"Эолова арфа" выпуск 4 литературный альманах Нины Красновой

"Эолова арфа" выпуск 4 литературный альманах поэтессы нины красновой
вернуться на главную страницу	ЭОЛОВА АРФА Литературный альманах «Эолова арфа» Выпуск 4 Издание Нины Красновой Москва 2010 - 2011 - - - - - - - - - - - На передней внутренней обложке «Эоловой арфы»-4 - - - - - С. А. Есенину – 115 лет! Сергей Есенин Об искусстве орнамента ...Самою первою и главною отраслью нашего искусства с тех пор, как мы начинаем себя помнить, был и есть орнамент... он существовал (у нас)... гораздо раньше приплытия к нашему берегу миссионеров из Греции. ...Все наши коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье вместе с полотенцами носят не простой характер узорочья, это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека. КОНЬ как в греческой, египетской, римской, так и в русской мифологии есть знак устремления, но только один русский мужик догадался посадить его к себе на крышу, уподобляя свою хату под ним колеснице. Ни Запад и ни Восток, взятый вместе с Египтом, выдумать этого не могли, хоть бы тысячу раз повторили себя своей культурой обратно. Это чистая черта скифии с мистерией вечного кочевья. «Я еду к тебе, в твои лона и пастбища», - говорит наш мужик, запрокидывая голову конька в небо. Такое отношение к вечности как к родительскому очагу проглядывает и в символе нашего петуха на ставнях. Известно, что ПЕТУХ встаёт вместе с солнцем, он вечный вестник его восхода, и крестьянин не напрасно посадил его на ставню, здесь скрыт глубокий смысл его отношения и восприятия солнца. Он говорит всем проходящим мимо избы его через этот символ, что «здесь живёт человек, исполняющий долг жизни по солнцу. Как солнце рано встаёт и лучами-щупальцами влагает в поры земли тепло, так и я, пахарь, встаю вместе с ним опускать в эти отеплённые поры зёрна труда моего. В этом благословение моей жизни, от этих зёрен сыт я и этот петух, который стоит стражем у окна моего и каждое утро, плеском крыл и пением встречая выкатившееся из-за горы лицо солнца, будит своего хозяина». ГОЛУБЬ на князьке крыльца есть знак осенения кротостью. Это слово пахаря входящему. «кротость веет над домом моим, кто б ты ни был, войди, я рад тебе». Вырезав этого голубя над крыльцом, пахарь значением его предупредил и сердце входящего. Изображается голубь с распростёртыми крыльями. Размахивая крыльями, он как бы хочет влететь в душу того, кто опустил стопу свою на ступень храма-избы, и как бы хочет сказать: «Преисполнись мною, ты постигнешь тайну дома сего», - и действительно, только преисполняясь, можно постичь мудрость этих избяных заповедей, скрытых в искусах орнамента... «Ключи Марии». Сентябрь 1918 г. _______ М а р и я... означает душу. (Прим. С. Есенина.) ------------------------------------ Начало новой страницы -------------------------------- ЭОЛОВА АРФА литературный альманах выпуск 4 Издание Нины Красновой Москва 2010 - 2011 --------------------------------------- Начало новой страницы ----------------------------- ББК 84 Р7 Э 69 Главный редактор Нина Краснова Эолова арфа Э 69 Эолова арфа: Литературный альманах Выпуск 4 / Главный редактор Нина Краснова. – М., 2010 - 2011. - 512 с. В 4-м номере альманаха "Эолова арфа" читатели смогут прочитать самый ранний дневник Валерия Золотухина "Москва - начало" (1958 - 1960), рассказ Юрия Кувалдина "Демонстрация" и его эссе "Зеркало жизни из осколков памяти", посвященное 70-летию режиссера Александра Бурдонского, произведения Ваграма Кеворкова, Эдуарда Клыгуля, стихи Риммы Казаковой, Татьяны Бек, Александра Тимофеевского, стихи юбиляров "потерянного поколения" Нины Красновой, Сергея Каратова, стихи девяностодесятников Анны Гедымин, Инны Кабыш, Валерия Дударева, Людмилы Осокиной, пародии Евгения Лесина, статью Зульфии Алькаевой, посвящённую 140-летию Ивана Бунина, статью Лолы Звонарёвой о поэзии Юрия Кузнецова, театральные заметки Петра Кобликова, стихи и прозу авторов из Рязани, Уфы, Ярославля, из Ближнего и Дальнего зарубежья, из Казахстана, Крыма, Германии, США, рассказы польского писателя-юмориста Януша Осенки и новую порцию писем Гёте своей жене Кристиане в переводах Анатолия Шамардина, а кроме того - репортаж о первом вечере памяти Виктора Бокова, успевшего дожить до 95-ти лет, и материалы о художнике Александре Трифонове, отметившего своё 35-летие. ISBN 978-5-85676-140-4 © Нина Краснова, 2010 - 2011 ---------------------------------------------- 3-я страница ----------------------------------------------------- О 4-м НОМЕРЕ АЛЬМАНАХА "ЭОЛОВА АРФА" 4-й номер альманаха "Эолова арфа" является продолжением 3-го и составляет с ним гармоническое единство. Здесь читатели найдут произведения Валерия Золотухина, Евгения Лесина, Юрия Кувалдина, Нины Красновой, Ваграма Кеворкова, Эдуарда Клыгуля, Риммы Казаковой, Татьяны Бек, Александра Тимофеевского, Сергея Каратова, Анны Гедымин, Инны Кабыш, Валерия Дударева, Людмилы Осокиной, Григория Певцова, Зульфии Алькаевой, Лолы Звонарёвой, Петра Кобликова, стихи и прозу других авторов. Альманах "Эолова арфа" набирает силу, становится неотъемлемой частью литературного процесса России. Нина Краснова, издатель, составитель и главный редактор альманаха "Эолова арфа" 5 апреля 2011 г., Москва СОДЕРЖАНИЕ Дневник. Валерий Золотухин. К 70-летию со дня рождения. Валерий Золотухин. Дневник 1958 - 1960 гг. "Москва - начало" (с предисловием Нины Красновой) ............................................................................. 7 Мастерская. Юрий Кувалдин. Рассказ. "Демонстрация" ................................................................ 27 Юрий Кувалдин. Эссе. "Зеркало жизни из осколков памяти". К 70-летию народного артиста России режиссера Александра Бурдонского ………..........………. 37 Проза. Ваграм Кеворков. Повесть. "Чумотары" ..................................................................... 42 Валентина Сарычева. Рассказ. "Бабье лето" .............................................................. 72 Памяти Эдуарда Клыгуля (1937 - 2008). Эдуард Клыгуль. Рассказы. Стихи. ............................................................................. 77 Нина Краснова. "Эдуард Клыгуль на Ваганьково" ................................................... 89 Поэзия юбиляров "потерянного поколения". Сергей Каратов. Стихи (с предисловием Нины Красновой) .................................. 99 Нина Краснова. Стихи. "Дуэнья" ............................................................................. 112 42-й Некрасовский праздник в Карабихе. Евгений Гусев. Статья. "Торжество русской поэзии" ............................................. 121 Поэзия девяностодесятников. Валерий Дударев. Стихи. "Из итальянских стихов" ................................................ 127 Александр Тарасенко. Стихи ..................................................................................... 130 Борис Лукин. Стихи ................................................................................................... 135 Марина Рогонова. Стихи ........................................................................................... 136 Проза девяностодесятников. Игорь Михайлов. Рассказ. "Белоруссия" .................................................................. 143 Поэзия поэта улиц. Юрий Игнатенко. Стихи (с предисловием Нины Красновой) .............................. 148 Проза писателей "потерянного поколения". Юрий Блинов. Рассказ. "Серебристая флейта" ........................................................ 152 Литературоведение. К 140-летию Ивана Бунина. Зульфия Алькаева. Эссе. "Стихи как объяснение в любви" ................................... 161 Поэзия девяностодесятниц. Анна Гедымин. Стихи ................................................................................................ 176 Инна Кабыш. Цикл стихов. "Десять лет без права переписки" ............................ 181 Людмила Осокина. Из книги "Кофейная девушка" (с предисловием Нины Красновой) ......................................................................... 188 Памяти Юрия Кузнецова. Нина Краснова. Страницы Живого Журнала. О IV конференции, посвящённой Юрию Кузнецову ................................................................................ 193 Лола Звонарёва. Литературоведение. Эссе о ранней поэзии Юрия Кузнецова .... 198 Поэзия "потерянного поколения". Григорий Певцов. Стихи (с предисловием Нины Красновой) .............................. 204 Эдуард Грачёв. Стихи ................................................................................................. 212 Раиса Быстрова. Стихи .............................................................................................. 214 Наталья Сафронова. Стихи ........................................................................................ 217 Игорь Рутковский. Стихи .......................................................................................... 218 Валентина Ерофеева. Стихи (с предисловием Владимира Бондаренко) .............. 220 35-летие художника Александра Трифонова. Нина Краснова. “Новый художник нового времени” О творчестве художника Аександра Трифонова ...................................................... 223 "Необязательная ре-цептура" Валерия Олюнина беседует с художником Александром Трифоновым ………………………………................………. 235 Проза художницы. Надежда Мухина. Новеллы. "Блики на хризантемах" ........................................... 239 Поэзия. Андрей Горбатов. Стихи ............................................................................................ 261 Эльвира Бушуева. Стихи ............................................................................................ 263 Маргарита Яньшина. Стихи ...................................................................................... 269 Юрий Шуников. Стихи ............................................................................................. 280 Книжная полка. Пётр Кобликов. Под знаком "Таганки" и "Пугачёва" ............................................. 283 Памяти Виктора Бокова. Светлая память Виктору Бокову. Некролог ............................................................. 286 "Снегирь снеговой державы". Первый вечер памяти Виктора Бокова (стенограмма, сделанная Ниной Красновой) .......................................................... 287 Раиса Баронискина-Литвинова. Стихи .................................................................... 315 Поэты и прозаики из Рязани. Алексей Бандорин. Стихи .......................................................................................... 317 Евгения Масленникова. Стихи ................................................................................. 321 Лилит Козлова. Стихи ................................................................................................ 323 Виктор Булатов. Стихи .............................................................................................. 325 Маргарита Винокурова. Рассказы ............................................................................. 326 Сергей Дворецкий. Стихи .......................................................................................... 329 Зинаида Калинкова. Стихи ........................................................................................ 331 Тамара Ковалевская. Рассказы .................................................................................. 332 Виктор Крючков. Стихи ............................................................................................ 336 Зоя Пятницкая. Стихи ............................................................................................... 338 Татьяна Князева. Стихи ............................................................................................. 340 Надежда Юдина. Рассказы ........................................................................................ 345 Людмила Салтыкова. Стихи ...................................................................................... 347 Творчество школьников Уфы и Рязани. Александра Юшкова. Стихи ...................................................................................... 352 Ольга Кулакова. Стихи ............................................................................................... 353 Вероника Кузнецова. Стихи ...................................................................................... 353 Олег Рындин. Стихи ................................................................................................... 354 Никита Брехов. Рассказ ............................................................................................. 354 Ближнее зарубежье. Эссе. Стихи. Бахытжан Канапьянов. Памяти Чингиза Айтматова. Эссе. "Уроки старых мастеров" ................................................................................. 356 Борис Васильев-Пальм (Крым). Стихи .................................................................... 382 Дальнее Зарубежье. Стихи. Проза. Татьяна Николина (США). Стихи ............................................................................ 389 Наталья Хроленко (США). Рассказы. "Каблуки в четыре дюйма". "Как в Америке" (переводы Анатолия Макарова) ................................................... 394 Пародии. Юрий Кувалдин “Евгений Лесин с Веничкой в груди”. Предисловие ................ 399 Евгений Лесин “Три мудреца в одном тазу”. Пародии ......................................... 401 Польский юмор. Рассказы. Януш Осенка. Януш Осенка. Рассказы. "Служебная командировка". "Неделя трезвости" (переводы Анатолия Шамардина) ........................................... 420 Классики мировой литературы. "Семейная жизнь Гёте в письмах". Иоганн Вольфганг фон Гёте. Переписка с женой Кристианой (перевод с немецкого Анатолия Шамардина) .......................................................... 424 Творческий вечер поэтессы Нины Красновой 22 марта 2010 г., ЦДЛ. Репортаж с места события (подготовленный Ниной Красновой) ......................... 427 ---------------------------- Новая страница ------------------------------------------------------------------- Дневник. Валерий Золотухин. К 70-летию со дня рождения __________________________________________________________________ Валерий Золотухин Валерий Сергеевич Золотухин – известный и любимый всеми артист театра и кино, писатель, родился 21 июня 1941 года в селе Быстрый Исток Алтайского края. В 1963 году окончил ГИТИС, год работал в театре имени Моссовета, с 1964 года и по сей день работает в Театре на Таганке, сыграл в десятках спектаклей, «Добрый человек из Сезуана», «Герой нашего времени», «Борис Годунов» и т. д., сейчас играет в спектаклях «Доктор Живаго», «Марат и Маркиз де Сад», «До и после», «Театральный роман», «Владимир Высоцкий», параллельно с этим играет в театре Луны и в театре «Модерн». Снялся в более чем в 70-ти фильмах, среди которых «Пакет» (1965), «Хозяин тайги» (1968), «Интервенция» (1968), «Цветы запоздалые» (1969), «Бег» (1971), «Бумбараш» (1972), «Единственная» (1975), «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил» (1976), «Маленькие трагедии» (1979), «Мёртвые души» (1984), «Человек с аккордеоном» (1985), «Участок» (2003), «Ночной дозор» (2004), «Дневной дозор» (2005), «Птицы небесные» 92005), «Операция «Китайская шкатулка» (2009), «Ефросинья» (2010), Утомлённые солнцем 2» (2010) и т. д. Автор более двадцати книг – «На Исток-речушку к детству моему», «Дребезги», «Печаль и смех моих крылечек», «Таганский дневник», «Секрет Высоцкого» и мн. других. Народный артист России, член Союза писателей Москвы. САМЫЙ РАННИЙ ДНЕВНИК ВАЛЕРИЯ ЗОЛОТУХИНА Свои дневники Валерий Золотухин начал вести со студенческой скамьи в ГИТИСе, с 17 лет, и ведёт их каждый день (!) в течение вот уже более пятидесяти лет. Причём пишет их не на публику, а сам для себя, и с такой откровенностью, с такой внутренней свободой и творческой смелостью и безоглядностью, какой я не встречала ни у кого из авторов дневников, он пишет о себе и о своей жизни, полной разных сложностей, драм и трагедий, но полной и самых разных радостей, и о людях, с которыми жизнь сводит его, о своих товарищах, коллегах, артистах, режиссёрах, поэтах, писателях, о своих любимых женщинах и жёнах, о театре, о кино, о литературе, о своём времени, о своей стране. И, следуя девизу Сократа «Познай себя!», старается познать себя, а через себя – и весь мир и всех людей, потому что в каждом человеке есть всё, что есть и в другом, и хорошее, и плохое, только в разных пропорциях. Причём пишет Валерий Золотухин простым, ясным, понятным, свЯзным, гармоничным русским языком, не мудрствуя лукаво, и мастерски владеет искусством живой речи... прибегая иногда и к табуированной лексике, которая чаще всего выполняет у него экспрессивную роль и придаёт его языку яркую и очень своеобразную стилистическую окраску и чаще всего несёт в себе элементы юмора. Кроме того Валерий Золотухин блестяще владеет искусством создавать характеры действующих лиц своих дневников, иногда всего какой-нибудь одной репликой или мизансценой. Валерий Золотухин издал уже 16 книг своего дневника, в каждую из которых входит по три тетради, и все эти книги представляют собой некий сериал жизни артиста и писателя Валерия Золотухина, каждый из которых посвящён определённому этапу и отрезку жизни главного героя. «Эолова арфа предлагает своим читателям самый первый дневник Валерия Золотухина «Москва – начало», охватывающий период с 25 августа 1958 года по 13 августа 1960 года, когда Валерий Золотухин был совсем молодым и зелёным и только-только начинал свой путь знаменитого в будущем артиста и писателя, «кумира миллионов». Нина Краснова, 4 апреля 2011 г. 1958 М О С К В А - Н А Ч А Л О !! Экзамены кончились. 10-летний путь пройден. За плечами огромное напряжение, большой труд, радости, огорчения и даже… первая любовь. Очень верно замечено, что она не ржавеет и не забывается. Какую бы девушку ни встретил я на своём пути, Светка, всегда такая строгая, чистая и благородная, всплывает перед моими глазами и манит, с укоризной глядя на меня, к себе. Светка! Как хочется в такие минуты быть снова с тобой рядом и говорить с тобой, и глядеть на тебя!!! Выпускной бал! С какой волнующей тревогой ждали мы тебя 10 лет! Думая о тебе, мы никогда не предполагали того, что это будет наше последнее законное пребывание в школе, не думали о том, что ты пройдёшь так быстро, оставя в наших молодых сердцах след на всю жизнь… Часы бала были часами прощания. Но мы сами этого не замечали. Мы пели, выпивали, хотя официально это запрещено, шутили, танцевали и вспоминали свои проделки за 10 лет нашего пребывания в школе. Все учителя стали добрыми, твоими друзьями. И очень жаль, что это доходит до сознания нашего только после выпускного, особенно после выпускного бала. Мы были очень несправедливы к своим учителям, однако это не всегда. Курили с Владимиром Дмитриевичем, выпивали с Элеонорой Ивановной и Кирилловной. Обе наши руководительницы подвыпили, плясали, пели. Кирилловне подарили мы чашку расписную с ложками, вилками и ножами, все на двоих. «Ашники» (10 «А») подарили сумку любимую Ивановне. Я нажрался, как цуцик, и простоял у клёнов, обнявшись 2,5 часа. Начхозом на выпивке был я. Дополнительно собрал по 5 рублей и вложил на водку. Сходили с Галькиной матерью в магазин ночью, спросив разрешенья у бати… Элеонора подвыпила и говорит: «Из своего класса я бы никому не поверила, а ему верю, что он сделает». Она оказалась гораздо лучше и человечнее, чем я думал раньше. Однако она была очень принципиальна на уроках и ко всем нашим работам и проказам. Но только на выпускном и после него мы все поняли, как они близки к нам, и все их замечания, советы стали дороже всего на свете. Как жаль, что на этом вечере не было Татьяны Андреевны. Это мой идеал. Очень хороший человек и талантливый педагог. Она может дать хороший совет, причём вовремя поддержать человека, чего так не хватает многим нашим педагогам. К ней не стыдно обратиться с любым твоим тайным вопросом, и она бы не стала смеяться над твоей любовью. Да, Татьяна Андреевна, так хочется много хорошего и задушевного сказать Вам. И вот выпускной кончился. Да, как ни странно, но наше пребывание в школе окончено. Окончено и никогда больше не вернётся. Очень трудно. Мы вступаем в жизнь. Первые дни ходили сами не свои. Не хотелось ничего делать, ни за что браться. Потом постепенно стало доходить до сознания, что мы расстались с нашей школой, и причём расстались навсегда. И как эта боль остро ощутилась после того, как я сам окунулся в жизнь, доселе мне неизвестную. Ну, не будем забегать вперёд. В 9 часов пришли ребята с Владимиром Дмитриевичем, поставили логун пива, выпили, поговорили напоследок по душам и… Через два дня стали бегать по сельсоветам, брать различные справки, свидетельства и прочее. Однажды, зайдя в школу, встретил Николая Филипповича. Он был немного выпивши. Он, конечно, очень хорошего мнения обо мне, сказал: «Что бы ни случилось, ты всегда будешь хорошим человеком и найдёшь себе место в жизни». Раньше ещё он говорил, что за 10 лет школа не знала такого активиста в самодеятельности, и причём отличного ученика, как Золотухин Валерий. Документы приготовлены. 26 июня в 10 часов отходит пароход. Уезжаю я, Королькова Люся, Лысенко Рая и Кетских Фая. Райка едет в пединститут, Люся – в сельхоз, Фая – в гости, а я… а я пошёл искать себе место в искусстве. По первоначалу поехал в муз. училище. Сразу ехать в институт – дело опасное, можно не поступить, в муз. – гарантия полная. Взял у Н. Ф. – у директора школы – справку об образовании, свидетельство за 7 и 9 классов, у дяди Паши – характеристику о работе в колхозе, справку о выработанных трудоднях – дескать, год не учился – работал, и поехал. Итак… Нас пришёл провожать весь класс, как всегда – сплочённый, дружный. Как обычно, появился аккордеон, и запел 10 «Б». Здорово!!! Дорогие мои мальчишки, соклассники. Девчонки расплакались. Светка подарила мне кобеля и тоже заплакала. Всё-таки она хорошая. Договорились встречаться в августе в нашей школе. Свистнул в последний раз наш караульный – «Зюйд», и мы расстались. Долго ещё стоял 10 «Б» на берегу Оби и провожал взглядом своих друзей. Итак, мы в пути: я, Люся, Рая и Фая. Сняли каюту и так ехали до Угпристани. Здорово!!! Доехали до Барнаула. Вещи я оставил у Люськи и поехал искать Клаву. Встреча была потрясающая. Выпили, переночевал я у них, на другой день пошёл в училище. Прошёл консультацию, к документам не прикасались. В училище я первый раз за своё путешествие столкнулся с людьми, которые не знают, что они представляют сами из себя. Рассуждают или так заумно, или до того глупо, что смешно слушать. Например, отслуживший Кузнецов. Умственное развитие крайне слабое. Однако, мнение! Да. Но он всё равно не прошёл. На экзаменах проверяли слух, ритм, дирижировал «Гимн демократической молодёжи». Общеобразовательные сдал на «4». Писал диктант и сдавал русский устно. Потеха. Написал письмо матушке, чтобы выслала документы и деньги. 17 июля я получил деньги, документы. Ура! 19-го доставал с Божьей помощью билет, отбыл в Москву. «Москва, как много в этом звуке Для сердца русского слилось…» Да, Москва!! Кто из нас, пацанов, не мечтал побывать в тебе. Ты снилась нам и пленяла наши детские умы. И вот я еду к тебе, Москва. Да! Я решил не только посмотреть на тебя, но и поучиться, пожить в тебе, наша русская Москва. Я еду в 19-м вагоне, 30-е место. Соседом моим оказался барнаульский следователь, умный дядька. Достаёт утром бутылку водки, посмотрел на меня эдак, выпил и стал закусывать. Ну, я тогда пошёл в ресторан, купил 4 бутылки пива, выпил и тоже, эдак посмотрев на него, стал закусывать. Он улыбнулся, достал водку свою, и пошёл у нас пир на весь мир. Сам он ехал с ребятишками. Ещё другим соседом был украинский артист балета. Самоучка. Когда я ему сказал, что еду в Москву поступать в театральный институт, он сказал: «Зря, не с этого надо начинать. Ты бы вот окончил муз. училище, да с этим дипломчиком бы поехал поступать». Говорил на деревенский народ, что он бескультурен, живёт, как парося. Осуждал нас, что мы не понимаем музыки, т. к. освистали Ойстраха. А когда я спросил у него, что он сделал, чтобы жизнь этого народа улучшилась, чтобы он стал культурным и образованным, он не смог ничего ответить. Этот артист ездит к нам на Алтай за длинными рублями. Он сам прожил в Киеве всю свою жизнь, там, по его мнению, всего достаточно, чтобы жить в достатке, культурно и благородно… Я считаю, что такие люди – паразиты нашей жизни. Их ещё пока много, но мы их будем истреблять. Жалуется, что в Барнауле ничего нет, ничего нельзя достать, а сам прячется от настоящего труда, от кипящей жизни, как червяк от света. Он ничего не сделал, чтобы сделать свою жизнь полезней, он только пожирает чужие труды и тихо созерцает всё. В придачу осуждая бескультурного мужика, который в поте лица трудится день и ночь. По его мнению, отечество и счастье – это «Жена, квартира, да счёт текущий, вот это – отечество, райские кущи». По-моему, он не знает истинного счастья. Живёт ради живота своего, т. е. денег. К нему присоединился хлюпик один. Года на три он, наверное, меня старше, а тоже гнёт из себя козюлю, который много видел и знает. Артист сказал мне, что я не поступлю, и чтобы я об этом сообщил ему в Киев. И вот я подъезжаю к Москве. Диктор объявляет: «Граждане пассажиры, наш поезд приближается к столице нашей Родины – Москве!» Какое волнение охватило сразу тебя. В душе творится что-то непонятное. Вышли из поезда. Мне трудно идти с двумя чемоданами. Сдав вещи в камеру хранения, пошёл искать артиста, который приглашал меня в Москву. Нашёл его дом, всё, но его самого не оказалось дома. В два часа ночи я с великим трудом нашёл ГИТИС. По пути меня чуть не арестовали. Темно было. Подхожу к одному милиционеру, а он – за пистолет, и говорит: «Не подходите ко мне». Я сначала опешил, а потом вошёл в себя и сказал: «Где мне найти ГИТИС?» Он ответил мне. В одном тёмном переулке я об этом же спросил одну девушку, а она рванула от меня. Это всё потому, что вид у меня был подозрительный: в кедах, в шляпе, в плаще. Забрался я в садик ГИТИСа и улёгся на скамеечке. В пять часов меня разбудил струёй воды из своего шланга дворник. Я встал, сделал зарядку, спросил у него чернила и бумагу, написал заявление и автобиографию, и пошёл завтракать в кафе «Прага». Накушался я там на 13 рублей, чёрт её побрал. Перед этим в саду я познакомился с Валерием Исаковым. Хороший человек и неплохой товарищ. Отслужил армию, но не такой, как был Кузнецов. В шляпе, в кедах и в плаще со свитером на плечах, я зашёл на консультацию. Причём я не спал как следует и не умывался. Понтрягин, доцент, удивлённо посмотрел на меня из-под очков и спрашивает: «Ты откуда?» – Я говорю: «Из Быстрого Истока». – «А где это?» – Я отвечаю: «На Алтае…» – «Ну, прочитай что-нибудь». – Я ему прочёл. Он спрашивает: «С кем занимался?» - Говорю ему: «Ни с кем». Говорю ему, что сам был руководителем самодеятельности в школе. – «Хорошо, - говорит, - спой чего-нибудь». Спел я ему первых два куплета, а потом ещё повторил первый из русской народной песни «Из-за острова на стрежень». Сказал ему, что работал на прицепе, поднимал целину. Доцент заставил меня сплясать, и сам сплясал со мною. Потом говорит: «Парень ты способный, но разболтанный до крайности». Я разошёлся там и как со своим разговариваю с ним. Затем он велел остричь волос немного и научил, как вести себя перед комиссией. На второй консультации я так читал, что заплакал. Он посмеялся надо мной, попросил ещё что-нибудь спеть. Я ему спел «За два сольди» и «Алтайские частушки», по его просьбе. Они, т. е. комиссия, были очень довольны мной. Так я прошёл два тура, сдал общеобразовательные и поступил. Быстро вроде сказка сказывается, да не скоро дело делается. 25 августа 1958 г. Живём вместе в комнате с двумя татарами (Дамир, Хамза), с одним таджиком, с сибиряком Юркой, режиссёром и 4-курсником Тарасовым Юрием. Тарасов – поистине русская мужицкая душа. Здоровый, как бык. Первое впечатление он произвёл на меня чего-то страшного. Он бы мог очень хорошо сыграть Дикого в «Грозе» Островского. Юрий очень много советовал мне, как лучше построить занятия свои в институте. «Для того, чтобы стать хорошим актёром, - говорил он, - нужно много читать, актёру нужно много знать и понимать до тонкости всякую мелочь. Но главное – нужно любить людей, и любить как можно сильнее. Учти это». 25 сентября 1958 г. Сегодня он пришёл выпивши. Я сидел один в комнате. Он постоял немного посреди комнаты и сказал: «Ты хороший малый. Я тебя полюбил. Но никогда и никому ты не говори того, чего я буду тебе сейчас говорить… Я бы пошёл на край света, всё бы отдал, лишь бы быть с ней. Она учится на вашем отделении. У неё такие задумчивые, тоскливые глаза. Чёрные. Я с ней никогда не разговаривал. Она только появляется, и у меня отнимается язык. Я с ней только раз танцевал и ничего ей не говорил. Я чувствовал её дыхание, прикосновение её волос. Она была со мной, я держал её руку. А по вечерам плакал и ругал себя за своё бессилие. Вот какая бывает любовь. У тебя. может быть, тоже эдак будет. Люби людей. Актёр должен любить их. Ты не верь этим засранцам, что в театральном мире одни развратники. Дряни везде хватает. И не смотри на девушек, как на вещи, не рассматривай её по частям: ножки, фигурка. На девушек, да и вообще на женщин, нужно смотреть как на что-то возвышенное. Они украшают нашу жизнь. Ты поймёшь скоро это. Актёр должен всё понимать. Ну, ладно, я разболтался немного. А вообще ты люби людей, люби. Ну, пока». Затем я перешёл в 3-й корпус, в 8-ю комнату. 1 сентября 1958 г. Первый день мой в институте. Ходил по углам, внутри всё дрожало, и хотелось петь. Нас всех распределили по педагогам и показывали студентам, я снова пел «Из-за острова на стрежень» и читал «Девчонку». Ребята подобрались хорошие, в основном, а девчата мне пока не нравятся, кроме двух: Шацкая и Овчаренко. 3 сентября 1958 г. Первое занятие с педагогом по вокалу. Педагог мне понравился, и как человек он, наверное, хороший. По мастерству делали этюды с воображаемым предметом, у меня получилось неплохо (чистил туфли), и вот второй неудачно. Больше мне начинает нравиться Альбинка. Шацкая знает, что на неё обращают внимание, и поэтому всё играет. Овчаренко проста и пока скромна. Хорошая девчушка. Ей запретили мазаться и краситься. Держат её на особом счету. Чиркин тоже обращает внимание на неё, но пока безрезультатно. Я боюсь почему-то подходить к ней. Наверное, потому, что чувствую, что она не «мой брат». Жила в Москве, ходила в театры, занималась с разными педагогами. В общем, развивалась она, должно быть, не как я. Внешние данные для актрисы у неё очень хорошие, внутренние – не знаю. Ходили с ней во МХАТ, смотрели «Анну Каренину». Роль Анны играла Андреева – здорово. Анна – сильная женщина, прекрасная любящая мать. Проводил Альбину. Она всё больше мне нравится, и я боюсь этого. Да, она проста. Не кичится своим воспитанием. Молодец. Мне очень приятно с ней. Смотрели две оперетты – «Левша» и «Огни сибирские». Поют они вообще вшиво, но впечатление оставляют хорошее. Когда я вспоминаю об Альбине, у меня всё поднимается кверху. И в мозгах начинает что-то стучать. Да, да, да, девчонка – прелесть. Страшно!! В колхоз. Как неохота бросать занятия. Ну, ничего, работать мы привыкли. 1 октября 1958 г. Ура! Ура! Я прибыл из колхоза. Работали плохо. Но… но хорошо узнали друг друга. Стасик – хороший человек, рассудительный, старый холостяк, следит за мной и даёт советы. Очень хорошо, когда рядом с тобой есть такие люди. Летов – мне не нравится. Москвич, самоуверен слишком, а соображает слабо. Генка – хороший парень, философ. Изотов – не пойму, ясно, что груб. Орловецкий – ни туда, ни сюда, не люблю таких людей. Вроде ничего плохого, а не люблю. Чиркин – староста, речь не развита, организаторская струнка есть. Ереньков – воспитан, знает нормы поведения, здоров, как бык. Галька – «маменькина дочка», немного воспитания, и не работала, вроде как болела. Считает меня по развитию ниже себя. Ха! Ха! Дура! Даю голову на отсечение, что я ей дам сто очков вперёд по этой части. 4 октября 1958 г. Послали снова в колхоз. Девчонок, как более слабых, оставили в Москве. Группа едет во главе с таджиком Гильдыевым (театровед). Поселили нас в деревне Потлово, как и в первый раз, по домам. Да, забыл сказать: в последний вечер я хотел пойти с Альбиной в театр. Пришёл к ней, а она не хочет. Вернее, хочет, но чтобы взять с собой соседку. Я так-то «сапог», да ещё с соседкой. «Эх, - говорит, - не умеешь ты ничего делать». Ну, что ж, я уступать не стал, а ушёл. Сходил один в театр, а вечером плакал навзрыд при всех, будто играл и пел, вернее, орал. В крике и плаче я хотел излить свою наболевшую душу. Ребята говорили, что я пьяный. А я был трезв. Да! Да!! Я рыдал из-за того, что мы до сих пор не можем понять друг друга, из-за того, что в голову лезли плохие мысли, из-за того, что я один, один… и много, много другого. Наконец, я успокоился и лёг спать. Утром настроение было не только плохое, а вообще никакого не было. Чувствовалась страшная опустошённость. Это ужасно, когда человек ничего не чувствует, ничего не мыслит. И Альбина не пришла. Ну, что ж, может быть, это она считает ниже себя, но я не ожидал от неё этого. И всё-таки я стараюсь отбросить плохие мысли о ней. И вот мы в колхозе. Хозяйка, на первый взгляд, – такая добрая, а потом, как узнали… Сплетница, всё, что делается в округе за 30 км, знает. Продуктов ей не хватает. Глаза, как шарики, так и бегают, как у ведьмы, хитрые. Пацан по карманам и сумкам лазает. Живём вчетвером, сначала было пять: Эмиль, Юрка Летов и Чиркин, Долженко и я. Потом Долженко уехал. Спали на полу, на матрацах. Здесь мы ещё ближе узнали друг друга. Я понял, что Чиркин туп, как пингвин. Старается что-то показать, говорит, доказывает, но дальше двух сажней от себя не видит и не знает. Кругозор и знания крайне ограничены. Летов слишком самоуверен. Меня ни за что не считает… Спор об оперных певцах и исполнении показал, что он слабо разбирается в этом, хотя я сам не вникал глубоко в споры и стоял в стороне, потому что моё мнение для них ничего не значит. В работе Летов – первый сачок, нытик и наивен до глупости. (Случай с ………. .) Проработали в колхозе до 19 октября. 19-го на автобусе приехали в общежитие, из наших никого не было. Кстати, мы из нашего курса ездили вчетвером. С 20-го приступили к занятиям. С Альбиной встретились холодно. А как в эту минуту хотелось прижать её к себе!!! Потом, конечно, помирились. Получил письмо от Нинки Какуриной, вместе поступали. Ей очень хотелось стать актрисой, и на будущий год она снова приедет поступать. Получил посылку, но на другой день её почти не было. Получил письмо от В. С. Фомина и Толика. Как документы, вложил их в эту тетрадку. Толик поступил в Алтайский сельхоз. институт. Молодец!!! В. С. делает в письме наставления умные и нужные. 6 ноября 1958 г. Альбина уезжает на праздники домой. Пошли провожать с Валей Исаковым и опоздали: она уже ушла. Да, чёрт возьми, нехорошо получилось, и на поезде мы её не встретили. На метро в другую сторону мы с ним попали. Стасик по этому поводу сказал: «Уж коли пообещал девушке что-нибудь, расшибись в доску, а сделай». Ну, что ж, ладно. Молодые, исправимся. 7 ноября 1958 г. Сижу дома. Вчера с Валеркой купили конфет, потом пряников, потом колбасы и булку, а потом… бутылку портвейна. Через горлышко выпили с ним у памятника Пушкина за его здоровье. Почтили Александра Сергеевича. А сегодня все ушли, а я сижу один. Почему-то хочется плакать, но нельзя мужчинам плакать, а особенно в такие моменты. Вспоминаю Б. Исток и 10 «Б». Дорогие мои «бэшники». Помните вы, как встречали мы праздники? Помните начхоза Валерку, который мог выкрутиться из любых положений, даже финансовых. Помните, как он являлся организатором всяческих «полбанок» и «чекушек»… И вот теперь он сидит один и вспоминает своих друзей, не выпив и чаплашки материнского стенолаза. Далеко, далеко от вас, решивший сказать и своё слово в искусстве. Но мы соберёмся, соберёмся снова вместе и споём гимн 10 «Б». Сейчас я спою его один под школьный джаз. Там никто не обижается, когда приглашают, и любуются той девушкой, которую ты обожаешь и, может быть, любишь. Здесь внешность имеет значение, очень, очень имеют значение твоё обхождение и приёмы. Дорогие «бэшники», где вы? Я без вас увлекаюсь, никого, никого нет, чтобы предупредить меня. Я тут? Нет!!! Нет!!! Они смеются надо мной, хотят от меня смеха. А у меня сегодня шутиха не идёт на смех. Не идёт. Не идёт? А почему? Потому, что я пьян? Нет. Просто… просто, когда немножко выпьешь, почему-то всё хорошо до мелочи вспоминается. 