой смысл... Сколько во всем этом красоты и тайны...

Для меня это стихотворение теперь существует вместе с музыкой из спектакля на Таганке, написанной к этому стихотворению, неотрывно и от нее, и от артистов, которые поют: "Свеча горела на столе, свеча горела..."

...Стихи из романа "Доктор Живаго" делятся хронологически на три части. Первую часть - 10 стихотворений - Пастернак написал в 1946 - 1947 гг., вторую часть - 6 стихотворений - в ноябре-декабре 1949 года, и третью часть - 9 стихотворений - во второй половине 1953 года. Итого - 25 стихотворений.

Это - книга стихов, или цикл, или, как определял это сам Пастернак, "тетрадь". Авторство всех этих стихов он отдал герою своего романа - врачу, доктору Юрию Живаго, поэту-дилетанту, чтобы снять с них свой личностный, автобиографический аспект. О герое этих стихов Пастернак в одном из своих писем 1948 года говорил так:

"Этот герой должен будет представлять (в романе) нечто среднее между мной, Блоком, Есениным и Маяковским, и когда я теперь пишу стихи, я их всегда пишу в тетрадь этому человеку".

Пастернак создал нового поэта - Юрия Живаго, который вобрал в себя черты Блока, Есенина и Маяковского и самого Пастернака и получился новым Пастернаком, которого - такого - раньше не было. Пастернак создал своего двойника, своего литературного клона.

...В стихах "Доктора Живаго" чувствуется их связь с "художественной культурой итальянского Возрождения", с "живописью старых мастеров", которые для своих работ выбирали темы из Библии и из истории античности. Недаром первоначальным названием всего этого цикла стихов, которое дал ему Пастернак, было название "Старые мастера".

 

Вы шли толпою врозь и парами,

Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

Шестое августа по-старому,

Преображение Господне.

 

...6 августа по-старому, в день Преображения Господня, Борис Пастернак мальчиком упал с коня и сломал себе ногу и на всю жизнь стал хромым. И Бог взял его под свое крыло и покровительство, под свою защиту и вывел его на стезю поэта, на дорогу в большую литературу и помог ему пройти ее до конца. Бог любит страдальцев и помогает им.

...Борис Пастернак писал "Доктора Живаго с 1946 по 1955 год, почти десять лет, в перерывах переводил зарубежную поэзию на русский язык.

"Я уже стар, скоро, может быть, умру", - писал Пастернак в одном из своих писем. И поэтому ему хотелось выразить в своей прозе - свободно, не зажато - свои самые главные, "настоящие" свои мысли, которые накопились у него за жизнь и которые он прятал в себе. "Нельзя до бесконечности откладывать это", нельзя всю жизнь жить по "вынужденно сдержанной программе", - писал он.

Тогда обвиняли его в "отрыве от народа", в непризнавании советской "идеологии", в "уходе от актуальной поэзии" в переводы...

..."Владея знанием музыкальной композиции, он тогда сравнивал свою работу над прозой с сочинением симфонии, где сочетаются "кантус-линеарный мелодизм и континуум-гармоническая вертикаль".

...Все главы своего романа, каждую новую главу, Пастернак читал в каких-нибудь своих кругах, то у себя на даче, на квартиру у кого-нибудь из своих знакомых, то у Ардовых на Ордынке, когда туда приезжала Ахматова. ...Ахматовой в романе Пастернака нравились только некоторые "описания природы", а сам роман в целом не нравился, и прежде всего ей не нравилась героиня романа, которая казалась ей "пошлой и заземленной" и раздражала ее. Ахматова называла роман Пастернака "неудачей". Сам же Пастернак считал, что "Живаго" это ...большое счастье и удача, какие мне даже не снились".

Этот роман уже потому нельзя считать неудачей, что в нем есть стихи Юрия Живаго-Пастернака.

Как читает их Валерий Золотухин в роли Юрия Живаго!

Когда он читает своей Ларе, после разлуки с ней, например, вот это:

 

ОБЪЯСНЕНИЕ

 

...Сними ладонь с моей груди,

Мы провода под током!

Друг к другу вновь, того гляди,

Нас бросит ненароком!.. -

 

Меня и всех зрителей бьет током, когда он читает это! В этих строчках и в голосе Валерия Золотухина заложена такая мощная энергетика и такая неодолимая сила страсти, которая способна вращать турбину электростанции!

...В 1955 году в одном из своих писем Пастернак писал: "Я "стихов вообще" не люблю, в поэзии, как ее принято понимать, не разбираюсь".

...Пастернак переписывал свои стихи по нескольку раз. И переписал почти всю свою книгу "Сестра моя - жизнь". Он хотел дойти в поэзии до совершенства. И никогда не был полностью доволен своими собственными стихами, все ему хотелось переделать их, улучшить. И чаще всего (или: часто, или: нередко) он их не улучшал, а только ухудшал.

В "Новом мире" Пастернак познакомился с Ольгой Всеволодовной Ивинской. И вместе с Лидией Чуковской пригласил ее на чтение своего романа 6 февраля 1947 года в квартире у пианистки Юдиной. Через два месяца он по просьбе Ивинской устроил чтение трех глав в доме друзей Ивинской...

Отпечаток отношений Пастернака и Ивинской лежит на светлом внешнем облике Лары, героини романа, и на стихах, посвященных ей. "Обреченность" этих отношений придавала им "особую яркость", по словам Евгения Пастернака.

 

СВИДАНИЕ

 

Засыплет снег дороги,

Завалит скаты с крыш.

Пойду размять я ноги, -

За дверью ты стоишь.

 

Одна, в пальто осеннем,

Без шляпы и калош,

Ты борешься с волненьем

И мокрый снег жуешь.

 

Деревья и ограды

Уходят вдаль, во мглу.

Одна средь снегопада

Стоишь ты на углу.

 

Течет вода с косынки

По рукаву в обшлаг,

И каплями росинки

Сверкают в волосах.

 

И прядью белокурой

Озарены: лицо,

Косынка и фигура,

И это пальтецо.

 

Снег на ресницах влажен,

В твоих глаза тоска.

И весь твой облик слажен

Из одного куска.

 

..................

 

И оттого двоится

Вся эта ночь в снегу,

И провести границы

Меж нас я не могу.

 

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?

 

1953

 

Будто из снега Пастернак вылепил "белокурую" девушку, снегурочку, которая "в пальто осеннем, без шляпы и галош", в легкой "косынке" пришла к нему зимой на свидание, по дорогам, которые засыпал снег, пришла и стоит у него "за дверью", на улице, на углу, и с волненьем ждет, когда он выйдет к ней, и борется со своим волненьем и мокрый снег жует (чтобы немного охладиться?)... И весь ее "облик" слажен из одного куска"... Но она не холодная снегурочка, а теплая. И она не замерзает даже в своем осеннем пальто, будто оно у нее с подогревом. И снег тает у нее на ресницах, и вода течет с косынки в обшлаг и росинки сверкают у нее в волосах... И она вся такая легкая, как трехстопный ямб, которым написано это стихотворение про нее, и прозрачная, как каждая строфа и каждая деталь и деталинка этого стихотворения.

И он любуется своей белокурой музой, которая вдохновляет его на стихи, а с ним любуются ею и читатели. И он не может отделить себя от нее, а ее от себя, будто не только она слеплена из одного куска, но и они оба слеплены друг с другом из одного куска и стали одним целым.

Но уже и ее нет на свете, той, какою она была и осталась в его стихах, ни его, того, каким он был. Остались только пересуды людей о них. И эти стихи, где они сохранились, как два снежных человека в глыбе льда.

И хотя эти стихи написаны не белыми стихами, но я назвала бы их белыми, потому что они будто слеплены из белого снега, как и их герои. И искрятся на солнце белыми и розовыми искорками.

...В 1949 году отношения Бориса Пастернака и Ольги Ивинской зашли в "мучительный тупик". Потому что она хотела, чтобы он женился на ней, а он не хотел бросать свою жену. И она покинула его. Он переживал все это и испытывал приступы тоски и депрессии, которые легли в основу его новых стихов.

 

РАЗЛУКА

 

С порога смотрит человек,

Не узнавая дома.

Ее отъезд был как побег.

Везде следы разгрома...

 

Повсюду в комнате хаос...

............................

И в душе у него, как и в его доме, тоже следы разгрома и тоже хаос...

 

Она была так дорога

Ему чертой любою,

Как морю близки берега

Всей линией прибоя.

 

Всеми своими чертами, линиями, очертаниями и формами, которые затопило штормом, как затопляет камыши и берега...

 

............................

Ушли на дно его души

Ее черты и формы.

 

В года мытарств, во времена

Немыслимого быта

Она волной судьбы со дна

Была к нему прибита.

 

Среди препятствий без числа,

Опасности минуя,

Волна несла ее, несла

И пригнала вплотную.

 

Поэт выбрал систему образов, связанную с морем и берегами, и проводит ее через все стихотворение, и получается развернутая система этих образов, со штормом, с дном души, с волной судьбы, с направлением этой волны... позволяющая автору лучше нарисовать картину своего внутреннего состояния и картину отъезда своей любимой девушки, которую волна судьбы сначала пригнала к нему вплотную, а теперь угнала назад.

 

И вот теперь ее отъезд,

Насильственный, быть может.

Разлука их обоих съест,

Тоска с костями сгложет.

 

Какую страшную тоску испытывает поэт, похожую на зубастую акулу, которая и его сгложет с костями, и его прекрасную половину.

 

И человек глядит кругом:

Она в момент ухода

Все выворотила вверх дном

Из ящиков комода.

 

Велика же была ее ярость и

 

Он бродит и до темноты

Укладывает в ящик

Раскиданные лоскуты

И выкройки образчик.

 

Хочет навести порядок в квартире и в своей душе, как после шторма или тайфуна "Рита"...

 

И, наколовшись об шитье

С невынутой иголкой,

Внезапно видит всю ее

И плачет втихомолку.

 

1953

 

Поэт передает свою драму и трагедию не через абстрактные понятия, а через конкретные детали, через какие-то раскиданные по комнате лоскутки и выкройки, через ящики комода с какими-то вещами... и, наконец, через "шитье с невынутой иголкой", наколовшись об которое, и небось всего-то навсего слегка уколов руку или палец, он плачет, так, будто она воткнула ему иголку в самое сердце, длинную и острую... И читатель невольно чувствует эту иголку в своем сердце... И солидарно плачет вместе с героем... Потому что здесь никак нельзя не заплакать. Эта иголка вызывает у читателей острую боль и острое сочувствие герою.

...9 октября 1949 года Ивинская была арестована и затем посажена в тюрьму, как бы из-за подделки каких-то документов, доверенностей на получение денег, а Пастернак считал, что - из-за отношений с ним. Пастернак как до этого, так и после этого помогал ее семье материально. Как помогал он и Цветаевой и ее дочери, и Ахматовой, и своей первой жене, и Нине Табидзе, и вдове Андрея Белого, и много кому еще.

В 1952 году у Пастернака произошел обширный инфаркт. Ахматова навещала его в больнице. Врачи советовали ему круглый год жить за городом, "избегать заседаний, деловых встреч".

...Осенью 1953 года по амнистии вернулась в Москву Ольга Ивинская. После долгой разлуки с Пастернаком Ивинская могла сказать ему, как Лара Юрию Живаго в стихотворении "Рассвет", которое он написал от ее лица:

 

Ты значил все в моей судьбе.

Потом пришла война, разруха,

И долго-долго о тебе

Ни слуху не было, ни духу...

 

Такая горечь звучит в этих словах. Потому что разруха коснулась отношений двух героев, а не только каменных построек Москвы.

Он чувствовал себя виноватым перед ней. Помог ей найти работу.

Летом 1954 года возобновились встречи-свидания Пастернака с Ольгой Ивинской, с которой у них началась совместная работа над переводами зарубежной поэзии. Некоторые переводы Пастернака печатались под фамилией Ивинской.

Постепенно Ольга Ивинская взяла на себя "все издательские дела Пастернака, разговоры с редакторами, контроль за выплатой (ему) денег", гонораров, что освобождало его от лишних поездок в город и давало ему возможность больше посвящать себя своему творчеству, "служить музам".

...Весной 1954 года в журнале "Знамя" было напечатано 10 стихотворений из "Доктора Живаго" с таким анонсом:

"Роман... охватывает время от 1903 до 1929 года, с эпилогом, относящимся к Великой Отечественной войне. Герой - Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и художественной складки, умирает в 1929 году. После него остаются записки и среди других бумаг - написанные в молодые годы, отделанные стихи, часть которых предлагается (читателям "Знамени") и которые по всей совокупности составят последнюю, заключительную главу романа".