5 декабря 1958 г. Я снова взялся за карандаш. Давно я не писал в этот дневник. За это время произошли огромные перемены!! За это время я получил от некоторых «бэшников» письма, посмотрел очень много спектаклей, прочитал несколько пьес. В общем, как говорится, почерпнул жизненные наблюдения. Со Стасиком часто почему-то стали ругаться. Он говорит, что я маленький, а вредный и туго пробиваемый. Спор заходит по мелочам. Может быть, я, конечно, не прав, но я не убедился в этом. Он стал не такой простодушный, как он мне сначала казался. Берёт аккордеон, пробуя высоту звука, а потом меня ругает и орёт за то, что я спрашиваю, кто берёт его. Вообще курс мне не нравится. Нету друга такого, чтобы с ним можно было поработать творчески. Сколько этюдов хороших возникает в голове, и не с кем, не с кем поработать!!! Все уже законченные гении. Наоборот, о Слуцком я переменил мнение. А Стас сделал один более-менее сходный этюд и уже говорит, что у него мастерство идёт хорошо. Деньги летят, как бумажки. С Альбиной я не пойму, в каких отношениях мы с ней. Были именины Светки Майоровой. Делали в нашей комнате. Именины прошли хорошо. Эмиль отказывался. Я не понимаю, как можно отказываться, даже если у тебя нет денег, когда собираются твои сокурсники. Именины прошли хорошо. Но Изотов поссорился с Вильховецким и Ереньковым. Всю ночь стучал в окно. Наутро мы все проспали и его выгнали. Я не оправдываю ни его, ни Вильховецкого, только я бы сначала не выгнал его. 1959 4 января 1959 г. Если бы у меня было время, я бы очень много записал в этот дневник. Но, увы, увы. Время бежит со скоростью звука, и некогда оглянуться назад. Жизнь идёт, становится всё прекраснее. Занятия идут пока неплохо. На мастерстве пока хвалят. Делали со Стасом отрывок «Челкаш». Удивили весь курс и мастеров. Ирина Сергеевна сказала, что это как раз то, что она ожидала. Этюд «На целине» с Симкой получился. Но при повторении каждый раз хуже получается. Встретился со Светкой Симахиной. Она ещё меньше стала. Ходили с ней в кремлёвский театр на декаду казахского искусства. Денег, почему-то, чёрт возьми, не хватило. Назанимался, как последний дворянин. Голос не звучит. Настроение дрянное. Новый 1959 год встретили вдвоём с Володькой Слуцким. Купили бутылку водки и пива, консервы и пр. Подвели черту под 1958 годом, и всё. 1958 год я прожил не зря. Кончил с отличием школу, поступил в два учебных заведения. Намного созрел, объективно стал смотреть на вещи. С ребятами в комнате живу плохо почему-то, они считают меня «куркулём». Смешно и обидно до слёз. Я прикупил себе продуктов и пр., потому что надоело сидеть голодом. Они пропивают по 150 р. в вечер (до реформы, до 1961 г.), а утром просят сахар и пр. Да и потому что я с ними без разбору спорю, если я считаю себя правым и не пропускаю ни одной несправедливости, а их пока у нас в комнате больше, чем где-либо. В общем, я ещё ничего не понял, не могу приспособиться. Если я делаю так, всем вроде хорошо, зато мне плохо. Когда мне хорошо, все недовольны. В душе творится что-то невероятное, хочется плакать, кричать. Дурные мысли лезут в голову. На письма никому не отвечаю. 2 января получили сообщение о запуске ракеты в космос. Это здорово!!! Гордость за свой СССР распирает грудь. Люди завоёвывают вселенную!! Человек шагнёт в пространство. Наши предки мечтали о ковре-самолёте. Мечтали летать. Наука движется вперёд гигантскими шагами, а искусство поднимем мы. Вильховецкий приухлестнул за Альбиной. Ходил её провожал, водил в театр, в буфет. Купил ей на именины «спутника». Растрепался, что «полдела сделал». Я хотел отойти и закрыться. Но Альбина подошла первой, обняла и спросила, почему я обиделся и на что? Я ей всё сказал. Всё, что оказалось ложью. В этот день я собрался провожать её, и Генка тоже. Я оделся, он стоит, помогает ей. Взял её сумку он, и мы пошли. Мне было смешно. Подойдя к троллейбусу, я и она поблагодарили его и уехали, а он остался один. Когда я пришёл в общежитие, я ничего не говорил. Ему, безусловно, было стыдно. 10 января 1959 г. Первая премьера!!! Первый выход на профессиональную сцену!!! Первая собственная артистическая уборная!! Первый грим!!! То чувство, какое овладевает тобой в это время, передать невозможно. В голове теснились разные мысли. Было, безусловно, радостно и даже больше, чем радостно. Но в то же время становилось страшно, в полном смысле этого слова, когда ты представляешь себе этот путь, путь опасный, полный радости и огорчения, которых раза в три больше, чем радости. И всё-таки эти немногочисленные удачи покрывают всё в жизни артиста, и он посвящает себя и свою жизнь им, часто лишая себя обыкновенных человеческих удовольствий, портя иногда свою личную жизнь. Итак, первая премьера. На уборной написано: «Золотухин В. Цветы валите у порога». Первый поклон зрителю после спектакля. Сколько этих поклонов придётся сделать тебе в жизни, Валерий Золотухин? Что ожидает тебя на сцене? Не будешь ли ты каяться, что пошёл по этому пути? Вечер. Поднялся спор, как всегда бывает в 11-й комнате. Игорь давал 50 руб., кто в шапку навалит по-большому и не улыбнётся. Володька Селезнёв согласился, но не выдержал. Тогда Стас согласился идти в плавках по второму этажу за 50 руб. Игорь собрал всё общежитие, и Стас под аплодисменты совершил свой триумф. Это не сила воли, господа, нет! Это неуважение к себе, отсутствие личного достоинства. Вот так. 22 января 1959 г. Закончена первая сессия в театральном институте. Сессия сдана успешно. Даже по вокалу – 5. Сказали, что в исполнении было хорошее видение, что есть надежды на дальнейшее «прорезание» голоса. На мастерстве были показаны этюды «На целине» (с Симой), «ГИТИС на уборочной» и пр. Каникулы я провёл неплохо. Прослушал много опер, посмотрел балеты некоторые. Остался один в комнате и убедился в своей неопытности. Затем приехали грузины. Начал лечить волосы. Все процедуры обошлись очень дорого. Израсходовался, как не знаю кто. Я не стал закрывать в чемодан ничего. Это делает мне самому свободу действий. Со Светкой кончил начинавшуюся «холодную войну», которую она начала из-за моего письма, написанного карандашом, истёртого. От В. С. Фомина получил письмо. Он рад моим первым успехам. Сейчас работаю над отрывком. По существу ничего не делаю пока. Ничего не получается в смысле времени и порядка. С Альбиной наступает тихая размолвка. Почему? Потому что я остыл к ней, и, наверное, из-за неё самой. Сижу без денег я, не знаю, до каких пор это будет продолжаться. 14 апреля 1959 г. Снова в руках дневник. Много за это время прошло разных курьёзов и пр. В комнате постановили – не ругаться. Как это случается – в руки веник и подметать. Повторил – бери тряпку, мой. Мне попадало частенько. Если кто не выдерживает, выскакивает за дверь, и оттуда несётся буря брани. Второй семестр идёт неважно, в смысле вокала. Педагог нервничает. Он на меня разозлился ещё во время моего посещения театра. Мне запретили играть. Он добился своего. Почти всё время я нездоров. Что такое, что такое? Мной не на шутку овладевает страх. По мастерству идут дела неплохо. Купил себе гитару – снова расход, снова «Супчик». Избрали в бюро комсомола меня ответственным за полит. сектор. К чему? Живём по-старому. Даже весна не внесла в нашу каморку искры изменения. По утрам происходит обычная будиловка Стасика и Еренькова. Стасик не любит, когда его будят, тряся кровать. Ереньков по-прежнему «болеет» на сторону. Странный человек. Даже выговор не подействовал отрезвляюще на этого парня. Подделывается под какую-то глупую и нелепую индивидуальность, выкручивается даже тогда, когда его припирают к стене. Зачем жить на этот свете и коптить небо? Переходить из вуза в вуз и заниматься чёрт знает чем? Высокомерность руководит всеми его поступками. (Кстати, высокомерность неоправданная.) Скоро он останется в хвосте жизни. Пока он молод, горяч, питается верхушками. Но скоро жизнь выбросит его за борт, как скорлупку, мусор и пр. Он не сможет приспособиться к ней, он иссякнет. Пришла весна, а я её не заметил. Даже не сменил одежды. У нас на Алтае весны нельзя не заметить. Она тормошит тебя и заставит заметить себя. На дорогах растаяло говно, ручьи бегут, о чём-то споря, а Обь-матушка навеселе начинает топить всё кругом. Сейчас я болею. Грипп, насморк, настроение дрянное. Эмиль рассказывает, как он гвоздит «ля» и пр., ах!! «Вперёд на линию огня!! Через все трудности!! Со Светкой стало всё на своё место, и зря. Надоело. Будем ждать конца. Скорее бы домой. 3 мая 1959 г. 1 мая 1959 г. Первый май в Москве, в ГИТИСе. Ходил на демонстрацию. Устал чертовски, пел, пробовал плясать. Удовольствие, конечно, огромное, но, я думаю, на один раз, т. е. интересно только один раз на демонстрацию пройтись. После демонстрации Володя сделал «колоссальный» супчик. Мы поели и пошли в театр-студию «Современник», посмотрели «В поисках радости». Спектакль – чепуха. 2 мая ходил в ВТО на вечер. Публика сборная. Скучал. Был концерт. Понравился Владиславский с воспоминаниями. Танцевал немного. Чувствовал себя скованно. Трёх девушек приглашал, ни одна не пошла. Выпили с Лином по 200 грамм вина, пива. Он объяснил мне, почему я в таком положении: «У тебя нет белой рубашки, модного костюма, да и сам ты выглядишь мальчиком. Но это пройдёт. Ты не расстраивайся». Он, вернее, с ним часто спорят в комнате, т. к. он умеет заводить людей, даже ругаются. Но он мне нравится. У него широкая душа, по-моему. Лин часто даёт всякие советы по поводу моей творческой деятельности. «Следи за собой, держись стройнее, занимайся спортом. Особенно плавание помогает развитию дыхания и фигуры». Причём он говорит это без тени иронии и неприязни, как это делает Ереньков, а иногда начинает Стас. Мы часто фантазируем и сочиняем с ним мой приезд в Б. Исток. Получается забавно. Сегодня мы с ним, нарядившись в два проходимца, пели под аккордеон песни про «Бублики». Ереньков побрился в Вовкиной кружке. Когда его спросили, начал изворачиваться, оправдываться. Даже не помня, когда же его остатки хлеба сложили ему в кружку, дело дошло чуть не до драки. Я выкинул всё из его кружки, но авторитет после этого он окончательно потерял. Можно было всё это легко обратить в шутку, извиниться, и всё на этом. Решил подготовить самостоятельно отрывок из «Свадьбы Кречинского», сцену Расплюева с Фёдором. Очень трудно, конечно, и, наверное, почти невозможно, но что выйдет. «Испыток – не в убыток» - говорят. Новая звезда взошла на горизонте любви (вернее, всходит). Это Леночка М. Она нравится мне всё больше и больше, и я чувствую, что всё это не разрешится в мою пользу. Время покажет. 29 августа 1959 г. 4 месяца я не открывал мой дневник. За это время прошли громадные изменения. Во-первых, я на втором курсе. Экзамены прошли очень удачно. На мастерстве я показался очень неплохо. Некоторые находились, говорили: «Вот у вас кто звездой будет…» и пр. На вокале я пел в силу своих возможностей, но больной. Пришлось во время пения отхаркиваться. Справили именины. Теперь тебе, Валерка, 18 лет. Второй десяток добиваем. Ехал туда неважно. С Трегубовым. Встретился с предками, с друзьями. Матушка плачет, да батя тоже… было что-то, но ещё крепок. Батя уже стареет. С ногой плохо. Живут хорошо с матушкой. Мать закормила меня. Перед едой обязательно пиво. Кормила меня ягодами восьми сортов. Поставили сено. На сенокосе хорошо отдохнул. Научился плавать!!! Несмеянов ещё выше стал, здоровее. Встретились – заплакал. Пережил он немножко. Выпили мы с ним, пошли в 2 часа ночи к Фёдорычу. Орали песни «Бежал бродяга», «Звон» и пр. Как всему этому не придаёшь значения сначала, и как все эти мелочи, казалось бы, отдаются где-то в глубине души через некоторое время, с грустью, с болью. Толик не подрос. Фисенко ещё вырос. Форма очень идёт ему. Светка. С Клавкой всё. Со Светкой объяснились друг другу. Милая Светка! Я думаю о ней всё время. Чувство к ней необъяснимо. Сейчас у меня такое же состояние, как после выпускного, как мы впервые почувствовали, что пути наши расходятся. Что посулит мне 2-й курс? Я даже боюсь его немного. Время летит неудержимо. 1960 2 марта 1960 г. Снова большой разрыв. Я долго не писал в дневник. Напишу немного о прошедшем времени. Жил я сначала в старом общежитии с Генкой, Стасом и Юсуповым Ибрагимом. Жили дружно. Справили 7 ноября с общим бардаком. Я был с девушкой, которую пригласил Ибрагим. Вообще я начал вести развратную жизнь. Пытался ухаживать за «княгиней», но… Ходили к ней на Чехословацкую выставку. Счастливый был день. Переписка с друзьями не наладилась. Пишет только Светка. Познакомился с Галей. После встреч с ней иногда чувствуешь себя животным. Новый год встретили в новом общежитии. Я был с Галей. Они все ночевали у нас. Началась сессия. Прошла довольно успешно. Повышенная стипендия сохранилась. Вокал прошёл хорошо. Кто хвалил, кто восхищался, безусловно, не голосом, а как я держался на сцене. Но были и такие, которым я начинаю не нравиться. Говорят, что я фамильярничаю со зрителем. Мастерство тоже прошло хорошо. Но всё это, конечно, с меньшим успехом, чем на 1-м курсе. По-видимому, я уже не стал диковинкой и ко мне привыкли, а может, я и меньше работал. Роли, исполненные мной: «Поленька» Чехова, Глоба «Русские люди». Что-то я сделал в ролях. Глобой я даже, говорят, трогал до слёз. В «Поленьке» я нашёл характерность образа. Нина Павловна (сольфеджио) сказала, что я её на мастерстве не поразил, она этого ожидала, что это естественно. Я её поразил в «Фиалке Монмартра», когда собирал бутылки во 2-ом акте. Это было, как она говорит, здорово. «Только, – говорит, - не зазнавайся, а работай, работай ещё больше». После сессии каникулы. Прошли довольно плохо. Ходил очень часто в кино, в музей Пушкина, в театры. Ходил в самодеятельность к Ибрагиму. Был у меня в ноябре батя. Ему понравилось наше общежитие. Ночевал он у меня. Долго потом ребята вспоминали здоровый, мужицкий запах пота и дёгтя. Как дорогое сокровище, он увёз план проезда на Дурасовку, который ему вручила Ирина Александровна Нестор, декан. Начался второй семестр. Получил роли: Хлестакова, Де Престоре Винченцо Гаскона «Забавный случай». Роли интересные, но вроде как однотипные. Участвуем в «Фиалке Монмартра». Стараюсь взять всё полезное. Как держаться на сцене, стараюсь всё оправдать. придумал неплохой выход банкира. Опоздал один раз на выход, был грандиозный скандал. Говорят, сняли со стипендии, но приказа нет пока. Забыл написать, что в новом общежитии мы живём в том же составе, живём довольно дружно. Светка прислала письмо, в котором ругает меня за то, что я пишу кое-что и кое-как. Готовим со Стасом сейчас конферанс для ведения программы. Сегодня я лежу больной, лоренгит. Хочется в институт. Финансовый кризис. 13 июля 1960 г. Перерыв большой, но ещё больше то, что произошло за это время. Во-первых, закончен второй семестр. Роли: Хлестаков (Вульф), Гасконь (Вульф), Де Престоре (Гутьеррес). Семестр очень ответственный. Работал много с Гутьерресом над «Никто», и результаты были, на мой взгляд, достигнуты неплохие. Мнения разошлись: некоторые говорили, что Хлестаков наиболее удачная работа, нежели остальные; другие утверждали обратное. Гутьеррес говорил, что я ничего не понял в Хлестакове, и время потеряно зря. Баратов очень доволен моей работой. Особенно, за одну ночь, когда я, пересмотрев весь отрывок, переделал центральный кусок. По его мнению, я способен на глубокие драматические роли. Работа над этими ролями – это проба разбить каменную стену кулаком. Это первоначальный этап. Большое удовольствие я получил от работы с Гутьерресом. Темперамент, молодость, новый взгляд на драматургию делает его интересным и очень-очень нужным режиссёром и педагогом. Собрал бригаду на целину. Труд неимоверный. Нервы, отчаяние приходило каждый день. Просмотр прошёл великолепно. Нагрузка у меня величайшая была. Получил суточные на всех, билеты… На вокзале «балет» оставила юбку цыганского танца. Ехали весело. Ливеш портит нервы своими расспросами и советами, делал массу догадок и предположений. Концерты имеют большой успех. 18 июля 1960 г. Выехали по колхозам. Курамасай – псих. больница, сборов нема. В доме отдыха замечательно. Встретил свою землячку. Два дня давали по два концерта. В одном колхозе – немцы, встретил девчонку лет восьми. Типичная немка, кокетничает, как взрослая, коза. Сначала не хотела со мной на мирной основе разговаривать, а потом не отставала. Концерт давали под дождём, на машинах. Земель, где не стучал трактор, полно до сих пор – в будущем богатейший край. В колхозах живут, почти во всех, по старинке. Хохлы приехали сюда в 1906 – 1907 годах. Одну бабку встретили, спросили, как пройти речку, старуха заплакала: «Викиля ви, хлопцы, будити?..» прожила в этом безлюдном крае век свой, приехала ещё молодицей на вольные земли, так здесь и состарилась. Человек, как семечко, занесённое попутным ветром, где упадёт, там и пытается расти. А условий нет – погибает. У казахов пили айран – кислое с плесенью молоко, освежает и утоляет жажду моментально. Ели сухой айран. Народ попадается всякий. К одной старухе попали. На вид добрая, про пенсию нам рассказывала, как почтарь получил её деньги, как при царе Горохе, но денег потребовала много. У одной вдовы остановились. Мужа убило на фронте: четырёх детей оставил на руки ей. Она не верила в своё горе и ждала, ждала его, думая, что вот где-нибудь он объявится. Не выходила замуж. Рассказывала про свою молодость: как заставляли её замуж выходить, да как она сделала, что их не зарегистрировали. Денег не брала, бражкой напоила, водкой угостила, дочку замуж отдала. Жаль, что среди нас Шолохова нет!!! Настоящий русский характер. «Всю жизнь, - говорит, - прожила, ничего не видела. Только шесть лет пожила после замужества. Ничего нет, только работала да детей учила». Таких женщин много, очень много. И если в жизни приходится трудно, вспоминаешь слова простой бабы: «А жить надо!..» В бригаде часто ссоры. Стас мне испортил всю кровь. Странно, что на вид такой солидный и рассудительный человек может так глупо соображать. Авка – дура, невежда. В искусстве ей столько же дела, сколько английской королеве в колхозе «Красный пахарь». Интеллектуальное развитие её приостановилось давно, но самое ужасное, что она думает обратное. Хочется домой, повидаться с предками. Однажды на концерте мне пришлось услышать такой разговор обо мне: «Комик. В кино я видел много комиков, но им далеко до него». - Ты на каком курсе? - На третьем. - Ну, на пятом курсе ты будешь давать. Молоток. Наловил ракушек для пепельниц мастерам. Хочется поскорее начать учебный год. Да!.. Альбина уехала к Генке в Саратов. Странно!! Ерунда! Не странно. Всё в порядке вещей. Пишу с большими перерывами. Так нельзя. 30 июля 1960 г. Поселили нас в детские ясли. Постельные принадлежности пропахнуты удивительно тонким проникающим запахом детской псины. Мартацики по размерам и габаритам годятся для того, чтобы уложить по ноге на матрац. Получил на всю шарагу 5 кило мяса, сахару, компоту, картошки. «Гении» не хотели платить за это по 12 рублей. Сварили на весь табор жаркое, ведро компоту, купили водки и кирнули. Всю ночь решали проблемы советской оперы, оперетты, по счастливому отклонению речь пошла о половых проблемах. Утром в 7.30 нас разбудили первые посетители. Даже не умывшись, мы отправились на «поиски счастья». Дружно живём с Каленовым Васей. На концерте мы с ним трудимся до седьмого пота. 2 августа 1960 г. Яйсан. расположились в общежитии довольно прилично. Читал «Четвёртый позвонок». Спал… Концерт прошёл хорошо. После концерта к нам зашёл парень и начал рассказ о своей «кипучей» жизни. Два раза его отправляли с «большой земли» (Киев, Одесса, Москва) на целину. Получив по две тысячи, он два раза возвращался на крышах вагонов «зайцем», не пробыв на одном месте полгода. «Иной раз, - говорит, запутаешься. Ночью х… знает, в какую сторону ехать, а на небо посмотришь, Большую Медведицу найдёшь, и всё в ажуре-абажуре, шуруешь дальше». Так он шуровал от Красноярска до Киева 46 суток. Если его спрашивали, куда он едет, он отвечал: «Не знаю». Важно то, что он ехал вперёд. По дороге нашёл себе старика какого-то. - Куда, - говорю, - едешь? - Не знаю. - Ну, я туда же, тоже не знаю. Поедем вместе… Старик остановился отдыхать в одном месте, где, по его предположениям, должно было быть озеро. Так их дороги разошлись. У его кирюхи документов нет никаких. Вся его автобиография выколота на руках. При вопросе «Покажите документы» он протягивал и показывал свои руки. 4 августа 1960 г. Вернулись в Актюбинск. Проехали 126 км. На коммерческие концерты не согласились в виду маленьких ставок. В этот день концерта не было. Познакомились с одной вдовушкой со всеми последствиями. 5 августа 1960 г. Концерт в доме отдыха прошёл блестяще. До концерта купались, загорали. Место чудесное. Отдохнули на все 100. 7 августа 1960 г. Последний 30-й! Ура! Прошёл плохо! Не до конца. Конец я провалил на 115. Всё. Время пролетело быстро. Эпопея моего «бугорства» прекратилась. Я очень доволен моей поездкой, хотя это и стоило немало нервотрёпок, скандалов, оскорблений. Бригада меня уважала, за исключением немногих. Лезли со своими советами, упрёками, толком не зная и не разбираясь в этой сложной финансовой машине. Теперь всё это позади, плохое, как всегда, здесь же забыто, хорошее же, наоборот, выглядит новее, чище, прекраснее. Что касается творческой стороны дела, то здесь дела были не всегда в порядке. В общем уровень профессиональности был высок у большинства все 30 концертов. Лично я мало занимался сам, и это сказывалось на концерте. Каленов всегда был в хорошей форме. Стас захалтурился, со стороны всегда видишь больше, чем сам. Мне кажется, у него отсутствует элементарный вкус и чувство меры, так необходимое для актёра. На замечания он абсолютно не реагирует, ну и чёрт с ним, в конце концов. Авка просто ничто. Работаем мы до невозможности мало, так продолжаться дальше не может. Только настоящая серьёзная работа поможет преодолеть неумение, пошлость, халтуру. Чего я сделал как бригадир? Трудно сказать, и не потому, что я ничего не сделал, а потому что это всё не принимается людьми как моя работа, а воспринимается как должное. Во-первых, собрал саму бригаду, во-вторых, сделал программу, добился удобного маршрута (переезд 10-15 км) – красота! Организовал встречу в редакции «Актюбинской правды», может, не очень так, как надо, но сделал, грамоты, почёт, фотографии и т. д. Эпопея кончилась! Грустно! Лёд тронулся. Впереди – Б. Исток! Встречи с родными, с друзьями, потом снова Москва и интересная работа, работа, работа. Всё это мной написано на вокзале в г. Илецкое, где я загорел до прибытия своего поезда, и уеду или нет – вопрос. Приехал в 6 утра, ходил к начальнику, он не реагирует на мои мольбы и просьбы. Бог даст – выберусь. Ожидание на вокзале – это дикий кошмар. Он надолго может отбить у человека способность о чём-либо думать и что-либо делать. Человек не находит себе места. Кругом инвалиды, пьяные рожи. Зловонием несёт от казахов, спокойно разбросавших свои тела по полу. Настолько осмурел, что нет сил так продолжать. Спать хочется, мухи не дают. В голове звучит: «Эх, выпьем, эх, выпьем… бригадиру больше всех, эх, московская сама пойдёт, эх, столичная сама пойдёт…» 13 августа 1960 г. Дома! Пароход «Зюйд» идёт по Оби. Передо мной край, мой Алтай. Приближается Б. Исток! Помню один сказал: «Хороший посёлок, зелёный…» - Другой возразил: «Хорош, только говном подпахивает». Смешно! Встречают мои предки, друзья и Светка. Мать снова плачет. Грязь непролазная в Б. Истоке. Предки постарели, очень постарели. Светка похорошела, фигура стала настоящей, женской. Несмеянов стал ещё здоровее, говорят, он пьёт, дурак. Дома потерял границу, где я трезв и пьян, всё перемешалось в голове. Со Светкой почему-то повздорил, ей кажется, что я их ни за что не считаю, что я стал «артистом» в плохом смысле. Не знаю, может быть, что-нибудь и появилось от этого, но она не права. Так всегда бывает при встрече людей, которые долго не виделись и хорошо друг друга знают. Они проверяют друг друга, взвешивают всё, оценивают, и чаще всего – первое впечатление ошибочно. Так, я надеюсь, случилось и в этот раз. Ездил к Светке в Солонешное. Приняли меня очень здорово. Солонешное – родина моих предков. С каким-то непонятным чувством я проезжал по дорогам и местам, где прошло детство моей матери, где она бегала девчонкой, не видя кругом мира и глядя на небо, как в дыру. Прощаньем с родителями очень растроган и взволнован. Отец, стараясь скрыть слёзы, делает последние внушения, целое утро, суетясь с помидором в руках, не зная, куда его сунуть. С чемоданом и сумкой в руках, с рюкзаком за спиной, оставил я родителей, как двух голубков, провожающих своего птенчика в дальний путь. Даже когда я зашёл к Виталию Фёдоровичу, оставив сумки у ворот, они, прячась от меня, чтобы я не увидел, стараются засунуть что-то в сумки. И вот я снова в Москве, в 92-й комнате. Третий курс. Уже третий год я в Москве, третий год в институте. Вырос? Да! Не только физически, но и духовно. Время бежит как время. Никакие космические, и даже световые скорости не могут справиться со скоростью времени, которое подчиняет буквально всё своему стремительному движению. Кто-то пытается поспевать за ним, оно опрокидывает его, подминает под себя, коверкает, уродует. Многие после этого уже не стремятся к таким, наверное, безумным и тщетным желаниям и подвигам, другие, совсем немногие, всё-таки поднимаются и снова пытаются идти в ногу со временем, что стоит им пота и крови. И только единицы, которые появляются в века, чтобы показать всем нам, на что способен обыкновенный смертный человек, опережают время. Это грандиозное явление, почти всегда это революция либо в искусстве, либо в социальной жизни, либо в мировоззрении человека вообще. Это гении!!! Люди, народ толкают, накопляют историю бытия каплями, песчинками дней, морями, горами, реками. Но есть и такой разряд людей, и их, к сожалению, очень много, которые даже не стремятся, не хотят идти в ногу со временем… Я хочу и, как могу, пытаюсь не отстать от нашего времени. У одного философа на стене был высечен лозунг: «Каждый час ранит, последний час – убивает». Эта формула, которая оживает при воздействии творческого ума человека, становится его сознанием, мыслью «быть или не быть», в результате чего человек находит свою точку в жизни или, по крайней мере, ищет её. В этом смысл всех комедий и трагедий бытия человеческого. Принято считать, что в обществе социализма и коммунизма нет сюжета и темы для трагедии, а если и есть, то его нужно искать в войнах, навязываемых капиталистическим присутствием. Мне кажется, нет, я утверждаю, что это чепуха. Трагедия присутствует, она во всей нашей жизни, она является кодом многих судеб человеческих. Смысл трагедии определён Шекспиром. Дошедший до наших дней, этот смысл ещё более обострился, да так, что ощущение страдания и боли притупилось, многие из человеков даже не знают, что их жизнь – цепь, звенья которой являются трагедийными фабулами. Трагедия – не физическое страдание, а духовное, страдание совести, мозга. Сила, энергия, ум человека, не нашедшего достойного применения, либо нашедшего ошибочное – это трагедия, даже при коммунизме в квадрате. Хочется сделать что-нибудь полезное, и именно на том поприще, которое ты избрал. А сделать можно, только не одному. В театре нужна революция, нужны новые формы, новое содержание, отсюда новая драматургия, режиссура и новый актёр. Нужны новые люди!!! И они будут, они уже есть, пока поодиночке, ещё очень робко, они готовят крамолу старому, в плохом смысле закостеневшему искусству, в частности, театру… Очень хочется быть одним из них, и быть вместе с ними, тем более, что ты, в какой-то мере, понимаешь задачи нового времени!! Ради этого можно пойти на всё, жить в каких бы то ни было условиях, ради этого можно совершить подвиг и умереть даже, но с мыслью не о будущей славе, а с мыслью, что ты чем-то помог, что-то сделал для театра, двинул его вперёд. А если наступит такой момент, когда ты поймёшь, что всё, к чему ты стремился, и всё, что ты делал, - это мура, никому ненужная, что ты и не можешь делать то, за что взялся и о чём мечтал? Это что?! По-моему, трагедия. Часы – тик-так, тик-так… так, тик. Время бежит, и ничто его не остановит, а хочется иногда крикнуть: «Подожди, я ещё не готов!» Для того, чтобы творить и труд не был бы пустой забавой и трезвоном, о котором все забудут, как только он затихнет, художник должен пережить трудности. Это совсем не значит, что для того, чтобы изображать голодных, надо объявить себе голодовку и т. д. Это очень мелкое представление о труде художника. Ко всему, что он сам увидел или пережил, а может быть, ему просто кто-нибудь рассказал об этом, художник должен всё переварить в котле своей фантазии и мозга. И тем не менее, у него должно быть полнейшее разграничение между добром и злом, сильным и слабым, ненавистью и любовью. Он должен очень хорошо представлять эти объекты. В чём заключается кризис сегодняшнего театра и, даже больше, современного человека? У него нет этих объектов, и он нищ и духовно, и даже физически. Театр не может существовать без конфликта – всем ясно, как день, а конфликта не могут найти, сваливая всё на его измельчание. В какой-то мере это и есть. Но ведь существует же диалектическое развитие материи и мира, не нами открытое, существует закон Ломоносова об не исчезновении материи, а об изменении её формы, и наоборот. Нельзя сейчас писать или заниматься живописью так, как это делали в 19-м веке, Тургенев и Репин. Время опережает события. Мы не успеваем пережить одного, наступает уже другое. Темпы, ритмы, манеры жизни и работы художников 19-го века резко отличаются от ритмов художников 20-го века. Возьмём такой простой пример. Что мог видеть писатель 19-го века, чапая в своей пролётке несколько суток из Москвы в Саратов, и что может видеть художник 20-го века, летя на ТУ-104 несколько часов? То, что послужило бы для писателей 19-го века материалом для романа, то для писателя 20-го века такого материала не хватило бы и на очерк. Ему некогда да и невозможно заниматься несущественными деталями, т. е. описанием «дубков», «травиночек», он берёт самое главное, самое нужное, стремясь вперёд, не останавливаясь на несущественном. Он не слышит музыки в шуме осеннего сада, тем не менее он слышит симфонический грохот планет. - Мы грохот планет слышим, а он о дубках. ---------------------------------- Начало новой страницы ---------------------------------- Мастерская. Юрий Кувалдин ДЕМОНСТРАЦИЯ рассказ С черной бородкой Якушев сказал: - Ты что думаешь, что пришел сюда на Первомай? Небо было синее, как море, с парусами белых облаков. В каждом явлении Якушев видел только ему открывающуюся глубину, даже непостижимость. Всегда Якушев начинал разговор с вопроса: «Ты что думаешь…» и далее раскрывалась тема самого вопроса. Полноватый и лысеющий Астапов ответил: - Да ничего я не думаю. Иду вместе с тобой в нашей колонне, и всё. – И, посмотрев на дочку, которую держал за руку, спросил у неё: - Ниночка, ты не устала? - Нет, папа! - весело воскликнула девочка в красной футболке, с воздушным шариком в руке, вприпрыжку едва поспевая за бодрым шагом взрослых демонстрантов. Якушев сказал: - Э-э, нет! Вон видишь угол? - Где? - не понял Астапов. - Да куда ты смотришь! Смотри на угол мавзолея. Вон видишь? Они миновали готическое здание Исторического музея и шли по серой брусчатке Красной площади. Всё время слышались, перебиваемые праздничной музыкой, громко выкрикиваемые с разных сторон лозунги: «Да здравствует Ленинский Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза!», «Слава советским профсоюзам!», «Пусть крепнет дружба между народами!», «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»… Они шли от Исторического музея в ближайшей к мавзолею колонне. - Ну? - Что «ну»? Угла-то там нет! Понимаешь?! Нет угла! - воскликнул с чувством собственного достоинства Якушев. Астапов скосил глаза к переносице, как он делал тогда, когда хотел рассмешить всех, и сам захохотал, так что шагавшие рядом посмотрели на него с любопытством. Мавзолей был уже хорошо виден с этим странным углом. А Якушев продолжил: - Ты повнимательнее приглядись к этому углу мавзолея. Это же не угол, а какая-то зигзагина, вроде угла в другом углу, как буква наша «М», или в перевернутом виде «дабл-ю» «W», если представить, что смотришь на этот угол мавзолея сверху. Но оттуда посмотреть вряд ли получится. Так у гармошки мехи расходятся, и складываются, понимаешь? И только тут после этого объяснения и неоднократного тыканья Якушевым в сторону угла пальцем, более чем двухметровую по высоте и почти метровой ширины нишу заметил Астапов. Да, он увидел этот странный угол кладбищенского склепа. Ему даже показалось, что они идут колонной по кладбищу, и несут какого-то нового покойника. - Этот угол засасывает людей! - воскликнул Якушев. Тут раздался какой-то громкий лозунг о единстве партии и народа, после которого в момент тишины дочка Нина громко выкрикнула: Если будешь всем давать, Поломается кровать! Ошеломленный Астапов посмотрел на своё дитя, потеряв дар речи. Вставать Астапову не хотелось, но надо. А как же! В семь тридцать нужно быть на сборном пункте предстоящей демонстрации. А жены дома не было. Как ушла позавчера на вечеринку, так и пропала. Дочь сладко посапывала, обняв большого плюшевого медведя, в своей деревянной кроватке. Ирина и прежде загуливала, но в последнее время это стало повторяться регулярно. Красавица любила веселье, и мальчиков. Астапов ревновал и не ревновал, поскольку, когда расписывался с ней, знал об этой её слабости, но с собой ничего поделать не мог, потому что она отдавалась ему так, как никто не мог ему доставлять наслаждение. Красные транспаранты, красные знамена, красные шары, красные цветы, Красная площадь. Знакомая каждому советскому человеку картина - на трибуне мавзолея товарищ Троцкий в фуражке и кителе без знаков различия, не военный, не гражданский, а выше всех на свете. Нескончаемый людской поток на огромной площади. Кипучая, могучая демонстрация трудящихся. Демонстрация. Тут есть и ДЕМОНстрация, и деМОНСТРация. Демоны с монстрами маршируют на кладбище коммунизма. Зачем здесь эти мужчины, дети и женщины с заводов и фабрик, запрудившие площадь пестрым цветником? Троцкий с усмешкой смотрит на них и думает, что к стенке каждого второго поставить можно смело, потому что этот каждый второй считает его, Троцкого, узурпатором власти, троцкистом, убийцей Сталина, но мало кто понимает, что он Бог, что он разрешил хитрую общественную загадку, суть которой заключается в том, что Бог существует только при жизни, что Богом может быть каждый человек, но не у каждого хватает смелости заявить об этом и, главное, стать им, пока есть должность, то и человек занимать обязательно будет её. Сквозь чеховское пенсне Лев Давыдович Троцкий смотрел на праздничных демонстрантов, а видел, как он спускался вниз по широкой реке Лене. Течение медленно сносило несколько барж с конвоем. По ночам было холодно, и шубы, которыми они укрывались, обрастали под утро инеем. По пути в заранее назначенных деревнях отсаживали одного-двух. До села Усть-Кут плыли около трех недель. Здесь Льва Давыдовича ссадили вместе с близкой ему ссыльной по николаевскому делу Александрой Львовной, его женой, занимавшей одно из первых мест в Южно-русском рабочем союзе. Совместная работа тесно связала с ней Троцкого. Чтобы не быть поселенными врозь, они обвенчались в московской пересыльной тюрьме. В селе было около сотни изб. Троцкий с женой стали жить в крайней. Деревянная кровать сильно скрипела, когда он любил жену, не уставая всю ночь. Кругом лес, внизу река. Дальше к северу по Лене лежат золотые прииски. Отблеск золота играл на всей Лене. Усть-Кут знал раньше лучшие времена - с неистовым разгулом, грабежом и разбоем. Но во время пребывания Троцкого село затихло. Пьянство, впрочем, осталось. Хозяин и хозяйка их избы пили непробудно. Жизнь темная, глухая, в далекой дали от мира. Тараканы наполняли ночью тревожным шорохом избу, ползали по столу, по кровати, по лицу. Приходилось время от времени выселяться на день-два и открывать настежь двери на 30-градусный мороз. Летом мучила мошкара. Она заедала насмерть корову, заблудившуюся в лесу. Крестьяне носили на лицах сетки из конского волоса, смазанного дегтем. Весною и осенью село утопало в грязи. Зато природа была прекрасна. Но в те годы Троцкий был холоден к ней. Ему как бы жалко было тратить внимание и время на природу. Троцкий жил меж лесов и рек, почти не замечая их. Книги и личные отношения поглощали его. Он изучал Маркса, сгоняя тараканов с его страниц. В 17-м году на Финляндском вокзале в Петрограде Троцкого ожидала большая встреча. Он говорил с броневика среди знамен о подготовке второй революции. К ночи 24-го октября 1917 года члены Революционного Комитета разошлись по районам. Троцкий остался один. Позже пришел Каменев. Он был противником восстания. Но эту решающую ночь он пришел провести с Троцким, и они оставались вдвоем в маленькой угловой комнате третьего этажа, которая походила на капитанский мостик в решающую ночь революции. От имени Военно-Революционного Комитета под грохот аплодисментов Троцкий объявляет, что Временное правительство низложено. Отдельные министры подвергнуты аресту. Другие будут арестованы в ближайшие дни или часы. Троцкий бодрствовал ночью и по телефонной проволоке следил, как подчиненные ему отряды революционных солдат и рабочей гвардии бесшумно исполняли свое дело. Обыватель мирно спал и не знал, что в это время одна власть сменяется другой. Вокзалы, почта, телеграф, Петроградское Телеграфное Агентство, Государственный банк по указанию Троцкого заняты. Этот голый отчет способен дать неправильное представление о настроении собрания. Когда Троцкий доложил о совершившейся ночью смене власти, воцарилось на несколько секунд напряженное молчание. Потом пришли аплодисменты, но не бурные, а раздумчивые. Зал переживал и выжидал. Готовясь к борьбе, рабочий класс был охвачен неописуемым энтузиазмом. Когда же Троцкий шагнул через порог власти, нерассуждающий энтузиазм сменился тревожным раздумьем. И в этом сказался правильный исторический инстинкт. Ведь впереди еще может быть величайшее сопротивление старого мира, борьба, голод, холод, разрушение, кровь и смерть. "Осилим ли?" - мысленно спрашивали себя многие. Отсюда минута тревожного раздумья. Новые опасности маячили в далекой перспективе. А тогда было чувство великой победы, и это чувство пело в крови. Оно нашло свой выход в бурной встрече, устроенной Ленину, который впервые появился на этом заседании после почти четырехмесячного отсутствия. Поздно вечером, в ожидании открытия заседания съезда Советов, Троцкий отдыхал с Лениным по соседству с залом заседаний, в пустой комнате, где не было ничего, кроме стульев. Кто-то постлал им на полу одеяло, кто-то - кажется сестра Ленина - достал им подушки. Троцкий и Ленин лежали рядом, тело и душа отходили, как слишком натянутая пружина. Это был заслуженный отдых. Спать они не могли. Вполголоса беседовали. Ленин окончательно примирился с оттяжкой восстания. Его опасения рассеялись. В его голосе были ноты редкой задушевности. Он расспрашивал Троцкого про выставленные везде смешанные пикеты из красногвардейцев, матросов и солдат. - Какая это великолепная картина: рабочий с ружьем рядом с солдатом у костра! - повторял Ленин с глубоким чувством. - Свели, наконец, солдата с рабочим! Затем Ленин внезапно спохватывался: - А Зимний? Ведь до сих пор не взят? Не вышло бы чего? Троцкий привстал, чтобы пойти к телефону и справиться о ходе операции, но Ленин его удерживал. - Лежите, я сейчас кому-нибудь поручу. Но лежать долго не пришлось. По соседству в зале открылось заседание съезда Советов. За Троцким прибежала Ульянова, сестра Ленина. "Дан выступает, вас зовут". 