...Пастернак предлагал рукописи "Доктора Живаго" в "Новый мир" и в "Знамя", но они лежали там "мертвым грузом".

...А в Театре на Таганке, в спектакле "Доктор Живаго" Валерий Золотухин в роли Пастернака пел с артистами через много лет, держа горящие свечи на совковых лопатах совкового времени:

 

АВГУСТ

 

В лесу казенной землемершею

Стояла смерть среди погоста,

Смотря в лицо мое умершее,

Чтоб вырыть яму мне по росту.

 

.....................................

 

"Прощай, лазурь Преображенская

И золото второго Спаса.

Смягчи последней лаской женскою

Мне горечь рокового часа.

 

Прощайте, годы безвременщины.

Простимся, бездне унижений

Бросающая вызов женщина!

Я - поле твоего сраженья.

 

Прощай, размах крыла расправленный,

Полета вольное упорство,

И образ мира, в слове явленный,

И творчество, и чудотворство".

 

1953

 

Валерий Золотухин пел это голосом священника, голосом, который с каждой строкой поднимался по октавам, как по ступеням колокольни, вверх и вверх, обретая все большую громкость, силу, звонкость и "ревер", как большой церковный колокол, обволакиваясь небесной аурой. А артисты подпевали ему, как участники церковного хора на клиросе и как колокола на колокольне Ивана Великого... И такая торжественность звучала под символическими "сводами" Таганки, в каждом слове и в каждой ноте, и такое неумирание духа чувствовалось в воздухе, и такая высокая волна ужаса и ликования поднимала мою душу в высокие слои атмосферы.

И я только тогда поняла, как гениальны эти стихи Пастернака... о прощании поэта со всем крещеным миром, из которого он уходит в яму, в землю, куда его закопает Смерть, о прощании с небесной лазурью, которую он больше не увидит, лежа под землей, о прощании с золотом второго Спаса, со всеми праздниками жизни, о прощании со страной, в которой он родился, о прощании с "годами безвременщины", в которые он жил, о прощании с любимой женщиной, которая находится в бездне унижений и не свыкается с этим и бросает оттуда вызов всем, кто свалил ее в эту бездну, и о прощании с полетом своих фантазий и полетом своего духа, и о прощании с творчеством, которое есть чудотворство, потому что оно делает творца Богом и дает ему бессмертие...

Поздний Пастернак "впал в неслыханную простоту" в том смысле, в каком мы говорим о простоте пушкинских стихов. Что же касается первого и главного рода сложности - с точки зрения духовного содержания поэзии - поздний Пастернак никак не проще раннего. Сам Борис Леонидович в 1956 году резко осудил свою манеру до 1940 года. Но я полагаю, что это самый несправедливый и пристрастный суд в жизни Пастернака, совершенный им над собой. Суд этот вызван двумя обстоятельствами: во-первых, беспощадной взыскательностью к себе, к своему творчеству, и, во-вторых, переходом поэта на новые эстетические и мировоззренческие позиции".

...Андрей Синявский говорил, что Пастернака увлекала задача - в пределах стихотворения воссоздать "всеохватывающую атмосферу бытия, передать владеющее поэтом "чувство короткости со вселенной", что в его стихах лирическое повествование не развивается последовательно, от явления к явлению, но скачет "поверх барьеров", тяготея к широкой эскизности, к размашистому живописанию целого, и что с помощью иносказаний, переносных значений, вещи сдвигаются у него "со своих насиженных мест" и "приходят в бурное хаотическое движение, призванное запечатлеть действительность в ее естественном беспорядке". Пастернак "развертывает стихотворную фразу во всей ее сложности соподчинений, перебивает себя, опускает, как это случается в обиходе, некоторые связующие звенья, а главное - стремится к свободной, раскованной поэтической речи, обладающей широким дыханием и построенной на развитии больших и целостных интонационных периодов", ему присуща "способность мыслить и говорить в стихах не отдельными строчками, а строфами, периодами, оборотами". И тут Синявский подчеркивает, что несмотря на "высокое мастерство" Пастернака "его стихи не производят впечатление отделанных вещиц", что "напротив, это скорее неуклюжая, местами затрудненная до косноязычия речь с неожиданными остановками и повторениями, речь "взахлеб" и "навзрыд", переполненная громоздящимися и лезущими друг на друга словами".

По наблюдениям Синявского Пастернак "смело вводя в высокую поэзию низкий язык жизни, городской современности... не гнушается канцеляризмами, обиходным просторечием, разговорными идиомами", что "в новом применении эти формы, стершиеся в нашем быту, как разменная монета", у Пастернака в стихах "звучат свежо, неожиданно", и что "Пастернак склонен на самые возвышенные темы объясняться без обиняков, по-домашнему", что "его своеобразие в том и состоит, что он поэтизирует мир с помощью прозаизмов, которые вливают в стихи правду жизни и потому переводят их из сферы сочиненной выдумки в разряд подлинной поэзии".

...У меня есть лазерный диск со стихами Пастернака в исполнении самого Пастернака. Когда я слушаю его, мне кажется, будто я присутствую на "пастернаковских чтениях" на его даче.

 

Цвет небесный, синий цвет

Полюбил я с малых лет.

С детства он мне означал

Синеву иных начал.

 

.............................

 

Это цвет моей мечты,

Это краска высоты.

В этот голубой раствор

Погружен земной простор.

 

Это легкий переход

В неизвестность от забот

И от плачущих родных

На похоронах моих...

 

Это стихотворение сине-голубого цвета, который перешел сюда с полотен Шагала. Это стихотворение художника, который не просто видит "цвет небесный, синий цвет", "синеву иных начал", но пишет все это своей кистью, окуная ее не в масляные или акварельные краски, а прямо в "голубой раствор" неба, и тонко (прибегая к своим приемам и к рифмам разного вида, к точным, таким, как "начал - означал", и к неточным, приблизительным, таким, как "мечты - высоты", "родных - моих") прописывает легкий переход синего цвета в голубой, голубого в синий, как переход в неизвестность, в иное измерение, в иную реальность, в Божественную метафизическую программу, в Вечность, от земных забот и от плачущих родных "на похоронах моих". Поэт как бы отделяется своей душой от своего тела, от оболочки души, и улетает в небесную высоту, на небо, и смотрит оттуда - сверху вниз - на свои земные заботы, которые становятся далеки от него и которые кажутся ему мелкими, и на себя в гробу, и на свои похороны, и на своих плачущих родных, которые думают, что он умер, а он не умер, а поднялся в мир иной, в Вечность, где и пребывает теперь.

У Пастернака - молодой, энергичный голос чистого тембра, речь с одинаковыми интервалами между словами, со всеми особенностями старомосковского, интеллигентного произношения, с книжным "что" вместо "што", с "ввейх" вместо "вверх", с почти нагибинским "л" (при котором язык не касается стенки зубов), с немного нечетким звуком "с". А сам поток речи - непрерывен, неостановим, без пауз, весь в одной тональности, с захлебываниями, взрыдываниями и киксами на высоких нотах, на гребнях волн. Когда его слушаешь, то чувствуешь, что Пастернак говорил и читал свои стихи "взахлеб". И лучше понимаешь, что значит не только читать, но писать стихи "взахлеб" и "навзрыд".

Как писал один из слушателей Пастернака: "В чтении Б. Л. не было ни грана того, что называется у нас "выразительность чтения". Не было и в помине тех шести (или 36!) рычагов тона, которыми искусно владеют мастера эстрады... А что же было? Было строение... своего Поэтограда.

Какой-то город, явный с первых строк,

Растет и отдается в каждом слоге".

Мне нравится не артистичное чтение Пастернаком своих стихов. И вообще поэтами, если у них более или менее приличная дикция, внятная речь, и ровный, приятный для слуха голос. Артистичная манера чтения стихов подходит больше артистам, а поэтам, авторам своих творений, как мне кажется, больше подходит своя поэтическая манера, не артистичная, без внешних эффектов, которые чаще всего выглядят искусственными и к которым автору прибегать должно быть неудобно, как мне кажется.

...Когда-то давним летом, я, автор только одной книги стихов "Разбег", недавняя выпускница Литинститута, молодая рязанская поэтесса и самый молодой член Рязанского отделения Союза Писателей СССР, первый раз в жизни приехала в Переделкино, по 30-рублевой путевке Литфонда, в Дом творчества писателей, о котором была наслышана от своих старших коллег. Я приехала из Рязани в Переделкино поработать в хороших условиях, которых у меня не было дома, поскольку я жила там с мамой и сестрой в тесной хрущевке со смежными комнатами и не имела своего кабинета и своего угла. Я поселилась в главном корпусе, в изолированной комнате, маленькой, размером чуть больше кладовки, но зато изолированной, которая на двадцать четыре дня "стала моим домом - моей крепостью". И каждый день, с утра до ночи и с ночи до утра, я писала стихи, которые возникали у меня прямо из ничего, из воздуха, как голуби из "пустого" ящика. После ужина я регулярно прогуливалась по заповедниковоподобной территории Дома творчества и за его пределами... Больше всего, чтобы на каждом шагу не натыкаться на писателей и не раскланиваться с ними и не отвлекаться на них, я любила прогуливаться по асфальтированной тополино-ясенево-липовой аллее, которая находилась через дорогу от главных ворот Дома творчества, перпендикулярно к дороге, около электрической башни высокого напряжения. С правой стороны аллеи было открытое поле, заросшее вико-овсяной смесью, дикой травой, лопухами, репейником, ромашками, сурепкой, тысячелистником и цикорием, а с левой - непрерывная линия деревянных заборов, за которыми находились высокие, раз в семь выше заборов, дачи писателей - я не знала, чьи это дачи, и не интересовалась этим, потому что все Переделкино состояло из дач писателей и из заборов, за которыми они находились, и гулять по Переделкину было как бы даже и негде, только по узким тропинковым дорожкам между заборами и шоссе. Я шла до конца аллеи, под ее арками из переплетенных друг с другом тополино- ясенево-липовых ветвей, до тупика, и поворачивала назад и потом опять шла до конца аллеи... и опять, и опять... и обдумывала строчки стихов...

Потом я узнала, что это аллея Пастернака.

Потому что около этой аллеи находится дача Пастернака...

Так вот почему у меня там сами собой сочинялись стихи! Потому что эта аллея наэлектризована аурой поэзии великого поэта.

На просторной площадке из серых плит, с бордюрами из нешлифованных, глыбистых камней... и с вертикальной серой мраморной плитой, на которой, как лик Христа на плащанице, отпечатался лик Пастернака, контррельефный, вдавившийся, вплющившийся в плиту... На могиле лежали сиреневые, мелкоцветочные полевые гвоздики, которые кто-то принес сюда незадолго до меня. Рядом с могилой Пастернака - могилы двух его жен, Евгении и Зинаиды... тут же и могила его сына от второй жены - Леонида Пастернака... Все тут, рядышком, в одной компании, в одной семье, все свои... Под сенью ветвей, как в беседке...

На столбик калитки был наброшен аллюминиево-проволочный "замок"-кольцо с кривой окружностью... Я сняла его и пошла по серой асфальтовой дорожке прямо к дому Пастернака... по той дорожке, по которой когда-то ходил и сам поэт... Мне казалось, что я вступаю ногами прямо в его следы, как в гигантские галоши. Навстречу мне из-под пыльно-зеленого куста акации вылезла густо-меховая рыже-коричневая собака с густо-меховой мордой, виляя тяжелым хвостом-опахалом... За ней - сторож в сапогах и в расстегнутой жилетке.

- Вы к кому?

- К Пастернаку...

- Музей сегодня закрыт...

... Я пришла в другой раз и в другой год. И сфотографировалась там - и на террасе, и в спальне около рояля, и в кабинете около стола... и на территории дома-музея, в трех соснах... чтобы лучше запомнить атмосферу мира Пастернака со всем его интерьером и антуражем.

Пастернак когда-то написал стихи о своем доме:

Мне хочется домой, в огромность

Квартиры, наводящей грусть.

Войду, сниму пальто, опомнюсь,

Огнями улиц озарюсь.

Это, наверное, стихи о его доме в Лаврушинском, а не в Переделкине. Но какая разница? Это стихи о доме поэта вообще, а значит и о его доме в Переделкине... А, быть может, о великом доме - Поэзии...

 

ХМЕЛЬ

 

Под ракитой, обвитой плющом,

От ненастья мы ищем защиты.

Наши плечи покрыты плащом,

Вкруг тебя мои руки обвиты.

 

Я ошибся. Кусты этих чащ

Не плющом перевиты, а хмелем.

Ну, так лучше давай этот плащ

В ширину под собою расстелим.