1 ноября 1917 года на заседании Петроградского комитета - протокол во всех отношениях исторического заседания скрывается до сих пор - Ленин сказал, что после того, как Троцкий убедился в невозможности единства с меньшевиками, "не было лучшего большевика". Власть завоевана, по крайней мере, в Петрограде. Ленин еще не успел переменить свой воротник. На уставшем лице бодрствуют ленинские глаза. Он смотрит на Троцкого дружественно, мягко, с угловатой застенчивостью, выражая внутреннюю близость. - Знаете, - говорит он нерешительно, - сразу после преследований и подполья - к власти... - он ищет выражения, - нас могут вздернуть! - И показывает рукой вокруг головы. Троцкий и Ленин смотрят друг на друга и чуть смеются. Все это длится не больше минуты-двух. Затем - простой переход к очередным делам. Надо формировать правительство. Есть несколько членов Центрального Комитета. Летучее заседание в углу комнаты. - Как назвать? - рассуждает вслух Ленин. - Только не министрами: гнусное, истрепанное название. - Можно бы комиссарами, - предлагает Троцкий, - но только теперь слишком много комиссаров. Может быть, верховные комиссары?.. Нет, "верховные" звучит плохо. Нельзя ли "народные"? - Народные комиссары? Что ж, это, пожалуй, подойдет, - соглашается Ленин. - А правительство в целом? - Совет, конечно, совет... Совет народных комиссаров! – восклицает Троцкий. - Совет народных комиссаров?! – вопросом подхватывая восклицание, произносит Ленин. - Это превосходно: ужасно пахнет революцией! Ленин мало склонен заниматься эстетикой революции или смаковать ее "романтику". Но тем глубже он чувствовал революцию в целом, тем безошибочнее определял, чем она "пахнет". - А что, - спросил Льва Давыдовича совершенно неожиданно Владимир Ильич, - если нас с вами белогвардейцы убьют, смогут Свердлов с Бухариным справиться? - Авось не убьют, - ответил Троцкий, смеясь. - А черт их знает, - сказал Ленин и сам рассмеялся. Со своей средневековой стеной и бесчисленными золочеными куполами Кремль, в качестве крепости революционной диктатуры, казался совершеннейшим парадоксом. Правда, и Смольный, где помещался раньше институт благородных девиц, не был прошлым своим предназначен для рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. До марта 1918 года Троцкий в Кремле никогда не бывал, как и вообще не знал Москвы, за исключением одного-единственного здания: Бутырской пересыльной тюрьмы, в башне которой он провел шесть месяцев холодною зимою с 1898-го на1899-й год. В качестве посетителя можно бы созерцательно любоваться кремлевской стариной, дворцом Грозного и Грановитой палатой. Тесное повседневное соприкосновение двух исторических полюсов, двух непримиримых культур и удивляло, и забавляло. Проезжая по торцовой мостовой мимо Николаевского дворца, Троцкий не раз поглядывал искоса на царь-пушку и царь-колокол. Тяжелое московское варварство глядело из бреши колокола и из жерла пушки. Принц Гамлет повторил бы на этом месте: "Порвалась связь времен, зачем же я связать ее рожден?" Но в них не было ничего гамлетического. Даже при обсуждении более важных вопросов Ленин нередко отпускал ораторам всего по две минуты. Размышлять о противоречиях развития запоздалой страны можно было, пожалуй, минуту-полторы, когда мчались по касательной к кремлевскому прошлому с заседания на заседание, но не более того. В Кавалерском корпусе, напротив Потешного дворца, жили до революции чиновники Кремля. Весь нижний этаж занимал сановный комендант. Его квартиру революционеры разбили на несколько частей. С Лениным Троцкий поселился через коридор. Столовая была общая. Кормились тогда в Кремле из рук вон плохо. Взамен мяса давали солонину. Мука и крупа были с песком. Только красной кетовой икры было в изобилии вследствие прекращения экспорта. Этой неизменной красной икрой окрашены первые годы революции не только в памяти Троцкого. Музыкальные часы на Спасской башне перестроили. Старые колокола вместо "Боже, царя храни" медлительно и задумчиво вызванивали каждые четверть часа "Вставай, проклятьем заклейменный". Подъезд для автомобилей шел под Спасской башней, через сводчатый туннель. Над туннелем старинная икона с разбитым стеклом. Перед иконой давно потухшая лампада. Часто при выезде из Кремля глаз упирался в икону, а ухо ловило сверху "Интернационал". Над башней с ее колоколом возвышался по-прежнему позолоченный двуглавый орел. Только корону с него сняли. Троцкий советовал водрузить над орлом серп и молот, чтобы разрыв времени глядел с высоты Спасской башни. Но этого так и не удосужились сделать. С Лениным Троцкий по десятку раз на день встречался в коридоре. Они заходили друг к другу обменяться замечаниями, которые иногда затягивались минут на десять и даже на четверть часа, а это была для них обоих большая единица времени. У Ленина была в тот период разговорчивость, конечно, на ленинский масштаб. Слишком много было нового, слишком много предстояло неизвестного, приходилось перестраивать себя и других на новый лад. Была поэтому потребность от частного переходить к общему, и наоборот. Отношение Ленина к Троцкому и к членам его семьи было исключительно задушевное и внимательное. Ленин часто перехватывал сыновей Троцкого в коридоре и возился с ними. В комнате Льва Давыдовича стояла мебель из карельской березы. Над камином часы под Амуром и Психеей отбивали серебряным голоском. Для работы все было неудобно. Запах досужего барства исходил от каждого кресла. Но и к квартире Троцкий подходил по касательной, тем более что в первые годы приходилось только ночевать в ней в непродолжительные его налеты с фронта в Москву. Чуть ли не в первый день приезда Троцкого из Питера разговаривали с Лениным, стоя среди карельской березы. Амур с Психеей прервал их певучим серебряным звоном. Они взглянули друг на друга, как бы поймав себя на одном и том же чувстве: из угла их подслушивало притаившееся прошлое. Окруженные им со всех сторон, Троцкий и Ленин относились к нему без почтительности, но и без вражды, чуть-чуть иронически. Было бы неправильно сказать, что они привыкли к обстановке Кремля, - для этого слишком много было динамики в условиях революционного существования. "Привыкать" им было некогда. Советская Москва встретила Троцкого с Лениным хаосом. Тут оказался свой собственный совет народных комиссаров под председательством историка Покровского, из всех людей на свете наименее приспособленного для этой роли. Власть московского совнаркома распространялась на Московскую область, границы которой никто не умел определить. На севере к ней причислялась Архангельская губерния, на юге Курская. Таким образом, Троцкий с Лениным в Москве открыли правительство, простиравшее свою власть, достаточно, впрочем, проблематическую, на главную часть советской территории. Исторический антагонизм между Москвой и Петроградом пережил октябрьский переворот. Москва была некогда большой деревней, Петроград городом. Москва была помещичье-купеческой, Петроград - военно-чиновничьим. Москва считалась истинно русской, славянофильской, хлебосольной, сердцем России. Петербург был безличным европейцем, эгоистом, бюрократическим мозгом страны. Москва стала текстильной, Петроград - металлостроительным. Такие противопоставления представляли собой литературные преувеличения действительных различий. Революционеры их сразу почувствовали. Местный патриотизм захватывал и коренных московских большевиков. Для улаживания взаимоотношений с московским совнаркомом создана была комиссия под председательством Троцкого. Это была курьезная работа. Он терпеливо расчленял областные комиссариаты, выделяя центру то, что ему принадлежало. По мере продвижения этой работы выяснялось, что во втором московском правительстве надобности нет. Сами москвичи признали необходимость ликвидировать свой совнарком. Троцкий - это непобедимый поезд Предреввоенсовета. Личная жизнь Троцкого в течение самых напряженных годов революции была неразрывно связана с жизнью этого поезда, с жизнью Красной Армии, основателем и главкомом которой и был сам Троцкий. Поезд связывал фронт и тыл, разрешал на месте неотложные вопросы, просвещал, призывал, снабжал, карал и награждал. Устройство общества как пирамиды постоянно говорит Троцкому, что всегда наверху царь будет, фараон будет, генсек будет, или будет президент, то есть главный в государстве будет. И главного задача собственную неприкосновенность обеспечить и до самой смерти собственную несменяемость, а после смерти пусть собирают двадцатый съезд партии, и подручный палач Троцкого Никита Хрущев будет оплевывать его и воскрешать имя Сталина. Но Троцкому от этого будет ни жарко, ни холодно. Троцкий смотрит на монстриаду, усмехается, потому что понимает общество как беззащитное дитя, с которым нужно и можно делать всё что угодно. Я есть Бог, Азъ есмь Саваофъ, и все подчиняются Троцкому. Нужно постоянно для этого, ежедневно, неусыпно, еженощно развивать, укрупнять, разветвлять до каждой квартиры, до каждой комнаты укреплять органы и не давать продыху гражданам, людям, всем, рабочим и служащим, красноармейцам и колхозникам, слесарям и артистам, иждивенцам и обывателям, постоянно, регулярно, как отче наш, блюсти их, фиксировать каждое движение, держать их в трепете и в страхе. Расстреливать, и еще раз расстреливать. Троцкий стоит на мавзолее - религиозном, культовом сооружении. Свою строит религию он на фундаменте старой, освободив её от прежних жрецов, руководствуясь ленинскими принципами: "1 мая 1919 г. № 13666/2. Председателю ВЧК тов. Дзержинскому Ф.Э. УКАЗАНИЕ В соответствии с решением ВЦИК и Сов. Нар. Комиссаров необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатать и превращать в склады. Председатель ВЦИК Калинин, Председатель Сов. Нар. Комиссаров Ульянов (Ленин)". Скот любит мясокомбинат. Земля и небо вдруг задрожали от гуда и грохота. Над Красной площадью нависли огромные самолеты. Головная машина тяжелых бомбардировщиков летела так низко, что было видно смуглое улыбающееся лицо летчика. Якушев воскликнул: - Смотри, это Василий Джугашвили, сын того Джугашвили, которого агент НКВД убил ледорубом в Койокане, в Мексике по приказу Троцкого! Действительно, ТУ-4 уверенно вёл командир авиационного полка Василий Джугашвили. Троцкий оставил сына своего злейшего врага в живых, сказав свою легендарную фразу: «Сын не родственник отцу!». Над площадью разнесся вздох сочувствия к убитому Сталину. Но тут Василий Джугашвили отколол такую штуку, что все в ужасе закрыли глаза. Он пустил машину в штопор прямо на Троцкого. Самолет стал резко уменьшаться в размерах, как в обратной перспективе на иконах, и чуть-чуть не попав в вождя, совершенно бесшумно и незаметно ввинтился, как в пробку бутылки, в зигзагообразный угол мавзолея, и исчез. Троцкий был цел и невредим, только смахнул рукой пот со лба. Но тут вдруг почувствовал потепление в ногах, как в детстве. Иногда ему казалось, что он помнит, как сосет грудь матери. Надо думать, однако, что он просто перенес на себя то, что видел на младших детях. У Троцкого были смутные воспоминания о какой-то сцене под яблоней в саду, которая разыгралась, когда ему было года полтора. Но и это воспоминание недостоверно. Наиболее твердо осталось в памяти такое происшествие: он с матерью гостит в Бобринце, где есть девочка двух или трех лет. Леву называют женихом, девочку - невестой. Дети играют в зале на крашеном полу, потом девочка исчезает, а Лева стоит один у комода, он переживает момент остолбенения, как во сне. Входит мать с хозяйкой. Мать смотрит на Леву, потом на лужицу возле него, потом опять на сына, качает укоризненно головой и говорит: "Как тебе не стыдно"... Лева смотрит на мать, на себя и затем на лужицу, как на нечто ему совершенно постороннее. "Ничего, ничего, - говорит хозяйка, дети заигрались". Все так и ахнули! Чудо, алтарь, жертвоприношение! Как же он так мог исчезнуть в этом углу?! Якушев и Астапов с дочкой прошли по подземному сводчатому, как в церквях, тоннелю и оказались на трибуне мавзолея. Троцкий нагнулся к дочери Астапова, поднял её на руки, поставил на барьер трибуны, чтобы весь народившийся народ увидел героиню демонстрации, и спросил: - Нина, это ты проскандировала… - и Троцкий сам громко, на всю площадь, произнес: Если будешь всем давать, Поломается кровать! - Да, это я произнесла лозунг, - совершенно по-взрослому сказала Нина, и пояснила: - Все люди на демонстрации сделаны в кроватях. Якушев забился в конвульсиях хохота на груди Астапова. В колоннах демонстрантов бурно захлопали в ладоши, и под гармошку хором слитно все грянули: Если будешь всем давать, Поломается кровать! Астапов, Якушев и Троцкий были поражены сообразительностью девочки. И все трое рефреном воскликнули вторую строку: Поломается кровать! - И у меня в ссылке тогда поломалась кровать! - воскликнул Троцкий, и добавил: - Скрипела-скрипела, и поломалась! Все рассмеялись. - Лев Давыдович, - обратился к Троцкому Астапов, - вы действительно руководили революционным восстанием? - Я, - без тени смущения сказал Троцкий. Спел и пропал. Частушки сплясала и пропала. Клубная самодеятельность перед красными воинами. Писать они не умеют, и читать не умеют. Неграмотные. Вот и орут частушки на площадях, перестреляв мысль. Бог переходит всегда на другого. Другой не есть ты. Что за слово «другой»! Очень близкое к «чудной». «Красная площадь» происходит от крови. Центральной площадью была Соборная площадь в Кремле. Все «красные» - кровавые. Недаром большевики кладбище на Кровавой площади устроили. Вот ироды на ней и пляшут и поют частушки. А ты не есть другой. Замечательное слово «другой». Вот именно другой и только он, понимает лучше тебя, что есть Бог. А ты еще не дорос до понимания Бога, поскольку ты еще не стал другим. Вот когда ты станешь другим для самого себя, тогда ты и станешь Богом. Это происходит следующим образом. Ты идешь по улице, допустим по Мясницкой, меся грязный снег на льду, постоянно поскальзываясь и хватаясь, чтобы не упасть, за скобы, решетки, трубы, но все-таки падаешь головой об угол ступенек подвала, а навстречу тебе идешь ты сам. Ты узнаешь самого себя, говоришь ему: «Здравствуй!». А он проходит мимо тебя, не узнавая. Это говорит о том, что он еще не способен разделить свой мозг надвое, на красных и белых, для написания нового романа. И если хорошенько подумать, то все люди, идущие тебе навстречу, есть ты сам, только пока они еще об этом не догадываются. Итак, понимаете, что другой есть уже нечто абстрактное и для вас идеальное, к которому стремится всё совершенное человечество, вечно приближающееся и никогда не приблизившееся к идеалу. Белогвардейцы, вы победили красную половину мозга! "Наша улица” №135 (2) февраль 2011 Юрий Кувалдин ЗЕРКАЛО ЖИЗНИ ИЗ ОСКОЛКОВ ПАМЯТИ К 70-летию народного артиста России режиссера Александра Бурдонского эссе Александр Васильевич Бурдонский родился 14 октября 1941 года в Москве. Окончил режиссерский факультет Государственного института театрального искусства им. А. В. Луначарского (ГИТИС). Режиссер Театра Российской Армии. Народный артист России. Сын Василия Иосифовича Сталина. Это не просто театр. Это целая войсковая часть. В этой части проходил срочную службу мой сын художник Александр Трифонов. В этом театре работает мой друг Александр Чутко. Этот театр основал замечательный режиссер Алексей Дмитриевич Попов. Этот театр возглавлял великий актер и прекрасный режиссер, сын основателя, Андрей Алексеевич Попов. Театр был переполнен. Зрители стояли в проходах и сидели на ступеньках. Это притом, что большой зал Театра Армии вмещает более двух тысяч зрителей. Блестящую речь произнес режиссер Александр Бурдонский. Огромная пустая сцена в светлых тонах. Без декораций. Один экран, на который проецировались фотографии, фрагменты из фильмов и спектаклей с участием Андрея Попова. В пьесе Генрика Ибсена "Серебряные колокольчики" ("Йон Габриэль Боркман") есть момент, когда разговор заходит о смене имени. Имя руководит человеком, Слово ведет его по жизни. Слово есть Бог. Слово правит миром. Александр Бурдонский развернул на сцене словами Генрика Ибесена драму собственной жизни, когда в любой момент он мог бы быть сломлен, раздавлен, испепелен, превращен в пыль, но он выстоял, сделал себя сам и, говоря словами Ницше, вышел на новую спираль вечного возвращения к вершинам духа. Эти вершины духа я сопрягаю со слезами чистого стекла Ольги Победовой. Она создатель оригинальных объемных стеклянных форм, в которых супрематизма блики, как "Серебряные колокольчики" Генрика Ибсена в гениальной постановке Александра Сталина (Бурдонского) в Театре Армии, играют новизною рецептуализма третьего тысячелетия прозрачно, звонко и трагично. Александр Бурдонский превратил репетиции в актерскую школу по возвышению действия в метафизическую сферу. Тогда и строгие нордические стулья с высокими спинками начинают играть с мастерством актеров старого МХТ времен Константина Сергеевича Станиславского и Владимира Ивановича Немировича-Данченко, роль которого всегда особо подчеркивает Александр Васильевич. Не один Станиславский в системе, а именно с огромной ролью Немировича по Хенрику Ибсену в симфонической постановке Александра Бурдонского. Драматургия Ибсена по-прежнему остается актуальной, о чем свидетельствуют многочисленные зарубежные постановки пьес писателя, а также возрождения интереса к его творчеству у нас в стране. В отдельных странах даже сейчас ряд ибсеновских текстов подвергается цензуре. Ибсен интересовался самыми обыкновенными людьми, о которых пишут в газетах, поэтому основными темами его пьес становятся - отношение к семье, коррупция, власть, равноправие, художник и общество, свобода личности, глобализм, - что в полной мере получило воплощение в самых его известных пьесах мирового репертуара таких, как: "Бранд", "Пер Гюнт", "Кукольный дом", "Привидения", "Враг народа", "Дикая утка", "Гедда Габлер". Ибсен не дает готовых ответов на проблемы, с которыми личность и общество сталкиваются каждый день. Он побуждает нас задумываться о своих правах и истинных ценностях, формировать собственное отношение к этим проблемам. Новая премьера "Серебряные колокольчики" ("Йон Габриэль Боркман") по пьесе норвежского классика, как и предыдущие постановки Бурдонского, отмечена высокой постановочной культурой, яркой образностью, тонким психологизмом и высоким накалом страстей. Кроме того, она носит исповедальный характер. "Вся моя жизнь, по сути, оказалась подготовкой к этому спектаклю. Это спектакль-реквием, спектакль-некролог нашей иллюзии и наивности, спектакль - разочарование многих поколений, которое я наиболее остро пропустил через себя, генетически осознавая себя родным внуком Иосифа Сталина". Совершенно удивителен своей философской мудростью и наэлектризованной напряженностью замечательный молодой артист Антон Морозов в роли Йона Габриэля Боркмана. Не менее выразительна фрейдистской отрешенностью выразительная актриса Анна Глазкова в роли Гунхильды, его жены. Интеллигентный, начитанный артист Сергей Смирнов великолепен в роли Эрхарта, их сына. Прекрасно сдержанна и мудра умная актриса Ольга Герасимова в роли Эллы Рентхейм, сестры. С невиданным блеском исполняет роль Фанни Вильтон очень талантливая, красивая, выразительная артистка Людмила Татарова, величественной статностью и одновременно грациозностью невесты украсившая спектакль. Как всегда бесподобен очень талантливый артист Игорь Марченко в роли Вильгельма Фолдала, друга Боркмана. Замечательна и юна в роли Фрида, его дочери хорошая артистка Ксения Мичкова. И всё это благодаря режиссуре Александра Бурдонского. О начале своего пути он мне рассказывал: «А потом постоянно стал выбирать литературу по режиссуре. Стал читать Станиславского. Это уже тринадцать-четырнадцать лет. Я начинал учиться в 59-й школе в Староконюшенном переулке, доме № 18, бывшей гимназии Медведниковых, там были одни мальчишки. Школа старая, постройки начала века, по-моему. Она стоит ближе к Сивцеву Вражку. Отучился там два класса. Я помню учительницу Марию Петровну Антушеву, первую учительницу мою, и помню, как ела она французскую булку. Прелестная, совершенно, женщина, которая поставила первую мою оценку - "четверку". Она сказала: "Саша, ты ответил очень хорошо, но я поставлю тебе "4", потому что, чтобы получить "пятерку", ты должен работать, много работать. Ты заслуживаешь "пятерки". Но пока мы начнем с тобою с "четверки". Я думаю, что ей хотелось, чтобы, а это было, я знаю, позже, когда уже я постарше был, как-то с ней встретился, она сказала, что не хотела ставить мне "пять", поскольку знали все вокруг, к кому я имею отношение, чтобы я никак не был выделен. Первое время в школу меня привозили на машине. И даже когда в первый день меня повезли, я помню, что я очень стеснялся, и просил, чтобы меня высадили раньше. Через какое-то время меня перестали возить, и я стал ходить в школу пешком, там же рядом было. Жили мы на Гоголевском бульваре. И сейчас этот особнячок там стоит под № 7. Но заглянуть в него, а сейчас хотелось бы, по-прежнему нельзя. Киногруппа, делавшая фильм со мной, пыталась в этот особняк пролезть, но категорически строго сказали, что нельзя. Как был "дом несвободы", как я его называю, так и остался. В то время дом был обнесен глухим зеленым забором, за который нам гулять не разрешалось выходить, и к себе позвать никого нельзя было. Я страшно завидовал одному своему школьному дружку, у которого то ли дед, то ли отец, сейчас не помню уже, был портной, и они жили в деревянном одноэтажном доме, и мне так это нравилось, потому что это так уютно, там какие-то были цветы на окнах. Стало быть, два класса я проходил в 59-ю школу, и потом отец меня загнал в ссылку в суворовское училище в Калинин..." Поэтичный в психологических тонкостях режиссер находит истоки любви к прекрасному в своем гамлетовском детстве: "Это 50-51-й годы. Может быть, 52-й. Это было удивительно красиво. Примерно же в этот промежуток времени я попал в Большой театр. Шел балет, который назывался "Красный мак" Глиэра, и танцевала Уланова. Вот это было мое потрясение, видимо, потому что я страшно плакал в конце, вообще, был сражен, меня даже из зала вывести не могли. На Улановой так я и был помешан всю свою жизнь". Бог поставлен в начало, поэтому, что бы ни совершалось, все приписывается ему, ибо и Кант вышел из матери, семя в которую бросил Бог, напряженный, стойкий, эротичный. Документ не документален. Совершенно невозможно проверить прошлое. Например, я беседую с внуком Иосифа Сталина в театре, совершенно точно понимая, что вся жизнь не просто театр, но даже театр Красной армии. Итак, я веду диалог с режиссером: "- Я тут хочу провести аналогию между вашим отцом, Василием Иосифовичем Сталиным, и Юрием Марковичем Нагибиным. Кстати, они люди одного поколения, Нагибин родился в 1920 году, на год раньше Василия Иосифовича. Нагибин, которого я знал и издавал, сам себя относил к так называемой "золотой молодежи". Он любил богатую, веселую, я бы даже сказал, разгульную жизнь: женщины, машины, рестораны... В "Дневник" Нагибина, в конце, я разместил воспоминание об Александре Галиче, о жизни этой самой "золотой молодежи". Это стиляги, это любовь к сладкой жизни, но, наряду с этим, - и работа, творчество. Нагибин был женат на дочери Лихачева, директора автомобильного завода имени вашего деда - Сталина. Юрий Маркович был страстным футбольным болельщиком, болел за "Торпедо"..." Режиссер на это говорит: "- Разумеется, нечто общее у них есть. Но в моем отце в отличие от Нагибина было мало гуманитарного. Отца в первую очередь безумно интересовал спорт, бесконечно интересовали самолеты, машины, мотоциклы, лошади... Он все время занимался футбольными командами, комплектованием их. И возможности у отца были огромные... Он меня посылал на футбол в те моменты, когда у него бывали просветления и он считал, что я должен стать настоящим воином, как Суворов. Поэтому с шофером или с адъютантом отправляли меня на футбол на стадион "Динамо". Я сидел на правительственной трибуне наверху, внизу все бегали, я не понимал ни правил игры, ни техники, ни тактики, для меня это была смертная скука, мне футбол был абсолютно не интересен. И оттого, что меня туда как бы направляли силой, у меня удваивался протест. Но, например, когда моя вторая мачеха, она была спортсменкой, Капитолина Васильева, увлекала нас спортом, то я ей не противился. Допустим, мы зарядку делали, в теннис играли, я на коньках научился кататься, на лыжах, плавать хорошо научился, даже на чемпионате Москвы уже позже выступал... Но тянуло меня к театру. Не секрет, и всем известно, что Сталин Иосиф Виссарионович опекал Художественный театр, и булгаковским вещам симпатизировал, на работу самого Булгакова туда устроил, и "Дни Турбиных", которые там давали чуть ли не каждую неделю, посещал неоднократно..." Когда я на огромной площади вижу афишу с именем «Александр Сталин», то меня охватывает сладостный трепет от предвкушения соприкосновения с изящным, выверенным эстетически театральными формами спектакль. Имя Сталин трансформируется сыном Василия Иосифовича Сталина в мифологему, способную умалить роль тирана в истории, и возвеличить роль художника Александра Сталина, если бы Александр Васильевич Бурдонский осмеливался бы так подписываться, то есть озадачил бы этим именем всю театральную Москву. Шел снег и я шел, как снег, по переулку. Он очень изменился этот переулок. Старопименовский переулок. В советское время это была улица Медведева. На левой стороне от улицы Горького, пардон, Тверской, стоит новая гостиница "Мариотт", а далее по переулку, в глубине участка, находится 175-я школа, основанная в 1858 году как частный мужской пансион Франца Креймана. До войны она называлась 25-й образцовой школой, в которой учился отец режиссера - Василий Иосифович Сталин. Леша Королев писал когда-то: "Снег падает и тает, и падает опять..." А сам режиссер учился неподалеку от знаменитой авангардной Галереи А3 - в 59-й школе в Староконюшенном переулке, доме № 18, бывшей гимназии Медведниковых. Я постоял в одиночестве у школы, увидел исчезающее время в виде крупного очень медленно падающего снега, почти метель случилась, и пошел медленно к улице Чехова, минуя Воротниковский переулок, оставляя одинокие черные следы на белом ковре тротуара. В переулке я был один. Спектакли Бурдонского полны тончайшей интеллектуальной эстетики, являясь полной противоположностью жизнепонимания и деятельности брутальных деда и отца. Режиссер испытывает к ним двойственное чувство - притяжение и отталкивание. Отсюда - уклончивость и неопределенность, но никак не безразличие. Александр Бурдонский свободен и несвободен. В семье Василия Сталина в Покров день 14 октября 1941 года родился мальчик, нарекли которого Александром. В беседе со мной в 2003 году Александр сказал: "В то время моему отцу, Василию Иосифовичу Сталину, было всего лишь 20 лет, то есть он был совсем еще зеленый, он 1921 года рождения, он еще не пил, не гулял. Но я ношу фамилию мамы, Бурдонской Галины Александровны. Отец и мама были ровесниками, с одного года рождения. Когда-то в армии Наполеона был такой Бурдоне, который пришел в Россию, был тяжело ранен, остался под Волоколамском, там женился, и пошла эта фамилия". Художественное претворение начинается с того, что образ живого реального лица преломляется - цельный вид, как разбившееся зеркало, разлетается на осколки. Достоевский много писал об осколках святых чудес, когда по нескольким деталям истинный художник создает утраченную жизнь. В "Серебряных колокольчиках" этот нервический тон по мановению природной сверхчувственности режиссера. Александр Бурдонский воссоздает зеркало жизни из осколков памяти. Проза. Рассказ. Ваграм Кеворков _________________________________________________________________ Ваграм Кеворков Ваграм Борисович Кеворков родился 1 июля 1938 года в Пятигорске. Окончил режиссёрский факультет ГИТИСа им. А. Луначарского, а до этого историко-филологический факультет Пятигорского государственного педагогического института. Работал на телевидении режиссёром-постановщиком (в 70-е годы вёл передачу «Спокойной ночи, малыши!»), был диктором, актёром, конферансье. Член Союза журналистов с 1978 года. Печатался в альманахе «Истоки», в журнале «Наша улица», в альманахах «Московский Парнас», «Эолова арфа», «Лесной орех». Член Союза писателей России. Автор книг «Романы бахт» («Книжный сад», 2009), «Эликсир жизни» («Книжный сад», 2009). ЧУМОТАРЫ Впереди шли военные – прорубали топорами чащобы, следом тянулись люди в потрепанных ватниках, ушанках, грубых ботинках, несли мешки с мукою, крупами, солью, тюки с валенками, бельем; у других в руках лопаты, топоры, пилы, ломы, кирки, молоты, ведра, котлы, железные бочки. Позади – опять военные, с ружьями наизготовку, с собаками на поводках. Тайга густо обступила идущих, непролазною чащей стиснув их в подобии узенького коридора. Люди шли, чтобы пробить тоннель в горном хребте, там положат рельсы, по новой «железке» пойдут поезда. Но прежде нужно соорудить забор и бараки, в которых сами и будут жить. Километрах в семидесяти по склону хребта, там, где спроектировано начало тоннеля, в наскоро собранном двумя вертухаями шалаше ждал «экспедицию» начальник создаваемого лагеря. Из Чегдомына – центра Бурлага – по рации ежедневно запрашивали: когда начнете строительные работы? Начальник, почесывая вислое пузо и матерясь про себя, отвечал одно и то же: как только пригонят людей. Песецкий уже побывал «гражданином начальником» на Сосьве, на Лысьве, знал, как опасно постоянное, бок о бок, соседство с зэками, и потому решил, что будет здесь, по крайней мере, первое время, один, без семьи: на Урале его Наталью и дочку урки приговорили к смерти по карточному долгу, спасибо, стукачи предупредили, и он успел спрятать семью в Свердловске. Отряд шел трудно. Гнус, комарье мучили днем и ночью, люди в кровь расчесывали покусанные лица, шеи, руки. Ночью на обширных каменистых взлобьях, указанных в маршруте следования инженерной группой, разводили большие костры: кругом бесконечная глухая тайга, в ней то близко, то далеко кричит неведомый зверь и ухает филин; сторожевые собаки рычат, на загривках у них дыбом топорщится шерсть. Жутковато. Людям дают кусок хлеба и кружку воды; охрана, спящая по очереди, ест то же самое. Утром по кружке воды, и в путь, до обеденного привала. В обед кусок хлеба с водой. Склоны Дуссе-Алиня во всю свою неоглядную ширь покрыты дремучими борами. Словно густой косматой овчиной одеты овраги и пади быстрых речушек. В ущельях среди скал-шиханов горные ручьи наворочали бурелому, колоднику; как паучьи лапы всюду топырятся корневища – ни пройти, ни обойти. В понизях шумят под ветром чащобы багульника, малины, черемухи. Чегдомын требовал: - Начните стройку с забора! Песецкий решил: «С бараков начну! У людей сразу дом будет!» Верно почуял гражданин начальник: жилье сооружали в охотку. Километрах в полутора от намеченного тоннеля вблизи горной речки нашли большую елань. Там наскоро возвели шалаши и приступили к работе. В тайге застучал топор, захрипела пила, далеко окрест пошел раскатистый гул: с треском валились высоченные толстые сосны. Разбежались перепуганные страшным шумом зайчишки, забилась в лесные трущобы лиса, бурые мишки подались едва ли не к чужим владениям, и только лютые волки не хотели уходить из облюбованных мест и по ночам, принюхиваясь к резкому запаху человека, тоскливо протяжно выли, и тогда дежурные вертухаи подбрасывали веток в костры, окружьем охватившие новоявленное становье. Волки ушли следом за быстроногими изюбрами, лосями – желаннейшим предметом охоты. И теперь вся надежда была на проворство нанятых кержаков – местных добытчиков дикого зверя. Лес валили так, чтобы проложить просеку от елани к будущему тоннелю – ежедневный рабочий путь туда и обратно. Песецкий сам проверял еду в котлах. Зэки ценили это, и к осени на елани стояли крепенькие бараки из толстых плотно пригнанных друг к дружке мохом проконопаченных сосен. В тесных прорубах торчали трубы железных печурок, над ними уютно вились дымки. Покрыли бараки лиственничной «черепицей». Тогда уж взялись за забор – глухой, высокий, из распиленных на доски лесин, с вертухайными будками по внутренней стороне, с основательным домиком проходной. На Сосьве, на Лысьве Песецкий летом снимал охрану: вокруг сплошь непроходимые гибельные болота, только по реке можно сплавиться, но комарье, гнус и там сожрут, так что и водою не сбечь. А вот зимой охрану усиливал: по зимнику ой как драпануть можно! Здесь же, мозговал гражданин начальник, наоборот: летом манит бежать, тайга ягодами прокормит, значит, по теплу глаз да глаз, а вот зимою «жарит» под пятьдесят, птица на лету мерзнет, - не до побега, скорей бы в барак! Как только забор поставили, напилили-накололи дров на первое зимнее время и сколотили носилки, вертухаи повели зэков свеженькой пахнущей смолью просекой туда, где надо начать тоннель. Гражданин начальник сказал: - Граждане заключенные! Пробить в горе нужно скрозь! Чтоб тоннель на другой стороне хребта вышел! Зэки сникли: сдохнешь тут, такой камень бить! Песецкий добавил: - Всем передовикам, ударникам труда срока скостят, три дня пойдут за четыре! Люди прикинули: с четырех лет год! Начали сразу же. Напялили брезентовые рукавицы и вперед! Кайлами, ломами, клиньями и кувалдами – бить и бить клятый камень! До боли в мышцах, до кровавых мозолей! Гражданин начальник поздравил граждан заключенных с почином! После обратной дороги, поверки и горячего ужина – перловая каша и бледный чай – зэки в спальном бараке завели толковищу «за жизнь»: - Лучше лес валить, чем камень рубить! - Зато на волю скорее! Пошумели, излили души, уснули. А утром после поверки, завтрака и радостного движения по смолистой зеленой просеке уткнулись во вчерашний начаток. И сгасла радость! Снова рукавицы, кайла, ломы, клинья, кувалды – долбеж до морока! Отдых, перекур – и снова долбеж, и к концу дня первые носилки, наполненные отбитым! Их нести по досчатой дорожке аж до шихана, метров за триста, там вывалить щебень в мелколесную падь. К вечеру нестерпимо ломит тело, руки и ноги будто свинцом налиты, башка гудит! А еще до лагеря топать! А там поверка! Дожить бы до ужина! И скорее на боковую! Гражданин начальник – зэки прозвали его Песец, только cлегка по-иному, с матерком, - был доволен и лесорубной работой, и строительством, и особенно первыми тоннельными днями. Не проходкой даже, не тем, что тоннель чуть-чуть, но пошел, а тем, что народец загружен без продыха! Сил на мысли не остается! «Станешь рассуждать, с ума спятишь!» По выходным свободного времени у зэков немногим больше: поверка, завтрак, прожарка одежды над кострами, помывка, обед, он же ужин - суп перловый и каша пшенная, поверка - вот и день тю-тю! В напряженной работе незаметно отошло золотое летнее времячко, с холодной северной стороны приползли темные рваные облака, посыпалась занудная морось; потом отчаюга-ветер приволок совсем уж черную тучу, отвислым брюхом она зацепила ельники, сосняки, кедрачи, прорвалась первым снежком, дохнула морозцем! Просеку перемело белыми гривами, в тайге пышной пуховой постелью разлеглись сугробы. К поношенным ватникам и ушанкам зэкам добавили зимние штаны, теплые рукавицы и валенки. У тоннеля теперь жгли костры: в ведрах топили снег. Каменотесы долбили в упорном камне углубины, заливали их водой, мороз быстро превращал воду в лед, лед разрывал гранит, дробил его. В трещины кувалдой вгоняли стальные клинья, отламывали куски породы, и снова заливали камень водой. Ночью замерзшая вода работала как взрывчатка: с пушечным гулом колола твердь! Песец побаивался зимы: опасался голода. Пока в запасе две заснеженных лосиных туши – в небольшом бараке, ставшем на зиму холодильником. Есть крупы, мука. Но ими приходится платить охотникам-кержакам за тех же лосей! Если в Чегдомыне узнают об этих делах с кержаками, скандал обеспечен. «Кормить заключенных надлежит дважды в день супом из соленой или мороженой рыбы, иногда капустой, хлеба от пятисот до тысячи граммов в день!» «Где здесь взять рыбу и столько хлеба? А узнают про лосей в загашнике, попрут из органов!» «Не хочу я чаю пить из большого чайника, а хочу я полюбить ГПУ начальника!» - пела ему когда-то Натаха. Вот и люби теперь, Натаха, не знамо кого! То ли мужа-начальника, то ли мужа-зэка! «Будешь дерьмом – сделают тебя человеком, будешь человеком – смешают тебя с дерьмом!» Знал бы Песец, что говорят о нем зэки: «Без бога в раю проживает!» Знали бы зэки, что говорит о них начальник всего БАМлага Френкель, ранее бывший начальником строительства Беломорканала, а до этого одесским уголовником: «Заключенный интересует меня только первые три месяца, потом ни он, ни его труп мне больше не нужны!» Поняли бы, что у Песецкого и волки целы – сам гражданин начальник с вертухаями, и овцы-зэки, пожалуй, с голоду не подохнут. «Лучше горох хлебать, чем редьки не видать!» В изнурительном труде доплелась лагерная жизнь до нового года. Столовский барак оживила пышная елочка (прошли те революционные времена, когда новогодняя ель считалась буржуазным пережитком), на стенах появились хвойные ветви, на длинных обеденных столах-козлах кедровые орешки. В предновогодний ужин – супчик с перловкой, пшенка с крохотными кусочками жесткого лосиного мяса, чай и хвойный отвар – Песец ввел его в рацион, можно пить помаленьку, но главное полоскать рот после еды: от цинги, - гражданин начальник пожелал гражданам заключенным новых трудовых успехов и заслуженного скорейшего возвращения домой! Всколыхнул Песец своими пожеланиями умаявшиеся души: в новогоднюю ночь с 39-го на 40-ой год в бараке молчали и говорили о доме. - На Суре-то у нас красота! Берег в дубах, утром туман над водою! Сидишь с удочкой на заре, зуб на зуб не попадает, намерзнешься, а стерлядку вытащишь! - А у нас зимы, как здеся, снежные! - А у нас крыши соломой крытые, ловко с них на ледянках скатываться! Пацаном возьмешь лукошко побольше, коровяком снаружи обмажешь, коровяк замерзнет, тогда водой поливаешь, пока не схватится, - ледянка готова! -А я пацаном полез с ледянкой на крышу, вижу: кривой мильцанер к нам идет! Ремни крест-накрест, наган сбоку и бельмо на правом глазу! - Ну? - Ну, я скатился и в избу: - Мам, кривой Колян идет! А мать самогон гонит! Зэки оживились: - Эх, сейчас первачку бы! В честь Нового года! - Мать у меня самогон по-своему гнала: чугун в чугун, в верхнем дырочка, оттуда трубочка, потом как-то в корыто выходит, туда и льется первач! Двухэтажные нары в длинном бараке как полки в вагоне, только «купе» - «вагонки» здесь с обеих сторон прохода. Рассказ Шурки о самогоне привлек зэков: в противоположной «вагонке» легли головами к соседям. А Шурка – будто свет в нем вспыхнул, свет детства: - Мать шементом с корыта в ведро, ведро с водой теленку поставила, корыто мне сунула, я выскочил да шорк в снег его, и назад в избу! Тут Колян заходит! А мать с ним в школе училась: - Чо приперся-то? А он нюхает, нюхает: - От засажу тебя, девка, будешь в тюрьме самогон гнать! - Ты найди сперва! - И найду! - И найди! Он разозлился, под кровать заглядывает, на печку полез, в шифоньер, за икону, - нигде нету! А тут сосед к нам заходит, чувашин: - Нюр, где водицы попить? - В сенях ведро! Он там, видать, ковшиком черпанул, выпил, приходит – губы рукавом утирает: - Вкусна водица, уж не в Суре ли брала? - Не, в роднике! - Эх, я бы сейчас черпанул! – «врезается» Сафа со своей верхней нары с другой стороны «коридора». - Сейчас бы все черпанули! – поддерживает его еще один сиделец с той стороны. Шурка понимающе усмехается, продолжает: - А чувашин: - Еще попью! - Губа не дура! – Сафа в восторге. Шурка опять усмехается: - Ну, чувашин пошел, видать, еще хватанул! А Колян со зла, что ничего не нашел, уходит и ему в сенях: - Пошли отсюда, неча к ней шляться, она самогон варит! - Да ну? - Гну! И пошли они. Я на крыльцо, смотрю, чувашин забуксовал в снегу, видать, разобрало! Тут Колян и унюхал: - Где ж ты успел набраться, вроде, тверез пришел? И назад к нам! Я в сени, а он за мной! Схватил ковшик, черпанул в ведре и пить скорее! А мать-то ведра уж поменяла, самогон телку сунула, а воду на крюк на стену! Зэки обрадовались: так мильтона надуть! - Плюнул Колян: - Все равно засажу тебя, окаянная! А мать: - Найди сперва! - Так вот кривой Колян и ушел! Такая вот мамаша у меня была, царство ей небесное! Посмеялись, повздыхали мужики: всяк вспомнил свою родительницу, свой дом. Из железных печурок-бочек, обогревающих барак, через щели выбивались отсветы пламени. Шурка молча лежал в темноте с открытыми глазами и видел, как дома в загнетке один за другим меркнут, покрываются сизым пеплом раскаленные угли. В эту ночь и грянул мороз – тот самый, с опаской жданный: грозный, сибирский, сразу под пятьдесят. Утром первого января, пока прошли от спального барака в столовку, ожгло лицо, горло, бронхи. Стало страшно: как же идти просекой до тоннеля? Вот когда взвыли: надо было вырубить лес возле тоннеля и там на косогоре лагерь ставить, тогда б сразу из тепла к тоннельным кострам, а так тянись – подыхай. Вертухаи в тулупах новеньких, в ушанках овчинных, и то кряхтят! А зэки в дырявых ватниках, дырявых ватных штанах и ватных ушанках! Рукавицы у охраны меховые, у зэков ватные! У вертухаев две пары портянок на ногу, у зэков одна! Только валенки одинаковые, так у вертухаев подшитые! Не было сил на лом, на кайло – все съел мороз! Руки, ноги бесчувственные! Щеки, носы побелели, скорей их снегом тереть, пока не отпали! - В такой мороз надо в бараке сидеть! – не выдержал Шурка. Песецкий и сам не прочь бы оставить людей в бараке, но ведь такой мороз всю зиму может держаться! А зэк должен трудиться! Как вся страна! А в Чегдомине на Песецкого и так злые: в других лагерях на БАМе и мрут, как мухи, и «шлепают» зэков, раз не могут вкалывать в полную силу, а у него никто не сдох, не расстрелян! Уж чего-чего, а этого добра – зэков – пришлют еще, сколько нужно! «Страна охвачена энтузиазмом социалистического соревнования, а у вас, Песецкий, развернута наглядная агитация?» «Конечно!» - отвечал гражданин начальник. А у самого даже плакатика нигде не висит: нет ни кумача, ни бумаги! Хоть на собственной заднице призывы пиши! Зэки стали злые, отчаянные. Выставят из рукавицы на мороз два-три пальца, через полчаса стукнут ими о молот, - как стеклянные отлетают пальчики! Дзинь – и нету! И все: лом, кайло нечем держать! И на мороз не надо! В Чегдомыне орали: «Расстрелять подлецов!», грозились прислать новых зэков, да кто ж пройдет тайгу по таким снегам и морозам? Сказали по рации новую директиву: «Дезертиров судить, дать дополнительные срока! Темпов проходки не снижать! За срыв задания ответите лично!» «Такие вот ножницы, - обозлился Песец, - два кольца, два конца, полна жопа огурцов!» Но тоннель-то бить надо! «Первая указка кулак, а не ласка!» Всем самоувечным впаяли дополнительные срока, лишив льгот: три за четыре. Увечья прекратились: все равно приходится вкалывать – щебень грузить в носилки, чего ж тогда пальцы терять? В морозной полутьме тоннеля гремели кирки, ломы; вывалив у шихана отбитое у горы, с пустыми носилками скорей обратно в «преисподнюю»: у костров чуть теплее. - Эдак скоро в домок из шести досОк! - Хватит с тебя и снежного одеяльца! Все сильней жег мороз, все черней становились ночи, все скупее лили тусклый свет звезды. Тайга надела куржак, словно саван! И поперла пневмония! А лекарств никаких, аспирин только гражданину начальнику и вертухаям. И в лютый холод волокли зэки трупы своих товарищей за дальний шихан, а там вываливали мертвецов в сугробы, забрасывали снежком: какие похороны в дикую стужу?! А по весне склюют черные вОроны! А бывало и так, что волочь начинали зэки, а доволакивали вертухаи: не выдержав мороза и напряжения, истощенные люди полнили ряды мертвецов. Февраль принес ураганный ветер, буря крушила деревья, валила их на снеговую перину. В белой пуржистой мгле отощавший оборванный люд гнали по просеке, как скот на убой. В мрачном, освещенном мятущемся пламенем костров гроте забоя несчастные из последних сил, едва не падая, долбили кайлом гранитную грудь проклятой норы. Изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день. Души зэков, как ржа, разъедали опостылевший изнурительный труд, безысходность. «Живем с кашлем вприкуску, со вшами впритруску!» «Эх, матушка, зачем ты меня спородила?! Все мы тут каторжные, только что ноздри не рвут!» Утром, когда все еще досыпали последний сон, Шурка, зайдя в пристроенный к бараку сортир, приник там к узенькому поперечному прорубу, который вместо окна: бор не шумел, пурга улеглась, кругом простиралась благодатная тишина. Алмазами искрились сугробы, на ближней ели застрекотала сорока, взмахнула крыльями и улетела, стряхнув с ветви серебристую пыль. Шурка понял: повернуло к весне. И верно: над Дуссе-Алинем небо заголубело, потоки солнечного света пронзили тайгу, стало чуточку пригревать. И хотя на безлесных склонах по-прежнему белел снег, чувствовалось, что белизна эта ненадолго, вот-вот дохнет южным ветром и побегут по оврагам шумные резвые ручейки. Тихая радость тронула сердца зэков: выжили! И пока их гнали к тоннелю и обратно, жадно хватали чуть потеплевший воздух; свежая зелень хвои веселила глаза и души. Возобновились прожарки одежды и благословенные дни помывки, - жизнь, кажется, все-таки улыбнулась зэкам. «Своя рубашка ближе к телу, а две совсем тепло!» Ждали новеньких, взамен умерших. И не в одной бедовой головушке дремала мысль о побеге: второй зимы тут не выдержать! Но куда сбежишь? Непочатые дремучие леса, глухие чащобы и буреломы, погибельные болота, обманно тронутые сверху, вроде бы, вечной мерзлотой, бесконечные мари – редколесные топи, хмарь из комаров и гнуса, и всюду зверье. Случись что, кто услышит тебя? Сорока-белобока да волчица-лиходейка? Хоть до пупковой грыжи ори! Новеньких пригнали под вечер. Прожарка, стрижка наголо, помывка, еда, расселение. Светинцы, сооруженные из лучин, наполнили барак слабым светом. Шурка приглядывался к Афанасию, тот расположился на нижней наре под ним, собирал грязное бельецо – постирушку к следующей помывке. Благообразен, неспешен, лыс, кряжист, как пень, узловатые руки еще полны силы. - За что ты здесь? - Женку порешил! – незлобиво глянул вверх на Шурку мужик, глаза, как небо в ведро. – Изменила, а я не стерпел! А ведь каждая баба рождена матерью стать! Выходит, я мать убил! Афанасий повозился еще, покряхтел, улегся поудобнее, укрылся с головой драным суконным одеяльцем и вскоре уже похрапывал. А Шурка не спал, в душе кипела обида: его-то самого за что сюда бросили, из жизни вырвали? Думки как тучки бежали одна за другой и когтили сердце. Солнце припекло, будто на юге, в нагретом воздухе зыбились темнозеленые пики елей. К полудню из-за хребта выползла черная туча, блеснули молнии, раскатился гром. Порывистый ветерок посеял первые тяжелые капли, и вскоре по склонам Дуссе-Алиня побежали потоки, устремляясь к ледяной Бурее. Люди, обрывая руки запредельной тяжестью, по-прежнему перли битый камень к отвалам, и с пустыми носилками, вымокшие, возвращались в тоннель. Ероха давно приметил росшую у самой пади могучую ель: в нижних лапах ее можно запросто спрятать носилки. И сейчас, оказавшись там последним из горщиков, осторожненько обернулся: вертухай стоял спиной к ним – мочился. Ероха толк Димку – мигом носилки в ель, сами неслышно в падь и ходу в тайгу! Там прислушались: вертухай не вскинулся? Стараясь не оступиться, не обопнуться, тихо двинулись по мокрой хвойной подушке, ровно пружинившей под ногами. «Только б собак не пустили!» Мягко переступая через торчашие корни, все быстрее удалялись от лагеря. Туча постепенно уползла, уволакивая за собою последние косые струи дождя, но тут над склоном хребта ослепительно блеснул зигзаг молнии, адским грохотом треснул и рассыпался гром, невидимой чудовищной силой отшвырнуло двух вертухаев, выбив у них из рук обгорелые винтовки. Зэки, носившие щебень, лежали почерневшие, обугленные, рядом с догорающими носилками. Ероха и Димка что было сил гнали вниз. Внезапно резко стемнело, ударил чудовищный ослепительный свет, обоих швырнуло оземь, взорвался гром, от ели рядом с шиханом во все стороны полетели сучья, посыпались хвойные лапы, ствол задымился. Шквально лупанул град, белые горошины больно долбили голову, и тут полыхнула ель – факелом! Разом покатились меж лесин по склону: скорее от гибели! Потом заполошно рвались вниз, продираясь сквозь заросли; изредка, уцепившись за ветви, останавливались, отдыхали, опершись спиною о мокрый сосновый ствол. Прикидывали: если зэки не выдали и вертухаи не ворохнулись, то хватятся на вечерней поверке; лишь бы не стали искать с собаками, хотя вряд ли после дождя… И все же спустились в овраг, к речке, стащили ботинки – решили брести по дну: сбить собак со следа. Ледяная вода обожгла, перехватило дыхание, острые камешки вонзились в ноги; частые падуны, завалы лесин – пришлось выбраться на берег. Здесь расстались. Ероха двинулся бором, а Димка по-над речкой вниз к Бурее: если поймают, то кого-нибудь одного. Песецкий узнал о гибели заключенных от запыхавшегося вертухая через полчаса после молнии. Сразу сообщил в Чегдомын и составил акт. А беглецов хватились только перед ужином. Песецкий опять же сообщил начальству, а сам озаботился: «Может, собак пустить?» Лагерь гудел. Зэки страстно желали: «Только б ушли!» Песецкий с вертухаями: «Скорей бы поймали!» Еще бы: явный провал караульной службы и лично гражданина начальника. Еле приметная тропка таилась в лесной чащобе, петляла среди буревых вывертов, пробиралась через овраги. Вывела на небольшую елань. «Здесь заночую!» - понял Ероха. Явственно слышалось бормотанье реки. «Бурея где-то рядом!» Набрал хвойных лап посуше, сложил их бугром, рядом приготовил ветви покрепче. Полез за серниками, прихваченными в бараке. Чиркнул, сунул вспыхнувший серник под лапник, долго не загоралось, потом пыхануло так, что едва успел отшатнуться от пламени. Подбросил в огонь мощных веток, костер взялся и загудел. «Эх, чайку бы сейчас!» И услышал собачий лай, все ближе и ближе. Ероха метнулся от костра к зарослям, ужом пролез среди тесных кустов и затаился в багульнике, глядел неотрывно. Из дебрей на елань вышел крепкий старик – с лайкой на веревочном поводке, с ружьем за плечом. Пес, чуя чужого, скалился и рычал. - Кто здеся? – громко спросил кержак. Отсвет костра пал на его седоватую бороду, и это показалось Ерохе зловещим. – Чего молчишь? Беглый? Ероха боялся дышать. Кержак отвязал веревку с ошейника: - Варнак, ищи! Пес рванул в кусты и тотчас оттуда послышались стоны вперемежку со звериным рычанием. «Пощади!» - всхрипел Ероха. - Варнак, ко мне! – крикнул кержак, и пес вылез, все так же скалясь – Чего сидишь? Иди уж, заворуй, как там тебя! Ероха вылез из кустов – исцарапанный, покусанный, мелко трясущийся, жалкий. - Эка! Пощади! – презрительно глядел на него кержак. – За тебя мне в Чегдомыне денег дадут! Кто ж тут пощадит, паря? В ночи глухо шумела река: вобрав в себя две Буреи – с хребта Эзоп и с более высокого Дуссе-Алиня, она, теперь единая, широко катила свои хладные воды к Амуру. - Эх, милок! – вроде бы даже помолодевший после помывки, Афанасий повеселел. – Наслушался я про разные партии! Сидят в одной камере, а грызутся, как волки! У того партия замечательная, а у этого еще лучше! А чего ж тогда всех вас за решетку упрятали, ежели ваши же партии революцию сделали?!. А вот ты скажи мне, природа – она какой партии?.. - Ишь куда завернул! – восхитился Шурка. – По самые ноздри натряс! Гражданин начальник был мрачен: круп и муки вместе с новенькими прислали ничтожно мало. После обеда – «ведро воды и хрен туды, охапка дров – шурпа готов!» - зэки, стремясь подавить неотступный голод, наполняли самокрутки «лагерным табачком» - сушеными березовыми листочками. «Хлеб, как вата, рот, как хата, пайку съел, ох, маловато!» Затянувшись, кашляли от едкого дыма, но все же курили: жрать хотелось поменьше. Афанасий скрутил цигарку Ивану, - тот был «самоувечный», на левой руке осталось два пальца, правая кисть от морозов окостенела – пальцы не шевелились, висели плетью. Новый срок сил ему не прибавил, ни кайла, ни носилок уж не мог держать – грузил щебень. - Расскажи чего!- Спросил Шурка. – Пузо стонет! - Уф-уф-уф-уф! – заухал в ближней тайге филин. Служебные овчарки тотчас забрехали в ответ. Зэки прислушались. - Пустое! – оценил Шурка. – Рассказывай! Иван перемял плечами: - Да чего рассказывать?.. Бабка у меня слепая была, двадцать трое детей у них с дедом было, после двадцатого ослепла, сидит – вяжет! - Двадцать трое детей?! – поразился Шурка. - Ну да! Они с дедом в соседнем селе жили, в татарском, а я молодой был, что мне девять километров лесом до них? Подхожу к реке, а там мост плашкоутный, молодые татары на нем. Сафа прислушался. - Гони рубль, тогда перейдешь на тот берег. - Да я Анисимов, деда Маркела внук! - Ну и что? Дал я им рубль, подхожу к дедову дому, а дед с бабкой сидят на завалине, - кулаки у деда на коленях громадные! Говорю: - Здравствуйте, я Филиппов сын! Дед и давай пальцы загибать: - Степка, Танька, Санька, Манька, Вовка, Митька, Лидка, Надька, Нинка, Филька… Так ты Ванька? - Он самый! - Ну, привет, а что ты делать умеешь? - Да я больше по технической части! А бабка: - Дай хоть погляжу на тебя, Иван! Оставила вязанье и давай шшупать! Шшупала, шшупала мою голову и говорит: - Наш! Анисимовская голова! Смотрю – и правда: похожи мы с дедом! Сафа на своей наре перелег головой к «вагонке» напротив. - А деда в деревне Кулаком звали: он кулак под голову, вместо подушки, и спит! Вот и Кулак! Спрашивает меня: - Значит, по технической части? - С машинами хорошо вожусь, под машиной вырос! - Эт хорошо, завтра косить пойдешь! А на косьбу дед нанимал человек восемь крепких мужиков, с утра до жары косят, а дед забьет барана, свежует его и варит кулеш с бараниной, кормит их, и они заваливаются в тени где-нибудь, отдыхают! А после жары вновь за косы! И косят до вечера! Дед их еще раз кормит и стопарь преподносит: - Покорно благодарю! До утра прощайте, а утром чуть свет чтоб опять косили! - Мне б к твоему деду устроиться! – не утерпел Сафа. Иван коротко глянул на него. - Спрашивает дед: знаешь, почему я на кулаке сплю? Чтоб не проспать, когда косить надо, когда скот кормить, когда еду варить, когда людей кормить! - Молодец дед, настоящий дед, молодец! – Сафа в восторге. Иван улыбнулся: - Молодец!.. При Столыпине землицу рОздали в крестьянское пользование, так дед чуть свет уж пахал, до темна! А бедняк спит, лень работать, придет к деду: - Возьми в испол! Мне треть, тебе остальное! Знает, что у деда всегда урожай! Ну, осенью дед ему треть, себе две! И бедняк с голоду не помрет, хоть не работал вовсе, и дед с зерном: и на хлеб, и на семя, и скоту! У деда всегда человек восемь на обмолоте работало, бьют цепом по кругу, разом проветривают зерно и в мешок! А что не успеют обмолотить, то на ригу! Зимой дед сам смолотит! - Когда ж он детей успевал делать? – засмеялся Сафа, и все посмеялись. - Успевал! – улыбнулся Иван. Из двадцати трех детей один беглец выявился! Все в Сибирь бегал! А у деда свое производство было температурное, там дед гнул дуги деревянные на хомуты, полозья деревянные для саней делал! Сделает сани, сам на них: своего сына из Сибири домой везти! До Иркутска доезжал! Цапнет сына, и домой на своих санях!.. В германскую у него всех сыновей на войну побрали, так он баб-невесток к делу приладил, они у него чуть не строем на работу ходили!.. И семнадцатый год пережил, и гражданскую! Дядья мои, кто уцелел, с фронта домой сбежали! А как повернуло на раскулачивание, дед сразу свою долю в крупорушке, мельнице, маслобойке продал, остальное хозяйство – дом, землю, скот - новым властям сдал, а сам в Сибирь с глаз долой! Так и сам спасся, и семью спас – всех вывез! Глядя на Ивана легко было увидеть в нем его деда: плечистый, длиннорукий, лобастый, с упрямыми серыми глазками. - А здоровый дед был! – видя общее ожидание, продолжил Иван. – В тайге даже обнимку косолапого спытал, спасибо, нож выручил! А однажды на таежной тропе с мужиком-сибиряком встретился! Дед здоров, а тот еще здоровее! И никто не хочет дорогу уступать! Дед и схватился за нож! А тот мужик говорит: - Жалко мне тебя убивать! Крепкий ты! Взял деда за плечи, поднял его, поставил сбоку тропы, сам пошел дальше! Один раз за всю жизнь дед видел человека мощней себя! Говорил после этого: - На всякую силу есть своя сила, на всякую власть – своя власть! Давно уж погасла у Ивана подаренная самокрутка, он так и держал ее, погасшую, двумя уцелевшими пальцами левой руки, указательным и большим. Мужики откинулись на спины, молчали. Только Шурка спросил: - А сейчас с дедом что? - Конюхом, вместо меня! У меня лошадь пала: кила, объявили меня вредителем! И сюда! Крепко засело в мужицких головах про Иванова деда! Да и как не засесть: такую породу, такого хозяина загубили! «Конюхом! Ему бы громадным делом ворочать, а он конюхом!» Задумались мужики, тошновато стало. Из Чегдомына прислали новый этап, с ним худющего, избитого в кровь Ероху. Узковатые карие зенки гражданина начальника впились в беглеца, - тот стоял, опустив голову, сникший, смятый. - Добегался? Ероха не поднимал головы. - В общий барак! И резко повернувшись спиной к Ерохе, Песец пошагал к дому, где жил и где был его кабинет начальника. В кабинете дозывалась рация. - Где вы пропадаете? – раздраженный голос начальника Чегдомынского ОГПУ. – На днях к вам прибудет Лещук. Сдайте ему дела и сами с тем же конвоем ко мне. Песецкий потеряно опустился на сколоченный зэками табурет, понял: «Чистка!» В бараке на Ероху сразу накинулись: - А Димка где? - Не знаю. Мы разделились. - А бил кто? - Следователи в Чегдомыне, дали для первой радости, я чуть в стенку не влип! - А срок? - Еще два года, теперь семнадцать! - Ничтяк пробежался! – посочувствовал Шурка. - Ничтяк! Вместе с Ерохой привели в барак пожилого тощенького еврейчика, он поклонился и поздоровался, потом прищурился и спросил, где ему можно устроиться, - все очень вежливо. Указали ему на нижнюю нару, Ерохе отвели верхнюю. Когда еврейчик ушел в сортир, узнали от Ерохи, что на этапе вертухаи презрительно звали тощенького: «Профессор». На воле аукнется, в неволе откликнется! От сидельцев, пришедших по этапу вместе с Ерохой, пошел слушок, что выпускают из лагерей! Сотнями! Тысячами! Амнистируют, снимают судимости! Шуркина душа затрепетала: вдруг и ему на волю?! Все стали возбужденные, радостные, задорный матерок порхал в устах и освежал души. Один «профессор» молчал. - Ты что, жид, не рад, что ли? «Профессор» прищурился: - Раз выпускают много, значит, война будет! - Ты что, совсем смудел?! - Раз выпускают много, значит, неприлично сразу из тюрьмы в армию, пускай слегка погуляют на воле, а потом уже в армию! Логика! Отмахнулись, как от больного на голову. За неделю выпустили всех новых сидельцев с этапа, а из своих, - много русских, татар: все из рабочих. Напряженно ждали, когда будут выпускать еще! Но прекратилось! Трудно было поверить, что все, что никого больше не выпустят! В тоске вспомнили о еврее. - Что скажешь, жид? «Профессор» пожал плечами: - В тюрьму ворота, а из тюрьмы калитка! Так что ж вы хотите? Был он из пензенского еврейства, преподавал на рабфаке сильно революционное и играл на трубе, как Клим Ворошилов; рассказывал, что Ленина видел: на съезде трудовой молодежи в Питере вождь пожал ему руку! Наверное, за это «профессору» иногда выписывали бесплатный паек и сажали в президиумы бесконечных собраний. Но кто-то шибко умный и вредный «дотумкал», что ни на каком съезде «профессор» не был, т.к. с семнадцатого года, после отмены черты оседлости, безвыездно проживал в Пензе. И вместо президиума посадили «очевидца вождя» «за диезы», а вместо пайка дали пайку. Мошенник как мошенник, но еще и Моше, и политический, и влепили ему аж пятнашку – любимый судейскими срок, серединка на половинку: не пять и не двадцать пять. Теперь, когда презирали и потешались над ним: - Что ж ты врал, жид?! - он прищуривался, как Ильич, и пожимал плечами: - Что поделаешь, у всякого времени своя ложь! Лещук – его сразу прозвали Клещук, Клещ – в первый же выходной зычно обратился к построенным у столовского барака шеренгам: - Граждане заключенные! Я новый начальник лагеря! Заявляю: в стране торжествует радость труда! Инициатива и соревнование должны торжествовать и в ваших рядах! Ударникам соревнования – досрочное освобождение! Зэкам был интересен и сам Клещук – коренастый, с цапучими черными глазами, чувствовалось, энергичный, - и та «пурга», которую он гнал, - слова «досрочное освобождение» зацепили сознание: Песец говорил то же самое и многих выпустили! Через день в столовой прибили к стене ватман. Зэки толпились, читали строчки: Страна труда! Ты улыбнулась нам, Ты обещала и сдержала слово, И лагерь наш, наш славный лагерь БАМ, Твое доверие увидел снова. Немного дней в запасе есть у нас, Особенными днями будут эти: Товарищи! По стройке есть приказ, Приказ о льготах 233-й. Окончить все, окончить славный год, Сдать Родине готовые работы – Задача наша на пороге льгот, Широких льгот и, может быть, свободы! - «Может быть, свободы!» «А может и не быть?» - Пока солнце взойдет, роса очи выест! Не стало «анисимовской головы» Ивана – Филиппова сына, Маркелова внука: много народу убавилось, многих изможденных, оголожавших мороз сжег – через еще одну зиму продрался Бурлаг. Тайга пробуждалась от зимнего сна, по кедрам и соснам вовсю шастали черные белки, медведи вылезли из берлог и, далеко окрест заявляя о себе могучими воплями прочищаемых глоток, ерзали по корневищам – чесали слежавшуюся за зиму шубу, олени и лоси затрубили, затомились в брачной поре, прилетевшие с юга птицы захлопотали у старых и новых гнезд, вверх по оттаявшим рекам в неодолимом стремлении к продолжению рода двинулась рыба – отнерестует и, обессиленная, будет безвольно болтаться в прозрачной воде, ожидая неминучую гибель. Шуркино могучее естество с весной встрепенулось, как раб на свободе, ночи полнились сладким прошлым: «Ох, и баба была!» Казалось, обессилен, измотан тоннелем, ан нет! Крепкий, широкогрудый, он ворочался, томимый пробудившимся желанием. «Эх, Ендолов, не качаться тебе боле на бабских телесах!» К утру забывался коротким сном. Приметил: молодые мужики в соседних «вагонках» стали шушукаться по ночам, из темноты доносились поцелуйные стоны. Когда отпускали на волю, иные ушли парами, «спелись» в здешнем бараке, а может, и раньше, на канале, - на том, на Белом, - от косточек белом… Он «хозяин», «она» - «прачка», «кухарка»… И женились на воле, и детей заводили, а лагерная «лирика», по слухам, не забывалась, въелась в них. Сильна же твоя отрава, неволя! Вроде, каким-то особым фотоаппаратом «шлепнула» тебя жизнь – рожа твоя, вроде бы, как у всех, а иная, зоркому враз видна: глаза иные у рожи твоей, а от них и рожа иная, и сам от этого осознания иной, - и потому бывшие сидельцы мигом чуют друг друга, «нюх в нюх». И кого только нету в этих треклятых сталинских питомниках перевоспитания – от ученых до говновозов, они у власти в одной цене. А женщины – бабы – девушки с характером и без него? Никогда прежде – до БАМа – не было в России такого количества женщин-рабочих, именно с 30-х годов ХХ века и пошла эта позорная советская «мода» на женщин, занятых тяжелым физическим трудом. «Вынес и эту дорогу железную, вынесет все, что господь ниспошлет!» Не знал посвятивший лиру народу своему волгарь Николай Некрасов пророческой силы слов своих! На другой стороне Дуссе-Алиня женщины били тот же тоннель, что и мужики – встречь им! Так же взгрызались в гранит, так же обрывали руки нестерпимой тяжестью груженых носилок, так же голодали и холодали. Но никому не одолеть законов природы! Подобно ростку, ломающему камень, сила жизни по весне расправляла листочки. Весна – она яр-хмель! По выходным, после прожарки белья в бочке, объятой костром, и жданной помывки, в женском лагере бабы шутили: «Приходи в наш монастырь, у нас много холостых!» Распираемая духом весны Зинка – «сисек полная корзинка», она же Зинка-«артистка», выступает: - Один мордвин натопит баню и ко мне: - Пойдем париться! Я говорю: - Иван, как тебе не стыдно, у тебя жена есть! Он опять: - Зин, пойдем! Приставал – приставал, я и говорю: - Пойдем, если сможешь сразу два раза по два раза и один раз по ошибке пять раз! Он рот раскрыл: - Не, Зин, не смогу! - Вот и заткнись! С тех пор не звал в баню! - Эх, подруга, как бы я сейчас с этим твоим Иваном в баньку сходила! - Я б и сама сходила! Как вспомню своих любовничков! - Заткнитесь, бабы, и так уж невмоготу, хоть на стенку лезь! - А что там, фуй вырос? - Если бы! Расхохотались. Зинка, чтобы отвлечь соседок от стенки, завела о другом: - Эт самое, мужик на заводе работал, перед зарплатой жена ему: «Вставай, милочек, гудит гудочек!» А после зарплаты деньги потрачены, она ему: «Вставай, мудила, гудит гудило!» - Во, чучундра! Как бы сейчас эти грубоватые бабы нежили своих мужей, заботились о них, дорожили ими! Сколько хороших слов таилось в душе! Их любимые, желанные, отцы их детей! Или просто сладенькие, полюбовнички! Разметала их жизнь, оторвала друг от друга и от детей, и пропадай теперь каждый сам по себе! Но их мужики хоть на воле! А они, бабы, здесь, в тесном, как гроб, бараке, в каменном мешке с названием «тоннель»! И не одни глаза страстно впивались в потолок, как в небеса: «Всевышний, если ты есть, пожалей грешных дочек своих! Пощади!» И казалось, что если Всевышний пощадит, спасет их, даст им волю, - никогда более не будут они воровать, убивать, прелюбодействовать! И только молоденькая Фая из Базарного Карабулака заявила: - Одну тетку убила, и другую убью! - Как? – пораженно ахнули бабы. – Опять убьешь?! - Убью! – спокойно и грозно подтвердила Фаина. - Да за что же?! - Как за что? Та мне курить запрещала, а эта поперек моих блядок станет! Убью! Маленькая, миловидная, щупленькая. И замолкли бабы, сокрушенно и растеряно покачивая головами, не зная, что же сказать ей, как образумить. И беспомощно вопрошали себя: «Откуда в ней столько жестокости?! От молодости?» Однажды в будний день, после завтрака, Лещук велел построить зэков возле столовой: - Граждане заключенные! – начал Клещ, и было что-то такое в нем, в его голосе, что насторожило всех. – Граждане заключенные! – напряженно повторил он. – Война началась! Кто-то охнул в рядах, и это одинокое «Ох!» в замершей тишине тут же съел чей-то взорвавшийся мат: - Етти твою! И тут же голос «профессора»: - А я что говорил?! - Германия напала на нас! – нажал на глотку Лещук. – Три дня назад! Идут бои! - Бляди! – выстрелило из рядов, и тот же голос потребовал: - Запишить меня в армию! И закипело, зашумело, обрушилось: - В армию! В армию! И Шурка, и Афанасий, и Сафа, и Ероха, и все в шеренгах орали: - В армию! Но Лещук изо всех сил перекрыл: - В армию никого не записываем! Уверен в нашей скорой победе! Ответим врагу ударным трудом! Наш фронт здесь! В тот день снопы искр летели и летели от ударов кайла и ломов, люди крушили твердь с небывалым упорством, часто сменяя друг друга; груди трудно вздымались в минуты отдыха, злой мат разил ненавистное: - Гитлер блядь, в рот ему! - Вломят ему, бляди сучьей, вломят памяти! А перед сном в, бараке, мысли о своих: ушел ли сын в армию? Где служит брат? Как родители? И о женах своих, о невестах думали: с кем она сейчас? Никто уж не верил, что ждут его. С того дня только и дум было, что о войне. По кислой, озабоченной роже Клеща чувствовалось: что-то не так, не складывается с войной. Спрашивали вертухаев, те обрывали: - Говорить с заключенными не положено! - Едрить его в глотку, и не узнать ничего! – кипели зэки, и ждали. И дождались. - Наши войска оставили Смоленск и отошли на заранее подготовленные позиции! И снова ахнули шеренги: как же так, ведь говорили, что в случае нападения на нас, война будет вестись на территории противника?! Все реже открывал рот перед заключенными гражданин начальник, и каждый раз все заканчивалось отходом «на заранее подготовленные позиции». - Ссуки, не взяли нас, мы бы там! Что – там, не очень-то понималось, но уж больно хотелось в армию, воевать! Рабство обрыдло! Кормить стали – хуже некуда! Баланда и «чай»-кипяток! Ешь вода и пей вода! Одна радость – горячее хлебово! И посылок от родных никаких – какая почта в глухую тайгу, где и дорог-то нет, только редкие тропы?! Перед сном Шурка со своей нары свис к Афанасию: - Может, сбежим?! - А ежели дурак с «коромыслом» в тебя свинцом харкнет?! На всю жизнь запомнил Шурка, как это самое «коромысло» уперлось в спину его отца! Напрасно кричала мать, что нету у них ни ржи, ни пшеницы – откуда они у председателя колхоза: все сдано государству, у всех все вытрясли, - нет, полезли в подпол, в погреб на улице, - да что найдешь в пустоши? Все равно увели отца! Мать написала Сталину, все ждала, что отца выпустят, убивалась. Пока саму не забрали. Если б не Галка, сдох бы он тогда! Хоть и не каждый день, а заносила все-таки хлеба, а то и сала! И накормит, и приголубит! Не боялась ходить к сыну врагов народа! До самого Петькиного навета ходила! По навету вышло, что Шурка ненавидит советскую власть и потому убил сторожа. А Шурка только на суде узнал, что в соседнем селе сторожа кокнули. В пропитанной вонью параши теплушке вагонные колеса стучали: «За что?! За что?! За что?! За что?!» И никогда более не виделись они с Галей, только во сне он изредка ее видывал, и тогда целый день за кайлом, за ломом, за молотом, за вертухаями, за тоннелем, за лагерем светился ласковый лик ее. И это были единственные его праздники. Вчера еще Зоюшка увидала над склоном Дуссе-Алиня курлыкающих журавлей, а сегодня уж наползла сырая лохматая осень. Скрючившись под тонким суконным одеяльцем, натянув на ноги шапку, накрывшись ватником, Зоюшка все глядит и глядит на серенькое небо в узком оконном прорубе, будто хочет увидеть там милый свой лес, где прошла вся ее нежная жизнь, где все было ласковое: и цветы, и деревья, и травы, и синее небо над кронами, - и все было счастье! Вместе с родной теткой собирала живицу, сдавала на заготпункт, получала денежку. Знала от тетки, что крапивой лечат, а что полынью, от чего репешок, от чего лопушок, для чего зверобой, для чего чистотел. «Замели» Зоюшку вместе с теткой ни за что ни про что, как «замели» заодно с обманщиками многих народных целителей, лечивших то, что обычным врачам не под силу. Над Дуссе-Алинем, над женским лагерем нависла огромная туча, мрак, словно деготь, заполнил ночь. Спят бабы, ухайдакались в непосильных трудах. Уснула Зоюшка, «цельнощелка». Спит отощавшая бабенция Клара, однажды прихватившая с собою в общагу моток ниток с родной ткацкой фабрики; тяжкие годы лагерной жизни не стерли из ее памяти жарких утех свободной пролетарской любви. Спит Зинка, постанывает во сне, страдает душа, - может, о детях, о муже, а может о полюбовничках. Над Зинкою спит Агаша. В звездную новогоднюю ночь, когда в доме все хлебало самогон, орало, плясало и снова хлебало, отец схватил Агашу своими лапищами, накрыл ее невинный рот своей бородатой пастью и уволок в спаленку. И ни мать, ни дед с бабкой, ни дядья с тетками не пришли ей на помощь: упились до мокрости. Под утро, когда все храпели в разных углах прогнившей избы, - пьяные, омерзительные, - Агаша взяла колун и в сердцах треснула им по башке отца. Башка раскололась. А вот Калимулина не спит, - дежурная по бараку. Погода выдалась долбанная: в выходной теплеет, а как на работу – снежок срывается. А ночью и вовсе приморозок. И сидит Калимулина на дровах у печки, из железной бочки смастыренной, время от времени подкладывает в топку поленце, - наедине со своей неудачливой жизнью из бесконечных подпольных абортов, навсегда лишивших ее материнства, с опрометчивым воровством из колхозной казны, где была бухгалтером и кассиром. И думается ей, что как ни крути – нет дороги-пути. Сгорают поленца, сгорает и жизнь, только от поленцев тепло идет, а от жизни уже никакого тепла, один холод. К утру из-за шиханов, одинокими пальцами торчащих над озерами у самого гребня хребта, выполз толстый бледный месяц и мутным светом залил затерянный мир Бурлага. В деревнях избы обычно прозванье имеют: Чесотка, Косорыловка, Ванька-стакан, Керосинка… Антонов дом был Зундей. И когда Антон рассказал об этом, Зундей приклеилось к нему намертво. У него это первая ходка, он только что с воли, и вопросы толкутся к нему, как зэки за хлебной пайкой: «Ну, как там на фронте?» «А что там на фронте?» Зундей поразил всех: - Наши сдаются Гитлеру пачками! И широко раскинув руки, будто хочет обнять всех, выдал зло, как блатной, «Марш энтузиастов»: - Здр-р-рав-ствуй, стр-рана гер-роев, стр-рана пр-редателей и зак-лю-чен-ных! Пошлепал ладошками по груди, по коленкам, будто сейчас рванет «Цыганочку» с выходом, ругнулся: - Стр-рана дураков и блядей! И завалился на нару. Зэки глядели уливленно и с недоверием: не иначе, комедь ломает, косит под урку, а какой он урка? Взял на себя вину всамделишных уркаганов, лютых и беспощадных, поклялись ему «кореша», что через месяц вытащат из неволи, а он, дурак, и поверил! Поздно прозрел Антон, что его надули, что у настоящего урки нет ни чести, ни совести, одна звериная хватка: убить! - Вхе мы пот Бохом хоим! – решил утешить его поп-долби лоб. - Нет бога, нету! – взорвался Зундей. – Кто видал его? Моисей? Сами ж трещат, что Бог невидим! А тут на тебе, еврею и показался! Брехуны! - Не богохуйствуй! – опешил поп. - Спужался?! Омман все! Токмо и делаем, что брешем друг другу! Думаешь, словом божьим творилась библия? Как не так! Люди знающие читали старую библию на греческом, - там блядства, как навоза в конюшне! - Хах тохо гхом тебя не утавит! – испуганно перекрестился в полутьме стриженый наголо «долгогривый». - Нету у ево грома! – взбеленился Зундей. – Ничего нету! Придумали библию да евангелие! Напустили туману! А за тот туман староверы себя огнем жгли! Долго шумел Зундей. Поп давно уж затих и только шептал молитвы. Потом и Зундей выдохся. - А ты как думаешь? – склонился со своей полки к Афанасию Шурка. - Бог есть природа! А боле не знаю! Спи! Но Шурка не смог уснуть: «Неужели сдаются Гитлеру? Страна предателей и заключенных… Где сейчас бои?» Афанасий ворочался. Поп шептал. Шурка прислушался и различил в поповских беззубых устах: - От ихмоа туха и тева гхехи нахи бвудвивые, хпахи нах, гхехных! «А бог?.. Завтра скажет Сталин, что можно людей есть, сожрем друг друга!.. А мать говорила: «Бог создал Еву из ребра Адамова!» А почему же не второго Адама, а Еву? Чтоб согрешили? А сам проклял их! А не согрешили б и детей у них не было б, и Земля была бы пустая, - зачем же тогда Бог создал ее? А других детей на Земле не было, значит, братья поженились на сестрах и мы все вырожденцы?» -… хпахи нах, хабвутхих и похви нам иххевение туховное и тевехное и атохть нехаянную! Аминь! За узким оконным прорубом намывал и намывал дождь, - тоскливый и бесконечный, как лагерный срок. Эх, зэк ты зэк, стонет душа твоя, лежишь на нарах, вскидываешь взор свой в темную пустыню потолка, но нет, нет там тебе пощады и милосердия, и в переполненном бараке одинок ты, как перст, случайно уцелевший на вконец обмороженной, лишившейся остальных пальцев длани. Тоска! От тоски Шурку заели вши. Заметил, что вылазят они у него из-под кожи у самой макушки: сковырнет ногтем зачесавшееся подволосье на коротко стриженой башке, и вот уже в руке у него черная гадина, и яростно давит он эту ползучую обитательницу барака! И чем сильнее когтит душу тоска, тем чаще они язвят его голову! И от этого совсем безысходно: «Одному бежать, что ли?» Но зэк не птаха, не вылетит из тоннеля и не вспорхнет над тайгой! В тоннеле, среди нависших глыб, мнится иногда, что людей живьем схоронили здесь и никуда уж отсюда не выбраться. Жидкий свет карбидовых фонарей слабо освещает своды каменной гробницы, - там неслышно сочатся подземные воды. - Вода камень точит! Откель она здесь? - Сдохнем мы тут, вот она и плачет по нас! В густой тьме, куда не достигает свет фонарей, в невидимую лужицу редко и тонко падают звонкие капли. Отдохнув чуток, мужики ожесточенно бьют кайлом в гранитные недра, словно хотят пробить себе дорогу из преисподней. Другие несчастные с хриплым выдохом бросают отбитое в носилки, и долго прут их сперва в полутьме, а уж потом, достигнув входа в тоннель, - до шихана, где вываливают вниз, в падь. Усталость, как яд, разлита в крови, в натруженном теле. Измотанные, ослабевшие, люди к концу дня из последних сил выбираются наружу и падают на вытоптанную землицу. Грудь не вмещает хлынувшего в легкие свежего воздуха, дышится мелко, часто, сильно кружится голова, а глаза не могут наглядеться на синь за верхушками сосен, на широкую зеленую понизь, - там какие-то птахи с веселым писком чертят закатное небо. - Встать! – колючей проволокой вонзаются в мозг слова вертухая. – В шеренгу по четыре, становись! Угрюмые тоннельщики, пошатываясь, поднимаются, строятся в шеренги и долго бредут просекой до проходной, - вечером этот путь куда длиннее, чем утром. В темнеющем небе зажигаются первые звезды. Над столовой курится дымок: варят баланду. После ужина в бараке брожение: - На работу, как скот, с работы, как скот, кормят хуже, чем скот, осталось только убить, как скот! В спертом воздухе тяжелый надрывный кашель сотрясает груди. Постепенно люди забываются тревожным сном. Многие бормочут что-то, постанывают: и во сне их не покидают муки. Утром вертухаи ведут зэков до тоннеля, в тоннель не суются, рискованно: в полутьме тюкнут по башке – кому охота? Когда зэки покидают тоннель, три конвоира входят в него: проверяют, сколько выработки прошли сегодня. Вертухаев теперь больше, чем псов, псы померзли в зиму, люди оказались живучее. Впервые необходимость построения тихоокеанской железной дороги через северную оконечность Байкала осознали в 80-х годах ХIХ века. Но тогда огромная экспедиция военных и инженеров пришла к отрицательному выводу: «… проведение линии по этому направлению оказывается безусловно невозможным в силу одних технологических затруднений, не говоря уже о других соображениях». В 30-е годы ХХ века идея проложения новой сибирской ж.