 

Ракита обвита плющом, женщина обвита руками лирического героя, как плющом, не плющом, а хмелем, уточняет поэт, да еще оба они покрыты плащом, как некоей тайной... И все стихотворение обвито и перевито плющом и хмелем и окутано любовно-эротической аурой... и покрыто тайной интимных отношений влюбленных... И эта тайна приоткрывается перед читателями, когда герой как бы снимает плащ (как бы открывает перед зрителями некий занавес) и предлагает своей даме сердца: "Ну, так лучше давай этот плащ // В ширину под собою расстелим". И (соблюдая закон греческой меры, по которому лучше что-то недосказать и недопоказать, чем сказать и показать что-то лишнее) потом уже не говорит и не показывает читателям, что происходит потом. Автор дает читателям полную свободу и волю для воображения. Поэт знает, когда и как завершить свое произведение... на какой строке. Если бы он кончил раньше, на строке с плющом и хмелем... даже если бы он подверстал и подрифмовал туда что-то другое... стихотворение получилось бы чересчур платоническим, отвлеченным, без нарастания любовных эмоций и накаления страстей обоих героев... и малоинтересным для читателей. Как сказали бы китайцы, изощренные в древнем искусстве любовных отношений? - Если мужчина и женщина не собираются расстилать пиджак на земле, тогда и нечего им обниматься и целоваться... а уж если они обнялись, тогда пусть действуют дальше. А если бы он поставил точку позже и сказал и рассказал, что делали герои, когда расстелили пиджак... то стихотворение получилось бы чересчур лобовым, то есть со всеми точками над "и", и поэтому тоже малоинтересным, без всякой тайны (как фильмы, в которых оператор снимает постельные сцены со всеми анатомическо-физиологическими и медицинскими подробностями, на которые бывает смотреть иногда даже и неприятно)...

Чем еще интересно это стихотворение? Своими аллитерациями, звукоподражаниями шелесту листвы и посвистыванию ветерка... Все стихотворение наполнено этим шелестом листвы и посвистыванием ветерка, которые слышатся через слова с шипящими и свистящими звуками, отчего нарисованный поэтом пейзаж становится значимым не только по своей живописности, по своей растительности, антропоморфичности, я уж не говорю о психологичности, но и по своей звукописи, по музыке, по инструментовке:

плюЩом - ненаСтья - иЩем - заЩИты - наШи - плеЧи - плаЩом - оШибСя - куСты - ЧаЩ - плюЩом - Хмелем - луЧШе - плаЩ - Ширину - Собою - раССтелим...

А звуки плю-пле-пла-плю-ле-лу-пла-ли, рассредоточенные по тексту, как бы имитируют плеск, плесканье, плещенье (плащ - плещ) реки, около которой растет ракита, и еще они имитируют капельки начинающегося дождя, недаром поэт надел плащ:

ПЛЮ(щом) - ПЛЕ(чи) - ПЛА(щом) - ПЛЮ(щом) - (хме)ЛЕ(м) - ЛУ(чше) - ПЛА(щ) - (рассте)ЛИ(м)...

Реки этой и дождя как бы нет в строчках, в словах, в тексте стихотворения, как нет и шелеста листьев и посвистывания ветерка, но между строчек и между слов и букв, в подтексте все это есть.

А "ненастье", от которого герои ищут защиты, это, естественно, не только пасмурная погода с дождем или снегом. Оно шире по своей семантике. Это ненастье какого-то периода их жизни, плохая полоса жизни...

А слова "плющ" и "плащ" - являют собой великолепный образец диссонансной рифмы, которая представляет художественную ценность сама по себе, даже вне всякой связи с текстом стихотворения.

В детстве Пастернак упал с лошади и сломал бедровую кость, и после этого у него одна нога стала короче другой. Но он так научился владеть своими ногами, что никто и не догадывался, что у него одна нога короче другой. И все мемуаристы писали о том, что у него была легкая, стремительная, красивая походка. И сам Пастернак писал о себе в связи с этим:

И я не дам себя в обиду,

Как я ни хром,

Я с будущим в дорогу выйду,

Как с фонарем.

...Кабинет Пастернака - располагается на втором этаже. У самой двери стоит большой деревянный шкаф с волнообразным фризом. На крюку висит темно-серое, почти черное драповое пальто, а на нем - шерстяной шарф в крупную оранжевую и синюю клетку с голубыми полосочками между ними... Отчего у посетителей возникает ощущение того, что поэт где-то здесь, если не в кабинете, то, может быть, в какой-то другой комнате... но - здесь, в этом доме... И что он может вот-вот войти в кабинет и сказать нам: "Здравствуйте... Вы пришли ко мне? Садитесь кто куда. Сейчас я буду читать вам свои стихи".

 

И я по множеству примет

Свой дом узнАю.

Вот верх и дверь в мой кабинет,

Вторая с краю.

 

Вот старообразное бюро, которое напоминает собой и комод с широким и глубоким выдвижным ящиком под крышкой, и стол с выдвижными ящиками по двум сторонам и еще с одним - посередине... только крышка у него - с наклоном, как у парты школьника пятидесятых годов, и на ней стоит ящичек для ручек, карандашей и чернильницы...

Торцом к окну стоит большой, широкий стол старой конструкции или модели, дубовый, наверное, с толстой, тяжелой, затертой крышкой без зеленого сукна на нем, традиционного для столов такого типа.

Мой стол не столь широк...

Но это он писал в 1918 году о своем столе 1918 года, который, может быть, и правда был "не столь широк", как этот его стол в Переделкине, за которым ему, наверное, приятно было работать, да еще в таком широком кабинете. Пастернак любил, чтобы на столе ничего не было. К финалу у Бориса Леонидовича отнялась правая рука. И он научился писать левой... И поэтому ставил настольную лампу с правой стороны.

Около бюро стоит узенький стеллажик в пять полок, на которых от силы сто книг. У любого школьника и то книг больше, одних учебников каких-нибудь, по истории, по арифметике, по ботанике, по литературе, чем у "книжного" поэта Бориса Пастернака...

У Бориса Леонидовича была хорошая библиотека в Лаврушинском переулке, где он жил перед войной. В войну, перед эвакуацией в Чистополь, эта библиотека сгорела. И он больше не стал заводить у себя библиотеку. За книгами ходил в дом творчества. Возьмет там книгу, прочитает ее, отдаст назад, возьмет другую, прочитает ее, возьмет третью... А какие книги стоят у него на стеллаже? Это в основном книги с автографами, которые дарил ему кто-нибудь из его коллег... И его переводы из английской поэзии (Шекспир, Китс, Шелли), из французской (Верлен), из немецкой (Гёте, Бехер, Рильке), из польской (Броневский), из венгерской (Петефи), из индийской (Тагор), из грузинской (Бараташвили, Табидзе, Чиковани) и так далее... В том числе и переводы романа Пастернака "Доктор Живаго" на другие языки...

...Под конец жизни Пастернак уже не мог подниматься в кабинет на второй этаж, а спал и работал на первом этаже, в малометражной комнатке с односпальной кроватью и тумбочкой, где умер 30 мая 1960 года, в семьдесят лет.

 

Вот спуск, вот лестничный настил,

Подъем, перила,

Где я так много мыслей скрыл

В тот век бескрылый.

 

В этой комнатке висит карандашный рисунок: Пастернак в гробу. И фотография: Пастернак в гробу.

...На первом этаже дома-музея Пастернака находится спальня жены Бориса Леонидовича Пастернака, Зинаиды Николаевны. В углу - узкая, скромная, почти солдатская кровать, застеленная простым одеялом... У окна возвышается крупногабаритный гардероб из темного мореного дерева. А всю остальную площадь занимает черный рояль Нейгауза. Генрих Нейгауз когда-то подарил его Борису Пастернаку... И Пастернак любил играть на нем сочинения Шопена и Скрябина... Пастернак когда-то отбил Зинаиду Николаевну у своего друга Нейгауза. У Зинаиды Николаевны был "ренуаровский подбородок", "черная челка", "надутые губки бантиком". "Она одевалась в черный бархат, курила крепкие папиросы, решительно родила ему сына" - Станислава, ограждала поэта от нежелательных посетителей... Зинаида Николаевна вдохновила Пастернака на книгу "Второе рождение" в 1930 - 1931 году. Пастернак не курил, а она была заядлая курильщица, курила "крепкие папиросы", и он все время дышал ее "дымком от папиросы", то есть был пассивным курильщиком. И не от этого ли он впоследствии заболел раком легких, от которого умер?

 

Любить иных тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин,

И прелести твоей секрет

Разгадке жизни равносилен.

 

Секрет прелести этих строк тоже равносилен разгадке жизни, как и как и секрет прелести портрета этой женщины "без извилин" - альтернативе женщинам с извилинами, то есть мнящими себя чересчур мудрыми, к которым Пастернак относится с иронией, поскольку такие женщины бывают тяжелы и не талантливы и не прекрасны в любви, а значит по большому счету глупы, намного глупее "глупых".

Если говорить о поэзии, что поэзия - это лучшие слова в лучшем порядке, то здесь мы и видим лучшие слова в лучшем порядке, которые ни переставить нельзя в другом порядке, ни заменить какими-то другими, и к которым ничего нельзя добавить, настолько они удачны: "И прелести твоей секрет // Разгадке жизни равносилен". А две другие строфы я бы сократила, отсекла, как лишние куски от статуи Родена. Потому что стихотворение существует и без них.

И рифмы здесь концертные, с игрой букв и звуков.

"Крест - секрет"... - Если в первой части этой лексической пары, в слове "крест" букву "с" поставить перед "к", получится "скрет", то есть по сути - очень точная рифма, с усечением одной буквы "е".

А "рас...на... вилин - равносилен"? - Если в первой части этой лексической пары поставить "в" после "ра", а "на" поставить после "с", получится: "равнасилин", то есть тоже очень точная рифма.

Это по сути - анограммные рифмы. То есть суперавангардные, такие, в которых если перегруппировать какие-то буквы, попереставлять, поперебрасывать их с места на место, пожонглировать ими, то получатся точные рифмы.

И вот эти стихи Пастернак тоже посвятил Зинаиде Николаевне и обращается в них прямо к ней:

 

Красавица моя, вся стать,

Вся суть твоя мне по сердцу,

Вся рвется музыкою стать

И вся на рифмы просится...

 

Если Лермонтов в стихотворении "Такой любви ты знала ль цену" упрекал даму своего сердца за то, что она отнимает у него время, которое он мог бы посвятить стихам (но все же она вдохновила его на это самое стихотворение, из которого мы узнаем, чего стоило ему проводить "мгновенья" у ее ног), то Пастернак, наоборот, как бы благодарит свою даму за то, что она вдохновляет его на творчество. А кроме того - это очень напевные стихи, они просятся на музыку, и она слышится в них.

 

И в рифмах дышит та любовь,

Перед которой хмурят бровь

И морщат переносицу.

 

К композиции этого стихотворения - в стиле артнуво, сделанного по индивидуальному проекту Пастернака, - не стоит применять законы классического стиля, допустим, Пушкина или Баратынского.

 

Красавица моя, вся суть,

Вся стать твоя, красавица

Спирает грудь и тянет в путь

И тянет петь и - нравиться.

 

Красавица сделана по законам античного искусства, по которым сделана Афродита и Венера, то есть идеалы красавиц, и поэтому она знакома автору издавна. И он ставит ее, свою музу, свою богиню, с ее статью и сутью, на пьедестал и увенчивает пальмовой ветвью.

А вот это стихотворение - "Никого не будет в доме..." - поэт тоже посвятил своей жене Зинаиде Николаевне.

 

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Зимний день в сквозном проеме

Незадернутых гардин...

 

Эти строки уже срослись с музыкой, и их теперь нельзя представить себе без нее. Она слышится там уже и сама по себе, когда ты читаешь эти стихи глазами и представляешь себе лирическую героиню Пастернака, Зинаиду Николаевну, которая сейчас войдет к нему в комнату, как муза в белом, "как будущность":

Тишину глазами меря,

Ты как будущность, войдешь.

Ты появишься у двери

В чем-то белом, без причуд,

 

В чем-то впрямь из тех материй,

Из которых хлопья шьют.

 

Пастернак - "Всесильный Бог деталей, // Всесильный Бог любви".

...Ольга Всеволодовна Ивинская, "вторая жизнь поэта", была белокурой и светилась "чувственным светом". В ней была богема быта, безоглядность риска, за что она расплатилась лагерем. Все стихи романа Пастернака "Доктор Живаго" "озарены ею". Литературная общественность не принимала ее, считала ее "авантюристкой". Зинаида Николаевна "с трудом переносила" Ольгу Всеволодовну, Люсю, О. - "за прямоту и суровость нрава", и не только за это. "Увы, поэт выбрал именно этих муз. Такие ему были нужны... биополя гармонии.