д. вновь обрела сторонников. Кинули клич, позвали людей на стройку. Но вместо необходимых для строительства двадцати пяти тысяч человек набралось только две с половиной. Тогда было решено строить силами заключенных. И как только закончили Беломорканал, начали БАМ. - Наши войска взяли Берлин! Победа! Ура, товарищи! – вырвалось у Клеща, и от этого его взволнованного «Товарищи!» многих шибанула мысль об амнистии, и зэковское «Ура!» взорвалось ликованием! Спохватившийся Клещук повторил поспокойней: - С победой! И добавил жестко: - Граждане заключенные! И злой на себя: «Размазня!», повернулся круто, точь в точь как поворачивался «Песец», и пошел в тот же дом гражданина начальника. Лопнули зэковские иллюзии! «Хрен нам в глотку, а не амнистия!» Была еще наивная надежда, что в честь победы подкинут чего-нибудь к ужину, хотя бы вторую миску баланды, но нет, не обломилось «товарищам». Вскоре Клещук объявил: теперь одни зэки будут, как прежде, тоннель бить, другие – «кроить» полотно под будущую ж.д.: валить деревья, пилить их на шпалы, корчевать пни, ровнять «грунтовку», рыть по краям от нее углубья и выводить откосы. Первыми по просеке теперь шли «жэдэшники», вторыми «каменщики». Дойдя до тоннеля, первые сворачивали направо и там прокладывали путь «железке». И вышло: «чем дальше в лес, тем больше дело мастера боится», - железка ничуть не легче тоннеля. Да, летом «жэдэшники» на свеженьком воздухе, но и зимою там же. В тоннеле в стужу костры чуток отогреют, на «железке» в стужу и костры не помогут. А комарья и гнуса в тепло на всех хватит. Догорало бабье лето – паутинчатая погожая осень. Нежной сизой дымкой окуталась тайга – ягодная, кедровая, звериная. Женский лагерь объял тихий вечер, над хребтом взошла первая звезда. Небо темное, как любовь грешницы. Ночью, когда глубоко и свободно дышит природа, когда и цветок, и былинка, и росистая земля, и растущая хвоя - все веет чистотой и покоем, - о чем мечтали женщины перед сном? - Организм требует свое! – вздыхает Зинка. И все вздыхают: у всех организм. - Эх, сейчас бы на волю! – потягивается Клара. – Кто охотник на мою, забесплатно отдаю! - Молчай лучше! – сочувственно отзывается Калимулина. - Жизнь! – сладко вздыхает Зинка. А Клара: - Как падлы, кудахчем без петухов!.. И не знали бабы и мужики на склонах Дуссе-Алиня, какие «новаторские», «дерзкие» мысли зрели в начальственных головах Чегдомына. В выходной день, после утренней поверки и завтрака, Клещук обратился к зэкам, построенным перед ним в шеренги. - Граждане заключенные! Злая весть приходит ночью, а добрая днем. Я к вам с доброй вестью! Лагерники насторожились: «О чем это он?» - Заявляю! – бодро продолжал Клещ. – Всяк, кто хочет с бабами встретиться, сиськи-письки бабские потревожить, напрягись и долби тоннель шибче: с той стороны навстречу нам бабы долбят, по мужикам стосковались! Этого никто не ожидал. Радостный гул покатился над лагерем. Шуркино сердце заколотилось, аж задохнулся! Афанасий, стоявший рядом, как бы не веря себе, мотал головою, «профессорские» глазки сверкали, Ероха задышал часто-часто. Начальник прибавил голосу: - Между прочим, бабы долбят скорее, чем мы, у них проходимость больше! Гул возрос, но было по-прежнему не ясно: сколько ж долбить осталось, чтоб к бабам? - А сколько долбить осталось?! - Как встретитесь в тоннеле, так будет вам все! – вскричал Клещ, и взмахом сжатой в кулак руки как бы подтвердил это. Восторженный мат возреял над зэками и повис густым пряным облаком. - Но не всем - громко и четко проорал Клещ, - а только победителям трудового соревнования! И враз облако рухнуло, мат стал злым, ненавидящим, к гражданину начальнику понеслись враждебные выкрики: - А кто победителей скажет?! - Бригадиры скажут мне, а я вам! Лучше бы не говорил Клещ о соревновании! - Ну, смотри, сука, если меня не назначишь, жизни лишу! – донеслось до него. Вот она, критическая минута, которой с самого начала опасался Лещук! - Трудитесь! – решительно бросил он и, круто повернувшись, пошел к дому. Долбили и падали, долбили и падали, долбили и падали! - Эх, бабы, яботаем-яботаем, а выяботки нету! – Зинка – «артистка» дышит трудно, со свистом в груди. Бабы – чумазые, обессилевшие – сочувственно молчат: всем тяжко, все дышат как паровозы. А Зинка, отпыхиваясь: - Эх, Калимулина, помнишь, какие у меня дойки были?.. Полстраны можно было б выкормить!.. А сейчас? Доска два соска! - Ничего, Зинуль! Выйдешь на волю, муж откормит тебя! - Муж?! Да у него, поди, давно уж гарем!.. Нет, бабоньки, никому мы не нужны, и никто из нас живой не выйдет отсюда! Кручина – не лучина, вовек не сгорит! Вставали и долбили, вставали и долбили, вставали и долбили! Казалось иногда, что слышны удары из-за каменной перегородки в середине тоннеля! Затихали, а потом снова долбили – из последних сил! Через месяц стало ясно: завтра проруб! До полночи не могли уснуть: неужто завтра?! Афанасий «пыхтел»: - Сволочи, так и не сказали, кого пустят к бабам! - Сволочи! – поддержал Сафа. – Сволочи! В Шуркину нару неслышной тенью ткнулся Ероха, шепнул в ухо: - Сбечь хочу! - Опять?! – Шурку как подкинуло над нарой. - Тише ты! – прошуршал Ероха. – Сдохну я здесь! А дорогу знаю теперь!.. Может, вместе? Шурка отрицательно покачал головой, прошептал в Ерохино ухо: - Завтра к бабам! Вдруг повезет?! Ероха так же неслышно исчез. И так, и сяк укладывался Шурка, и на левый бок, и на правый – нет сна и все тут! «Какая луна тогда была!» - А вон голова Авеля отрубленная! - А вон Каин рядом! «Правда, похоже!» Луну враз бросили: кто-то под скирду шасть, со скирды не видать! Пацаны схватили его за ноги, опустили головой вниз: может, увидит чего? Шепчут: - Ну, чего там? Он им шопотом: - Петька с Галкой мудохаются! Они его бац – и отпустили! Он бац – и на Петьку! Петька дал стрекоча, как заяц, а он на Галке остался – у нее ноги расставлены! Ух,как у него тогда кочеток сработал! Она аж засопела! Шурка задремал на рассвете; засыпая, подумал: «Скоро в било ударят!» И только заснул, ударили!.. - Один татарин два шеренга – становись! – отзевав и потянувшись, шутнул Ванька-чуваш. Сафа, вроде, не обиделся, а обиделся: - Нам, татарам, одна черт! Можно два шеренга, можно три! Татарин все может, на то и татарин! Сафа был камский татарин, мишар, но жил на Волге, где всякого люду полно, и здесь, в лагере, лопотал со многими на их языке. Пробовал с вертухаями заговаривать – на русском, конечно, – в упор не видели. Афанасий застонал спросонок: - Ой, скоро яйца лопнут! «Профессор» сходу: - А что вы хотите? Даже у меня сегодня глаза пиздою обшиты! Словом , проснулись! После поверки и завтрака двинулись две колонны. В первой двадцать человек, во второй остальные. Первых перед проходной отобрал и построил в ряды сам Клещ. В самой последней шеренге оказался Шурка, рядом с Афанасием, в самой последней шеренге первой колонны, идущей в тоннель, к бабам! Сердце у Шурки заколотилось, как бешеное! А Зундея в самую первую шеренгу поставили, в самую первую шеренгу второй колонны, идущей строить ж.д. И «профессора» рядом с ним определил гражданин начальник, - в который уж раз подвело «интеллигента» ненадежное еврейское счастье. - Ну и пусть его, - озорно усмехнулся Афанасий, - каждому свое: нам бабы, а ему Ленин! Вторая колонна Клеща возненавидела: «Гад, жалко всех к бабам! Гад!» Внешне спокойно, не спеша, в шеренгах по четыре, прошли просеку. Вертухаи, пропустив первую колонну в тоннель, - пробиваться к бабам, - отошли ко второй, но один вертухай – тот самый долговязый, с крапчатыми глазами, что проворонил Ероху с Димкой – остался у входа. И вот когда первая колонна скрылась в тоннеле и прошла метров сто, а «жэдэшники» уже разбрелись по рабочим местам, вдруг рванул в тоннель ставший ближе всех к долговязому вертухаю Зундей. В секунду сбил его с ног и юркнул в тоннель! Вертухай вскочил и пальнул во тьму вслед Зундею, туда, где чуть виден был свет ручных фонарей. Остальные вертухаи тут же сорвали «коромысла» с плечей и, клацнув затворами, обратили стволы к зэкам: - Не балуй! Во-время спохватились! Сафа с приятелями едва не сорвался вослед Зундею. Все помыслы жэдэшников там, в тоннеле! Голодное воображение набрасывалось на бабские тела, срывало с них ватники, штаны, все рвало в клочья, впиваясь в губы, вонзаясь в желанное! «Будь проклято это кайло! А не шибануть ли им гадов?!» А «гады» и сами мысленно там, с бабами! Никогда прежде они не завидовали зэкам – чему завидовать, а тут каждый был бы счастлив оказаться на месте тех, кто сейчас в тоннеле! Даже Клещ проникся: «Это ж надо было удумать такое: двадцать и ни одним больше!» Он уж лукавить стал: - Давайте двадцать один, очко, зэкам понятней будет! Куда там! У него у самого едва не отрывается, улететь готов, а с кем? Жена все не едет!.. Эти двадцать счастливчики, а он и в тоннель войти не моги! «Клятая служба! Он здесь загибается, а жена? А может, уже с кем-нибудь загибается?!» Схватился за воротник Лещук, аж пуговицы отлетели, багровую шею чуть не сдавило удушьем! Сбросил китель, вылил ведро воды на голову – вроде, очухался! А вертухайки злобно глядели вслед ушедшим во тьму на свидание с мужиками: - Везет же сукам! Начальница сама бдит за охраной: - Чтоб ни одна не забеременела, - под трибунал пойдете! Начальницу можно понять: случись что – от кого забеременели в лагере, где и заключенные, и охрана – женщины, ни одного мужика нет?! Начальница кобел, вызывает к себе зэчек по одной: «для беседы!» «Знаем, как она их воспитывает! Знаем, где срок мотала!» А тоннель полнился стонами, сладким матом, жаркими вскриками! То звериное, что есть суть живого, так долго душимое, угнетаемое, сорвало препоны! Схлестнулись, как помешанные! - Милый ты мой! – обхватила Калимулина первого попавшегося мужика – Зундея, жадно целуя его молодую рожу и сладко поддаваясь его крепким объятиям. И все они, несчастные счастливицы и счастливцы, застигнутые в тоннеле обвальной, звериною страстью, были друг для друга самыми любыми и желанными! Когда через пару часов у входа в тоннель вертухаи засвистели в милицейские свистки и со злобными некормлеными псами на поводках двинулись к середине тоннеля, - на всякий случай, без оружия, а то в полутьме оно быстро против них обернуться может - на полдороге до смычки наткнулись на лежащее тело. Осветили фонарем – лицо знакомое, конечно, но кто? На кой охране знать зэков! Явно покойник, под головой кровь, кровь на шее,не дышит. «Значит, это его пуля достала!» Пошли дальше. С трудом уговорив зэков расстаться с зэчками, - сами едва на баб не набросились, аж кровавый туман в глазах, после корили себя: «Кретины! Какая возможность была!» - через полчаса еще раз подошли к трупу. Поднесли фонарь к лицу, - зэки оторопели: лежал Шурка Ендолов из Больших Кандалов! Вспомнили: когда обернулись на выстрел, Шурка вроде как охнул! Но подбежал Зундей, и все вместе возбужденно двинулись к середине тоннеля: уже слышались голоса, значит, бабы уже прорубились к ним!.. Тут уж было ни до чего, только б туда, скорее, скорее – как будто без них кто-то расхватает бабские сладости! А Шурка, значит, хватанул пулю, но все же пошел с ними и отстал дорогой, они и не заметили! Перед самым пиком жизни смерть настигла его, перед самой великой радостью! - Это он твою смерть на себя принял, Зундей! Попеняли Зундею, а толку? Отмаялся Шурка! Афанасий и Сафа вынесли его на носилках из тоннеля. Зэки побросали работу, подошли, окружили. Напрасно орали вертухаи, чтоб вернулись к рабочим местам: так на них посмотрели, что заткнулись! Постояли, молча простились. Лицо у Шурки спокойное, ясное, все печали от него отлетели. Зундея вертухай – тот самый, который стрелял, - повел в лагерь, в «карцер» - отдельный барак, где только кружка воды в день. А Сафа с Афанасием отнесли Шурку за дальний шихан – на вечное поселение, присыпали там землицей, забросали хвойными лапами, - спи спокойно, дорогой товарищ! В понизях уже тянулись седые космы тумана. Потом ущербная луна красным рогом медленно выползла из-за хребта и, то прячась за лесом, то выплывая в черную глубину неба, неверным светом обозначила лагерные строения за высоким забором. Редко забрехали цепные псы, где-то далеко-далеко им ответил унылый вой волка. В бараке кляли Клеща: - Сволочь! Там баб полно, здесь мужики стонут: - Как бы кочерыжку попарить!.. Нет, падла, жалко ему радость людям сделать, соревнование устроил, гнида! В полночь луну накрыла огромная туча, и всю ночь над борами и шиханами шел грозный гул, от ливня вздулись, заревели потоки, в небе рвались слепящие молнии, все содрогалось от грохота. Зэки не спали. - Это природа по Шурке плачет! – громко, для всех, сказал Афанасий и широко перекрестился во тьме. Поп зашептал молитву. Утром на травах сверкнули дождинки, заблестели вымытые ливнем деревья, - золотистой каймой вспыхнул гребень далеких гор. В Чегдомыне на штабеле досок расположились молодые мужики – с новенькими рюкзаками, потертыми чемоданами, с бутылками пива в руках. Из будочки рядом выглянул седой небритый дед, в потрепанном ватнике, драных ватных штанах и траченных молью валенках. - Шо, диду, - обратился к нему один из приезжих, - можно туточки посидеть трошки, пивка попить? - Шидить! – согласно кивнул старик. - Мы вот с Донбассу, на Тынду едимо! Ты сторож? - Шторош! – подтвердил дед. - А живешь где? Старик молча кивнул на будочку. Мужики попили пивка, пустые бутылки составили у дедовых ног: - Дякуемо, диду! И с вещичками потянулись к вокзалу. Дед Ероха посмотрел им вслед и зевнул. Будущие строители БАМа приникли к окнам вагона, любовались пейзажем: красноватое солнце медленно опускалось в зеленый океан бесконечной тайги. - Красота! Седой проводник усмехнулся: - По косточкам едем, по косточкам! Поезд вкатывался в двухкилометровую тьму тоннеля «Дуссе-Алинь». Скончавшийся в 1953 году главный грузин СССР хотел дотянуть БАМ одной веткой на Сахалин, второй – на Камчатку, третьей – на Колыму. Другой облеченный властью грузин – соратник, завистник и тайный оппонент первого – еще в войну пытался помешать строительству БАМа: уже уложенные в Сибири ж.д. пути демонтировали и перевезли под Сталинград, где соорудили из них рокаду, хотя для этого можно было найти рельсы поближе. Но по окончании войны главный грузин велел вернуть рельсы в Сибирь: решение партийного съезда от 1932 года о БАМе как частичном дубле КВЖД должно быть исполнено – на случай войны с Японией или Китаем и для усиленного развития сибирского региона. Сразу после смерти верховного грузина возведение БАМа прикрыли. Когда в семидесятых годах двадцатого века строительство возобновилось, военные, коим надлежало пробить хребет Дуссе-Алинь, обнаружили давно заброшенный зэковский лагерь и вроде бы уже готовый тоннель, плотно забитый льдом вечной мерзлоты. «Неужели это пробили несчастные лагерники?!» Но что делать? Проходить тоннель заново, уже через лед? Местные кержаки подсказали: лед надо кострами вытапливать, пусть горят днем и ночью, круглыми сутками. Лед вытопили, сообщили в Москву: задание выполнено. В Москве ахнули: пройти тоннель вчетверо скорее намеченного?! И посыпались звезды: полковничьи на погоны начальника отряда, подполковничьи – на погоны зама, и т.д. Для продолжения пути в тоннеле и далее стали завозить на Дуссе-Алинь рельсы на шпалах, складировать эти отрезки ж.д.ветки метров за триста в стороне от тоннельного входа, и наткнулись на груды черепов и костей: все, что осталось от первопроходцев тоннеля. Они, виновные и безвинные, поневоле ставшие великими работягами земли русской, жизнями своими заплатившие за новую железнодорожную трассу, были из разных городов и весей срединной Руси: из Лыжина, где делали сани и лыжи, из Бабенок, куда спокон веку ездили за невестами, из Балакирева, где гончарили балакири – сосуды для молока, из Больших Кандалов, где ковали шибко необходимый России товарец, из Пестенькина, где отливали песты и ступы, из Кадушкина, Ковылкина, Пензы, Чердаклов, Алатыря, Аржадеева… Маркелы, Игнаты, Мареи, Розы, Наили, Равили, Прокопы, Проклы, Авдеи, а больше всего Иванов – самых разных кровей. В Чегдомыне презрительно звали их всех «Чумотары»: чуваши, мордва, татары. И русских этим же лагерным словцом накрыло, хотя и сильно много русских было, куда боле, чем всех иных. Так уж, заодно: «чумотары». То же, что «зэки». 5 декабря 1936 года т.н. «сталинская» конституция провозгласила СССР страной победившего социализма. В 1937 году в стране победившего социализма каждый день расстреливали почти тысячу человек. В 1938 году каждый день – девятьсот человек. В БАМлаге только за половину августа 37-го года расстреляли 874 человека. В Тынде, «столице» БАМа, есть памятник комсомольцам, строившим эту магистраль в семидесятых-восьмидесятых годах двадцатого века. Но на всей трассе БАМа с трудом найдутся один-два камня с высеченными на них крестами – в память о строителях-зэках. А их, полуголодных и обмороженных, впроголодь и впрохолодь строивших БАМ в 30-е, 40-е, 50-е годы, умерших или расстрелянных здесь, - тысячи, тысячи, тысячи… Не худо бы и им, первым строителям этой железной дороги, первопроходцам, поставить памятник – в той же Тынде. «По косточкам едем, по косточкам…» Над Чегдомыном, Ургалом,Дуссе-Алинем, Северо-Муем, Тындой - над БАМом вставало бодрое солнце. --------------------------- Начало страницы ------------------------------------------------- Проза. Рассказ. Валентина Сарычева __________________________________________________________________ Валентина Сарычева Валентина Васильевна Сарычева родилась в Москве. Детство провела на деревенских просторах Владимирщины с её необъятными полями ржи, пшеницы, гречихи, с крутыми холмами и бескрайним голубым небом. Окончила институт народного хозяйства им. Г. В. Плеханова. Работала на метизном заводе, в Министерстве, ЦСУ СССР, в налоговой инспекции. Пишет стихи и прозу. Печаталась в журнале «Наша улица», в сборнике «Антология одного стихотворения», в журналах «Работница», «Поэзия» (гл. редактор Котюков Л. К.), в газете «Слово» (гл. редактор В. А. Линник) и т. д. Не раз получала звание лауреата в поэтических конкурсах САО г. Москвы. Читала стихи на «Народном радио». За рассказ «Ожидание» получила приз на конкурсе, организованном газетой «Московский комсомолец», – подписку на журнал «МК-бульвар» (2007). Автор двух сборников стихов – «Мелодия души» (М., Московское отделение СП России, 2008), «От сердца к сердцу» (М., муниципалитет района Аэропорт, 2008). Председатель клуба любителей поэзии «Северное Сияние». Член СП России. БАБЬЕ ЛЕТО Войдя на борт теплохода, Марина устроилась на носу, где никого не было. Она стояла, держась обеими руками за поручень, вдыхая наполненный брызгами воздух, наслаждаясь порывами ветра, и в своем развевающемся на ветру платье напоминала Ассоль из «Алых парусов», любимую героиню из романтической юности. Слушать экскурсовода не хотелось, и Марина погрузилась в непривычное состояние покоя и одиночества. Прищурив глаза, смотрела на проплывавшие мимо берега. Деревья уже оделись в желтую и красную листву и в ожидании осеннего листопада излучали грустное очарование. Тоску навевали и мелькавшие мимо прибрежные деревни, их избы уныло смотрели окнами на воду. Нет более печального зрелища, чем вид русских деревень. От щемящей жалости и неведомой вины её охватил озноб, и в душу закралась горечь. Устав смотреть на безрадостные картины, она решила пройтись по палубе и тут краем глаза заметила, как к ней подходит шатен в легком спортивном костюме и наброшенной на плечи курточке. «Удивительная женщина, стоите на самом ветру и не боитесь летящих водяных брызг?» - спросил незнакомец. Этот вопрос врезался в память Марины, когда она вспоминала золотую пору бабьего лета и отдых в пансионате на берегу одного из подмосковных водохранилищ. Встреча с незнакомцем и долгие годы спустя, озаряла её сознание негасимой искрой, будоражила покой и вызывала сомнения в давних поступках. И чем дальше уходила молодость, тем чаще возникало множество вопросов, решить которые за давностью лет было уже невозможно. Стояли тёплые солнечные дни, тело купалось в лёгкой свободной одежде, в душе царило пьянящее чувство долгожданной свободы, хотелось куда-то скорее бежать, сделать что-то чудное, необыкновенное. Восторг не покидал душу. В кои-то веки вырвалась она на отдых, и далеко позади остались бестолковые и однообразные будни: работа, магазин, возня на кухне, забота о матери, муже и дочери, ужин, телевизор, спальня. И так годами. Неожиданный вопрос незнакомца застал Марину врасплох. «Разве я вас приглашала? - бросила она, окинув его недовольным взглядом и давая понять, что не желает вступать в разговор с нарушителем её недолгого покоя, и решительно подчеркнула: - Незваный гость хуже татарина». Незнакомец не успел ответить, и, когда пароход причалил к пристани, и все сошли на берег, он, подойдя к ней, с удивлением спросил: - «Почему вы чураетесь общества себе подобных?» - «Я устала и хочу побыть в одиночестве», - с нескрываемой досадой отозвалась Марина. – «А мне так хочется пообщаться с одинокой красивой женщиной с глазами цвета осеннего неба, разве вас это удивляет? Или вас не покидают думы о доме, муже, детях?» - «Да и это», - слукавила Марина. – «А вам не хочется забыться и оставить мысли о суете жизни?» - Она чувствовала, что незнакомец хочет достучаться до её сердца, а она не пускает его в тайники своего бытия. Глядя на его лицо с веселыми насмешливыми глазами, Марина неожиданно поймала себя на мысли, которая внезапно завертелась у неё в мозгу. Почему-то это была мысль об иллюзорности её счастья, которое она возводила годами. Но не загнала ли она себя этим семейным творчеством в тупик, не оставив себе запасного выхода. Теперь эти думы, как потоки мутной воды, затопили её сознание. Она вдруг ясно поняла, что всю жизнь прожила в тине, которую ей навязывали предрассудки, жестокие моральные принципы, чувство долга, принимаемые ею как нечто необходимое. Чувства и чувственность, которые бурлили в ней всю жизнь, не находили выхода. Равнодушие мужа, его усталость, когда он, придя с работы и наскоро перекусив, перекинувшись двумя-тремя словами с ней и дочерью, с пачкой газет или каким-нибудь пошленьким детективом, укладывался на диван, больно ранили ее. Со временем она привыкла и к этому, постоянно внушая себе, будто ей несказанно повезло с замужеством. Высокопоставленный работник с достойной зарплатой, не пьяница, не бабник, ни разу не поднял на неё руку, что еще нужно женщине для счастья. И хотя она являлась объектом зависти многих подруг, в глубине души она чувствовала, что всего этого благополучия ей мало. О такой ли, пусть комфортной жизни мечтала её мятущаяся душа? С каким постоянством она хранила мужу верность, хотя возможностей и соблазнов было хоть отбавляй. Но это скорее верность себе, семье, нежели мужу. Слова незнакомца опять вызвали у неё тысячу сомнений и вопросов. Она понимала, что этот неизвестный ей мужчина, как опытный охотник, преследует её, словно лёгкую добычу. И в самом деле, лёгкую ли? Её неожиданный отпор вызвали у него недоумение, ему еще не встречалось в жизни ни одной женщины, которая не желала бы вести с ним разговор. Это его взбодрило и повысило дивиденды Марины. Ему уже надоели легкие интрижки, особенно когда женщины липли к нему, как глупые мухи на липучку. Он решил продолжить атаку, тем более он знал цену своему обаянию. Стройная, высокая фигура выдавала выправку спортсмена или военного, крутой лоб и твердый подбородок придавали мужественность его облику, а тёмные волосы с проседью на висках действовали на многих женщин магически. «Вы меня боитесь? Я же не волк и вас не съем, надеюсь, вы не откажете мне в просьбе прогуляться с вами по солнечной поляне?» - Стало жарко, ликующее солнце глядело на отдыхающих желтым огромным глазом, лёгкий ветерок касался тела, создавая блаженное ощущение неги. Марина молча шагала по тропинке, прислушиваясь к словам искусителя. Назвав себя Феликсом, он вызвал у неё невольный интерес. Прогулка скоро окончилась, прогудела сирена. Многие из отдыхающих изрядно захмелели и, когда один из них, кривляясь, несвязно пробормотал: «Мадам, уже падают листья», - она невольно отпрянула, почувствовав стойкий запах перегара, и тут же Феликс быстро взял её за руку и потянул в другую сторону. Этот эпизод вызвал у неё чувство досады и раздражения, и, когда Феликс предложил ей встретиться на следующий день, она машинально кивнула ему головой. Когда на танцевальном вечере, куда они отправились, заиграли томное танго, Марина с упоением отдалась музыке и танцу, тесно прижавшись к партнеру. Только в танце она бессознательно пыталась вылить наружу кипящую в её душе страсть. Огонь её тела обжег Феликса, и он в мыслях уже чувствовал себя победителем. На другой день после завтрака они отправились в лосиный заповедник. Их встретил свежий, пахнущий прелыми листьями, воздух. Лес казался дремучим и сказочным, кругом густой шелковистый мох, в котором мягко утопали ноги. Невольно чудилось, что из-за коряг и замшелых поваленных деревьев вот-вот покажется кикимора или леший. Лоси с огромными кустистыми рогами мирно прохаживались за металлической решеткой. Феликс деликатно вел атаку, он уже понял, что его спутница не та бабёнка, которую можно покорить в два счета, а гордая женщина, имеющая чувство собственного достоинства и серьёзно относящаяся к любовной игре, навязанной им. Скоро частые встречи прекратились, Феликс уехал по делам в Москву. После его отъезда Марина заскучала. Утром она сидела у открытого окна и от нечего делать читала мемуары, но сосредоточиться на чтении никак не могла. Вдруг она услышала легкий свист. Марина выглянула в окно. Перед окном на дорожке стоял Феликс и радостно улыбался. Марина невольно вскрикнула от удивления и поспешила к выходу. Теперь все дни Феликс был неотлучно с Мариной. Она расслабилась и уже с радостью начала думать, что наконец-то встретила мужчину, который впоследствии может стать её поверенным другом. Она невзначай поделилась с ним мнением о муже, с которым в последнее время у неё сложились сложные отношения. Он внимательно её слушал и даже давал советы. Но с некоторых пор она стала замечать, что его яркие голубые глаза стали притягивать её как сильный магнит, и противиться этому у неё уже не было сил. Скоро заканчивался её срок пребывания в пансионате. Последний раз они отправились в лосиный заповедник. Войдя в глубь леса, Марина неожиданно отпрянула от Феликса и бросилась бежать назад. Феликс не мог сначала понять, чем вызван её неожиданный и стремительный побег. Он оглянулся по сторонам и за маленькой пушистой елочкой увидел громадного лося с мощными рогами. Как зверь вышел из вольера, оставалось загадкой. Он мгновенно всё понял и бросился за Мариной. Несмотря на спортивный разряд, он еле её догнал. Оба запыхались. Марина с ужасом смотрела в ту сторону, в которой скрылся лось. Испуганной, беззащитной Феликс ещё не видел Марину. От её независимого вида не осталось и следа. Ему стоило немалого труда успокоить её. В эти минуты ему хотелось её приласкать, прижать к себе. В душе он признавался себе, что его привлекали в Марине не только её притягательность, выражавшаяся в неспешном повороте головы, внимательном взгляде серых глаз, легком нраве, но и в цельности натуры и независимости этой женщины. А её манеры вызывали у него неподдельное восхищение. Он внутренне наслаждался, когда, сидя с ним в кафе за столиком, она пухлыми маленькими ручками осторожно брала приборы, и с неуловимым изяществом поглощала пищу, напоминая изысканную барыню. И, когда он спросил, не было ли у них в роду дворянской крови, она, не задумываясь, ответила утвердительно. Пришлось возвращаться в пансионат. Чтобы отвлечь Марину от недавнего происшествия, он стал увлеченно ей рассказывать о поездке в Москву, но вдруг остановился, резко повернулся к ней лицом и схватил её в объятья. Его поцелуи, как раскаленный клинок, обжигали её щеки, шею, губы. В них чувствовалась мгновенно пробудившаяся страсть, которая вовлекла Марину в свою орбиту. Лицо её горело, сердце колотилось, как удар колокола, и она почти не сопротивлялась изысканным и утонченным ласкам Феликса. Тело её обмякло, и еще мгновение, и она бы тихо опустилась на траву, поддерживаемая бережными руками спутника. И тут в её мозгу застучала мысль: «Зачем, зачем мне это?» Она понимала, что, если пойдет на связь с Феликсом, жизнь её будет разрушена, вплоть до распада не только семьи, но и её души. В ней сейчас кипела бурная, всепоглощающая страсть, и, если ей поддаться, она принесет ей не только невыразимое счастье и блаженство, но и полную зависимость от этого удивительного мужчины. Марина мгновенно отрезвела. В её возбужденном мозгу моментально пронеслись будущие картины после сближения с Феликсом. Зная свою страстную натуру, она уже воображала, куда её заведут эти внезапно нахлынувшие на неё чувства. И им она подчинится без остатка, забудет мужа, дочь и будет безраздельно принадлежать только своему властелину. Этот пылающий жар сделает её рабыней, и она подчинится дремучей, безраздельной страсти, и ради неё она будет способна на всё, даже на преступление. Лучше не погружать себя в тёмные тайники своей души, а разом покончить эту игру, зашедшую так далеко и обернувшуюся обоюдным влечением. Если бы стать его женой, но она замужем, он женат. Невероятным усилием воли Марина тихо, но твердо прошептала: - «Не надо». Тонкое чутье опытного сердцееда подсказывало Феликсу, какое неизъяснимое блаженство может подарить ему эта неискушенная в страсти женщина, Но он четко увидел на её лице мучительную борьбу, происходящую в её непорочной душе. Он ещё раз нежно прижался к её лицу щекой, потом бережно выпустил её из своих объятий. Марина молча плакала, а он утирал её слезы своим платком. Вся разбитая она вернулась в свою комнату. Это борьба далась ей не легко. На следующий день они простились около водохранилища. Ей запомнились его слова: «Прощай, мое сокровище. Из всех встреченных мною женщин ты единственная, которая сохранила в себе благородство непокорённой женщины. Я тебе благодарен и тебя никогда не забуду». Слезы ручьем лились из её глаз, а он всё целовал и целовал ставшее для него её такое родное лицо. Больше они с ним не встретились. --------------------------------------- Начало страницы ----------------------------------------------------- Проза и стихи. Эдуард Клыгуль ______________________________________________________________ Эдуард КЛЫГУЛЬ (1937 – 2008) Эдуард Викторович Клыгуль – прозаик, член Союза писателей Москвы, родился 16 марта 1937 г. в Москве. Окончил Московский авиационный институт. Кандидат технических наук, защищал диссертацию в Академии им. Жуковского. Работал в различных предприятиях авиационной промышленности, институтах гражданской авиации, в коммерческих структурах. Литературное образование получил в семинаре у Сергея Поделкова. Печатался в журнале «Наша улица», в альманахах «Московский Парнас», «Эолова арфа» и в др. московских изданиях, а также в Германии, Греции, Израиле, Канаде. Автор книг «Избранное» (самиздат, стихи, 1966), «Облака моей юности» («Легион – Автодата», стихи, 2001), «Столичная», проза, «Книжный сад», 2003), «Женщины столичного банкира» («Гелеос», роман, 2007). Умер в Москве 4 сентября 2008 г. Похоронен на Ваганькове. УЙТИ В ИЗВЕСТНОСТЬ Научному сотруднику авиационного института Павлову приходилось часто бывать в новых городах, куда он старался обычно приезжать в пятницу, так как в этот день недели основная часть командировочной братии старалась закруглить все дела и выходные провести дома, вот и освобождались желанные места в гостиницах. Самолет Ту-134 с легким ударом коснулся посадочной полосы аэропорта Пятигорска, шумно свистя реактивными двигателями, подкатил к скромному серому зданию аэровокзала. Павлов вместе с пассажирами спустился по трапу и глубоко вдохнул теплый, пахнущий пряной травой воздух; набрякшие сизые облака почти скрывали гряду Кавказских гор на горизонте, природа распыляла на прилетевших людей мелкий, но непротивный дождь. Он прибыл проводить испытания устройства для регулировки двигателя небольшого пассажирского самолета Ан-2, старенького, но активно трудящегося на местных воздушных линиях. Павлов ездил в командировки с удовольствием, человек он был любознательный: ему нравились знакомства с новыми людьми, интересно было выяснять, как живут люди на периферии, ходить в музеи и на художественные выставки, там всегда можно было увидеть что-то новое, чего нет в Москве. Да и от привычной семейной жизни не грех было развеяться. Неприятной была только одна проблема – трудность с устройством в гостиницу: в последние годы советской власти их не строили совсем, а число командировочных все время увеличивалось; для верхнего слоя руководителей места, конечно, всегда были, по броне, а остальная инженерная масса добывала себе крышу над головой, как правило, своими силами. За всю свою трудовую жизнь Павлов видел только один раз свободные номера, да и то, не в России, а в литовском Паневежисе – родине известного актера Донатоса Баниониса. Как-то летом они всей семьей путешествовали на машине по Прибалтике и случайно заехали в этот тихий, с небольшим количеством машин городок: в современном отеле, из серо-фиолетового бетона, с широкими, отражающими солнечные лучи коричневыми сверкающими окнами, администратор предложил не только двухместный, но и одноместный номера, причем недорого. Тогда-то супругам пришла в голову мысль взять на один день пятнадцатилетнему сыну отдельное однокомнатное жилище, при этом Павлов наставительно сказал ему: “Вот если будешь хорошо учиться, поступишь в институт и окончишь его, то будешь останавливаться в таких красивых апартаментах”. Первым делом он решил заняться жильем и отправился в город. Несмотря на пасмурный октябрь, в Пятигорске было полно желающих поправить здоровье водой из целебных источников. Потолкавшись часа три по “странноприимным домам”, как когда-то называли гостиницы, Павлов понял: если не попросить помощи у начальника аэропорта, можно на ночь остаться под открытым южным, но уже прохладным небом, свободных мест не было. Пришлось вернуться на городском, набитом людьми автобусе; хорошо, что рабочий день еще не кончился. Секретарша, с очень заметной грудью под сиреневой шелковой кофточкой, в длинной, черной, узкой юбке, проводила его в большой кабинет аэропортовского руководителя. За спиной у человека в синей форме с тремя белыми нашивками (в отличие от золотых - у летного состава) возвышался стандартный темный полированный шкаф, за стеклами различного рода инструкции и наставления, модели самолетов, эксплуатирующихся в этом отряде. Четкий, энергичный, как и большинство авиационных начальников среднего звена, он внимательно выслушал о предстоящем техническом эксперименте и просьбу помочь с проживанием, затем кому-то позвонил и написал записку директору мотеля. Одноэтажное, блочное, с облезшей штукатуркой здание пятигорского мотеля располагалось рядом с блестящим от только что прошедшего дождя шоссе, у подножия знаменитой горы Машук. Средних лет, рыхлая, с крашеными в рыжий цвет и переходящими в темно-серый у корней волосами, администраторша недовольно посмотрела на бумажку из аэропорта, вероятно, поняла, что подношений не будет, и молча дала для заполнения два экземпляра квитанций на поселение. Пока он писал, к окошку подошли трое кавказцев, громко переговаривающихся на своем языке и оживленно жестикулирующих. Они протянули паспорта женщине - Павлов заметил, что из одного паспорта выглядывает краешек крупной купюры, – и тут же получили бланки. “Откуда у них такие большие деньги? – всегда удивлялся Павлов. - Вряд ли, только от торговли мандаринами”. Инженерная деятельность давала ограниченное количество средств, перед каждой большой покупкой приходилось ломать голову в поисках нужной суммы. В выделенном ему темноватом номере стояли деревянная, расшатанная кровать, стол со следами от донышек стаканов, раскаленных при кипячении воды, и стул с вытертой матерчатой обивкой; спертый воздух давно не проветриваемого помещения ударил в нос – Павлов первым делом открыл форточку. Туалет и душ, с горячей водой по субботам, располагались, как и везде в гостиницах этого уровня, в дальнем конце коридора. Сквозь запыленное, со следами грязных дождевых подтеков окно видна нижняя часть горы, обросшая невысокими зелеными деревьями, но уже с отчетливо пробивающейся осенней желтизной. Этот живой пейзаж, обрамленный окном, иногда закрывался проносившимися с грохотом, усиленным отражением от скал, грузовиками. Древесных прадедов этой молодой поросли горных деревьев, наверное, последнее, что видел когда-то после выстрела Мартынова двадцатисемилетний Михаил Юрьевич Лермонтов перед тем, как навсегда уйти в российскую известность. В субботу Павлов решил посмотреть, где же пьют лечебную воду. “Курзал” – очевидно, сокращение от “курортного зала” – архитектурно отталкивался от древнеримских сооружений: в центральной части – много массивных раковин из серого с красными прожилками мрамора, над ними - распространяющийся повсюду пар от горячей минеральной воды, шумно бьющей из кранов; слева и справа от главного зала – арочные галереи, вход в них – через стеклянные двери. Он купил цвета синей окиси кобальта поильник, с длинным носиком и надписью - Пятигорск, налил доверху: вода пахла сероводородом, на вкус – соленая, но мягкая. Заметил, что народ пил воду не сразу, а прочувственными маленькими глотками, медленно прогуливаясь по залам или на свежем воздухе. На стенах галерей разместилась выставка прибалтийских художников. Взгляд Павлова остановился на картинах, выполненных в стиле Чюрлениса: такие же расплывчатые, беловатые фонтаны сполохов на зеленоватом фоне, вспыхивающие розовым светом разной величины шары в темно-голубом небе. Сочетание застывшей музыки живописи и гулко шаркающих по каменному полу фигур, с поильниками, как маленькими хоботками, у лиц, бледных от болезней и отражаемого мрамором белесого света, создавало странное ощущение потусторонности. Выйдя из курзала, Павлов направился вверх по асфальтовой дорожке, ведущей к другим целебным источникам. Около каждого родника живительной влаги висел плакат, объясняющий все достоинства именно этого сверкающего ручейка. Наиболее приятной нашел воду из “Лермонтовского источника”, - может, у него одинаковый вкус с Михаилом Юрьевичем? - не так пахнущую сероводородом, неплох был и шипящий теплый нарзан. Сев на скамейку в освещенной неярким солнцем беседке “Эолова арфа” (“Стиль – классицизм”, – отметил он), стал наблюдать за проходящими людьми. Большинство было женщин, не оживленно-ярких и призывно-сексуальных, как где-нибудь на черноморском курорте, а тихих, сосредоточенных, в осенней теплой одежде приглушенных тонов, скрывающей достоинства фигур, а потому не очень привлекательных. “Это, вероятно, из-за болезней, здесь ведь большая женская грязелечебница. Да, приехать на такую красивую природу, а все время думать только о том, что внутри твоего организма какой-то непорядок, поневоле подурнеешь”, – сделал он вывод. Рядом бойкий брюнет, несмотря на теплую погоду, в папахе, торговал чебуреками: одуряющий запах жареного на подсолнечном масле теста, пропитанного горячим капающим мясным соком, разносился по всем горам и оседал в ноздрях. Павлов вдруг почувствовал, что хочет есть: взял стакан белого сухого вина “Алиготе” и золотистое масляное чудо, разорвал зубами тонкое обжигающее тесто и добрался до мяса - вкус показался необыкновенным. Повеселев, он спустился в центр города и как-то сразу оказался около художественного салона. Павлов знал – экспозиции в таких магазинах в первые перестроечные годы значительно расширились, так как обедневшие люди понесли сюда ранее бережно хранившийся антиквариат, а художникам стало проще сдать на продажу свои произведения. Дверь оказалась с колокольчиком, как в антикварных лавочках где-нибудь в Чехии, где несколько раз бывал Павлов. На звук вышел, по-видимому, сам владелец салона, с широкой седой прядью с одной стороны породистой, аккуратно причесанной головы; поздоровались. Кроме Павлова, посетителей больше не было. Тишину магазина нарушил мелодичный бой высоких напольных часов с золочеными циферблатом и маятником. За просторными окнами мерцали горные сумерки, глухо доносились гудки автомобилей; хозяин включил две люстры: сразу ожили переливающиеся подвески свисающих хрустальных гирлянд. Павлов окинул взглядом стены: картин старых мастеров не было, кроме небольшого пейзажа маслом, изображающего украинскую мазанку, окруженную высокими пирамидальными тополями, с уходящей вдаль, в поля пыльной дорогой. Цветовая гамма так и дышала летним зноем; Павлов представил, как автор, в белой широкой блузе, с мольбертом, стоит на пригорке, очарованно всматриваясь в соломенную крышу и почти рухнувший, выцветший до белого цвета плетень. Холст был в рамке из темно-красного дерева, без подписи художника. Остальные все экспонаты были новыми: две сидящие, крупные черные пантеры из керамики, так и просящие занять свое место около лестницы в каком-нибудь шикарном особняке; огромные, шелковые, просвечивающие батики, красочно расписанные вручную; гербарии диковинных желтых растений под стеклом. Павлова привлек диптих: два причудливых пейзажа, выполненных по мокрой бумаге расплывшейся цветной тушью: можно было разглядеть отвесные, с террасами, скалы, у подножия их – что-то напоминающее реку, при более детальном рассмотрении и небольшой фантазии можно узреть головы и лица, выступающие из воды. Рисунки напоминали японские по рисовой бумаге, но в них явно ощущалась современная жизнь с ее неустроенностью, тревожностью и завтрашней неизвестностью; было непонятно, как художнику удалось добиться такого сильного впечатления. Стоили они не очень дорого. Павлов всегда старался представить себе, как выглядит художник, часть души, энергии которого перетекла в живопись и будет еще долго воздействовать на всматривающихся в нее людей, конечно, только тех, кто сам обладает восприимчивой натурой. - А кто автор этих изящных вещиц? - спросил Павлов. – Думается, это - женская рука. Хозяин салона удивился его проницательности и пояснил, что работы выполнены местной, малоизвестной художницей Валентиной Назаровой. Павлов купил их обе, решив – если денег на житье не хватит, то даст телеграмму домой, чтобы жена прислала. - Я из Москвы, здесь в командировке, ненадолго, могу я как-то связаться с Назаровой, может, купил бы у нее еще что-нибудь? - загорелся Павлов, он любил знакомиться с богемными людьми. Менеджер поколебался, посмотрел внимательно на интеллигентное лицо посетителя и оценивающе на приличный, серый, в еле заметную полоску, костюм, написал на визитке салона номер телефона и протянул ему: - Человек она небогатый, но талантливый, так что, возможно, найдете что-то интересное. Давно общаясь с художниками, Павлов знал, что домой к творческим людям можно звонить и поздно вечером, даже в двенадцать ночи, но неприлично ранним считался звонок до двенадцати часов дня, поэтому, придя в гостиницу и еще раз полюбовавшись купленными картинами, несмотря на поздний час, решился поговорить с Назаровой по автомату, висевшему в вестибюле мотеля. Трубку долго не брали, а затем уставший, но относительно молодой женский голос произнес: “Я слушаю вас”. Павлов представился, сообщил, что он из Москвы, объяснил, что купил сегодня в салоне два ее прекрасных пейзажа, и, если это будет этично, хотел бы посмотреть другие ее работы на предмет приобретения. Женщина помолчала, а потом не очень уверенно произнесла: “Хорошо, приходите завтра в три часа дня, раньше, к сожалению, я не смогу вас принять; еще будет светло, и можно будет посмотреть картины при дневном свете. Записывайте адрес: Нагорная улица, дом 7, квартира 1”. Павлов поблагодарил ее. На следующий день он выяснил у дежурной по этажу, на каком автобусе добраться до этой улицы, оказалось, что она находится на другой стороне города. Купив в центре букет ярких астр, ровно в назначенное время Павлов стоял перед каменным двухэтажным домом постройки начала двадцатого века, о чем свидетельствовал барельеф над входом - 1910, сбоку от которого был изображен трубящий ангелочек. Дом был выкрашен в цвет, бывший когда-то, наверное, розовым, а сейчас больше казавшийся бледно-фиолетовым, краска во многих местах отскочила, и обнажилась серая штукатурка. Подъезд внутри слабо освещался через тусклые стекла арочной рамы над входной дверью, пахло кошками и жареной картошкой. Павлов пригляделся: справа, над дверью, обитой коричневым дерматином, висела овальная табличка с цифрой 1. Он поискал звонок – не нашел - и негромко постучал кулаком в дверь. Через некоторое время из-за двери спросили: “Кто это?” Павлов громко назвал себя и пояснил, что договаривался встретиться с Валентиной Назаровой, художницей. Лязгнули несколько замков, дверь с протяжным скрипом отворилась, и он увидел пожилую женщину, с аккуратно уложенными седыми волосами, в серой вязаной кофте, накинутой на белую блузку с кружевным воротничком. Павлов преподнес ей астры. Хозяйка предложила снять плащ, а потом пригласила в помещение, очевидно, выполняющее функции гостиной и мастерской. Специфический запах свежей масляной краски перемешивался с ароматом домашнего печенья, приготовленного с корицей. - Меня зовут Надежда Александровна, я мама Валентины; к сожалению, она не может сегодня сама показать вам свои произведения, неважно себя чувствует, поэтому поручила это мне. В этой комнате все: и наши старые семейные вещи, и ее работы, - и сделала приглашающий жест рукой осмотреть экспозицию. Комната, довольно вместительная и достаточно освещенная, представляла небольшой музей. Почти половину стены напротив двух окон, с чисто вымытыми стеклами, занимало полотно, по манере письма напоминающее Юлия Клевера: огромные зеленые лопухи на переднем плане, фон – дремучая, сказочная, лесная чаща. Рядом – овальный, из белого мрамора столик с медальонами наполеоновских маршалов. В горке, наверное, девятнадцатого века – серебряные кубки с вензелями Петра Первого и хрустальные рождественские яйца. “О, какие у вас редкие, антикварные вещи!” – восхитился Павлов. Надежда Александровна, вздохнув, рассказала: - Раньше мы жили в Ленинграде, мой муж был капитаном первого ранга, а его родители - известными в Питере собирателями старины. Потом, выйдя в отставку, он тяжело заболел, а тут началась перестройка, за импортные лекарства надо было платить большие деньги, пришлось много ценных вещей продать. Супруг умер, и жизнь сложилась так, что пришлось обменять ленинградскую квартиру на эту и переехать сюда, поближе к целительным водам. Самые любимые предметы мы взяли с собой. Валя выросла среди них, они воспитали ее как художницу, и всегда останутся с нами, мы их никогда не продадим. А вот на этих двух стенах - работы Валечки... Из-за сильного шума от поднимающейся в гору тяжело груженой машины Павлов не расслышал последних слов Надежды Александровны, стекла в окнах дребезжали, а рамки на стенах вздрагивали. Он давно уже обратил внимание на нежные, тонкие акварельные натюрморты – это были цветы и порхающие над ними бабочки. “Самое красивое в мире – это цветы, бабочки и женщины”, - произнес Павлов свой любимый афоризм, придуманный им еще в юности, пронесенный через всю последующую жизнь и сейчас нашедший подтверждение в этих трогательных картинах; он сразу почувствовал родственность душ, хотя еще и не видел Валентину, и не разговаривал с ней. Цветы были самые разнообразные – полевые: ромашки с солнечной сердцевиной и ослепительно белыми лепестками в букете с такими слабыми, незащищенными, сиреневыми колокольчиками, а над ними - вьющиеся бабочки – “павлиний глаз”, колосья ржи в охапке ярко синих васильков, стоящей в глиняной крынке, на столе, покрытом суровой скатертью с двумя сидящими, полураскрывшими крылья “махаонами - парусниками”; садовые: пурпурные лохматые маки, высокие грозди бело-голубого дельфиниума, заросли розово-красной, качающейся от ветра мальвы, бархатные фиолетовые звезды клематиса на фоне темно-зеленых листьев. От натюрмортов исходила мощная, почти экстрасенсорная энергия, которая обволакивала Павлова, мягко проникала в него и гипнотизировала. - Какое же милое воздушное создание, наверное, эта художница, но с сильной волей, - думал Павлов. – Как же много времени должна она проводить в поле, саду, чтобы так хорошо прочувствовать язык цветов и бабочек, так любить жизнь и природу. Женский портрет в середине цветочных акварелей концентрировал всю настенную композицию. “Это - Валин автопортрет”, - подсказала ее мама, хотя Павлов и сам это сразу понял. Прямо на него, задумчиво, с тихой грустью смотрело молодое привлекательное женское лицо с ниспадающими на плечи длинными светлыми волосами; сразу было понятно по какой-то углубленности в себя, легкой отрешенности, что этот человек рожден для искусства и выполняет здесь, на земле уготовленную ему судьбой художественную миссию. “Боже, какая одухотворенность!” – не удержался Павлов. В дальнем конце комнаты, за темной занавеской, раздался глубокий, музыкальный женский голос: “Я услышала, как хвалят мои работы, и мне стало лучше, я решила увидеть человека, который в наше совсем не творческое время так понимает и ценит живопись”. В длинном голубом платье, с розовым легким шарфиком, в комнате появилась Валентина. Улыбаясь, она двигалась в инвалидной коляске, крутя черные обручи колес длинными, бледными пальцами. Подъехав, протянула Павлову руку, он счел уместным поцеловать ее и произнес: “Я восхищен этой живописью, она вся идет из глубины вашей души, такой же, уверен, нежной”. Пока Надежда Александровна по просьбе Валентины накрывала на стол для чая, Павлов говорил, что таких чудесных акварелей, как у нее, он уже не видел давно, ведь тут нужна не только душа, но и владение сложной техникой быстрой живописи, ведь что-либо поправить практически невозможно, душевные движения можно запечатлеть только сразу. “Последний раз что-то подобное, – вспоминал Павлов, – я видел лет пятнадцать назад, в Эрмитаже, когда из запасников выставили акварельные натюрморты Павла Кузнецова. Это была просто симфония из красок и цветов, но даже у него не было такого гармоничного сочетания растений и бабочек, объединенных своей хрупкостью”. На столе появились восьмигранные чашки из тонкого, просвечивающего фарфора, расписанные бело-голубыми цветочками на светло-зеленых стеблях по спокойному розовому фону; в таком же стиле были выполнены большой заварочный чайник, сахарница и молочник. - Этот чайный сервиз сохранился еще от моей бабушки, сделан на фарфоровом заводе Гарднера, который владел им до известной семьи фабрикантов Кузнецовых, - с гордостью сообщила Надежда Александровна и показала на обратной стороне блюдца красное овальное клеймо с изображением Георгия Победоносца. - А чай я делаю с липовым цветом. Попробуйте домашнего печенья с кизиловым вареньем. Мы ведь сюда специально перебрались, – продолжала она, Вале надо лечиться грязями. Говорят, это должно помочь ее ногам, только курс – длительный, несколько лет. А мы тут уже два года, - пригорюнилась она. Валентина тоже посерьезнела: “Два раза в неделю приезжает за мной машина из санатория грязевых ванн, обещают положительный результат, но не скоро. Если бы не мое увлечение живописью, пришлось хуже, я живу этими цветами и бабочками”. - Наверняка грязи помогут, – со всей душой заверил Павлов. За окном уже стемнело, и он засобирался домой. - Возьмите этот натюрморт с колокольчиками, вижу, он вам понравился, и я дарю его, - улыбнувшись, предложила Валентина. - Конечно, берите, - поддержала мать. - Я вижу вы человек очень искренний и доброжелательный. Павлов поблагодарил, но сказал, что не вправе принимать такие ценные подарки, и если не заплатит за картину, это оставит такой неприятный осадок в его памяти, от которого он как человек впечатлительный не избавится всю жизнь. “Пожалейте меня”, - попросил Павлов, положил на стол все свои оставшиеся деньги, которых было не так много, тепло попрощался и вышел в сверкающий крупными звездами кавказский вечер, бережно держа под мышкой картину, – частицу души этой светлой художницы Валентины. - Господи, помоги ей! – горячо попросил он и перекрестился. ПРОХОДНЫЕ ДВОРЫ Во время холодных военных зим все московские заборы разобрали на дрова, и многие дворы стали проходными. Получились как бы новые улицы, которые, кривляясь и ломаясь, продирались среди почернело-деревянных двухэтажных построек, цветущих золотых шаров в палисадниках, огороженных спинками ржавых железных кроватей, играющих в “пристеночку” на неистраченные завтраковые деньги мальчишек и девочек с резиновым мячом, кричащих “штандр”. Москвичи уже тогда берегли время и ходили самыми кратчайшими дорогами, то есть проходными дворами. Моя первая в жизни большая дорога в мужскую школу № 265, на угол Домниковки и Скорняжного переулка, проходила по длинной цепочке дворов, связанных в звенья узкими проходами между углами и стенами домов, гулкими сквозными подъездами и мерцающими тоннелями подворотен. Я шёл по булыжному Первому Спасскому тупику мимо гаража, в котором стояли несколько нескладных полуторок с нахлобученными на ветровые стёкла козырьками, разместившегося в красном кирпичном здании госпиталя. По дорожке вдоль заплесневевших сараев и домов выходил на Докучаев переулок. В переулке был магазин, в витрине стояло чучело козла. Здесь деревенские жители, приезжающие с соседних трёх вокзалов: Ярославского, Ленинградского и Казанского, покупали отруби и что-то ещё для кормления скота. Здесь же мы доставали каким-то образом жмых, маленький желтовато-коричневый кусочек которого можно было с удовольствием сосать дня два, и есть при этом не так хотелось. Затем опять ворота, быстро мимо запаха открытых деревянных помоек, медленно рядом с большими липами, низкий поклон сохнущему на верёвках заплатанному белью, последняя подворотня – и попадаешь в Скорняжный переулок прямо напротив нашей старой в псевдоготическом стиле школы. По проходным дворам шла незримая граница мальчишеских государств, в одних дворах жили твои союзники, в других – ребята из противоположного лагеря. Затеять драку в чужом дворе было пропащее дело. Иногда через дворы убегали испуганные воры-карманники, озабоченно шмыгали какие-то привокзальные дымчато–расплывчатые фигуры. Все дома невысокие, окна близко от земли, дворы узкие, поэтому жизнь людей протекала заметно. Я знал всю округу в лицо, узнавали и меня, здоровались. Сейчас от нашей старой улицы осталось только название. Спасских тупиков вообще нет, не стало и проходных дворов. На их месте высятся большие современные здания с лифтами и мусоропроводами. Новые дети ходят в школу. Идут по улицам. Первые этажи теперь высокие, и что там делается внутри домов школьникам не видно, да и неприлично заглядывать в окна. ОТЕЦ По слякотному снегу осторожно ступает в ботах “прощай молодость” пожилой человек. Тёмное пальто с чёрным каракулевым воротником, купленное перед выходом на пенсию. В руке авоська с бутылкой кефира и хлебом. Поднимается на скрипучем лифте. Стенокардия, как обычно, сдавливает грудь. В трёхкомнатной коммунальной квартире у него пятнадцатиметровая комната с окном на шумный асфальт Шоссе Энтузиастов. За дорогой - голый Измайловский парк. Снег ещё не лёг, поэтому в лесу лыжников нет, а гуляющих сюда уже не тянет. Продукты кладёт на стол, покрытый старой суровой скатертью. Над столом портрет юноши с молодой женой. Отец смотрит на мой портрет, вздыхает. Каждый вечер он звонил мне, а я, отягощённый суетой дня и семьи, иногда даже комкал разговор... В силу своей молодости, не мог понять одиночества отца. И только сейчас, когда мой возраст неумолимо приближается к его тогдашним годам, я начал прозревать. Понять полностью другого человека, даже очень родного, не всегда просто, это появляется со временем. Всё проходит, исчезают близкие. Память виноватая остаётся. *** Мой дом проснулся, лифтами хрустит, дверьми зевает, смотрит окнами. Встаём мы, чтобы в семь уйти: кто – в институт, кто - на уроки. Троллейбус тычется спросонок в обледенелый тротуар. Трамваев звон так зябко звонок, а из метро - морозный пар. По проводам блестящим, тонким, как кровь по тёмным руслам вен, рассвет Москвы электротоком вливает силу в новый день. Плечом к плечу. Трясёт автобус, чуть молчаливы мы с утра. Автобус - голубой, как глобус, как глобус вертится всегда. Водитель, стой! Здесь мне сходить. Работа ждёт, решенья, сроки. Встаём мы, чтобы в семь уйти: кто – в институт, кто - на уроки. * * * Сыну У тебя мои глаза, цвета меда волосы. Все хотят, чтоб сын сказал: “Мама!”- звонким голосом. Пьешь живое молоко - чаша - с твою голову. Жить тебе пока легко и не стыдно голому. Любишь в небо ты глядеть, и глаза как небо, будто хочешь вверх взлететь в распашонке белой. * * * Глаза, говорящие, как губы. И губы теплые, как глаза. Мне очень хочется, чтобы в глазах не сверкала слеза, Чтоб губы твои не дрожали от резких, грубых слов, чтоб руки твои не стирали, состирываясь в кровь. Чтоб стройной была и гибкой, как верба ранней весной. Чтоб пела жизнь, как скрипка - в мелодии большой. * * * Я в городе этом, как в камере одиночной, не вижу света, одни ночи. Мне холодно очень в городе Солнца. Я без тебя и в Сочи на северном полюсе. В каморку нашу стремлюсь из отеля, где есть горничные и есть портье. Приеду, схвачу, задушу поцелуями. Я мысли черчу... А когда это сбудется? * * * Почему ты не рядом со мною? Почему далеко так? Почему между нами стеною километры стоят и стоят? Телефон междугородний, и голос твой родной, так странно искаженный тысячекилометровою длиной. И снова нет голоса, нет рук, и нет лица. И снова моя молодость, как улица – пуста. * * * Рот жжёт мне не коньяк и не горячий блин. А белый в блёстках нитроглицерин. * * * Дожди идут, стучат в карнизы. В трельяже одиночество тройно. И ветер листья липкие нанизал на пыльное оконное стекло. Материалы Эдуарда Клыгуля предоставила «Эоловой арфе» вдова писателя Татьяна Воронина ---------------------------------- Начало страницы ----------------------------------------------------------- Памяти Эдуарда Клыгуля. Страницы Живого Журнала Нины Красновой ______________________________________________________________________________ Нина Краснова Страницы Живого Журнала Sep. 7th, 2009 at 10:11 PM ЭДУАРД КЛЫГУЛЬ НА ВАГАНЬКОВО 1. ...4 сентября 2009 года, в пятницу, накануне Дня города Москвы, в 11.30 утра по московскому времени на станции метро «1905 года», у первого вагона от центра, у дубовой скамеечки, встретились друзья и родственники почившего ровно год назад писателя Эдуарда Клыгуля, автора «Нашей улицы», чтобы отметить День его памяти и сходить к нему на кладбище, на Ваганьково: жена, теперь уже вдова Татьяна Воронина, инициатор и организатор этого «мероприятия», и ее сестра Ольга, обе невысокенькие, кругленькие, с желтыми подстриженными и подвитыми на бигудях или на электрощипцах волосами, в легких шелковых черных шарфиках, накинутых на головы, в черных одеяниях с серыми дополненными к ним галстучками-воротничками, как в униформах, как близняшки, Татьяна – в платье, а Ольга – в брючном костюме... и братья и сестры и племянники сестер, кто с женами, кто с мужьями, всего четырнадцать человек. В том числе и я, как литсобратка или сосестра Эдуарда по перу и представитель «Нашей улицы», а теперь еще и «Эоловой арфы», где будут напечатаны его рассказы и стихи. - Погодка нельзя сказать, что плохая, не плохая... Она не жаркая, но и не холодная... Солнца на небе нет, но это ничего. Зато и ветра тоже нет. Только бы не было дождя, - сказали мы, воздевая глаза к небу, затянутому сероватой дымкой... - Эдуард попросил у Бога хорошей погоды для нас и будет контролировать и регулировать ее. Чтобы дождя не было... Дождя, кстати, не было весь день. Наверное, Эдуард пользуется у Всевышнего на небесах таким же авторитетом, каким пользовался и у людей на земле. Всевышний считается с ним и послал нам хорошую погоду, без дождя. Спасибо им обоим. ...В журнал Юрия Кувалдина «Наша улица» Эдуард Клыгуль впервые пришел в 2002 году, когда редакция находилась на Балтийской улице, в сером вертикальном здании-пенале в районе станции метро «Сокол», на 15-м, по-моему, этаже. Эдуарду было тогда уже 65 лет, и к тому времени он прошел большую школу жизни – так сказать, свои «университеты». Окончил Московский авиационный институт, стал кандидатом технических наук. Много лет проработал редактором в многотиражке завода «Союз» и в разных других сферах, а в период рыночных реформ - в коммерческих структурах, в сфере бизнеса, потом попал в аварию, от которой на лбу у него (и не только на лбу? о чем он никогда не говорил) остались следы, потом он ушел на пенсию. Словом, он был уже битый или стреляный воробей и тертый калач, в прямом смысле этого слова. И ему было что сказать людям о своей жизни и о жизни в целом. И он решил сказать о ней языком документально-художественной или художественно-документальной прозы, «переложить свою жизнь и свою душу в буквы», если пользоваться терминологией Юрия Кувалдина. Свой первый рассказ Эдуард написал в первом классе, а свои первые стихи - в 17 лет. В 60-е годы он посещал литобъединение Сергея Поделкова «Чайка». В 1966 году выпустил в самиздате первый сборник стихов под названием «Избранное», в который включил свои избранные стихи и тем самым как бы подвел итог всему своему творчеству до 30 лет. И на этом как бы предполагал завязать с литературой. А через 35 лет, в 2001 году, выпустил в «Легион-Автодате» книгу «Облака моей юности». И решил посвятить всего себя литературе, с которой не смог завязать и тяга к которой у него была с детства и с годами становилась все сильнее. Юрий Кувалдин, поддержал Эдуарда Клыгуля, стал печатать его рассказы почти в каждом номере «Нашей улицы». И в 2002 году Эдуард Клыгуль вступил в Союз писателей Москвы, по двум рекомендациям, одну из которых написал ему Юрий Кувалдин, а одну – я. А в 2003 году в «Книжном Саде», в «черной серии», в оформлении Александра Трифонова, с репродукцией его картины «Исчерпанная истина» на обложке, с бутылкой водки и стаканами, вышла книга прозы Эдуарда Клыгуля «Столичная» (жизнь, а не водка!), которая привлекла к себе внимание критики, «Литературной газеты», «Независимой газеты» и т.д., как если бы бутылка «Столичной» водки. В этой книге есть поэтичнейший рассказ «Кенигсбергская улица», в котором автор, коренной москвич, коренной столичный житель, пишет о своем не только московском, но и кенигсбергском детстве:«Аромат сирени у меня всегда ассоциируется с Кенигсбергом 1947 года. В свои десять лет весну так близко с ее разнообразными запахами и нежной зеленью я впервые увидел здесь. Раньше природу наблюдал только в скудных московских дворовых палисадниках. Центр бывшей столицы Восточной Пруссии (где отец автора Виктор Адамович Клыгуль тогда служил старшим лейтенантом службы горюче-смазочных материалов и куда привез с собой свою жену и сына) весь лежал в руинах. Жилые дома остались лишь по окраинам. В основном это были небольшие двухэтажные бежевые коттеджи, перед ними вдоль улиц росла... махровая сирень... Кусты сирени пробивались и через развалины больших кирпичных домов...»А вот кусочек рассказа о бомбежке, от которой мама со своим сыночком Юрой (то есть с самим Эдуардом, который спрятался за своего героя Юру) прячется на станции в метро «Красные ворота»: «Мама – в теплом драповом пальто и лучшем шелковом платье, Юра – в выходной матроске и серой курточке. Если дом (на Большой Спасской улице, где живет Юра со своей мамой) разбомбят, то часть хорошей одежды останется...» В 2007 году у Эдуарда Клыгуля вышла еще одна книга – «Женщины столичного банкира», роман, где он языком художественной прозы рассказал про аварию, в которую попал его герой по фамилии Плотников и которую ему подстроили конкуренты по бизнесу и в результате которой герой очень сильно пострадал, получил перелом костей и сотрясение мозга... Я написала и напечатала в газете «Слово» рецензию на этот роман – «Жизнь новых русских под острым углом зрения». ...И мы с Эдуардом и его женой Татьяной обмыли все это у них дома не только чаем, но и смородиновой наливкой, около станции метро «Спортивная», на которую смотрят окна их квартиры, в которой они незадолго до этого сделали евроремонт и в которой им бы жить да жить до «бриллиантовой» свадьбы, а ему писать бы и писать бы, а до «золотой» свадьбы они уже почти дожили (не дожили всего три недели, то есть он не дожил). ...Около самого Ваганькова, на улице, перпендикулярной кладбищу, раскинулись прилавки с цветами, в несколько ярусов, парад живых и искусственных цветов нереальной красоты. ...Я купила для Эдика две веточки живых карликовых кустовых гвоздичек вишневого цвета, которые очень люблю, потому что они очень изящные, с кружавчатыми лепестками и похожи на кукольные, из сада Мальвины или из городка Незнайки. И два букетика мелких искусственных матерчатых (неувядающих) белых и розовых цветочков. ...Татьяна купила Эдику живые темно-темно-вишневые и оранжевые георгины, шесть или восемь, такие большие, как из сада Гулливерши... Татьяна сказала элегично-ностальгичным тоном: «У нас с Эдиком на даче росли такие, это очень капризные цветы, которые требуют к себе особого внимания и особой заботы о себе...» Эдик очень любил их, как любил и карликовые гвоздички. А сестра Татьяны Ольга привезла со своей дачи огромный, неохватный букет желтых роз разных размеров и разных степеней оттенков, от бледно-бледно-желтого до лимонного и до классического желтого и почти до охристого... Каждый член нашей группы купил цветов, кому какие нравятся... и мы прошли сквозь открытые черные кованые ворота кладбища, мимо свежеоштукатуренной желтой церковки Рождества Словущего с Николой Чудотворцем на одной из стен и с параллелепипедным, в форме «корытки», подсвечником около него, с горящими свечками на подсвечнике, воткнутыми в песок, и пошли по асфальту к 13-й аллее, мимо могилы спившегося артиста Владимира Ивашова, о котором по телевизору на днях была передача как об артисте одной звездной роли в фильме «Летят журавли», главнее и выше которой у него не было, мимо старинной «Пьеты», плачущей гипсовой девушки, спрятавшей свое лицо и свои слезы – в своих гипсовых ладонях, мимо могилы спившегося футболиста Эдуарда Стрельцова и его коллег-футболистов, мимо могилы с полурастасканным кем-то на «запчасти» памятником Владимира Мигули, дошли до белой, громоздкой, гигантоманной гипсовой горы, возникшей совсем недавно и диссонирующей со всеми надгробиями и со всем «интерьером» аллей, – до памятника артисту Всеволоду Абдуллову с черным неаккуратным графическим портретом усопшего, как бы наспех намазанным сажей по белой глыбе... Ваганьково – кладбище-музей, пантеон под открытым небом, где куда ни кинь взгляд, лежат под землей, знаменитости кино и театра, музыки, литературы и спорта, придавленные своими памятниками, как бременем славы... И - незнаменитости тоже, в основном коренные москвичи. Здесь в двух шагах от дороги лежит и писатель Эдуард Клыгуль со своими родственниками, с отцом, матерью, и с племянницей, и с бабушками и дедушками, в высокой оградке два на два метра, выкрашенной черной краской... то есть не он сам, а малахитовая урна с его пеплом... На оградке висит застекленный «фасный», в багетной рамочке портрет Эдуарда – самый типичный и самый идеальный из всех его портретов – лицо с узковатыми, проницательно-философскими глазами скифа, с мужественными и интеллигентными чертами лица и с подбородком, подпертым рукой, а рядом с портретом, чуть левее от него – черная мраморная плита, которой год назад здесь не было. Плита – в форме раскрытой страницы книги, а на ней беловатая гравированная копия портрета Эдуарда (но сам портрет – намного лучшее этой копии), и раскрытая гравированная книга с таким же гравированным пером, а под ними даты жизни и смерти Эдуарда Клыгуля cпалочкой-тире между ними: 16.III.1937 – 4.IХ.2008. А под ними – перефразированная цитата из его прозы: «ушёл в известность...» (не в неизвестность, а в известность). Вся территория оградки – в цветах, как мини-оранжерея, а к ним добавились новые - наши - цветы, а «полЫ» на территории – гранитные... их можно мыть тряпкой, как полы в квартире... их и помыли потом мокрой тряпкой и протерли сухой две родственницы Татьяны и Эдуарда, не боясь запачкать свои ритуальные черные платья с белыми воротниками и белыми манжетами. ...Не успели мы поставить новые цветы в пластмассовые, до середины обрезанные ножницами, прозрачные вазы из-под пластмассовых бутылок, с водой из-под уличного краника, как на могилку пожаловал из церкви Рождества Словущего батюшка, молодой, лет тридцати, – отец Сергий, в длинной черной рясе с лазурной отделкой и с серебряными узорами и крестиками на ней, и с серебряным кадилом на цепочке в правой руке и с зачитанной, с загнутыми, топорчащимися страницами, книжечкой молитв – в левой... с черными вьющимися волосами, с черной, не большой, не маленькой, окладистой вьющейся бородой, с черными глазами, под цвет рясы, с открытым лбом без единой морщины, с широковатым добрым и одухотворенным лицом. И минут тридцать читал литию о «упокоении Раба Божьего»... не Эдуарда, поскольку Эдуарда нет в православных святцах, а Георгия Клыгуля... и всех его «сродников», всех «раб Божьих» - Натальи, Елены, Евгения, Максима, Домны... которые лежат с ним рядом, вместе с ним в одной оградке. А мы стояли с горящими желтыми свечечками в руках и слушали батюшку, отца Сергия и крестились троеперстием, когда крестился он... ...Эдуард Клыгуль приходил в редакцию «Нашей улицы» всегда не только со своими новыми рукописями-рассказами в черном пластиковом портфельчике с пластиковым замочком, но и с гостинцами к чаю, для всех, кто в это время находился в редакции... с большим килограммовым пакетом шоколадных конфет, любимых конфет своего детства – с «Мишкой на севере», с «Мишкой косолапым», с «Красной шапочкой», с «Южной ночью» и «Каракумом», и с «Гусиными лапками» и «Раковой шейкой», и с набором белой и розовой пастилы или зефира в широкой прозрачной коробке, и с домашними печеньями, и с бисквитным трюфелевым тортиком, и с пачкой чая «Липтон»... А один раз принес большой набор чая из луговых трав разных названий, пачек двенадцать, и еще какой-то разрисованный мешочек с травами... То есть всегда старался устроить нам всем праздник... и делал это от всей души, с большой щедростью, и не просто с щедростью, но и с большим вкусом и эстетичностью... А когда в редакции, уже на Складочной улице, за станцией метро «Савеловская», перегорел электрический чайник, Эдуард купил новый электрический чайник для «Нашей улицы», из которого мы и пили чай за здоровье «нашеуличников»... ...Отец Сергий попросил Господа-человеколюбца простить Георгию (Эдуарду Клыгулю) все его «прегрешения, вольные и невольные», которых у него нет, как говорит Татьяна, которая знает своего мужа, своего спутника жизни, лучше всех, и поселить его в раю, в «тихом пристанище»... с теми, кто находится там (а неужели он все еще не там до сих пор? а где же он тогда?). Потом батюшка помахал кадилом, добавил туда из круглой бежевой плошечки круглый серый шершавый (каменный?) шарик, для аромата, при этом, по-моему, немного обжег себе подушечки пальцев, но даже не покривился от боли и даже не подул на них ртом, а только потер их друг об друга. И окинул глазами все надгробия в оградке с начертанными на них именами и фамилиями и сказал нам, что всем сродникам лежать вместе, в одной оградке, покойнее, чем порознь... О чем, кстати, и я подумала, и не только подумала, но и сказала во время похорон Эдика, год назад. И еще отец Сергий сказал, что мы сейчас пребываем на земле, а раб Божий Георгий (Эдуард то есть) - на небесах (слава Богу), и что он оттуда смотрит на нас и радуется тому, что мы пришли к нему на могилку и что мы через молитву встретились с ним, и он восходит по ступеням к Божьей благодати вверх и вверх... куда и мы потом взойдем... и встретимся уже там. И когда он сказал это, сквозь серые небеса, как сквозь серую штору, показалось солнце и засияло и заиграло на наших лицах и на лице батюшки, и вся его лазурная отделка на рясе засверкала на солнце... Это Эдуард пустил нам «зайчиков» фонариком солнца, послал нам с небес свой горячий привет и как бы сказал нам, что он нас видит и слышит и радуется нам... Кстати, отец Сергий написал большую книгу о Ваганькове, о чем объявила нам одна из родственниц Эдуарда и Татьяны, тоже Татьяна, и показала нам всем эту книгу-фолиант с автографом автора. Батюшка улыбнулся открытой улыбкой, как школьник, которого похвалили на собрании, при всех. ...Мы все выстроились на фоне могилы и зеленолиственных деревьев и решили сфотографироваться на память. Мимо нас по дорожке проходили две интеллигентные, осанистые дамы в годах. Одну из них, с бело-желтыми крашеными волосами и с неярким, неброским, но очень приятным фотогеничным лицом, припудренным бело-розовой пудрой, я и попросила сфотографировать нас, нажать на блестящую кнопочку моего цифрового фотоаппарата «Sоny». Этой дамой оказалась артистка и кинорежиссер Светлана Дружинина, которая играла в фильмах «Дело было в Пенькове» и «Девчата»... На Ваганькове знаменитости не только в земле лежат, но и по дорожкам ходят, и, куда ни пойдешь, они попадаются там на каждом шагу. 2. ...Потом мы, уже без батюшки, от станции метро «1905 года», через «Пушкинскую» и «Чеховскую», поехали в любимый ресторанчик Татьяны и Эдуарда «Шеш-беш», очень интимный азербайджанский ресторанчик в центре Москвы, в котором они когда-то любили посидеть вдвоем и который находится прямо около метро «Арбатская», напротив железного забора из прутьев, на Воздвиженке, 19. ...