...Во всех комнатах, как в Русском музее, висят картины Леонида Пастернака, отца поэта, художника... И акварельные - обнаженные женщины с развитыми физическими формами, и масляные - женщина кормящая, женщина лежащая, женщина сидящая и так далее, и графические картины и карандашные наброски - косарь с косой на лугу, лошадь с телегой, изба с плетнем, куст на проселочной дороге... Одна масляная картина притянула меня к себе своим тяжелым сумеречным зимним пейзажем. На этой картине - по бескрайнему снежному полю синевато-серого вечернего цвета идет маленький путник, черная точечка, маленький мазок краски, а низко над ним - простирается тяжелое синевато-серое, серовато-лиловое небо, которое как бы надвигается, наваливается сверху на поле и сливается и смешивается с ним так, что нельзя увидеть горизонта... и оно вот-вот навалится на маленького путника и придавит его собой и закрутит его в снежной и облачно-воздушной массе, и он исчезнет в пространстве между небом и землей и поглотится этим пространством и потеряется там, как щепочка, и растворится в бушующем котле стихий природы... Я писала когда-то:

 

***

Белое поле, белое небо...

Кабы не путник, что полем бредет,

Можно было принять вполне бы

Поле за небо - и наоборот.

 

Можно было принять вполне бы

Небо за поле - и наоборот.

Белое поле, белое небо.

Полем, как небом, путник бредет.

 

Но чтобы моя картина больше походила на картину Леонида Пастернака, надо мое "белое поле" и "белое небо" заменить на серое. Леонид Пастернак дружил со Львом Толстым и делал иллюстрации к его романам "Воскресенье" и "Война и мир", к "Войне и миру"...

У меня есть стихи, навеянные строками Пастернака.

 

На кухне вымыты тарелки...

Борис Пастернак

 

Ты Пастернаку нанесла визит,

Пришла к нему своей воздушной тропкой.

Над домом небо грязное висит,

Висит такое - грязно-синей тряпкой.

 

Устрой субботник, только и всего,

И это небо простерни-ка на-ка,

И, чистое, в саду повесь его

Над домом, над музеем Пастернака.

 

...Быть незнаменитым - это значит быть незнаемым, а значит и не читаемым и невостребованным своими потенциальными читателями, для которых ты пишешь, и это значит - быть невостребованным и неиздаваемым издателями, потому что они предпочитают раскрученных авторов. И это значит - думать, что ты никому не нужен и напрасно коптишь небо. Хорошо было знаменитому Пастернаку говорить, что быть знаменитым некрасиво... Он, наверное, просто устал быть таковым. Потому и прятался от посторонних людей у себя на двухэтажной даче, в своей "шотландской башне".

...И хорошо ему было говорить своим коллегам: "Не надо заводить архива, над рукописями трястись..." - когда за него его архивом занимались другие люди, личные секретари, которые и на машинке ему все его рукописи отстукивали, и каждый листочек его рукописи сохраняли и тряслись над ним, та же Ольга Ивинская, сотрудница издательства... А если за тебя некому заниматься твоим архивом и хранить его, значит, что же - пропадай твоя телега со всеми твоими рукописями? И если ты всю жизнь работал, писал, "не спал, не спал, художник", в то время, как другие "спали" и бездельничали, но не сумел сохранить того, что писал (и опубликовать не успел), и все это у тебя пропало, то ты как бы уравнялся с теми, кто всю жизнь плевал в потолок...

Даже конформизм Пастернака поэтичен. Вот он пишет о Ленине:

 

Он был - как выпад на рапире.

Гонясь за высказанным вслед,

Он гнул свое, пиджак топыря

И пяля передки штиблет...

 

....................................

 

Столетий завистью завистлив,

Ревнив их ревностью одной,

Он управлял теченьем мыслей

И только потому - страной.

 

Пастернак создал такой художественно обаятельный портрет Ленина, что на такого Ленина советский народ мог молиться, как на икону, и за такого Ленина каждый советский человек мог идти на штурм Зимнего...

Чем мне закончить мой отрывок?..

Пастернак кончает тем, что Ленин "вырос на трибуне", "и вырос раньше, чем вошел" в каждого советского человека (и в каждую женщину?), и раньше, чем за(коле)бал каждого собой и своими идеями.

 

Как вдруг он вырос на трибуне

И вырос раньше, чем вошел...

 

...Идет снег, падает на землю крупными хлопьями, похожими на пушистые кусочки ваты, из которых я в детстве делала гирлянды на ниточках и подвешивала их к потолку, и тает под ногами и превращается в разлитую на дороге темно-бежевую гуашь.

У Пастернака есть знаменитое стихотворение "Снег идет". Там у него снег идет и хлопьями, и снежинками, похожими на белые звездочки:

 

Снег идет, снег идет.

К белым звездочкам в буране

Тянутся цветы герани

За оконнный переплет.

 

Сколько раз я сидела у себя дома, когда на улице шел снег, и смотрела на цветы герани и на фиалки и на бегонии, которые растут у меня на окне и все время смотрят "за оконный переплет", на улицу, и думала: эти мои цветы смотрят за окно, из одного мира в другой, для них - как бы запредельный, и, наверное, думают: что это там такое? снег... здесь, у нас в комнате нет снега, а там, за окном - какой-то другой, особый и по-своему очень красивый белый мир, в котором идет снег, белыми хлопьями и белыми снежинками... И все эти цветы герани, все эти фиалки и бегонии смотрят на "белые звездочки" снежинок и тянутся туда, "за оконный переплет", "к белым звездочкам в буране", и не понимают, что там не только другой мир, но и другой климат, другая температура воздуха, при которой они замерзнут, и что им не надо тянуться туда, что им на этот белый мир лучше смотреть из окна, из тепла комнаты, не покидая стен своей комнаты... тогда они не разочаруются в нем, и он всегда будет для них чудесным.

Юрий Кувалдин рассказывал мне, как его очень умный кот Урмас стоял Девятого Мая на задних лапах на подоконнике и смотрел на салют в окне, на рассыпающиеся в небе над Москвой-рекой разноцветные огни, и не понимал, что это такое, но видел, что это что-то очень яркое, искрящееся, мерцающее, красивое... и ловил на стекле лапами эти разноцветные рассыпающиеся в небе букеты звездочек, и тоже тянулся к ним "за оконный переплет". Но если бы он смог докоснуться до них, он обжег бы себе лапы, только и всего, а огни-звездочки исчезли бы... а если бы он захотел поймать снежинку, она растаяла бы в его лапах. Есть в мире нечто такое чудесное, на что лучше всего любоваться издали, со стороны, через "оконный переплет", не покидая стен своей комнаты, своего домашнего мира...

Обилие снега здесь Пастернак передает через рефрен "Снег идет, снег идет" - в первой и третьей строфах (со сбивами хорея), и через вариации этого рефрена во второй и шестой строфах: "Снег идет, и все в смятеньи..." и "Снег идет густой-густой..."(с классическим хореем):

 

Снег идет, и все в смятеньи,

Все пускается в полет,

Черной лестницы ступени,

Перекрестка поворот.

 

Снег идет и по ступеням лестницы, и по перекрестку, вместе с пешеходом, и в то же время летит, совершает полет над землей и опускается на землю, и кажется, что все вокруг пускается в полет вместе с ним, в каком-то смятенье.

 

Снег идет густой-густой...

 

Вместе с ним, стопами теми (теми же, что и у снега, который идет. - Н.К.),

В том же темпе, с ленью той (той же, что и у снега, который идет. - Н.К.)

Или с той же быстротой,

Может быть, проходит время?

Снега в стихотворении Пастернака так много, как сирени на картине Остроухова, где она как бы не влезает в раму, и от строфы к строфе его становится как бы все больше и больше... Причем перекрестные рифмы произвольно, непропорционально варьируются с опоясывающими, а в шестой и восьмой строфах появляются "лишние", добавленные строки: "Или с той же быстротой" и "Убеленный пешеход"... и есть и еще три добавленные строки.

Благодаря такой композиции стихотворения - в сочетании со сбивами хорея - возникает эффект кружения снега под порывами ветра, в вихре метели и вьюги, при котором нарушается спокойное, размеренное движение снега (и речи автора) и возникает эффект хаотичности этого движения и смешивания одной скорости потока снега с другой (почему, наверное, в стихотворении и возникают строки с обрывками синтаксических фраз, как в строфе "Снег идет густой-густой", из-за которых речь автора кажется косноязычной, как будто ветер не дает ему договаривать их до конца). А в восьмой строфе соединяются между собой два главных рефрена и главные персонажи стихотворения: снег, пешеход, цветы на окне и поворот перекрестка, - все оказываются в одной куче, слепленными в один ком снега и в один ком времени:

 

Снег идет, снег идет,

Снег идет, и все в смятеньи -

Убеленный пешеход,

 

Удивленные растенья (удивляющиеся снегу. - Н.К.),

 

Перекрестка поворот.

 

Это не просто пейзажное стихотворение - это еще и стихотворение сюрреалистическое и вместе с тем философское. Оно не только о снеге, который идет "за оконным переплетом", но и о времени, которое идет в том же темпе, что и он: с той же "ленью" и медлительностью "или с той же быстротой"... идет, идет и проходит. Иными словами, это стихотворение о годах (а в каждом году триста шестьдесять пять дней), которые идут друг за другом, как хлопья снега и "как слова в поэме", а из этого "снега" получаются большие сугробы, а потом, по логике развития этого образа, за рамками стихотворения, они тают и исчезают, будто их и не было...

Анатолий Якобсон в одной из своих работ о Пастернаке - с блестящим анализом его стихотворений, в том числе и стихотворения "Снег идет, снег идет" - сказал, что это стихотворение не только о природе и о времени, - оно о "природе времени", которое Пастернак показывает через такое явление природы, как снегопад. Снег иногда идет и не хлопьями и не снежинками, а мелкими крупинками. И тогда его можно сравнить с песочными часами и сказать, что снег идет с неба на землю, как песчинки в песочных часах...

...А у меня в моем творческом багаже какие стихи есть о зиме?

В семь лет я написала вот такие:

 

Зима. На улице мороз.

Щиплет уши он и нос.

 

На горку с самого утра

Спешит сегодня детвора.

 

Вот мальчик маленький, в ушанке,

Втащил наверх большие санки,

 

Сел, оттолкнулся, с криком "Оп!"

Скатился он в большой сугроб.

 

На санках с горки ледяной

Кататься весело зимой.

 

***

Зимушка-весёлушка!

Не в шелка, не в бархаты,

Ты в сугробы-кипени

Землю разодень.

 

Мне под ливнем солнышка

Мысли снегом выбели,

Сберегу, припрячу я

Их на "черный день".

 

Позже под впечатлением зимы в Спас-Клепиках я написала такие стихи, такую пейзажную картинку:

 

Зима-то в Клепиках какая!

Какая белая зима!

Лошадка, ребятню катая,

Бежит, бежит себе сама.

 

Хоть фильм снимай: лошадка, сани,

Снега до крыш, полозьев след...

Такой зимы у нас в Рязани

Давно не может быть и - нет.

 

У нас она совсем другая -

У нас, как скажет дед Кузьма,

Ее за слякоть, грязь ругая:

"Тьфу, черт-те что, а не зима..."

 

...Простонародные слова и формы слов попадаются у Пастернака редко и кажутся странноватыми в его стихах:

В одном стихотворении у него "...листок не шелОхнется" (ударение в слове простонародное);

в другом - июль, как домовой, "в халате крАдется к кровати, // срывает скатерть со стола", как у Есенина "жирный кот к махотке крАдется, // пьет парное молоко" (здесь тоже ударение в слове простонародное);

в третьем - стихотворении у него дождь "...с деревьев капит", а не "каплет", как положено по общелитературной норме;

в четвертом - у него на улице "...грызлиСЯ", а не "грызлись" (между собой) птицы, как деревенские собаки;

в пятом - у него Россией овладели насильники, они "овладевали ей, как жизнью", или как женщиной, но именно не ею, как положено по литературной норме, а "ей";

в шестом - у него герой не может "свесТЬ концов", именно "свесть", а не свести;

в седьмом - у него "дом, точно утлая хижина, // хлопает дверцею шкапа", а не "шкафа" и напоминает собою сюрреальный дом в фильме Тарковского "Зеркало", где дом развевал занавески на окнах и хлопал створками окон...