В 7-м номере журнала «Наша улица» за 2003 год был напечатан рассказ Эдуарда Клыгуля «Утрата свободы» - о холостом мужчине по фамилии Соловьев, который ценил свою свободу и не хотел расставаться с ней и который познакомился в художественной галерее с девушкой Жанной и повел ее в этот самый ресторанчик и сидел там с ней целый вечер, а через месяц они отпраздновали свадьбу, и кончилась его холостая жизнь, о чем он нисколько не жалеет. Герои рассказа – прототипы автора и его жены, теперь уже вдовы, Татьяны. У меня оказалось дома в моих запасниках много экземпляров этого журнала, который я берегла много лет, не знаю для чего, - оказалось, для вот этого случая... и я решила подарить их всем участникам Дня памяти Эдуарда Клыгуля и, когда перечитала этот рассказ, прежде чем дарить его... подумала: вот это будет всем и каждому яичко к Христову дню! Рассказ о том самом ресторанчике, где мы будем справлять поминки по нашему Эдику!.. ...Когда присутствовавшие произнесли пять или уже шесть тостов и выпили смородиновой наливки, приготовленной для них, для всех нас еще Эдиком, при его жизни, а потом красного вина «Каберне» и водки «Русский бриллиант», и когда все рассказали об Эдике все, что они о нем знают, и какой он был хороший муж своей жене, и отец своему сыну и друг всем своим родственникам и друзьям, и какой он был дедушка своему внуку, которого, как почти профессиональный фокусник, учил разным веселым фокусам, и какой он был хозяйственный мужчина, помогал строить кому-то из присутствующих баньку на даче, привез туда откуда-то готовый сруб баньки, и какой он был талантливый тамада в застольях, объединяющий всех и излучающий искрометный юмор и заражающий всех своим оптимизмом и своей энергией... и какой он был талантливый специалист по техническим наукам, окончил МАИ, написал и защитил докторскую диссертацию, и какой он был талантливый писатель, описал город своего детства Кенигсберг с сиренью в палисадниках около домов и Москву своего детства и своей юности, с улицей Большой Спасской и со своими близкими людьми... я встала из-за стола и тоже произнесла свой тост за Эдуарда Клыгуля и сказала: - Эдуард сейчас находится на небесах, но он находится и здесь, на земле, с нами, в этом ресторанчике... А еще - в литературе, в Слове, в своих книгах, в своих рассказах и... в журнале «Наша улица», в котором напечатан его рассказ «Утрата свободы», где он описывает этот самый ресторанчик, в котором мы сейчас сидим и пьем за Эдика... - О-о! Неужели? – заинтересовались застольщики... - Вот, послушайте, как он написал об этом ресторанчике, как точно и в то же время художественно... – Я открыла журнал «Наша улица» на странице 155 и стала читать вслух фрагменты рассказа Эдуарда Клыгуля «Утрата свободы»... «Ресторан был удобен тем, что находился в нескольких метрах от входа станции метро и оптимален, с точки зрения Соловьева, по соотношению основных параметров: цена, качество...» - Все точно! – восторженно воскликнули гости... - Слушайте дальше... «Несмотря на то, что заведение построено рядом с оживленным тротуаром, оказалось, что (здесь) есть и свободные места...». Вы видите, они есть здесь для нас, в этой комнатке. В которой мы сидим... - Есть! Есть! Ха-ха-ха! Надо же, как все точно!.. - Слушайте дальше... «...чуть слышно (здесь, в ресторанчике) звучала музыка ближнего зарубежья...». Звучит здесь музыка ближнего зарубежья? - Звучит, звучит! «...расположенного, наверное, на берегу теплого моря...». - Каспийского!.. - Азербайджанская музыка! Ха-ха-ха! - Слушайте дальше... Как точно Эдуард описывает ресторан... «Длинный зал с высокими потолками и большими окнами состоял из двух ярусов, на второй – вели несколько ступенек...». Мы как раз сидим на втором ярусе, только не в общем зале. А в комнатке-избушке... - Надо же, как все точно! - Дальше... В зал вошла «официантка, лет восемнадцати, в белой кофте с вышитым цветным восточным орнаментом и темно-синем сарафане...».В это время к нам в наш «домик» внутри ресторана зашли две официантки, девушки восемнадцати лет - московская русская, почти нестеровская девушка Софья со стеснительным личиком и московская азербайджанская девушка Саимат с экзотическим лицом, посмотреть, как мы сидим, убрать со стола лишние тарелки... протереть столы салфетками - и тоже стали слушать рассказ Эдуарда Клыгуля, изумленно и восхищенно: «Это все про наш ресторан?.. О-о!.. Про нас еще никто из писателей не писал...» Обе они были не в белых кофтах и не в синих сарафанах, а в желтых полотняных юбках и в таких же желтых кофтах с вишнево-киноварными воротниками и обшлагами рукавов и такими же вишнево-киноварными поясами и с широкими – такого же цвета - лентами-ободочками на головах... - А теперь слушайте про блюда, которые стоят у нас на столе... «Традиционное для этого ресторана блюдо «Суфрэ» означало полную тарелку закусок с огромного стола-бара, расположенного в центре зала...». Вот оно у нас – это блюдо. На пяти тарелках... - Да! Да! Вот оно...- И что мы видим на этих блюдах? Чего набрали туда наши герои и мы? «Они набрали блестящих кусочков селедки со сладким красным луком, маринованных темно-синих баклажанов...». У нас тут не маринованные, а жареные баклажаны... Но это уже детали... Тогда были маринованнеы баклажаны. А теперь – жареные... Чего еще набрали себе наши герои? «...малосольной... брынзы, черных влажных маслин...», сыра, «нарезанного треугольниками...»- Четырехугольниками... – сказали в один голос официантки Софья и Саимат... - А тогда были треугольниками, а сейчас – четырехугольниками... Чего еще они набрали? «...сыра, перемешанного с ароматизированными травами, бархатных горячих цыплячьих желудочков, начиненных орехами...» - У нас не цыплячьи желудочки, а куски мяса... куски баранины на костях... Дальше... Чего еще набрали себе герои? «...длинных зерен риса с янтарной подливкой, печеных картофелин с поджаристой корочкой, пахучей темно-зеленой кинзы, терпкого фиолетового базилика, острого салата, заправленного аджикой, фисташковых орешков и еще чего-то яркого, наверное, вкусного, названия которого они не знали...» - Все точно! И тут еще у нас есть салат оливье... и соленые грибы... и винегрет... и зеленые овощные палочки... и маринованный чеснок...- Слушайте дальше...«Кушанья образовали на довольно большом блюде аппетитную горку, почти переваливающуюся за низкие края...»- Точно!- Сейчас вы будете смеяться... «Такую неглубокую посуду давали специально для того, чтобы посетители не смогли положить слишком много...»- Ха-ха-ха! Но мы ухитрились положить много всего... «На столе уже стоял глиняный светло-коричневый кувшин с молодым красным вином...»- Ну точно! Как у нас... На столе стоит кувшин с вином... И не один... ...В это время из Америки, из штата Южная Каролина, Татьяне по мобильному телефону позвонил их с Эдуардом сын Констатин, который не смог приехать в Москву к 4 сентября... и передал всем привет по телефону, а она передала ему привет от нас и сказала, что мы сидим в ресторане «Шеш-беш»... «Название ресторана в переводе на русский звучало, как «Шесть-пять». Изюминка обслуживания заключалась в том, что для посетителей, заказавших литр вина, предоставлялась возможность три раза бросить принесенные молодой девушкой игральные кости; в случае выпадения чисел шесть и пять заказанное вино становится бесплатным или можно взять второй кувшин прекрасной бодрящей жидкости уже за счет ресторана...»- Давайте бросим кости!.. Давайте поиграем в кости... Может быть, мы выиграем кувшин вина! – хором предложили гости «Шеш-беша»... Софья принесла из зала, из буфета подносик с маленькой деревянной узкой бочечкой на нем... и две белые кубические фишки с черными контррельефными точечками на каждой из граней фишки... Мы стали по очереди трясти эти фишки в бочонке и выкладывать их на подносик... И смотреть, какие цифры выпали на подносике... - Два - три! Один - шесть... шесть – четыре... Ой, было бы почти пять... если бы подносик не закачался в руках... - Шесть – пять едва ли выпадет... «Кости бросали: два раза – Жанна и раз – Соловьев, и все безрезультатно; официантка утешила их: «Значит сегодня вам обязательно повезет в любви...» Я тоже попробовала бросить кости. Мне выпали цифры 6 и 4, на одну цифру они у меня не сошлись. Не везет мне в картах, повезет в любви. Очередь дошла до самого молчаливого участника застолья Николая, высокого господина с седой бородкой и в очках с изящными серебряными дужками, холостого, между прочим, как сказала о нем Татьяна, и «во всем гениального», в компьютерах и во всем, который сидел на углу стола (значит, век ему оставаться холостым). Он положил фишки в бочонок, потряс бочонок и вывалил их на поднос... - Шесть – пять!- Ура-а! Николаю повезло в «шеш-беше», значит сегодня не повезет в любви... Но зато повезло в «шеш-беше»... И официантка Софья принесла всем нам светло-коричневый кувшин призерного вина... под который все четырнадцать человек подставили свои фужеры и который вскоре и осушили до дна... «После литрового кувшина вина оба стали раскованнее, им казалось, что (они) знают друг друга давно...». Все здесь и без вина знали друг друга давно, кроме меня, которая видела всех первый раз на похоронах Эдуарда Клыгуля, а потом на поминках через полгода... Но сейчас мне казалось, что я знаю всех так же давно, как они знают друг друга. «На горячее был шашлык из очень мягкой, замшевой по виду молодой баранины на косточках, поджаренной на открытом огне, о чем можно было судить по еле уловимому привкусу дыма, пропитавшему сочное мясо...»На горячее нам принесли люля-кебаб, каждому на своем подносике, с соусницами и соусом в них, дно подносика было устелено «салфеткой» из тонкого (армянского?) лаваша в форме тонкого овального блина, который елся вместе с люля кебаб... Съешь люля кебаб и закусишь этой «салфеткой»... Очень удобно, когда все на столе съедобно, когда все идет в дело! Как в безотходном производстве! ...Закончился наш обед в честь Эдуарда Клыгуля ароматным чаем в стеклянных (не съедобных) мензурках-кувшинчиках без ручек... зеленым и черным чаем, с травой мятой, с травой мелиссой и какими-то еще ароматными травами и со сладким ассорти, в которое входили «шамаханский мюдак» (или медок или... мудак?) и «шарман с маком»... и еще что-то такое преснопышечное, в бумажных манжетках, очень вкусное...А лишние экземпляры «Нашей улицы» я подарила двум официанткам, Софье и Саимат, а один экземпляр – через метрдотеля Александра – директору ресторана «Шеш-беш» Рустаму, которого в тот день не было в ресторане...- Может быть, за рекламу ресторана «Шеш-беш» в журнале «Наша улица» Рустам в другой раз сделает нам скидку на блюда... – шутили мы... Но не это главное. Главное то, что мы путем отметили годовщину Эдуарда Клыгуля, который любил хорошие и красивые застолья и умел описывать их в своей прозе. И даже если бы мы обошлись без «Шеш-беша», все равно... главное, что мы не забываем Эдика... и любим и почитаем и читаем его... ...А Юрий Кувалдин, которому я накануне всего этого написала по электронной почте, что иду на поминки по Эдуарду Клыгулю, не без юмора и даже с некоторой иронией написал мне, чтобы я передала «привет Татьяне Ворониной и пожелание ей радостной жизни, наполненной «любовью к отеческим гробам» и страданиям, а также чтобы я передала «привет Андрею Платонову и Осипу Мандельштаму»... с которыми Эдуард Клыгуль теперь встретился в мире ином, в раю, где, как говорится и как сказал во время литии отец Сергий, все мы потом встретимся, все там будем. ...Если, не дай Бог, не окажемся в аду. 5 – 7 сентября 2009 г., Москва, Живой Журнал Нины Красновой ------------------------------------------ Начало новой страницы ------------------------------------------ Поэзия юбиляра из «потерянного поколения». Сергей Каратов __________________________________________________________________ Сергей Каратов Сергей Каратов – известный поэт, прозаик, критик, родился 26 января 1946 года в Миассе Челябинской области. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар Евгения Долматовского), Печатался в журналах «Октябрь», «Новый мир», «Юность», «Смена», «Предлог», «Дети Ра», «Зинзивер», «Острова», «Московский Парнас», «Наша улица», в альманахах «День поэзии», «Кольцо А», «Эолова арфа», в «Литературной газете», в «Литературной России», в «Независимой газете», в газетах «Культура», «Глагол», «Информпространство» и т. д. Переводился за рубежом. Автор десяти поэтических сборников: «Березовый лог» (1977), «Снежная ягода» (1982), «Клинопись птичьих следов» (1988), «За-дам-с» (1993), «В памяти воды» (2009), «Ожидание женщины» (2010). Член Союза писателей СССР с 1983 г. Член Союза писателей Москвы. Официальный сайт Сергея Каратова: karatov.narod.ru «МОЙ ОДНОКУРСНИК С(э) КАРАТОВ...» Из выступления Нины Красновой на юбилейном вечере Сергея Каратова в ЦДЛ 26 января 2011 года ...Сергей Каратов только что прочитал здесь свои стихи о том, что он так же «юн», как и раньше, в свои студенческие годы. Это так и есть. Он всё так же юн, и всё так великолепно читает свои стихи, и всё так же великолепно пишет их, только пишет он теперь ещё лучше, чем раньше, потому что он всё время находится в развитии и стал признанным мастером пера. С Сергеем Каратовым мы идём по большой литературной дороге уже много лет, с самой студенческой скамьи, с Литературного института, в котором мы оба учились «на поэтов», занимались в семинаре Евгения Долматовского. Я пришла в этот институт и в Москву из Рязани, из «страны берёзового ситца», а Серёжа – из Миасса. С кем-то из однокурсников наши дороги навсегда разошлись, а с Сергеем Каратовым – нет. Потому что у нас с ним - родственные души и потому что у нас с ним совпадают взгляды на жизнь, на людей и на поэзию... Мы оба принадлежим к «потерянному поколению» поэтов. Он идёт в поэзии своей дорогой, я – своей, но наши дороги пролегают рядом. И мы с ним всё время сталкиваемся на одних и тех же литературных перекрёстках, в редакциях, в ЦДЛе, выступаем на одних и тех же вечерах, перезваниваемся по телефону, поддерживаем друг друга, как можем. Сергей Каратов никогда не ходил в стаде, не прибивался ни к каким группам и лагерям, и ни к каким кормушкам (смех в зале), и ни к каким комиссиям по премиям (смех в зале), всегда был свободным и независимым поэтом. И написал об этом вот такие стихи: На Парнас я не взбирался в связке, К жизни обретая интерес, Всюду, как герой народной сказки, Шёл один, с копьём на перевес. Он написал и издал уже больше десяти книг. Он состоялся как поэт, создал свой особый, какой-то очень светлый и добрый мир поэзии – в своём собственном неповторимом стиле, и сделал свои открытия в поэзии. У него прекрасные лирические стихи, такие уральские самоцветы. И много стихов о любви, посвящённых своей жене Гале, на которой он женился ещё на первом курсе Литературного института и которая присутствует на этом вечере. У Сергея – потрясающее чувство слова, чувство языка, чувство рифмы... В его стихах много поэтической (в том числе и филологической) игры, элементов не только традиционализма, но и авангардизма, что мне очень нравится, и много аллитераций, каламбуров, как, например, в стихотворении «изба избавила меня... от тягот городских», и много юмора, который возникает из соседства и сочетания каких-то слов друг с другом, и из рифм. Например, вот в этом двустишии: Жарко даме в парике Плыть на лодке по реке... (Смех в зале.) Его книгу «За-дамс-с...», которая полна поэтических неожиданностей, коллеги всю растащили на цитаты... Сергей Каратов пишет не только прекрасные стихи, которые печатались во всех главных литературных журналах и газетах, но и прекрасную прозу, лирические рассказы и повести, и критические статьи, и литературные эссе... Многие из них печатались в «Нашей улице», когда мы сотрудничали с этим журналом. А многие – в «Независимой газете», и в «Литературной газете» и в «Информпространстве». А в альманахе «Эолова арфа» печаталось его эссе, где он написал о своём земляке и первом литературном наставнике Лаптеве, который руководил в Миассе литературным объединением, а Серёжа занимался у него в литературном объединении до того, как поступил в Литературный институт... И обо мне Серёжа тоже написал эссе (смех в зале)... А я написала вот такие стихи, посвящённые Серёже. Я читала их здесь пять лет назад, на его юбилейном вечере, но тогда они ещё не просохли у меня от чернил и я не знала их наизусть и читала с листа, а теперь я за пять лет выучила их наизусть (смех в зале) и сейчас прочитаю их без листа, наизусть, по памяти: СЕРГЕЮ КАРАТОВУ Мой однокурсник – С(э). Каратов. Лоб у него – почти сократов. И что-то в мыслях С(э). Каратова Такое тоже есть сократово. Нет места грязным в нём мыслишкам. Мы чем-то с ним похожи слишком. Открыто сердце С(э) Каратова, Но очень много в нём сокрытого. Серёжа! Ты – не потерявшийся поэт «потерянного поколения», как и я (смех в зале), мы оба – не потерявшиеся поэты «потерянного поколения» (смех в зале). И я желаю тебе и дальше идти в поэзии своим путём, своей дорогой и подниматься на Парнас всё выше и выше и достигнуть своей самой высокой вершины, как желаю этого и самой себе... чего я желаю себе, того и тебе (смех в зале). И мы будем сидеть на своих вершинах, каждый на своей, и махать друг другу своими лавровыми венками и общаться друг с другом и с богами Парнаса и чокаться кубками (смех и аплодисменты в зале)... Нина Краснова (Обработка стенограммы 22 февраля 2011 г.) СТРАНСТВИЯ ОДИССЕЯ Вот он на бронзовой тачанке на холм троянский вознесен. А Телемах в своей качалке - он телемахонький совсем! И Пенелопа с женихами среди своих сердечных мук... Он видит Трои полыханье, и как уходит лучший друг. Ещё удачлив он и молод, ещё порой богам дерзит, хотя уже и бит, и колот, и имя вечностью сквозит. В Итаке страсти не такие, война наскучила? О да! От покорённой Финикии он отплывёт бог весть куда. Не убоится он Циклопа Пройдёт и вОды, и огонь. А где-то дома Пенелопа... Отстань, Горгона, не жаргонь! Как привлекательны Сирены! И так Калипсо хороша! Её любовные катрены Волнуют, лёгкостью дыша… И мачта клонится к Плеяде, и ночь проглатывает след; ещё бы дюжину объятий! ещё бы толику побед! Ты жди, красавица, и здравствуй, кладя узоры на рядно; он после многих дам и странствий к тебе вернётся всё равно. 1997 г., Ворсинон ТRIVIUM* Миром правят устав и канон, Но опять, в волшебство окунаясь, То отъеду ваять Ворсинон, То умчусь на раскопки в Танаис. Эллин плыл обживать берега С дивной гроздью и ветвью масличной. Не поделятся ль ныне юга Кособокой монетой античной? Вещим снам размыкая уста находя артефакт незабвенный, Витамины срываю с куста, Пью беседы напиток надменный. Весь раскоп как душа нараспах… Над былой обнажившейся сечью, Растворяюсь на козьих тропах, Поискать золотое оплечье. Всё узнать не дано на веку. Чья возьмёт? - озадачу монету. Здесь сармат, как коня на скаку Объезжал молодую планету. Те и эти века приближай, Строя мост между жизнью и смертью. Здесь оратай снимал урожай, Зачумлённый земной коловертью Дар свободы – не помнить долги. Сколько поводов жить и бороться! К сожаленью, не только враги, Уходя, отравляют колодцы. Trivium – трехпутье (лат.) А ВЫ ГОВОРИЛИ… У розы шипы, у крапивы – стрекала. А вы ослепили красой и серьгами, А Вы улыбались, но боль не стихала, Воинственный кречет снижался кругами. А Вы говорили, что время излечит, С улыбкой просили подняться с коленей. Но дерзок, добычу настигнувший кречет. Развеяны перья пустых сожалений. Неясный оттенок небесного дара Коснулся лица и волос отведённых, А всё остальное мне кисть Ренуара Поведает в Вас в моих снах полутёмных. Но явь, как известно, удел сластолюбцев… Тоска обивает чужие пороги. Плоды отрешенья другим остаются, Поются они, и ревнивы к ним боги. ЗАГОВОР СТРЕКОЗ Ты прижимался к сосне со снегом, Облюбовал сеновала овалы, Вербной весне золотым побегом Принадлежал, разведя завалы. От злого зноя жёлтый донник ник, И тебе угрожало предместье местью, Перст судьбы, как лесник возник, Чтоб не вожжаться с печальной вестью. А если б вдруг произрос из роз, Или среди георгинов не сгинув, Ты восходил меж берёз, тверёз, Всею Двиною на север двинув. Если б не заговор пылких стрекоз, Если б не смущала зеленоглазая, лазая, Какую б любовь отвратил прикос? Какая бы увлекла пунцовоглазая! В небе ристалище туч-дуэлянтов. В пляске стрекозьей из липких лент Нет твоего имени среди будетлянтов И в списке смирившихся тоже нет. Донник с пустырником вместо нив. Иной перепутал необходимость и прихоть, Всё из округи выдоив до ив… Тем, кто остался на месте – мри хоть! Как соловей, пред незнакомкою комкая, Песни свои шлифовал гортанью. С дедом вдвоём, да сбруя конская, Нравится наблюдать нам гор таянье. И если б с лихой кутерьмой тюрьмою Ты примирился, отринув принципы, Не телепался бы флаг за кормою, Доставшийся от маленького принца. День за скалой дребезжал без жал И солнце вокруг от прибоя рябое; Далече не дедов ли конь заржал За вечной теперь уж своей гульбою? 28 января 2010 г., больница ЦКБ Гражданской авиации КАК БЫЛО Кобыла, недоуздками бряцая, Безмерно увлекалась жеребцами: мухортые, гнедые, вороные, задорные, строптивые, шальные… Но вот она влюбилась в нелегала. Заметим: нелегала – не лягала! Тот нелегал, вытаптывая пожни, Перевозил товар в обход таможни. Из-за него о пегой кобылице Рассказывали байки, небылицы. А нелегал, чаруя мадригально, Предпочитал встречаться нелегально. Порою было жалко кобылицу: Расстаться с ним хотела, отдалиться. И дни припоминались молодые, Чубарые там были и гнедые. К тому же белый в яблоках жеребчик За ней ходил среди лугов и речек. И так затосковала кобылица! А время безысходно длится, длится… ОЧИЩЕНИЕ Чемоданчик писем вынес, Те, что мне друзья писали, Те, что были от подруг, Пахли нежными духами; И в компании весёлой Начал жечь посланья эти, То ли глупостей стыдясь, То ль ненужных откровений, То ли пылких клятв слова Разом вызвали сомненье… Но горел, горел костёр Из восторженных признаний, Из открытий новых сфер, Из надежд и из мечтаний. Очистительный огонь Разносил по поднебесью Девятнадцать лет моих, самых ветреных и светлых! 7 января 2010 г., Кострома ОДИНОКАЯ Жизнь на неё, как на лошадку «но»-кая, Похлёстывая бока озорной вожжой, Гонит на берег её, одинокую, Следить за плывущею вниз баржой. У берега Сены она, Дуная ли, Прогуливается, память о былом бередя. Кто она, легендарная Жанна, мифическая Даная ли, Ждущая порции золотого дождя? Осень, и бульвары покрыты инеем, Упоительные красоты, надуманные миры. Под чужим лицом, под чужим ли именем, Она разведёт сигнальные костры. Может быть, принц на яхте или на белом катере Примчится, завидев её огни. Может, она ему годится в матери, И, встретясь, промолвит он: - Извини!.. Она возвратится за дверь с защёлкою, За которой останутся И мечты, и сны. Ужели напрасно я жизнь прощёлкала, Если слёзы мои и те пресны? Мост через Миссисипи или радуга над Ориноко, Но ей, с душою трепетной и неземной, Всюду неуютно, горько и одиноко, И решающее слово Останется за мной. СКАЗКА СТРАНСТВИЙ Как только распакуют лето, Новоявленная орда Штурмует горы, города… - А что тебе-то до Тибета, Когда есть Тибр, Теберда? Костюм из белой парусины, А рядом девушка Люси, И мчимся мы не по Руси, Особый запах древесины, И говор… Кажется, фарси. Там все слагаемые чуда, В той сказке странствий - свой полёт. Кто сам постигнет, тот поймёт: В Люси преобразится Люда, Едва воспламенится лёд… Как это здорово – Гренада! Нам в мире этом не тесно: Пейзаж Флоренции с Арно, Иль накренившийся торнадо – Вселенских бурь веретено. Мы поспешим к вершине мира, Застанем Шамбалу врасплох, Да, горный воздух тут неплох! …Пять пирамид в ногах Каира Как слепки пройденных эпох. О, мир плывущих и летящих, Стряхнувших с плеч житейский груз! Виват, Везувий, Эребус, Где мы из кратеров кипящих Бульоны пробуем на вкус!.. Костюм из белой парусины, Мне улыбается Люси, Мы мчимся вдоль земной оси В парах духов и керосина На апельсиновом такси. ОЖИДАНИЕ ЖЕНЩИНЫ Всякому времени свойственны хлопоты, Юности дни золотые завещаны. Каждый, конечно же, знает по опыту: Чуден момент ожидания женщины. С этого начато жизни приятие: Как отвергать приворот удивления? Как не выведывать тайну объятия? Как не испытывать зов и томление? Сердце почувствует ровную, равную – К ней навсегда сохранится влечение. Женщин не может быть много, но главную Ищешь, спасаешь из лап обмирщения. Кто не сбивался на мысли о бренности, Молоды ль мы, сединой ли увенчаны… Это не поиски повода к ревности, Это восторг – ожидание женщины! * И голос как будто пропит, И буря не та в крови. С годами всё злее опыт Гоняет щенка любви. И вот уж душой заблудшей Отринуто триста лун… О юности скажешь лучше, Когда ты уже не юн. ЗАЗЕМЛЕНИЕ С точки зрения здравого смысла, Повкуснее вода с коромысла, Посвежей луговые цветы, Для прогулок вольготнее тропка, Только нас вовлекла нервотрёпка Ввергла в смерч затяжной суеты. Поселиться напротив колодца, Шевелить золотое болотце По утру выходить за воротца, По зелёным пейзажам плывя… Завершается лета глава, Гнётся сад вдоль резного фасада, Из стволов перевитых стена, И тепло от звезды-валуна; И девица – хозяйка что надо: Для души и для тела услада, И в тумане Эллада-страна. * Поздравьте, друзья, с возвращеньем апреля. Молчу ли я, лиру свою обнимая?.. Я рядышком с вами – куда вы смотрели? Не соткан из грусти, кто родом из мая! Не свидимся вдруг – привыкаю к потерям - Размытые зимы, пора бездорожья. Забредшему в хаос Душа, словно терем, Где долго ещё не расстанешься с дрожью. Напрасно превратностям ищут причины. Издревле известно меча назначенье. Есть в древе поэзии смерти личина И гомон грачиный, и тайны реченье. К костру пригибаясь, раздую раздумье И мыслью засветится сонная круча. Трассируют искры – я палкой колдую… и боль отдаётся всё более жгуче. По всем бездорожьям дымятся колёса. Любовь без любви вот и всё, что осталось. Струёй из кувшина мелодия льётся И молча к ногам припадает усталость. С утра хлеборобы хлопочут над пашней И нету под солнцем работы святее! С трудом отхожу я от мысли вчерашней, Что поиски счастья - пустая затея. И НЫНЕ, И ПРИСНО Тревожным торжеством полны дневные звуки. Где тот фаворский свет, века сиявший нам? В забвенный мир введут оккультные науки: Гаданья по руке, по звёздам и по снам. Великих мастеров затерянный наследник, Таинственной звезды признавший приговор, Я замыкаю слух меж тягостных полемик, От всех безумных дел я отвожу свой взор. Все близкие и нас в последний миг осудят, И разрешится вдруг любви недолгий плен. Нам охладят сердца и головы остудят Безумцы дивных лет Рембо и Поль Верлен. Я сам спешу туда, где время неизменно, Где жизнь не обожглась бегущею строкой, Где не знавали мы ни Йена, ни домена, Где были по душе и книги, и покой. Здесь дворник овдовел, шофёр гуляет пеший, Вернулся лишь на день солдат с передовой… Старинного двора колодец обмелевший Ещё зовёт к себе испить воды живой. 27 марта 2010 г. ТАМ Дверь открою ли, окно ли, Клён из шланга окачу ли; В край сиреневых магнолий Поутру не полечу ли? Там Не запахом тимьяна - Ароматами пачули, Тенью Вечного баньяна Душу я не полечу ли? 12 декабря 2009 г., Пенза -------------------------------- Начало новой страницы ---------------------------------------------------- Поэзия «потерянного поколения». Нина Краснова _____________________________________________________________________________ Нина Краснова Нина Краснова родилась 15 марта 1950 года в Рязани. Окончила Литературный институт им. М. Горького (семинар Евгения Долматовского). Печаталась в журналах «Юность», «Москва», «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Студенческий меридиан», «Крокодил», «Время и мы», «Наша улица», «Детское чтение для сердца и разума», в альманах «Поэзия», «День поэзии», «Истоки», «Кольцо А», в разных коллективных сборниках и антологиях, в том числе «Русская поэзия. ХХ век», «Русская поэзия. ХХI век». Публиковалась не только в своей стране, но и за рубежом – во всех европейских странах бывшего соцлагеря, а также в США, Израиле, Франции, Италии, Норвегии, Индии, Китае, Эфиопии, Алжире и т. д. Член СП СССР с 1980 года. Член СП Москвы и Приёмной комиссии СП Москвы. Принцесса Поэзии «МК». Основатель и главный редактор альманаха «Эолова арфа». Автор пятнадцати книг стихов и прозы, среди которых «Разбег» (1979), «Такие красные цветы» (1984), «Потерянное кольцо» (1986), «Плач по рекам» (1989), «Интим» и «Семейная неидиллия» (1995), «Храм Андрея на виртуальном ветру» (1999), «Цветы запоздалые» (2003), «Залёточка» (2005), «Четыре стены» (2008), «Библиотечка поэзии СП Москвы» (2008), «В небесной сфере» и «Имя» (2010) и т. д. С 1992 года живет в Москве. Нина Краснова ДУЭНЬЯ стихи ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ Протру глаза свои, усталые, не сонные, Сидеть печалиться не буду, право, вот, И все обиды, мне тобою нанесённые, Пойду и брошу в мусоропровОд. Взгляну на жизнь свою легко, оптимистически, На участь чёрную – сквозь светлые очки. И ощущу тебя в себе почти мистически. И вспыхнут звёзды в небе, словно светлячки. Взгляну на яблоко, тобою запрещённое, Себе печалиться и плакать запрещу. За воскресенье выпью за прощёное, И всех, и в том числе тебя, за всё-за всё прощу. «АНГЕЛ АППОЛЛИНЕРА» С КАРТИНЫ АЛЕКСАНДРА ТРИФОНОВА И С ОБЛОЖКИ КНИГИ ЮРИЯ КУВАЛДИНА «ВЕТЕР» 1. По пОлю лазурного неба плыл Ангел, Над грязью земною плыл Ангел-пылАнгел, Со скрипкой в руках, бессловесно, молчком, Играя на струнах тончайшим смычком, Играя мелодию сфер неземных Для душ не для низменных энных – иных, Играя для неких возвышенных душ, Лицо подставляя под солнечный душ. 2. По небу за Ангелом я полетела. У Ангела было не тело – полтела От верха до пояса, было полАнгела Без признаков пола. Бывает пол Ангела? Был Ангелом он чистокровным, без пола, И явным противником был не бейсбола И разных других разновидностей спорта, Не спрайта противником также, а спирта, И секса ещё, да по пьянке при этом, С рожденья у ангелов он под запретом. Был Ангел надёжным помощником Бога, С картины художника Ангел и с блога. 3. Летела за Ангелом ангелов стая – Святая такая, такая святая, Летела за Ангелом ангелов стая, Вся тая в тумане и в небо врастая. И ангелов этих с бесплотностью тел Художник увидел и запечатлел. МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН 1. Сбиваются поэты в стаи, ах, Волошин в эти стаи не сбивался, И за компанию со всеми не спивался, И был свободным в жизни и в стихах, И спал со стАтуей в обнимку, с Таиах. 2. В Крыму скала была и есть какая? Скала с таким названием: Кок-Кая – Скульптурный памятник поэту, высочЕнный, Из каменных пород Эолом вЫсечЕнный. 3. Поэт построил в Коктебеле Дом Поэта, В реальной жизни и в своих стихах, И там с египетской царицей, с Таиах. Сгорел в огне любви и написал про это. МАРИНА ЦВЕТАЕВА Она в поэзии – авангардистка русская, Рискованно-раскованная, резкая, Взрывательница словоформ привычных, Противница понятий всех первичных, Она в поэзии не просто – ново-авторша, А всем новаторам, новаторшам – новаторша, Одна такая... КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ Не умея пахать и возделывать пашню, Но эстетов пленяя стихами своими, певучестью, Он всходил и всходил по ступеням на башню, И не плакал, о нет, над своею плачевною участью... НЕВЕСТА ЭПОХИ РЫНОЧНЫХ ОТНОШЕНИЙ Всё у меня при мне: фигурка – во! глаза-то – во! Для красоты не надо мне наряда броского. СватЫ просватали меня не за того, Кого люблю, не за разбойника Дубровского, - За доходнОго старика, дохОдного, с мешком, Набитым с верхом, до краёв рублями с баксами. Я на него смотрю с усмешкой, со смешком. А где Дубровский? Не найти его с собаками. СватЫ за сделку выгодную выпили винца. Нашли невесте бедной взять себе добра с кого. Приедь за мной, похить меня из-под венца. Я жду и жду тебя, как Маша ждёт Дубровского. ИЗ ЦИКЛА «СНЫ СКРОМНОЙ ДЕВУШКИ» 1. НЕФРИТОВЫЙ ЦВЕТОК Прячась от проблем своих текущих В мире снов и сняв с себя прикид, Посреди тюльпанов во-о-т такущих Я лежу, красивей всех Киприд. Мне во сне приснились Вы и Эрос. Страж порядка в свой свистел свисток. ...У меня в ладонях фаллос вырос, Как большой нефритовый цветок. 2. ДУЭНЬЯ Мы с тобой гуляем тут и тут. Я люблю тебя до одуренья. Но с тобой остаться тет-а-тет Не позволит мне моя судьба-дуэнья. Всё она блюдёт меня, блюдёт, По закону лучших драм Шекспира. Всё она за нами, блин, идёт, И не даст устроить нам с тобой секспира. 3. ОДА СИСТЕМЕ ДАО Как же нам с тобой приятно обниматься, ВрЕменной свободой дорожа, И не мучиться обоим и не маяться, В строгих кандалах себя держа, И в любви взаимной не обманываться (Тут при чём твои-мои года?) И энергиями ценными обмениваться По системе Дао, да, о да. А чего же раньше мы не обнимались? Этого не понял бы Басё. Мы тогда с тобой бы оба и не маялись, Просто обнимались бы, и всё. 4. ТАЙНА Я тобой в лучах любви твоей оттаяна, В светлой ауре любви твоей омыта. Наши отношенья – это тайна, О которой всё и знаем только мы-то. Нашу тайну людям мы с тобой не выдадим, Мы её за девятью замками спрячем, С ней на площадь Красную не выйдем В день парада, с транспарантами и с прочим. Мы её не будем миру демонстрировать И не будем на трибуну с ней «залазить», Чтоб не стал какой-то демон нас третировать И не смог бы отношенья наши сглазить. 5. ЛИЛИТ И ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД Нам предание говорит: Прежде Евы была Лилит, Прежде Евы Лилит была – Та, что яблока не рвала… Вадим Шефнер Без райских плодов в раю жила я, Попробовать плод запретный желая. Без яблок в земном раю жила я, Саму же себя про себя жалея. Я слёзы в платочек лила, лила, Но пела при этом: ла-ла, ла-ла, Смотрела на дев на порочных – не дев, Венок от Лилит на себя надев. Без райских плодов в раю жила я. А ты, и любя меня, и жалея, Меня угостил плодом запретным, В укромное место тобой запрятанным. И я, не срывавшая яблок с древ, Смотрела, от радости вся сдурев, На яблоко это, у райских ворот, Которое так и просилось в рот. Спасибо тебе за плод запретный! Спасибо за сладкий плод, за приятный! Спасибо тебе за плод запретный, Тобой для меня ото всех запрятанный… 6. ГЕБА С ЦВЕТАМИ АУСТОМАМИ С устами чистыми, с цветами аустомами, С любовно-нежными в груди своей истомами, Придя к тебе твоей случайной посетительницей, Я буду для тебя опорой и спасительницей. Твоей я буду Амазонкой и соратницей. А кем еще? Твоей я буду соэротницей, Твоей богиней Гебой буду и царительницей, И целовательницей буду, и целительницей. И, вся в «науку страсти нежной» углубленная, И вся от ног до головы в тебя влюбленная, Я буду всех твоих желаний исполнительницей, И всех завистников твоих испепелительницей. Твоей я буду талисмановой игрушечкой, Прикольной куколкой со-с яблочком и грушечкой. Я буду для тебя твоей увеселительницей, В тебя эмоций положительных вселительницей, И буду исцелять, спасать тебя отныне я От всех депрессий, от тоски и от уныния. 7. КРУТОЙ СЕКС Ты вчера пришел ко мне во сне. Там, забыв о деловой возне, Я с тобой вовсю любовью занималась, Не в реальной жизни, а во сне. На пол сбросив свой с себя прикид, Всех в любви превосходя Киприд, Я во сне с тобой любовью занималась, Всех в любви превосходя Киприд. А в реальной жизни, а не в той Я осталась девушкой святой И ничем таким с тобой не занималась, И осталась девушкой святой. Ты сегодня снился мне во сне. Там забыв о деловой возне, Я с тобой любовью (сексом) занималась – Так, что даже кончила во сне… 8. АВТОРУЧКА С КРАСНЫМ СТЕРЖНЕМ Герою снов моих писала я письмо, Поставив новый в авторучку красный стержень. Письмо писалось у меня само, само, Под песню «Из-за острова на стрежень…», Предмету сердца я писала моему… Меня в аскезе школа жизни воспитала. Пока писала я своё письмо ему, Я несколько оргазмов испытала. 9. ЭРОТИКА БЕЗ ПОСТЕЛИ За днями дни текут, куда-то утекая. Ты утонуть в печали мне не дашь? Алло! У нас с тобой была эротика такая… Но до постели дело не дошло. С тобой балдея от «полуденного жара», От «совершенства», от «сплетения лиан», В уединённом уголке земного шара Купались в чистой мы купели «инь» и «ян». Тебя ничем в моей судьбе не утыкая, Я замирала вся и не дышала, о! У нас с тобой была эротика такая!.. Хоть до постели дело не дошло. Способы объятий в индийском эротическом трактате «Ветки персика». «Инь» - женские энергетические частицы; «ян» - мужские энергетические частицы (теория китайского эроса). АЛЕКСАНДР БЛОК И АННА АХМАТОВА Блока любила Ахматова, Блока – не чёрта лохматого. Так почему ж Ахматова Не ездила к Блоку в Шахматово? «ШАРАШКА» АЛЕКСАНДРА СОЛЖЕНИЦЫНА в Театре на Таганке «О дайте, дайте мне свободу!..» Слова зэка из спектакля «Шарашка» в Театре на Таганке Мне и хо-хо-хочется на во-во-волю, Цепь порвать-вать-вать я не могу-гу-гу… Старинная песня заключённых Я – дитя свободы, я – и зэк. Понимаю зэков я язык. В нём такая мука мне слышна, Я во всем свободы лишена, В прозе жизни и в своих стихах (Это просто – ужас! Просто – ах!) Я, дитя свободы и степей, Не могу разбить своих цепей. Это ставить мне себе в вину ли? Я несчастней зэка Валентули. Мне порхать бы птичкою в степях, Ну а я в «тюрьме» сижу, в цепях, Провожу и дни свои, и ночки В виртуальных стенах одиночки, В камере без Окон. А закон, Нет, не защищает зэка он. От самой себя ли, от него ли? - От тюрьмы хочу бежать и от неволи. Господи, спаси меня, спаси, Шар земной вращая по оси! Господи, свободу «зэку» дай! Вход в тюрьму камнями закидай. КАРАБИХА И КРАБИХА О Волга! Колыбель моя!.. Н. Некрасов Из Волги вылезла к проезжей «Волге» крабиха, Спросила у туристов: «Где Карабиха?». Они на «Волгу» посадили эту крабиху, С собой на праздник повезли её в Карабиху. Стихи про Волгу там читала эта крабиха, И ей кричала «Браво!» вся Карабиха. О ТОМ, КАК ДЕВА ФЕВРОНИЯ ВЫЛЕЧИЛА МУРОМСКОГО КНЯЗЯ ПЕТРА ОТ ЕГО ПРОКАЗЫ …В баньку с низким окошечком князю Петру Отворила Феврония дверь заперту. Князь вошёл туда, наклоняясь. И сказала Феврония князю Петру: - А теперь раздевайся, князь. Он разделся и крест позолоченный снял, Свой, нательный, которым себя осенял. Снял с себя кушак и штаны, И рубаху, парчою расшитую, снял, Всё на лавке сложил, у стены. И разделась Феврония тоже, и вот Князь увидел и груди её, и живот... Так красива она была, И фигуриста вся, и к тому же и вот Вся была розовА, бела... И сказала Феврония князю Петру: - Я мочалкой намылю тебя и потру. И к нему подошла, сама ж, Стала спину тереть Петру, Стала делать ему массаж. И горячей водой окатила его, И верёвкой любви окрутила его, Начала собой опьянять, И холодной водой окатила его, А потом и горячей опять. Смыла с князя она и коросту, и грязь, Князя способом верным спасти загорясь. Чёрт за печкой хихикал: хи-хи... Смыла с князя она и коросту, и грязь, И земные его грехи. И стояла Феврония перед Петром, Не прикрыта ничем, с неприкрытым бедром, Без купальника, обнажена. Так стояла она перед князем Петром, Словно князю она жена. И закваску целебну взяла из дежи И Петра попросила: «Дежу подержи, Я оттуда закваски возьму». И закваской целебной из этой дежи Все помазала язвы ему. ...