Все эти "простые" слова мне милы и близки, потому что они похожи на рязанский простонародный язык, и на солотчинский язык, и смотрятся в стихах чисто Пастернака, как полевые цветы в саксонской вазе...

 

Широко, широко, широко

Раскинулись речка и луг...

Синеногие молньи

Лягушками прыгают в лужи...

 

А небесные молнии и правда похожи на ноги лягушек, как и ноги лягушек похожи на небесные молнии, и они такие же быстрые... но это мог увидеть только художник, и только такой, как Борис Пастернак, и, поскольку он художник со своим собственным взглядом на мир, то и лягушки у него не зеленые, а синие, синеногие... Пейзажные стихи занимают в поэзии Пастернака особое место. В них есть все, что есть вот в этой его строфе:

 

Дыханье роз,

Дыханье мяты,

Луга, осока, сенокос,

Грозы раскаты.

 

И есть все, что есть в природе: и грязные дороги, как у гениального Саврасова: "Дорога превратилась в кашу... Жидкая размазня..." И мокрые вороны и галки "Среди размокшего суглинка, // Где обнажился голый грунт". И есть такие картины: "В лесу еловый мусор, хлам, //И снегом все завалено"... И во всем этом, как и в дыханье роз и мяты, он видит "красоту природы".

Пастернак - мастер художественных образов. У Пастернака в стихах есть "Намокшая воробышком // Сиреневая ветвь". И - "Береза со звездой в прическе", которая стоит и смотрится "в стекло", в окно поэта, как топ-модель - в зеркало... Художественные находки Пастернака рассыпаны у него во всех стихах, щедрыми пригоршнями.

...В стихах Пастернака есть свой запах, свой цвет и свет, свой вкус и привкус, в каждом стихотворении - свой...

Например, в одном стихотворении - в воздухе запах акации и сырой резеды: "Акацией пахнет, и окна распахнуты (в глаголе и причасти один корень - "пах"). // И пахнет сырой резедой горизонт". В другом - запах пыли: "И пахнут пылью чердаки". В третьем - запах воды, железа и ржавчины: "И пахнет водой и железом // И ржавчиной воздух болот". В четвертом - запах кушанья и лака цинковых белил: "На пароходе пахло кушаньем // И лаком цинковых белил".

Или, например, в одном стихотворении у него - красный цвет: "Коробка с красным померанцем - // Моя каморка". А в другом - юбка пепельно-сизая: "В юбке пепельно-сизой // Села с краю за стол (героиня "Вакханалии"). Или в другом стихотворении у него свет рампы снизу: "Рампа яркая снизу // Льет... свет (героине) на подол". В другом - свет двух ярких солнц в окне: "Два солнца встретились в окне" (оригинал и его отражение). Или в одном стихотворении у него - одно освещение, а в другом - другое, а в третьем - смена этого освещенья, и "по мере смены освещенья... лес меняет колорит"... А в третьем стихотворении у него - "воздух с привкусом просвир и вешнего угара"... Это все способен заметить в стихах поэта читатель с художественным устройством души. И только такой читатель будет с интересом читать стихи, где это все есть. А иной ничего хорошего во всем этом не заметит.

...Над Переделкином летит звук: "Как звон во все колокола...". В другом - у него слышатся звуки рояля (в гостиной): "Раскат импровизаций... гром пожарных бочек... стук колес..." и (в консерваторском зале) "адский грохот и треск" инструментов. Пастернак когда-то, в детстве и юности, мечтал стать музыкантом. Он стал им в своих стихах. В стихотворении "Музыка" "жилец шестого этажа" вышел из гостиной на балкон, "на землю посмотрел с балкона", потом вернулся в комнату и стал играть на рояле:

 

Вернувшись внутрь, он заиграл,

Не чью-нибудь чужую пьесу,

А собственную мысль, хорал,

Гуденье мессы, шелест леса...

 

Музыка - своя, неповторимая, как музыка Прокофьева и Шнитке, слышится у него и в ритмах и размерах его стихов, и в их сбоях и перебоях, и в свободной композиции строф, и в их диспропорциях, и в их сумбуре и какофонии, и в переносах-анженбеманах, и рефренах и повторах каких-то фраз, и в закрученном синтаксисе. Пастернак "играет собственные мессы", собственные симфонии, собственные сочинения. И их не спутаешь с сочинениями его коллег. Многие его стихи длинны и даже длиннотны, как симфонии... Но кто любит симфонии, тому они не кажутся ни длинными, ни длиннотными. Есть у Пастернака в стихах и вальсы - "Вальс со слезой", "Вальс с чертовщинкой"...

...Пастернак в стихах о Блоке "Ветер" написал в 1956 году, как бы от лица Блока, но на самом деле и от своего лица:

 

С державою что-то случится,

Постигнет страну ураган.

 

Через тридцать с лишним лет страну постиг ураган, в результате которого исчез навсегда не разрешавший читать книги Пастернака Советский Союз...

Цветаева считала Пастернака своим Богом и писала ему письма в высоком стиле, как Богу, как никто никому не писал. Она тогда по этим своим письмам, по своим высоким чувствам к Пастернаку, по своему преклонению перед ним выросла в моих глазах до Богини, а с нею вырос в моих глазах и Пастернак, которого я тогда мало читала и плохо знала, как, впрочем, и ее. Потом они встретились друг с другом, за границей, кажется, в Чехии, а потом и в России. Но своими письмами, как и своими стихами, Цветаева оказалась Пастернаку более близка и более интересна, чем сама по себе, как женщина во плоти. Он потом, правда, поддерживал и ее, и ее дочку от Сергея Эфрона Ариадну, и когда та сидела в лагере, и когда уже вышла оттуда... и сестру Марины Анастасию... Он вообще всех, то есть очень многих поддерживал, и не только морально, но и материально, в том числе и своих жен и любовниц, и свою первую жену Евгению с сыном Евгением, который потом напишет книгу о нем и с которым мне доведется встретиться в доме-музее Цветаевой на вечере "Нашей улицы", и Ольгу Ивинскую...

Когда Марина Цветаева повесилась в Елабуге от безысходности своего существования, он не мог вообразить ее себе умершей, как и потом, через много лет. В 1943 году он написал великие стихи "Памяти Марины Цветаевой", наполненные болью и скорбью по ней и чувством вины перед ней:

 

...Мне так же трудно до сих пор

Вообразить тебя умершей,

Как скопидомкой мильонершей

Средь голодающих сестер.

 

Что сделать мне тебе в угоду?

Дай как-нибудь об этом весть.

В молчаньи твоего ухода

Упрек невысказанный есть.

 

..............................

 

Лицом повернутая к богу,

Ты тянешься к нему с земли,

Как в дни, когда еще итога

Тебе на ней не подвели.

 

(Она и на том свете была повернута лицом к своему Богу, к Пастернаку.)

Это лучшие стихи о Марине Цветаевой, из всех стихов других поэтов, равные по силе реквиему Моцарта. Их нельзя воспринимать без боли, которой они наполнены. За эти стихи Марина, наверное, каждый день ставила ему свечки на том свете, пока не встретилась с ним уже там, в Царствии небесном.

...Пастернак с годами стал все больше ценить в поэзии простоту и мечтал впасть в "неслыханную простоту", "как в ересь". И с годами даже разлюбил свои ранние стихи, которые были чересчур сложными, со словесными наворотами, и в один из периодов своей жизни даже перестал писать стихи и чуть было не кончил "полной немотой"... Он говорил о простоте в поэзии:

 

Она всего нужнее людям,

Но сложное понятней им.

 

Поздние стихи Пастернака отличаются от ранних своей простотой, к которой он пришел непростыми путями. Кто-то идет от простого к сложному, а он шел от сложного к простому.

...Одним из первых стихотворений, которое мне понравилось в свое время у Пастернака, оказались "Сосны":

 

В траве, меж диких бальзаминов,

Ромашек и лесных купав,

Лежим мы, руки запрокинув

И к небу головы задрав.

 

Трава на просеке сосновой

Непроходима и густа.

Мы переглянемся - и снова

Меняем позы и места.

 

И вот, бессмертные на время,

Мы к лику сосен причтены

И от болезней, эпидемий

И смерти освобождены.

 

Когда я прочитала эти стихи, мне захотелось оказаться там, где лирические герои этого стихотворения, в Берендеевом царстве, где даже просеки и то покрылись, заросли "непроходимой и густой травой", и лечь и лежать там с лирическим героем, меж диковинных для меня "диких бальзаминов" и меж "ромашек и лесных купав", "руки запрокинув и к небу головы задрав", и переглядываться с ним и менять "позы", в которых мы лежим, и "места", на которых мы лежим, и чувствовать себя "бессмертными на время", частью бессмертной природы, причтенными к лику сосен, как к лику языческих богов...

Я читала это стихотворение много раз, так, что невольно выучила его наизусть, до того оно мне понравилось... Это, на мой взгляд, самое совершенное и самое органичное стихотворение Пастернака, где лучшие (для данного стихотворения), и притом простые слова идут в лучшем порядке, и их нельзя ни поменять местами и позами, ни заменить на какие-то другие, еще лучшие, ни добавить к ним какие-то другие, тоже хорошие... Здесь все слова сплетены в один красивый, искусный венок, с цветами и травой и с состоянием блаженства лирических героев, двух влюбленных, которые ушли от цивилизации, от технического прогресса, от суеты, от всех текущих проблем, от политики, от города - с его толпами людей, с газетами, афишами и с загазованным воздухом - в лесную чащу и превратились в детей природы и слились с нею и друг с другом...

...Одной особенностью и, пожалуй, одним из недостатков поэзии Пастернака я считаю почти полное отсутствие юмора, иронии и самоиронии в его стихах, особенно в стихах раннего и среднего периода, с 1912 года до конца 30-х годов. Пастернак чересчур серьезен в своих стихах. Но когда у него попадется юмор, то это высокий юмор, высокого класса.

Как, например, в стихотворении 1941 года "Старый парк", где поэт рисует словами портрет правнука славянофила Самарина и потомка декабриста:

 

Здесь потомок декабриста,

Правнук русских героинь,

Бил ворон из монтекристо

И одолевал латынь.

 

Если только хватит силы,

Он, как дед, энтузиаст,

Прадеда-славянофила

Пересмотрит и издаст.

 

Сам же он напишет пьесу,

Вдохновленную войной...

 

Герою стихотворения все равно - что бить ворон, что одолевать латынь и переиздавать своего прадеда-славянофила, что убивать кого-то на войне и писать пьесу, "вдохновленную войной"... Он на все горазд. У него на все хватит энергии, и ему все равно - куда ее девать, потому что ему ее девать некуда. Советские идеологи сказали бы, что энергию и силу этого молодого человека надо направить в нужное русло и использовать для построения социализма в СССР и для победы в Великой Отечественной войне...

А вот как Пастернак рисует июль. Июль у него - это "летний дачник-отпускник", поселившегося в Переделкине и в доме Пастернака на какой-то период времени, а точнее - на один месяц:

Июль, таскающий в одежде

Пух одуванчиков, лопух,

Июль, домой сквозь окна вхожий...

Степной нечесаный растрепа,

Пропахший липой и травой,

Ботвой и запахом укропа...

 

Этот персонаж у Пастернака - похож на мальчишку, вырвавшегося на природу, где он ведет свободный образ жизни и чувствует себя везде как у себя дома, даже и не у себя дома, а на даче у Пастернака.

А петух в стихотворении "Осенний лес" похож у Пастернака на "часового из караулки", который откликается в ответ на голосовой сигнал другого петуха:

 

Как часовой из караулки,

Петух откликнется в ответ...

 

Петухи - они и есть часовые, которые стоят на часах и каждые три часа по цепочке оповещают всех жителей села, сколько сейчас времени, и перекликаются друг с другом. Но до Пастернака никто из поэтов не показывал их в таком качестве, как караульных времени, каждого на своем посту.

А "день" у Пастернака похож на колхозника, который ложится спать не куда-нибудь, а в стог сена, и оттуда же он вылезает утром на свет, и на него нельзя смотреть без улыбки:

 

Чем свет телега за телегой

Лугами катятся впотьмах.

Наставший день встает с ночлега

С трухой и сеном в волосах.

 

Если не знать, что Пастернак - москвич, коренной горожанин, рафинированный книжный поэт, у читателя может возникнуть впечатление, что автор этих стихов (как и вообще стихов о природе, о деревне) - поэт-"деревенщик", который вырос в деревне.

А в стихах о Блоке Пастернак дает коллективный портрет литературоведов в штатском, которые кормятся литературой и знают, о ком что писать и кого хвалить, а кого хулить, чтобы сделать себе на этом имя и заработать деньги и получить докторское звание:

 

Не знал бы никто, может статься,

В почете ли Пушкин иль нет,

Без докторских их диссертаций,

На все проливающих свет...

 

С какой иронией и сарказмом показывает их Пастернак, который в своих стихах редко прибегает к иронии, а тем более к сарказму...

Юмора и иронии у Пастернака много в переводах хроники Шекспира "Генрих IV", в образе толстяка, обжоры и развратника Фальстафа, который в трактире "Кабанья голова" заказывает себе стакан хереса и обзывает одну даму "пивной кружкой" и задушевно просит своего приятеля:

- Спой мне что-нибудь неприличное, разгони мою тоску...

Пастернак читает эту хронику, и делает это блестяще, разыгрывает ее по ролям, как актер своего монотеатра.

- Я ужасно читаю. Черт знает как! - с досадой сказал Пастернак под аплодисменты своих слушателей на этом диске, перед которыми он выступал.

Я не согласна с ним. По моему мнению, он читает свои стихи и переводы не хуже, чем пишет.

...Якобсон мечтал стать "гениальным читателем" и сетовал на то, что Пушкина у нас читают "на два сантиметра вглубь". В своих лекциях Якобсон являет себя "гениальным читателем" и гениальным поэтоведом, который исследует поэзию не на два сантиметра вглубь, а ныряет в нее глубоко, в глубокую ее глубь. Якобсон говорит, что первые известные стихи Пастернака датированы 1912 годом и что они по своей поэтике, по своей манере "довольно сильно отличаются от художественного почерка, который выработался у поэта во второй половине 40-х годов и господствовал уже до конца". Поэтому Якобсон предлагает ввести термины "ранний Пастернак", до 1940-го года, и "поздний Пастернак", после 1940 года, и рассматривает в своих "лекциях" ранние и поздние стихи Пастернака... И вот что говорит Якобсон, например, о его стихотворении 1912 года "Плачущий сад", где сад плачет и "вслушивается, все он ли один на свете", "в полях... ни звука", и кажется, что нет никаких "соглядатаев", которые видели бы, как он плачет, и поэт тоже готов плакать, как этот сад, и прислушивается: "все я ли один на свете... или есть свидетель", который может увидеть, как он плачет. "Я спрашиваю, - говорит Якобсон, - кто плачет в стихотворении "Плачущий сад") - сад или автор? Ответить на этот вопрос нельзя. И автор готов плакать "навзрыд"... и сад плачет. Грань между ними (здесь) провести немыслимо. Происходит взаимное перевоплощение (поэта в сад, а сад - в поэта). Цитирую Андрея Донатовича Синявского: "Обычный параллелизм - "я и сад" - оборачивается равенством: "я - сад". Если Маяковский и Цветаева хотят говорить за весь мир от своего лица, то Пастернак предпочитает, чтобы мир говорил за него и вместо него: "не я - про весну, а весна про меня", "не я - про сад, а сад про меня". Итак, природа у пастернака говорит и действует от имени автора. Но так натурально и непосредственно, что кажется - будто от своего собственного имени".

Критики, как говорит Якобсон, выделяют несколько моментов, характеризующих манеру, стиль, поэтику раннего Пастернака. Первое: движение стиха, стремительное и бурное в своей хаотичности. Второе: концентрированная метафоричность. Третье: смещение предметов и понятий. И четвертое: опущение некоторых логических звеньев. "Вот все, что сказали критики и что в тысячу раз... сильнее выразил сам поэт в переводе на язык элементарных фиксаций". Якобсон в своих лекциях как бы расшифровывает Пастернака... Цветаева писала: "Скоропись Пастернака приводит к выпадению каких-то смысловых и синтаксических элементов, без которых стих для неискушенного читателя непонятен".

...Якобсон полагает, что "еще в начале 30-х годов, в книге "Второе рождение"... Пастернак предсказывает свою позднейшую манеру:

 

Есть в опыте больших поэтов

Черты естественности той,

Что невозможно, их изведав,

Не кончить полной немотой.

 

В родстве со всем. Что есть, уверяясь,

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту.

 

Заметьте - немота, а потом простота. О немоте вспомните "Силенциум" Тютчева, вспомните "Силенциум" Мандельштама. А о какой простоте идет речь? О простоте поэтического изъяснения. Говоря о сложности и простоте в поэзии, следует различать два рода сложности: первая и главная и единственная настоящая сложность - это та. Которая определяется глубиной откровения, высотой постижения, заключенного в стихах. Такая сложность - непременный признак и достоинство большой поэзии. В этом смысле каждый настоящий поэт сложен, и чем крупнее. Тем сложнее. Пушкин - самый сложный русский поэт. Чрезвычайно сложна Ахматова. Очень сложен Мандельштам. Преодолеть такую сложность значит для читателя - нырнуть в глубину "Медного всадника", подняться до вершин философской лирики Пушкина, Баратынского, Тютчева. Это значит - заполнить собственными мыслями, ощущениями, переживаниями то свободное пространство, которое оставляют за собой стихи поэта".

Для этого нужно быть талантливым читателем.

Якобсон говорит дальше: "При этом стих Пушкина, самого сложного из русских поэтов, - прост. И поэтому создается иллюзия, что его поэзия так же проста. И те. Кто находится в плену этого заблуждения, не сознают. Что они берут лишь то. Что находится на поверхности пушкинской поэзии, то сеть ее малую часть. Тот, кто нырнул на метр, думает, что у Пушкина есть дно. Тот, кто нырнул на километр, знает, что дна нет".

Рассуждая о ранней и поздней поэзии Пастернака, в связи с Пушкиным, Якобсон замечательно просветляет:

"Так вот - ранний Пастернак со стороны внешнего восприятии для многих был и есть сложный поэт. А со стороны "внутреннего проникновения", проникновения поэзии в жизнь, всякий поэт чем крупней, тем сложней.

Якобсон приходит к выводу, что главное, если говорить о раннем и позднем Пастернаке, - "не противоположность, не различие, хотя есть противоположность и велики различия" между ними, главное - "единство", главное - то, "как ранний и поздний Пастернак дополняют друг друга" и "как они образуют то гармоническое целое, тот мир, который мы именуем поэзией Пастернака, уже не различая раннего и позднего".

...Андрей Синявский когда-то писал предисловие к книге Пастернака "Второе рождение". И написал его в своем свободном художественном стиле, в каком он писал книгу "Прогулки с Пушкиным". Этот стиль не понравился издателям. Кроме того, они не нашли там взгляда советского идеолога на поэзию Пастернака. И они попросили Синявского переделать предисловие... Завязалась переписка между издателями и Синявским. В конце-концов книга вышла, но не с предисловием Синявского. А с предисловием Синявского пастернак потом вышел за границей. И оно сейчас оценивается в сотни тысяч долларов.

...В основу стихотворения "Марбург" легла любовная драма, и даже не драма, а трагедия Пастернака, которую он пережил в Марбурге, куда он поехал в 1916 году и где влюбился в одну девушку и хотел жениться на ней и сделал ей предложенье выйти за него замуж, но получил в ответ на это свое предложенье отказ и был ею отвергнут, и выбежал, вырвался из ее дома, "чтоб не разреветься", о чем он и пишет в этом стихотворении, со всей страстностью и эскпрессивностью своей натуры:

 

Я сделал сейчас предложенье...

...и вот мне отказ...

 

Следующую строфу я считаю гениальной. Она и в самом деле может существовать как отдельное стихотворение:

 

В тот день всю тебя, от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

 

Герой знал и носил ее с собою, свою прекрасную даму сердца, всю не от головы до ног (это было бы банально), а от гребенок до ног, то есть он ее всю как бы сгреб со всеми ее гребенками, потому что она была дорога ему вся до мелочей, вся, вместе с этими гребенками, которые в стихотворении выглядят как интимнейшие детали, как любовные улики... и он носил ее с собою, как "трагик в провинции драму Шекспирову", и знал ее всю назубок и репетировал... то есть вспоминал все ее слова, все ее взгляды, все ее жесты и движения и воспроизводил их в самом себе по многу раз... и он не просто ходил по городу, а шатался по городу, по провинции, в которую он - черт знает куда и черт знает зачем - заехал, и шатался он - это не слонялся от нечего делать, а шатался от удара, нанесенного ему ею, от ее отказа выйти за него замуж, шатался от перенесенного им потрясения и от любовной тоски и печали... Сколько динамики и силы чувств в этих четырех строках... и сколько поэзии не Шекспировой, а Пастернаковой, которая не уступает Шекспировой...

...В стихотворении "На смерть поэта", посвященном Маяковскому, Пастернак использует удивительную метафору:

 

Ты спал, постлав постель на сплетне...

 

Мало кто из читателей может увидеть, что в слове "сплетня" есть слово "постель", то есть почти все буквы, которые есть в слове постель: с - п - л - е - т, только они там в разбросанном - анограммном - порядке, как будто поэт упал на эту постель, и они оказались разбросанными... Если их собрать и расположить в определенном порядке. получится "пстел" (постель со стяжкой звуков). А в слове "спал" есть три буквы от "сплетни": спл (сплетня со стяжкой звуков).

...В стихах Пастернака есть свои шифры, которые надо уметь расшифровать. Пастернак - мастер образов, мастер метафор и сравнений.

В одном стихотворении у него есть голые осенние деревья, которые стоят на улице, рядами, как девушки на Тверской, как девушки вольного поведения, как грешницы, стоят и смотрят в церковные решетки:

Деревья смотрят нагишом

В церковные решетки.

Как будто они хотят приобщиться к церковному миру, но не знают, как это сделать... И вот они смотрят из своего мира в другой мир и не могут проникнуть туда...

...У Пастернака есть панорамный взгляд на мир. А такие же панорамные образы есть у него в стихах:

 

Кавказ был весь как на ладони

И весь как смятая постель.

 

Ничего себе - постелька... Он увидел ее с Эльбруса или с самолета? Или с другой планеты? Это постель Демона? Из сверкающих горизонтальных и вертикальных плоскостей, расстеленная между горами, вся в острых складках и наплывах "ткани".

...Пастернак умеет превращать банальности в антибанальности. И делает это очень простым способом. Он берет какое-нибудь устойчивое, привычное сочетание слов, например: не пророня ни слова. И заменяет в нем одно привычное для этого сочетания слово на другое, на непривычное для этого сочетания, например, слово "слово" он заменяет на слово "всплеск". И возникает поэзия:

 

По Каме сумрак плыл...

Не пророня ни всплеска, плыл.

 

Всплеск - это звук реки, и он может много смыслов, как и слово. Всплеск - это слово реки, или слово сумрака, который плывет, как река...

...В лексиконе Пастернака много удивительных слов. Например, слово "тубероза" - декоративное растение с белыми цветами.

 

Пью горечь тубероз... –

 

...Некоторые картины в стихах Пастернака похожи на витражи. Например:

...осень в полусвете стекол.

Это самый настоящий цветной витраж, с гаммой всех красок осени, желтой, бордовой, оранжевой, зеленой, красной, голубой, черной, серой, лиловой и т.д., освещенный полусветом стекол... Изумительный. Причем сколько раз ты будешь смотреть на него, каждый раз он будет для тебя разным... в зависимости от того, каким ты - читатель - его себе представляешь в данный момент...

...Иногда Пастернак скажет какую-нибудь одну фразу. И ты сидишь и вдумываешься в нее. Например, он сказал:

 

...вселенная - место глухое.

 

И ты сидишь и думаешь: а ведь, правда, вселенная - это совсем не романтическое место, каким оно выглядит на экране телевизора или из окна квартиры, а глухое и страшное, не дай Бог оказаться там где-нибудь далеко от Земли, как на краю света... Пропадешь там. Засосет тебя в себя какая-нибудь черная дыра, или унесет тебя ветер в открытый космос... и погибнешь ты там.

...Борис Пастернак окончил один курс Московской консерватории и Московский университет, где учился на юридическом факультете, а потом на историко-философском. Пастернак мечтал в детстве быть музыкантом, композитором (мальчиком сочинял пьесы и сонаты, брал уроки у Скрябина)...

Он потом жаловался своим друзьям на то, что он "поздно нашел свое призвание". И не раз спрашивал себя, а не лучше ли ему было "стать живописцем... композитором" или продолжать заниматься философией, которой он занимался в университете. Он все время сомневался в себе.

...Пастернак со временем начинал замечать какие-то недостатки в своих старых стихах, но не мог от них избавиться. Ему было легче написать новое стихотворение, чем редактировать свое старое.

Он относился к себе самокритично. И понимал, что его стихи порой напоминают непонятный набор слов, непонятную речь невменяемого человека.

Не зря он писал, например, такие строки, обращаясь в них к самому себе:

Это ведь бредишь ты, невменяемый,

Быстро бормочешь вслух.

И эти его строки, между прочим, великолепны. Как великолепны, например, и вот эти:

 

По деревянным антресолям

Стоят цветочные горшки

С левкоем и желтофиолем...

 

Ну это просто чудо - эти горшки с левкоем и желтофиолем! Не горшки - а чудо! Такого чуда нет ни у одного художника, ни у одного поэта! Да и цветов таких ни у кого нет. А деревянные антресоли - до чего приятно сочетаются они с горшками и цветами в них своей фактурой.

...Пастернак иногда, и даже очень часто, бывает очень нелаконичным в своих стихах, когда он говорит, говорит, "взахлеб", проглатывая окончания рифм, и остановиться не может. Но иногда он бывает очень лаконичным. Как, например, здесь:

 

Засыпана газетчица,

И заметен киоск.

 

Всего двумя строчками Пастернак показал здесь, как много снега на улице... Другому поэту понадобилось бы очень много слов, чтобы показать, как много снега на улице. А Пастернаку понадобилось всего две строки.

...Был ли Пастернак в Венеции? В Марбурге он был. А в Венеции - не знаю. Я знаю, что там был Иосиф Бродский и его друг Евгений Рейн, они об этом рассказывали с экрана телевизора своим зрителям и мне. Но Пастернак написал стихотворение о Венеции, так, будто он сам там был. О том, как "в воде Венеция плыла"... Не гондола плыла, а Венеция... Когда я читаю это стихотворение, я вижу вот что: я плыву в гондоле, и Венеция со всеми своими соборами и отсыревшими каменными домами старинной кладки, с мокрыми стенами домов, затонувшими по окна первых этажей и с отшелушившейся штукатуркой, вся в розовато-голубоватом тумане плывет у меня перед взором, и мне кажется, что она плывет вместе с гондолой. Как тогда, когда я плыву на речном трамвае вдоль парка культуры им. Горького и Воробьевых гор, мне кажется, что и парк культуры, и Воробьевы горы плывут вместе с этим речным трамваем.

Но поскольку вся Венеция находится в воде и, как я читала, погружается в воду на три миллиметра в год, то она все время как бы плывет куда-то, как большая баржа, груженная архитектурой и людьми... На дно веков.

 

В воде Венеция плыла...

 

И плыла и плывет... Пастернак развивает образ Венеции. И превращет ее в венецианку, которая не может жить на суше, без воды, как человек-амфибия или античная дева-сирена. И бросается с набережных в воду.

 

Вдали за лодочной стоянкой

В остатках сна рождалась явь.

Венеция венецианкой

Бросалась с набережных вплавь.

 

В эссе "Венеция Сергея Ястржембского" ("Наша улица", № 5-2006), Юрий Кувалдин, обильно цитирующий "Венецию" Бориса Пастернгака, пишет: "Вот высокий стройный господин в треуголке, маске и белых перчатках выходит с осанкой дожа под величественные своды галереи. Он еще не снял маски, а собравшиеся узнают в нем Сергея Ястржембского, помощника Президента России В. В. Путина. На реализме в живописи (копировании действительности) жирную точку в виде "Черного квадрата" поставил Казмир Малевич. Художник Александр Трифонов, которого Слава Лён считает лидером Третьего русского авангарда, сказал, что "Черный квадрат", как каждый чистый лист, есть начало новых возможностей и что художник должен создавать свой мир. Сергей Ястржембский не копирует Венецию на своих большеформатных фотографиях, а создает свою. Точнее, его работы - это холсты, написанные с помощью фотоаппарата. Хотя мы и узнаем Венецию, карнавальный город, но это другая Венеция, Венеция Сергея Ястржембского. На одной работе мы видим вверху композиции лодку, а под нею дом. Замечательный сюр, схваченный художником через воду канала, ибо лодка стоит в воде, а дом отражается. Прерывистые волнистые линии раннего утра, передают волнение художника перед красотой, которая постоянно спасает мир. Сергей Ястржембский передает настроение вечности через зримые образы". Далее Юрий Кувалдин говорит: "На выставке в "Новом Манеже" 7 марта 2006 года вместе с произведениями Сергея Ястржембского были представлены работы Льва Мелихова и Валерия Сировского под общим названием "Венецианский триалог". Лев Мелихов непревзойденный мастер тоновой фотографии. Он избегает лобовых ходов в подаче Венеции, говоря, что если Венеция ассоциируется с гондолами, то у него на фотографиях их не будет. У Льва Мелихова есть снег в Венеции, есть вселенская поэтическая грусть. Недаром Лев Мелихов - учитель Сергея Ястржембского. Эти мастера являются живописцами и только живописцами, которые через объектив видят в цвете, в его бесконечных сочетаниях со светом и тенью основу живописи. Они отдают внутреннюю силу, заряд энергии, прежде всего, цвету и свету. И потому их колорит бурлит, каждый цвет приобретает на полотне звучание в перекличке с соседними цветами".

...Каждое стихотворение Пастернака представляет из себя некую картину. То это картина из серии времен года, как у Чайковского и Вивальди, картина весны, лета, осени или зимы... То это город, то деревня, то ночь, то вечер, то дорога, то пахота, то Воробьевы горы, то липовая аллея. Но внутри каждой картины у него есть еще какая-нибудь картина - картина в картине. Как, например, в стихотворении "Белая ночь" 1953 года. Там есть такая идиллия, которая мерещится лирическому герою, вспоминающему "далекое время" и "дом степной небогатой помещицы" и себя в нем, на подоконнике, с девушкой из Курска, которая учится на каких-то курсах, он смотрит на нее из 1953 года в далекое время и как бы говорит ей, хотя она не может слышать его:

 

Ты - мила, у тебя есть поклонники,

Этой белою ночью мы оба,

Примостясь на твоем подоконнике,

Смотрим вниз с твоего небоскреба.

 

Поэт воскрешает белую ночь и переносит ее - в своих стихах - из далекого времени в 1953 год. И таким образом сохраняет ее для вечности.

...Пастернак умеет использовать в своих стихах многозначность одного и того же слова. Например, в одном стихотворении он использует глагол "трогать":

 

...любимую трогать

Так, как мне, не дано никому.

Как я трогал тебя!

 

Глагол "трогать" можно понимать и в прямом значении слова, и в переносном. Многозначность этого глагола здесь состоит в том, что трогать можно и тело своей любимой женщины, и ее руки, ноги, груди, голову... И можно трогать ее сердце, ее душу...

...Как одним предложением показать наполненную любовной аурой атмосферу такого времени года, как весна, когда люди гуляют по городу и носят в себе желание любовного греха?

Пастернак в стихотворении "Весна" показал это так: "По городу гуляет грех". И все сказал одним этим предложением.

...Большинство стихов Пастернака написано ямбом и амфибрахием, многие - со сбоями размеров, со смешением ямба и амфибрахия или амфибрахия, анапеста и дактиля и с произвольным добавлением лишних строк... то есть с признаками "распада (строгой) формы", характерными для авангардизма... - например, стихи "Метель", "Импровизация", "Степь", "Плачущий сад", "Из суеверья", "Заметительница", "В больнице".. и многие другие.

Но что интересно? То что даже стихи, написанные строгими размерами, допустим, ямбом, не выглядят у него одинаковыми по своему ритму, по своей внутренней музыке. И не напоминают собой какие-нибудь популярные песни советских лет, написанные точно такими же размерами.

Например, стихотворение "На пароходе":

 

Гремели блюдца у буфетчика.

Лакей зевал, сочтя судки.

В реке, на высоте подсвечника,

Кишмя кишели светляки.

 

...Некоторые поэты, последователи Пастернака, делают поэтические кальки его стихов. Например, известная строка Александра Еременко, обладателя премии имени Бориса Пастернака, "Я пил с Мандельштамом на Курской Дуге..." - это есть не что иное, как поэтическая калька строк Пастернака:

 

Пока я с Байроном курил,

Пока я пил с Эдгаром По...

 

Сколько угодно калек можно сделать по образцу этих строк: "Я пила с Борисом Пастернаком...", "Я пила с Андреем Вознесенским...", "Я с Гомером пила на Олимпе...", "Я бродила с Бродским по Бродвею..."...

Но чем хороша калька Александра Еременко? Тем, что Курская Дуга в контексте процитированной мною строки как бы ассоциируется с выражением "пьяный в дугу": пьяный в дугу Александр Еременко пил с Мандельштамом на Курской Дуге.

...Кое-где у Пастернака есть переклички с Есениным. Когда он говорит читателю: "Давай ронять слова..." - тут же читателю вспоминаются стихи Есенина: "Как дерево роняет тихо листья, // Так я роняю грустные слова...".

...У Юрия Кувалдина есть повесть "Казнь", о перевоплощениях одного персонажа во многие, среди которых был и Федор Достоевский. Две строки Бориса Пастернака могли бы служить эпиграфом к этой повести:

 

...Ждали в ужасе казни,

Имевшей вот-вот наступить.

 

В самой синтаксической конструкции этой фразы, изломанной, с чертами равнодушного канцелярского стиля, уже содержится какой-то ужас...

...В "Вакханалии" Пастернака есть строчки, которые могли бы стать эпиграфом к повести Юрия Кувалдина "Юбки", характеризующим главного героя этой повести:

 

Но для первой же юбки

Он порвет повода,

И какие поступки

Совершит он тогда.

 

И еще у него есть строчка:

 

Состав земли не знает грязи. –

 

Это строчка, в состав которой много чего входит, как и в состав земли, но все, что входит в состав любви, - это не грязь, и нельзя на это смотреть как на грязь... Есть у Пастернака слова, которые кое-кто из героев Кувалдина мог бы сказать в застольях, которые Кувалдин очень хорошо умеет описывать:

 

Мы трезвости не терпим.

 

Эти слова можно понимать и в прямом, и в переносном смысле.

О поэзии Пастернака можно сказать, что она не терпит трезвости. Потому что это поэзия - потока сознания, поэзия сумбура.

...Из поэтов, пожалуй, никто не показывает "зимние праздники", Новый год, елку так, как Пастернак. А из писателей - Кувалдин, у которого есть роман "Избушка на елке" (игрушечная избушка)... Многие стихи Пастернака могут служить поэтической иллюстрацией или инкрустацией к прозе Кувалдина:

 

Надо, чтоб елкою святочной

Вечность средь комнаты стала.

Все еще кажется дерево

Голым и полуодетым.

 

(Не до конца наряженная елка. - Н. К.)

 

Елка напыжилась барыней

В нескольких юбках с раструбом.

 

У Пастернака елка пахнет хвоей, и зимние праздники пахнут елкой.

И чувствуется вкус к нестандартному слову. Он употребляет в своих стихах, например, такие авторские неологизмы и необычные производные слова от самых обычных слов:

"виршеписец" (то же, что стихоплет, но с более ироничным оттенком);

"застольцы наших трапез" (или застольщики, друзья-приятели, гости, участвующие в застолье);

"крошечная крепосца" (маленькая крепость в отличие от большой цитадели);

"нескладица с утра" (нескладность в делах и во всем);

пастух "с лицом пучеглазого свечегаса" (от вида которого свеча гаснет);

"вероятье" (синоним "вероятности", но с разговорным оттенком);

"снег и буревал" (непогода);

"ветви яблоневые и вишенные" (синоним "вишневых", но со своим природным оттенком);

"о пренебрегнутые мои..." (те, кем пренебрегли);

"чем книга чернее и листанней, тем прелесть ее задушевней" (листанней - то есть зачитанней, но зачитанней - банальное слова, а "листанней" ).

"спал и, оттрепетав, был тих" (здесь синоним глагола "отмучился", "отволновался");

"рыдает пес, обезголосев" (потеряв голос оттого, что много и громко рыдал);

"амурится петух" (любезниничает с курами, пытаясь понравиться им и соблазнить их, распушает перед ними свой хвост и поднимает свой гребешок);

"ливень заслан к чертям, куда Макар телят не ганивал..." (не гонял).

...У Пастернака - ассоциативное перо. Двумя-тремя беглыми линиями этого пера он может нарисовать такую картину, в которой будет присутствовать и литература, и музыка, и живопись, как в стихотворении "Зима приближается", где возникают осенние сумерки, ассоциирующиеся и с прозой Чехова, и с "Временами года" Чайковского, и с пейзажами Левитана:

Осенние сумерки Чехова,

Чайковского и Левитана.

Как много всего вбирают в себя осенние сумерки, как много всего они содержат в себе.

...Поэзия у Пастернака иногда обнаруживается там, где она вроде бы никак не должна находиться и где ее вроде бы никак не может быть. Например, в навозе. Как в стихотворении "Март":

Голуби в снегу клюют овес...

Пахнет свежим воздухом навоз...

Не воздух пахнет свежим навозом, что не удивительно для деревни и для Переделкина и было бы не удивительно и для читателей, а навоз пахнет свежим воздухом... Поэт уловил это. И нашел поэзию там, где не ожидал, рядом с конюшней и коровником, в навозе.

...Пастернак мог бы сказать о себе великим поэтам и писателям, которые являются частью великой русской литературы: "Как вы, я - часть великого".

И каждый гражданин России, который является частью великого народа, мог бы сказать своим согражданам: "Как вы, я - часть великого".

И каждый человек, который является частью великого человечества, мог бы сказать всем: "Как вы, я - часть великого".

Пастернак мог бы сказать это и о себе. Он был выделен из ряда советских поэтов "волной самой стихии" или Фортуной. И стал классиком при жизни, пусть и опальным, в этом тоже был для него свой определенный плюс.

...В книге Евгения Пастернака "Борис Пастернак. Материалы для биографии" (М., "Советский писатель", 1987) есть копия афиши 1948 года "Вечер поэтов за мир и демократию", который проходил в Политехническом музее. Среди участников вечера был и Борис Пастернак. А кто был кроме него? Маргарита Алигер, Павел Антокольский, Александр Безыменский, Сергей Васильев, Михаил Голодный, Евгений Долматовский, Александр Жаров, Вера Инбер, Владимир Луговской, Сергей Михалков, Сергей Наровчатов, Сергей Островой, Михаил Светлов, Илья Сельвинский, Анатолий Софронов, Алексей Сурков, Николай Тихонов, Степан Щипачев, Илья Эренбург... почти вся советская литературная номенклатура, почти весь Секретариат Союза писателей СССР. И среди них, в их кругу был Борис Пастернак, которого они же потом и исключили из Союза писателей, эти "мученики догмата". Как сказал о них потом Пастернак?

 

Что ж, мученики догмата,

Вы тоже - жертвы века.

 

(Как Пастернак - жертва советской системы.)

Где они все теперь? В могилах. А в Божественной метафизической программе - только некоторые из них, и то некоторые стоят там всего "одной ногою", "скользят и падают другою".

...Почти у каждого художника бывают творческие кризисы. Бывали они и у Блока, и у Ахматовой и растягивались порой на несколько лет. Бывали творческие кризисы и у Пастернака. Один из них - "с полной немотой" - наступает у него после книги "Второе рождение". Анна Ахматова пишет об этом: "Наступает долгий (десять лет) и мучительный антракт", когда, когда Пастернак "не может написать ни одной строчки. Это (происходит) уже у меня на глазах. Так и слышу его растерянную интонацию: "Что это со мной?!" У Пастернака "появилась дача (Переделкино)... Он, в сущности, навсегда покидает город. Там, в Подмосковье - встреча с Природой. Природа всю жизнь была его единственной полноправной Музой, его тайной собеседницей, его Невестой и Возлюбленной, его Женой и Вдовой - она была ему тем же, чем была Россия Блоку. Он остался ей верен до конца, и она по-царски награждала его... В июне 1941 года, когда я приехала в Москву, он сказал мне по телефону: "Я написал девять стихотворений. Сейчас приду читать". И пришел. Сказал: "Это только начало - я распишусь". И - расписался. И написал потом еще несколько книг стихов.

...Из всех поэтов у Пастернака, наверное, больше всех стихов о природе и о временах года и о погоде. Это, наверное, не удивительно. Потому что Пастернак жил на даче, среди природы, и она вошла в его стихи.

 

НЕНАСТЬЕ

 

Дождь дороги заболотил.

Ветер режет их стекло.

Он платок срывает с ветел

И стрижет их наголо.

 

Дождь превратил дороги в болота, и они покрылись тонким ледком, как стеклом, и ветер режет этот ледок, как стекло, как ножом... Когда я читаю стихи Пастернака, я расшифровываю их на свой лад и перевожу их как бы с языка Пастернака на свой язык, прозой, и они как бы превращаются в подстрочник или в верлибр. При этом теряется музыка стихов Пастернака, зато обретается понятный для меня смысл, хотя смысл стихов иногда бывает просто в их музыке и в их непонятном бреде, как в заговорах шаманов...

Ветер срывает с ветел платок из листьев... и стрижет ветлы наголо, стрижет им волосы из листьев же? Тогда платок, наверное, не из листьев. А из чего? Из тумана, как газовая или шелковая косынка. А почему у ветел всего один платок? Они все покрыты одним платком? Может быть, каждой ветле дать по своему собственному платку? Тогда ветер будет срывать с ветел не платок, а платки: "Он платки срывает с ветел // И стрижет их наголо...". Но тогда получится, что ветер стрижет не ветлы, не волосы ветел из листьев, а платки... чушь какая-то получится, двусмысленность, наплыв одного смысла на другой. Нет, пусть у ветел останется один платок на всех.

 

Листья шлепаются оземь,

Едут люди с похорон.

Плотный трактор пашет озимь

В восемь дисковых борон.

 

Вот сейчас я перечитала строки "Ветер режет их стекло (стекло дорог)... // И стрижет их наголо (деревья)..." и увидела там экстравагантную внутреннюю рифму: "режет... ст... - стрижет". Это разноударная рифма с диссонансом "реж - риж", с перемещением двух букв "ст" как бы на два слова вперед (если их взять из слова "стекло" и переставить на два слова назад и поставить перед словом "режет", то возникнет буквосочетание "стрежет", то есть рифма "ст рeжет - стрижёт", экстравагантнейшая рифма! И вот и получается, что рифма на концах первой и третьей строк "стекло - наголо" - не очень точная, не очень богатая, даже бедная, comme ci, comme ca (ком си, ком са) так себе, как говорят французы (держится на трех буквах: "кло" - "г...ло"), а внутренняя - дай Бог какая изощренная, модерновая, авангардная, зашибись какая рифма! Я бы сказала - эквилибристическая! С перескоком с места на место букв и звуков. Вознесенский сказал бы, что это - магнитная рифма. Кто чувствует ее и владеет ею, тот виртуознейший мастер поэзии, тот - маг слова.

 

Черной вспаханною зябью

Листья залетают в пруд

И по возмущенной ряби

Кораблями в ряд плывут.

 

Листья залетают в пруд и плывут по нему кораблями, в ряд, друг за другом... как флотилия Петра Первого... По ряби, возмущенной ветром... Мы с моей сестрой в детстве любили пускать бумажные кораблики и щепочные-лодочки по реке Лыбеди, которая текла по базару, сзади торговых синих, зеленых и коричневых фанерных палаток и под мостом, между каких-то камней, коряг, между ржавых железных арматур, как не река, а бурный весенний "ручеечек-ручеек" с порожками, через которые он легко перепрыгивал, образуя волны и водопадики, и в воду которого люди бросали разные бумажные обертки, пустые пачки от сигарет, спички, пустые банки и бутылки, разный сор-мусор-хлам, рваные резиновые галоши и сапоги... Эту реку (со всем ее сором-мусором-хламом и рваными галошами...) люди потом спрятали в трубу, как Неглинку в Москве, чтобы она не портила собой городского пейзажа...

 

А была ведь красивою Лыбедь,

Лучше многих речек была.

Как по Лыбеди белая лебедь

От базара к собору плыла... –

 

Так написала я в одном из своих стихотворений, напечатанных в одной из первых моих книг...

Много ассоциаций вызывают строчки стихов Пастернака. И у каждого читателя - свои ассоциации. Каждый читает одни и те же стихи по-своему, и видит за строчками и между строчками стихов что-то свое.

Вот только как листья залетают в пруд "черной вспаханною зябью"? Этого я себе не представляю. Зябь - это осеннее поле, вспаханное под яровые культуры... Черное поле... И листья этим черным полем - черные они, что ли? - залетают в пруд? Это, может быть, сам пруд с черной водой, с рябью на воде, с бороздами на воде напоминает собой вспаханную зябь? Что-то здесь Пастернак напутал под влиянием ненастья... Он хотел сказать, что листья залетают в черный пруд с рябью, который напоминает собой вспаханную зябь, по которой едет плотный трактор в восемь дисковых борон. А получился какой-то бред... сивой кобылы... Или это такая литературная Герника у него получилась, где глаз - в одной стороне картины, а уши - Бог знает где, и все это надо увязывать и состыковывать между собой в одно целое не художнику, а зрителю, виртуальному соавтору художника, то есть читателю-прочитывателю картин?

Кстати, рифма "зябью - ряби" была бы, на мой взгляд, намного лучше, если бы оба слова, которые составляют ее, стояли бы в одном падеже и имели бы одинаковые окончания: "зябью - рябью" или "зяби - ряби".

Надо уметь соблюдать особый порядок в рифмах, как "порядок в танковых войсках", не допускать небрежности в окончаниях рифм, не смазывать окончания... А для этого требуется особое мастерство в построении и подгонке фраз друг к другу, которого не хватает иногда даже и великим поэтам, каковым считается Пастернак, для которого характерна небрежность в окончаниях рифм. Но, может быть, для изображения ненастья, картины с ветром, со стихией, с дождем и даже - в пятой строфе - с ураганом, в которой не может быть никакой аккуратности чертежника с линейкой-миллиметровкой, и вообще для импрессионистической манеры Пастернака как раз и нужна небрежность в рифмах? Может быть даже, она здесь художественно необходима?

 

Брызжет дождик через сито,

Крепнет холода напор.

Точно все стыдом покрыто,

Точно в осени - позор.

 

Дождик, который брызжет через сито, это типичный осенний дождик... я такой люблю. "Холода напор" я тоже люблю, он меня никогда не пугает, у меня горячая кровь, и мне никогда не холодно на холоде. "Потому что я с севера, что ли?". Как написала когда-то Зинаида Александрова в своем стихотворении "На лыжах", автор песни "Маленькой елочке // холодно зимой"? - "Нам весело, нам радостно // И на морозе - жарко". Мне жарко даже в тридцатиградусный мороз. А кто-то плохо переносит мороз и холод и температуру минус пять градусов. Для тех плохо, когда "крепнет холода напор". Для тех - это бедствие, ненастье в полном смысле слова.

Никакого "стыда" и "позора" я в осени и в осенних пейзажах с обнаженными деревьями не вижу, и никакого "срама и поруганья в стаях листьев и ворон" - тоже. Но что-то очень жалкое в поздней осени, разумеется, есть. Как будто ее всю обобрали, раздели, обесчестили, изнасиловали, остригли под ноль, как тифозную вошь, и выпустили, выставили из дома, из тепла, на улицу, где дождь и ураган, хлещущие со всех сторон, где холод и ненастье... Пушкину была мила поздняя осень, которую все бранят: "Дни поздней осени бранят обыкновенно, // Но мне она мила, читатель дорогой".

 

Точно срам и поруганье

В стаях листьев и ворон,

И дожде и урагане,

Хлещущих со всех сторон.

 

"Стаи листьев и ворон" - изумительная метафора, в которой свойство птиц, здесь ворон, - летать - переносится на свойство листьев - летать, и это свойство сближает их и превращает листья в птиц с крыльями... в таких же ворон, как вороны... причем стаи листьев, разумеется, мокрых от дождя, хотя в стихотворении это не говорится прямо, ассоциируются с мокрыми воронами.

Ненастье в стихотворении начинается с маленького дождика, потом нарастает по принципу градации и к концу разыгрывается, как концерт Бетховена, набирает силу и превращается в ураган... хлещущий и дождем и ветром...

"Поруганье - урагане" - импрессионистическая, новаторская рифма, где в слове поруганье слышится ураган, а в урагане - поруганье...

Если стихотворение Пастернака "Ненастье" просто пробежать глазами, поверхностным взглядом, то оно может показаться тебе неинтересным и даже плохо сделанным... Но когда ты начинаешь вчитываться, всматриваться в него, разбирать его по строчкам и словам... то начинаешь видеть и чувствовать в нем то, что не поддается анализу и логике... то есть поэзию и искусство. Как в какой-нибудь картине Гогена, если смотришь на нее поверхностным взглядом, то видишь в ней разбросанные в хаотичном порядке-беспорядке грязные мазки кисти, а потом из этих мазков у тебя перед глазами возникает впечатляющая картина...

В Москве есть станции метро "Чеховская", "Пушкинская", "Тургеневская"... Скоро появится новая - "Достоевская". А почему в Москве нет станции "Пастернаковская"?

 

“НАША УЛИЦА” № 8-2006