От проказы она излечила Петра, Тра-ра-ра, па-па-па, тра-ра-ра!.. Каравай испекла ржаной. От проказы она излечила Петра Да и стала Петру женой... ЖЕЛТОВОЛОСЫЙ АНГЕЛОК С КАРТИНЫ ДЖАВИДА «ОТРОК ИОАНН МОСКОВСКИЙ» Ване Золотухину к 5-летию со дня рождения Для Вани стол большой накрыт скатёркою. Сравнялось Ване ровно пять годов. Дитя любви актёра он с актёркою, И в этой роли выступать готов. Какие корни у него? Ненецкие? Алтайско-русские, московские они, Ещё они к тому же и немецкие, Близки какие к русским искони. И музу песен сводит он с ума мою: Чудесный получился он гибрид, К тому же очень любит папу с мамою И им обоим редко он грубит, На Бога и на них во всём надеется, И никому не даст на них орать, И, внешне не похожий на индейца, В индейцев обожает он играть. Под циркулярным душем Ваня моется, И, встав потом в укромный уголок, За папу и за маму Ваня молится, Желтоволосый этот ангелок. МОБИЛЬНО-ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР С ГАСТРОЛИРУЮЩИМ АРТИСТОМ Валерию Золотухину - Ты сейчас (находишься) – где? («В Вологде, Вологде, Воло-где-где»?) - Я (не в Вологде, дома) – в ванне… - Где, где, где (находишься)?.. В Анне? - Да не в Анне, а в ванне (а-а, в ванне)… - А-а… А мне показалось – в Гаване… - Не в Гаване я, а в говне, (Вариант: Да не в гавани я, а в говне…) Всё оно и во мне, и вовне, «Я по грудь» в желтопрессном говне, И поэтому моюсь в ванне. ТИГР (Надпись на открытке в год Тигра) Я по гороскопу – не кто-нибудь, а Ти-гр-р-р! Я рычать умею: гр-р-р!.. Тронь меня попробуй – так зарычу! Но погладь по шёрстке – я и замурчу. Я по гороскопу – смешной, забавный Тигр, Знаю много разных песенок и игр. Я по гороскопу – простодушный Тигр. Не хитрю с друзьями, не плету интриг. Я по гороскопу – не опасный Тигр, Не хожу охотиться даже в тир, Верю воле случая и своей судьбе. Я опасен только самому себе. “Наша улица” №122 (1) январь 2010 Copyright © писатель Юрий Кувалдин 2008 Охраняется законом РФ об авторском праве ------------------------------------ Начало новой страницы ------------------------------------------- 42-й Некрасовский праздник в Карабихе __________________________________________________________________ Евгений Гусев, член Союза писателей России, г. Ярославль ТОРЖЕСТВО РУССКОЙ ПОЭЗИИ Традиционно в первую субботу июля в России, в её заповедном уголке Карабиха, хорошо известном каждому ярославцу, проходит литературный форум, праздник поэзии, посвящённый великому гражданину земли русской, «народному печальнику», гениальному поэту Н. А. Некрасову. В нынешнем году – уже 42-й раз. Согласитесь, великая честь быть земляками этого человека. Некрасов – поэт вне времени, он современен и сегодня. Многим знаком его поэтический восклик: «Кто живёт без печали и гнева, Тот не любит Отчизны своей!» Помнится, на прошлом Всероссийском Некрасовском известный русский поэт Владимир Костров сказал: «Некрасов принадлежит к тому поколению поэтов, которые несчастия, выпавшие на долю их Родины, всегда принимали как свои». На открытии памятника Поэту 10 декабря 1958 года замечательный ярославский писатель, выдающийся некрасовед В. В. Рымашевский прочитал стихи: Шли годы, коротки ли, долги… Но вот свершилось: день настал – На берегу любимой Волги Поэт взошёл на пьедестал. И словно громче зазвучала Та песня, что сложил здесь он, Всем сердцем веруя в начало Грядущих, радостных времён… И нынче небывалой новью, Из края в край озарена, Ему признательной любовью Родная платит сторона. И кажется: шагнёт сейчас он, И кажется: к перу – рука… Добро пожаловать, Некрасов, Сюда, к потомкам, на века! Прозвучало это стихотворение и на этот раз 4 июля у монумента певцу «народной скорби и печали», где всегда и начинается поэтический праздник. Кстати, руководитель ярославского отделения Союза писателей России Г. В. Кемоклидзе сказал, что прозвучало оно и как память о знатоке, исследователе и пропагандисте некрасовского творчества незабвенном Вячеславе Вацлавовиче Рымашевском. И заверил собравшихся, что ярославские писатели и ныне работают в традициях Некрасова, проповедуя патриотизм, в чём видел смысл и творческую основу Николай Алексеевич. Заместитель директора Департамента культуры Ярославской области М. В. Васильева высказала соображение, что «наша страна по праву считается великой культурной державой в том числе и благодаря тому, что у нас есть Некрасов». Запомнились слова директора «Карабихи» А. А. Ивушкина, нашедшие живой отклик в душах истинных патриотов, читателей и почитателей творчества своего великого земляка, коих и на этот раз было множество: «Вернём Некрасова в нашу культуру, в наши сердца!» Вернём, обязательно вернём, Андрей Александрович!.. Вместе с гостеприимным директором музея на эстраду в Карабихе поднялась дочь легендарного советского писателя, нашего земляка А. А. Суркова – Наталья Алексеевна. Она привезла подарки для экспозиции имени своего отца, устроенной силами сотрудников музея-заповедника, неравнодушных к судьбам великих земляков. Да и причина для этого весьма серьёзная: 13 октября 2009 года предстоит отметить 110-летие автора знаменитой «Землянки», «Песни смелых», «Песни защитников Москвы», написанных в суровом 41-м, многих замечательных стихотворных сборников, лауреата трёх Сталинских премий в области литературы, Героя Социалистического Труда, члена Президиума Всесоюзного Некрасовского комитета, на протяжении ряда лет бессменного руководителя и ведущего Некрасовских праздников поэзии в Карабихе Алексея Александровича Суркова. Нынешний председатель Некрасовского комитета Союза писателей России, Академик Международной Славянской Академии, лауреат литературной премии К. Симонова и других В. Т. Фомичёв был краток, говоря о значении и месте Некрасовских праздников поэзии в Ярославле: «Укрепим и преумножим!» В тон своему старшему собрату по перу говорили член редколлегии журнала «Юность» Игорь Михайлов («Некрасов – великолепный писатель, блистательный публицист, ироничный критик, гениальный поэт!»), едва ли не самая нынче известная и популярная поэтесса из Москвы Нина Краснова, предоставившая микрофон певцу и композитору, заслуженному артисту России Анатолию Шамардину, исполнившему песни на её стихи. По достоинству оценили многочисленные завсегдатаи поэтических праздников в Карабихе шутку Игоря Михайлова, ещё известного в качестве литературного критика, когда он передавал «бразды правления» ведущему поэтического фестиваля московскому поэту Константину Паскалю: - Чехов говорил: «Когда ребёнок родится, ему надо дать отдышаться, затем взять розги и высечь со словами: не пиши, не пиши, не пиши!». Сказано было с иронией, но конкретным пожеланием – «если можешь не читать какие-то свои стихи, не читай!» Это к тому, что желающих поделиться «плодом своих душевных мук» на 42-м Некрасовском было как никогда много. И все поняли правильно – и Чехова, и Михайлова. Запомнилось яркое, эмоциональное выступление Н. А. Милеевой – прямого потомка Николая Алексеевича по материнской линии. Нина Алексеевна пояснила, что её дед – троюродный племянник великого поэта. Тоже, кстати, писал стихи. А мать, которой в этом году исполнилось 102 года, является внучатой племянницей Н. А. Некрасова. Несомненно, многочисленные посетители (так и хочется сказать - участники!) «Карабихи»-2009 надолго сохранят благодарную память от встречи с артистами ярославских театров Анатолием Соколовским, Алиной Сенюшкиной, Максимом Толстиковым, лауреатом Международных конкурсов певцом Александром Сухановым, с вокально-инструментальным ансамблем ярославской филармонии под управлением Веры Чирковой, с солисткой «Новой оперы» Натальей Кирилловой из Москвы, также с певицей, заслуженной артисткой России Надеждой Крыгиной с музыкальной композицией «Русь родная». Народный артист России Сергей Никоненко с лихвой оправдал все ожидания, с неподражаемой энергией и мастерством прочитав стихи своих любимых поэтов – Некрасова и Есенина. «Их книги всегда были настольными в нашей семье, - рассказывает Сергей Петрович. Они с детства были нашими друзьями и советчиками, нашими воспитателями. Читались они не глазами, а сердцем, поэтому и заучивались сразу, без каких-либо усилий и принуждений. Я и сейчас готов хоть до утра читать стихи и поэмы Николая Алексеевича!». И почитал. Ох, как почитал! Браво, артист! Не скрою, мне особенно по душе пришлось выступление композитора из Москвы с ярославскими корнями – родился в Рыбинске! – Ю. Е. Бирюкова, автора популярной, если не легендарной песни «Простите нас, фронтовики!». Юрий Евгеньевич не скрывает своего патриотического воззрения на «нынешнее время, которое можно назвать безвременьем». Исполнив песню, прочёл стих «Не сдавайте Россию!». Всё – честно, ёмко, талантливо! Музыкально-поэтическую программу, названную устроителями праздника «Поэзия многоликая», открыли ярославна Тамара Пирогова. Тамара Михайловна не один десяток лет принимает участие в Карабихских мероприятиях как член Союза российских писателей. Мощный творческий десант из города Иваново во главе с полковником запаса, прекрасным русским поэтом Юрием Орловым высадился на Ярославщине и в этом году. Вернее, в этот раз он превосходил предыдущие встречи и количественным составом, и разнообразием жанров, и обилием стилей у его «штыков». Всё умеют ивановцы: и стихи прочесть, и спеть, и станцевать. И всё организованно и сплочённо. Приятное впечатление! Спасибо, друзья! Вот их «личный состав»: поэт-фронтовик Владимир Догадаев, лауреат Бальмонтовской премии Лариса Щасная, Вероника Алеева, Наталья Менендес из Кинешмы, Наталья Орлова, самый молодой участник «Карабихи» Роман Тунин, Павел Бастраков и Светлана Алексенко, прекрасно исполнившая песню «о поэтах и поэзии» - «Свобода полёта». С родины К. Бальмонта из города Шуя приехала интересная поэтесса Марина Милова, не оставившая равнодушной искушённую ярославскую публику стихами «Родник» и «Некрасовская лира». Поэты-ярославцы также были на высоте во всех отношениях. Несомненное поэтическое дарование, высокое владение формой стиха и незаурядное исполнительское мастерство вновь продемонстрировали Валерий Мутин, Тамара Рыкова, Владимир Перцев, Владимир Поваров, Надежда Кудричева, Андрей Коврайский, Владислав Шашкин, Дмитрий Кшукин, Олег Жигалин, Лариса Желенис, Надежда Папоркова, Алексей Будников из Углича, сказавший: «Но у бескрылых нет желания полёта…», представители литературного объединения «Волжане» Василий Панарин, Александр Богачук, Эмилия Гостева. Ирина Кашникова прочитала стихи своей подруги по творческому цеху Любови Сериковой. Как всегда уверенно и ярко выступила «Третья пятница» - поэты Евгений Барышев и Ольга Люсова. По-прежнему в прекрасной творческой форме находится вокально-инструментальный ансамбль «Бирюзовые колечки» под управлением Сергея Игнатьева. В этот раз они выступили в несколько ином составе и показали новую программу, воспринятую слушателями так, что позавидовали бы иные столичные звёзды. Под стать им и рыбинский музыкальный дуэт Галина Кузнецова и Владимир Смирнов. Но наибольшее впечатление на 42-м Некрасовском, на мой взгляд, оставили выступления известных писателей В. Т. Фомичёва и Н. П. Красновой из Москвы. Здесь, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Владимир Тимофеевич едва ли не больше самих ярославцев знает творческую жизнь родины Некрасова и живо ею интересуется. И то сказать: случайного человека не назначили бы председателем Всероссийского Некрасовского комитета. Поэт, прозаик, публицист, лауреат литературных премий А. Чехова, М. Исаковского, К. Симонова, Д. Кедрина, он многое делает для того, чтобы имя Николая Алексеевича оставалось в сердцах русского народа, чтобы Некрасовский праздник поэзии жил и расширялся на Ярославской земле, в России. О Нине Петровне Красновой в Карабихе – сам слышал! – многие говорили так: «Она сама – праздник!». Точная характеристика талантливейшей женщины! Предельная искренность, подкупающая манера читать, но, главное, сами стихи – это действительно праздник! Лучшего подарка «Карабихе»-2009 и быть не могло! Не обошлось, правда, и без досадных моментов. Некий журналист, предупредив честной народ, что он не поэт, огласил результаты организованного им на одной из улиц Ярославля опроса, где «из 30 опрошенных 9 человек ничего не знают о Некрасовском празднике поэзии в Карабихе. Из остальных трое не смогли назвать ни одного ярославского поэта…». И так далее, и тому подобное. Люди, слушая, недоумённо пожимали плечами: о чём это он, почему, зачем? А «правдоруб и людовед» не унимался: «12 человек не смогли вспомнить имя и отчество Некрасова, трое не имели представления, где проходит праздник…». И прочая, и прочая… И всё-таки есть все основания сказать: 42-й Всероссийский Некрасовский праздник поэзии состоялся! Состоялся, как это и быть должно, широко и масштабно, организованно и душевно, весело и легко, серьёзно и значительно! Спасибо, Карабиха! Кстати, девизом нынешнего праздника организаторы выбрали непростую тему, определяющуюся девизом: «В Европу съездить, чтобы воротиться…». Это слова Н. А. Некрасова, сказанные им 140 лет назад, когда он отправился за границу для поправки здоровья. По материалам заграничных путешествий поэта и была подготовлена программа праздника «Я посетил Париж, Неаполь, Ниццу…». И ещё. Особой страницей нынешней «Карабихи» стала литературно-музыкальная композиция, посвящённая 110-летию поэта-ярославца Алексея Суркова, бессменного председателя Президиума Некрасовского праздника поэзии в 1950 – 1960 годы. Своими воспоминаниями о поэте поделилась его дочь, музыковед Н. А. Суркова. К юбилею знаменитого земляка в Музее-заповеднике открылась выставка «Современник большой эпохи». Конечно, «Карабиха»-2009 не обошлась без Деда Мазая, в гостях у которого были Вини Пух, Буратино и множество других верных друзей. В общем, праздник удался. Всем хватило места пообщаться, выступить, проявить свои творческие способности, отдохнуть, набраться сил и вдохновения! ПИСЬМО НЕКРАСОВА ИЗ НИЦЦЫ Опять она, родная сторона, С её весёлым, благодатным летом. Опять душа поэзией полна. Да, только здесь могу я быть поэтом!.. Скорей туда, в родную глушь… Н. А. НЕКРАСОВ Париж всегда – зимой и летом, Весной и осенью красив! Но не могу я быть поэтом Среди чужих полей и нив. Гляжу в задумчивости нa поле, И грусть объемлет сердце мне: Ни в Ницце нету, ни в Неаполе Того, что в милой стороне! Вхожу в костёлы осторожно, Брожу вдоль улиц не спеша… Здоровье здесь поправить можно, Но душу – нет. Болит душа. Она – в Карабихе. Об этом И сны мои, и явь. Я там, Где не могу не быть поэтом, Где хорошо моим стихам. Там запах мёда и укропа, Там каждый день неповторим… Бедна богатая Европа В сравненьи с Грешневом моим! Я точно знаю, в целом мире Нет места, где б я так же мог Служить своей негромкой лире И создавать музыку строк. Париж, Неаполь, Ницца – много Краёв-держав, где есть мой след. Но вновь ведёт туда дорога, Где гражданин я и поэт! ----------------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------------- Поэзия девяностодесятников. Валерий Дударев ____________________________________________________________________________ Валерий Дударев Валерий Дударев родился в 1965 году в Москве. Окончил филологический факультет Московского педагогического института. Печатался в журналах «Волга», «Литературная учёба», «Нева», «Наш современник», «Юность», East-West (Великобритания), «Знаци» (Болгария), в альманахах «Истоки», «День поэзии», «Эолова арфа», Poesia (Польша), в «Литературной газете», «Независимой газете», «Литературной России». Автор книг стихотворений «На склоне двадцатого века» (1994), «Где растут забытые цветы» (1997), «Ветла» (2001), «Глаголица» (2004), «Интонации» (2010). Лауреат литературных премий им. Александра Невского, Сергея Есенина, Владимира Соколова, Бориса Корнилова и др. Член Союза писателей. С 2007 года – главный редактор журнала «Юность». Из «Итальянских стихов» АССУНТА Полумечта, полуошибка – Несбыточней день ото дня! Венецианка – нервно, гибко И смертно смотрит на меня! Бессмертная! О, что случилось? Какое небо истекло? В каком созвездии разбилось Венецианское стекло? Какой счастливец, Авва Отче, Лица стремительный овал, Летящий стан, взрывные очи В глухую вечность рисовал? Творца ли этим успокою, Но, боль эдемову храня, Пусть тициановой рукою Коснётся радуга меня! И брызнет свет иного гимна! И Пушкин вспомнится – смеясь! А где-нибудь в Кашире гиблой Восторжествует мира князь... Но станет вечно, как в утробе! Мечту младенчества храня, Ассунтой пред, меж двух надгробий Коснётся радуга меня! * Тоскливо же озеро Гарда! А к ночи нависнут стеной Великая звёздная карта, Великий Катулл надо мной! Созвездье великих примеров – Веронского рая круги: Величье гробниц Скалигеров, Великого Данта шаги. Поэтому вроде подарка, Где волны легки и вольны, Скользит недоступная барка Вне всякой величины. * Венеция. Люди и лодки. Чужая дилемма и суть. Молитвы нелепы, нечётки. Размыты раздумья и путь. Смеркается. Лодочник ловкий Сшибает с туриста деньгу. Печальны послушные лодки И мы на своём берегу. Всё дело в забытой октаве, Которая вызовет дрожь, Когда из земли разнотравий В морскую страну попадёшь. Нам хватит ручьев и проталин! Нам в жизни, конечно, везло! Но как же финал карнавален! И как же всесильно весло! Воздушных шаров суматоха. Удар фейерверка вдали. Танцуя, по мостику вздохов Кого-то ещё повели. Вздохнёшь и подумаешь: эка Нам невидаль данный фокстрот. Зажмурься – и нет человека! Ты ангел. И лодка плывёт. * Он срифмует Верону с вороной – Незатейливый русский поэт – Подивится San Zeno мудрёной И оставит окурочный след Возле римлян видавшего моста. Потрясёт запоздало сумой, Как отрежет: «Сеньор, quanta costa? Не пора ли вернуться домой? Или гибнуть судьбе и таланту В поцелуях веронских Джульетт? Рассмотрите – отчасти я Данте, Ведь и Данте отчасти поэт!» Обернётся тоской антитеза, И Джульетте придёшься не мил. Здесь когда-то творил Веронезе. Одиночество наше творил! Для Венеции – шустрые краски! Вынь для дожей эпичность холстов! Одиночество боли и ласки – Кто принять эту нежность готов? Даст Творец утомлённой рукою По рассеянью шедшим из мглы Одиночество сна и покоя, Одинокость монгольской стрелы, Одинокость собачьего воя, Одинокость пустого куста... Нет, не то. Не такое. Другое... Одиночество зрящих Христа. К ИИСУСУ Не прекращай! Пусть весело живётся В коротком сумраке речного пустыря, Где дела нет камням, как гордо и животно Взлетает над землёй последняя заря! Ни в маленьких садах, ни в речке, ни в просторе Нет колыханья уст, нет наблюденья глаз. Смоковнице нашлось решение простое – Найдётся и для нас сегодня же. Сейчас! Дай время ощутить бескрайне и полётно, Как люди на земле ни разу не смогли! Но люди ткут холсты. Целебные полотна Омоют города истерзанной земли. Не равен часу час! Неровен воздух ночи! Где луны сохранят сиянье алтарей, Покатится валун и словно напророчит Далёкие огни великих галерей! Вот только бы успеть в безжалостном потоке Сквозь ранний камнепад, сквозь первое «прости» Случайно углядеть за дымкой на востоке Последний ренессанс с Мантенья на груди! ----------------------------- Начало новой страницы --------------------------------------- Поэзия девяностодесятников. Александр Тарасенко __________________________________________________________________ Александр Тарасенко Александр Тарасенко родился и вырос в далекой брянской деревушке. После службы в армии живет в Москве. Печатался в журналах: «Юность», «Воин России», в альманахах: «Истоки», «День поэзии», «Литературный Брянск» и других изданиях. Неоднократно выступал со своими стихами по радио. Член Союза писателей России, лауреат премии журнала «Юность» имени Владимира Соколова. Заместитель главного редактора журнала «Юность» (с 2008 по 2010 гг.). Автор книги «Малой родины звуки», певец именно малой родины. В его стихах – «крик» о гибнущей деревне, о заброшенных полях, о простых людях, живущих на селе. КРИК ПРЕДЗИМЬЕ Падают желтые желуди, Хлеб за околицей сжат, Стайкою белые голуби В небе над зябью кружат. Гроздья рябинушки красные О холодах известят, Ночи холодные, ясные, Лунные росы блестят. Ива задумалась кроткая, – Скоро под снегом ей стыть, – Лето в России короткое – Некого в этом винить… 16.08.05 КОГДА ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА Когда, нарушив тишину, Звон колоколен отдаленный, Церквей увидишь старину, Времен услышишь перезвоны. Когда звонят колокола, Услышишь звуки древних звонниц, Как Русь в поход святой звала Дружины с княжеских околиц. Культуру, быт из тех времен, Далеких предков крест державный Несет высокий перезвон России голос православный. Когда звонят колокола! Под эти благостные звоны С войны мать сына все ждала, Ночами стоя у иконы. 21.10.05 КРИК Я снова здесь, в безлюдном околотке, На берегу мелеющей реки. Печален лес, в осоке тлеют лодки, Остались ли в деревне старики? Бесхлебные поля и сиротливы чащи Среди угрюмой, жуткой тишины, Заплакал бы, увидя край пропащий Мой дедушка, прошедший три войны. Какой развал! Как леденит он душу! Неужто в этом чей-то интерес? Я не стерплю и тишину нарушу, И матом закричу на весь сосновый лес. Я прокричу на всю страну открыто, Услышат ли отчаяния крик? Моё село – разбитое корыто, Я здесь последний, видимо, старик. 11.11.05 * В столице улицы красивы, Красотки – просто обалдеть! А на окраинах России Народу нечего надеть. В Москве, как в чуждом государстве, Живут, как в сказочном дому, А там, в глубинке, люд в мытарстве Не нужен вовсе никому! Там нищета, там «заграница», Там крест да ворон на меже… Сверкает золотом столица, А села вымерли уже. 1.11.06 ДУША ЗОВЁТ Мой край родной – где корни славных дедов! Сны о тебе все помню наизусть. Я повидал и многое изведал, Моя земля, когда к тебе вернусь? Туда вернусь, об этом нет и речи, Где у болот душистые стога, Где по утрам дымок от русской печи, Плывет, где лес и в лозах берега. Где у избы бурьяны и укропы, Где липы цвет дурманит на Десне, Где у берез скорбящие окопы, От них я слышал много о войне. Душа зовет, где корни славных дедов, В глубинку, где заплаканная Русь, Я повидал и многое изведал, К тебе с повинной, родина, вернусь. 26.09.05 РЖАНОГО ХЛЕБА АРОМАТ Нахлынет в памяти потреба Вернуться мыслями к избе, Где аромат ржаного хлеба Утрами чуется тебе. В края, где с песнями крестьянки Идут с работы вечерком, Где в праздник тёплые буханки Льняным накрыты рушником. Увижу луг, где резвы кони И блеск реки в лучах зари, Где за селом в глухом затоне, Кричат, купаясь, косари. И где в окошке сквозь туманы Горит всегда родной огонь – В избе, где рос и строил планы, Где мать, икона и гармонь… 7.01.06 ПОБЫВКА Друзьям из «Юности» Где же вы друзья - поэты!? Я совсем зачахну тут Голь, безлюдье, да кюветы Кто в живых - сивуху пьют. Да гнедых лошадок пара Бродят по глухим лугам, Липнет грязь земного шара В дождик к старым сапогам, И назойливо кукушка Песнь одну и ту ж поет, Мать моя – совсем старушка – В страхе горестном живет. С горя бы ушел в посевы Здесь и злаки не растут! Ни друзей, ни старой девы... Часть России сгинет тут. 24.06.09. * Они истории творцы, Писавшие портреты, Кто возводил мосты, дворцы, Из прошлого поэты. Несли стихи издалека Культуру в долголетье, Чтоб Русь прославить на века Серебряным столетьем. Взошли иные имена, Таланты с новым чтивом, Россия вся захламлена Дешевым детективом. Литературные купцы, Пестрят о них газеты, Они, скупившие дворцы… Новейшие поэты! 13.06.05 МНЕ НЕ ЗАБЫТЬ ТВОИХ ОЧЕЙ (Песня) Мне не забыть твоих очей С утра по комнате хожу. Двух светлых пламенных лучей, Я в них, как в зеркало гляжу. И пусть и пусть приходит грусть, И пусть уходят поезда, Я все равно к тебе вернусь. С любовью в сердце навсегда. И пусть метель стучит в окно, И месяцами льют дожди, К тебе вернусь я все равно. Ты только, милая, дождись. Где б не был я, хоть на войне, Шел в бурю тысячи ночей, В любой далекой стороне Мне не забыть твоих очей! 18.08.08 ЗАБРОШЕННЫЙ ПОГОСТ Александру Печёному Ни деревни, ни дорог, Лишь одна обочина. Может, знает только Бог, Где ж родная вотчина? Две иль три прошёл версты – Всё места безликие. Села вымерли - пусты, Только травы дикие. Ни колодцев – журавлей, Ни коней стреноженных. Средь безжизненных полей Всё ж нашёл средь тополей Ряд могил заброшенных… Замер, глядя на кресты: Надписи знакомые… У оград – бурьян, кусты, Сучья буреломные. Сбоку крест еще сырой Вкруг трава искошена, Верба сломана грозой На могилы брошена. Здесь же Родина моя! Чьё же упущение? На могиле деда я Пил, просил прощения. 31.07.06 --------------------------------------- Начало новой страницы ----------------------------- Поэзия девяностодесятников. Борис Лукин ____________________________________________________________________________ Борис Лукин Борис Лукин родился в 1964 году в Нижнем Новгороде. Поэт, критик, переводчик. Руководитель литературного «НаШе». Составитель антологии поэзии «Наше время». Автор нескольких книг стихов. Член Союза писателей России. БАНЬКА Русский любит пар духмяный. Ну, а с милочкой – вдвойне. Сам – как яблочко румяный, А она-то снится мне? Тело пышет, глаз не знаешь И на чём остановить. Вспоминается о рае, Только скажешь о любви. Не за эти ли проделки Потеряли предки рай? Веничек пробежкой мелкой Поднимает кровь с нутра. И пошла с двух рук работа, Не глядят глаза от пота: А, начерно, хороша! Где тут тело, где душа? *** Даль затянуло, как бельмом, завесой снежной. Забуду думать о былом – та тьма кромешна; и даже если там весна капелью с крыши будила тело ото сна... Её не слышу. Прижмусь к окошечку тесней, пусть станет ближе до первых утренних теней, сошедших свыше. --------------------------------- Начало новой страницы ----------------------------------- Поэзия девяностодесятников. Марина Рогонова __________________________________________________________________ Марина Рогонова Марина Рогонова – по образованию музыкант, пианистка, поет в церковном хоре, пишет стихи. Печаталась в журнале «Юность». ТАНЕЦ ВЕДЬМЫ Ночью яркая луна Освящает лес дремучий. На поляне у костра Пляшет Ведьма! Взгляд колючий В центр огня она бросает, Разбивая пламя в искры, - Что мгновенно исчезают В тьме кромешной… Танец быстрый, Жуткий, дикий, колдовской Мастерица тайн выводит. Потерявшая покой В рваном платье хороводит Всплеском рук! Зловещий шёпот Воздух страхом нагнетает. Мрак ночной услышит топот: Ведьма пляшет! - проклиная Ум сильнейших! В слабых духом Зависть, жадность, алчность, месть – Горстью кинет!.. Лёгким пухом Вьётся дым, как нитью лесть. Растворится на рассвете Этот ужас и кошмар. Упаси, Господь! - не пейте Ведьмы зелье и отвар… 17 февраля 2009 г. ТЕБЯ ПОЧТИ БОГОТВОРИЛА… Что, милый мой, твой взор потерян? Тоскуешь обо мне ты, видно?! Стоишь задумчиво, растерян, - Что не с тобой – тебе обидно?! А помнишь, все иначе было: Мы вместе – не разлей вода! Я помню все. Я не забыла, - Ты – Мир мой, лучшие года! Не так давно принадлежала Я лишь тебе, - ты помнишь это? Забросив все, стремглав бежала Сюда, чтоб снова вместе где-то Парить под музыку Блаженства! – Кружить под «шёлковость» вуали! Мы вместе были – Совершенство! А врозь - почти существовали. Тебя лишь пальцами касалась, - По телу пробегала дрожь; - Я трепетала, волновалась, Стелилась, словно в поле рожь! Ты отвечал мне криком, стоном, Неистовством, порывом страсти. Все в мире прах! – ни кто – ни что нам! - Лишь мы в плену манящей власти! Пылинки я с тебя сдувала, Следила за тобой сама. Я не любила, - ОБОЖАЛА! Сходила по тебе с ума! Тебя почти боготворила! – Все это делала не я ль? Прости, что все же изменила Тебе, мой старенький РОЯЛЬ. 22 апреля 2008 г. ФОТОГРАФИЯ НА ПАМЯТЬ Однажды как-то, не так давно, В любви мне объяснялся Сокол: Моргал, кряхтел, топтался, но По большей части охал. Он гордо изучал меня, Бросая острый взгляд. Крылом похлопывал себя, Раз несколько подряд. Весь вид его был театрален, – Старался он, как мог! А лоб был просто гениален, И если б мог – то взмок! Я не осталась безучастной: Заключено пари! – Ведь птица так была прекрасна, Что не говори! Он на руке моей сидел. И я скажу, без лести, Хоть он заносчиво глядел, Мы, все ж, смотрелись вместе! Сентябрь 2002 г. ШАГ К МАДОННЕ «Невозможное – возможно» – Произнёс он, осторожно Заглянув в её глаза. Перед ним была Мадонна: Взгляд печальный и покорный, По щеке бежит слеза. В глубине души – терзанья, Муки, боль… Руки касанье Чьей-то в ней зажжёт любовь!- Только дай ей нежность, ласку, Сбрось безжизненную маску И взыграет в сердце кровь!.. «Невозможное – возможно!» – Повторил он осторожно И смахнул слезу рукой. Вдруг оттаяла Мадонна: Взгляд печальный и бездонный Приобрёл покой. Очень робко, тайно, зыбко На лицо легла улыбка Красоты той неземной, В чём искал ты совершенство! Так ни это ли блаженство, Где весь мир лишь в ней одной?! «Невозможное – возможно» – Прошептал он осторожно И шагнул к Мадонне той… 22 августа 2009 г. ВЕЧНЫЙ КРЕСТ Когда душа кричит и плачет, От боли одиноко ей,- Я не живу, а это значит, Что существую средь людей. В больной душе ища покоя И балансируя, подчас, От глаз людских таю изгоя, Бросая вызов всякий раз Судьбе, толпе и просто встречным, Что я – не та! Мой мир – иной! И этот вызов – Крест тот вечный, Что я всегда ношу с собой… 15 декабря 2009 г. МЫ НЕ ВИДЕЛИСЬ ПОЛВЕКА… Мы не виделись полвека: Я – скрипач и друг – аптекарь. Созвонились и решили: У кого карман пошире, - Тот оплатит посиделки. И в кафе «забили стрелку». Ждали встречу, волновались, Две недели собирались. Знали, что друг другу скажем, Фотографии покажем Внуков всех своих, детей, Наших общих с ним друзей… Расскажу всё по порядку, Занося в дневник-тетрадку: Встретились весьма радушно! Поболтали благодушно! Чувствуя себя гостями, Поделились новостями. Юморили, хохотали! – Словно в цирке побывали. Обсудили все проблемы, Факты жизненной дилеммы. Помянули всех ушедших. Пожалели лет прошедших. Посидели, помолчали. И немного поскучали. Пили пиво, рыбу ели. Под конец романс запели Про холодный зимний вечер, Про единственную встречу… Расставались обнимаясь, Расходились спотыкаясь. Обещались созвониться, Умирать - не торопиться! Чтоб друг друга не забыть,- Нашу встречу повторить! Здесь я ставлю многоточье… Всем привет. Спокойной ночи. 20 апреля 2008 г. НАВСТРЕЧУ ЛЮБВИ В роскошном платье голубом С букетом белых хризантем, Витая в мире неземном, Спешу к любви, как в свой Эдем! Бегу по встречной полосе, - В толпе мелькают лица. – Им всем во всей своей красе С любимым не сравниться! Несу себя сама ему, - Любви не стану ждать я! Что счастлива – потом пойму, Попав в его объятья! 4 апреля 2008г. НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ СВИДАНИЕ Он назначил ей свиданье У фонтана в старом парке. Как шпаргалку, текст-признанье, Заготовил он в «запарке» Бытовых проблем текущих, В суетливой обстановке, Новых туфель, ноги жмущих И мешающих походке. Хлопал дверью, суетился, Галстук теребил нервозно. На себя весь день он злился, Что назначил встречу поздно. Всё обдумал визуально: Внешний вид, цветы, подарки; Как подъедет к ней – брутальный – На роскошной иномарке! Перед ней он на колено Припадёт! – каков пассаж?! Будет ресторан и сцена, Вальс приватный, блюз и джаз… Размечтался и забылся, - В душу грамм пятьсот принял. Рухнул навзничь. – План не сбылся. Вот такой тому финал!!! 25 августа 2009 г. ОСЕННЯЯ ИСПОВЕДЬ В чём сила усталой природы, Когда нет давно торжества, И ветви в борьбе с непогодой, И мёртвой ложится листва? Где души черпают те силы, Надежду беречь и хранить? Я, к Богу взывая, просила Меня во грехе не забыть. Простить, если можно, ошибки, Что сердце, сжимая, калечат. Мне тягостны горе-улыбки,- Поддельная ложь, что беспечна. С шумящей под осенью рощей Слезами делюсь на бегу. Мне жить всё трудней, а не проще… Иначе я жить не могу. 2 октября 2009 г. ЭТО ТЫ Воздух с каплями воды, Лучиками света, - Это ты, мой милый, ты! Только, - где ты? Нежность снов, нектар мечты, Арабеска лета! – Это ты, любимый, ты! Только, - где ты? Звёздный блеск, ночной покой, Из любви букеты, - Это ты! – Всегда со мной! Только, - где ты?.. 14 октября 2009 г. Я НЕ СТЫЖУСЬ СКАЗАТЬ ЛЮБЛЮ Я не стыжусь сказать люблю Тому, кто дорог бесконечно! Как жаль, что этот Мир не вечен И мы у грани, на краю Земного счастья из мгновений, Дорог, сплетённых в узелок. Чтобы любить – зачем предлог И испытания терпеньем? Идти к любви во все оружье Должны мы, за руки держась! Я для того и родилась, Чтоб быть кому-то в жизни нужной. Прекрасна истина и суть: Дарить любовь и быть любимой! Пусть Счастье – хрупко и ранимо, - Но это выбранный мной путь! 16 ноября 2009 г. ЭЙФОРИЯ Закружило меня, завертело В безрассудном танце вино. Отделилась душа от тела, И тогда появилось ОНО, – Это НЕЧТО! Теплом утомлённая, Потянулась к нему, прильнула. В женской неге своей, обнажённая, Я в дыханье Его утонула. Заслонилась им от усталости, Не прикрытой своей уязвимости. Не забавы ради, не с шалости, – А у Власти в плену и у Милости! Слышу голос, движение чувствую, Но себя не могу изменить. Сострадая, жалея, сочувствуя, Возвращаюсь к сознанию – жить! Открываю глаза. Лишь в камине Догорает огонь бытия. А ЕГО нет со мной и в помине, – Только я. Только я. Только я. Ускользнуло, коснувшись тела Это НЕЧТО! – что за напасть? – Я в руках удержать не успела Не рожденную мыслью страсть. «Не успела!» – в висках застучало. «Не успела!» – пульсирует кровь. Так приходит конец без начала, Так уходит любовь. Беззаботно, легко мы расстались,– Не нужны нам прощальные речи. Позовет, – возвращусь! – ведь осталась Не оконченной наша встреча... 14 ноября 1995 г. ------------------------------------------ Начало новой страницы ---------------------------------------- Проза. Рассказ «Белоруссия». Игорь Михайлов __________________________________________________________________ Игорь Михайлов – критик, прозаик, лауреат премии журнала «Литературная учёба» за 2002 год в номинации «Проза, лауреат премии Валентина Катаева за 2009 год, заместитель главного редактора журнала «Юность». Автор книги «ЗАО Вражье». БЕЛОРУССИЯ 50 лет бывает один раз в жизни. Как, впрочем, 49 и 51. Передо мною сидит немолодой, наполовину беззубый человек, которому сегодня исполнилось 50. Саша. Нельзя понять, грустит он по этому случаю или радуется. Поскольку быстро набрался и теперь дремлет над своей тарелкой, наклонившись над нею, словно пожарная каланча над звездами в луже. Хозяйка, положив в мою тарелку салат, ласково погладив юбиляра по весьма редкой растительности, и слегка для бодрости назвав «Пусиком», говорит, что сейчас придет Виталик с женой. У Виталика хороший голос, и он поет «Белоруссию». Я пью, по выражению хозяйки, «голимый портвейн» и смотрю на Пусика. Он совсем размяк, сомлел. Разлипая сонные веки, смотрит на экран телевизора, в котором жгут костры какие-то негры и бросают камни в полицейских. - Вот, - говорит, - дожили! Поедешь в Париж, тебе прошибут башку и какой-нибудь умный дяденька в очках в телевизоре потом скажет корреспонденту, что эти неплохие в общем-то парни борются за свои права. Все, что им надо, это найти интересную специальность по душе. Интересное дело! – он меланхолически икает, наливает себе рюмку с верхом, подносит, расплескивая, и пьет за свое здоровье, которое видами боев на берегах Сены сильно подточено. Мне почему-то кажется, что в 50 я буду выглядеть, как он. Лысоватый, беззубый, нетрезвый, неудачник. И жена будет меня называть Пусиком. И от осознания этого непреложного факта мне становится тоскливо. Я пью «голимый портвейн», в проеме двери показывается кошачья физиономия. Трехцветная, пушистая, тварь. Жизнь у нее складывается, видимо, гораздо удачливей. Кошка с тревогой поглядывает на меня, подходит, вернее – царственно шествует, к стулу на ватных подушечках, обнюхивает мои носки. Юбиляр неожиданно просыпается, хватает кошку и начинает ее тормошить. В 50 лет приятно осознавать, что жизнь начинается снова. С нуля… Потом приходит Виталик. Один, без жены. В сероватых брюках, белой в мелкую клеточку рубахе. Небольшими усиками, напоминающими 70-е годы, эпоху ВИА, прямые проборы, высокие каблуки и польские фильмы, где все шляхтичи поголовно носят усы, как у солиста ансамбля Песняры. Того, который поет песню про Белоруссию. Или солист ансамбля Песняры, который поет про Белоруссию, носит усы, как у шляхтичей. Кто их теперь, песняров и шляхтичей, разберет? Виталик напоминает Саше о временах их молодости. Задорной, как вечер в общаге. Он наливает себе и тому, чье лицо, словно разгладили чугунным утюгом, и оно сияет светом, исходящим от еще неспетой «Белоруссии». Хозяйка говорит, что у Виталика хороший голос. Виталик говорит, что насухо он не поет, наливает себе еще рюмку, молодецки опрокидывает ее в себя, аппетитно крякает. И наполняет новую. - Ямщик, не гони лошадей, - говорит хозяйка, дебелая и беспокойная, поглядывая в сторону совсем осовевшего Саши. – Пусенька, тебе хватит… - Могу я раз в 50 лет нажраться, - то ли вопрошает, то провозглашает новорожденный. - Можешь, конечно, только ты, по-моему, делаешь это гораздо чаще… - Это по-твоему, - обиженно огрызается Пусик. В затлевшей было дискуссии проходит полчаса. Пусик говорит, что нажирается он довольно-таки редко, а вот выпивать, да, выпивает. Но! Следует различать эти два диаметрально противоположные понятия, иначе возникает опасность утратить хрупкий конценцус, который наступил по случаю его юбилея. Все спешно соглашаются. Виталик, пытаясь продраться сквозь слово «конценсус», словно Наполеон с остатками армии, домой, из Москвы в Париж, накладывает себе в тарелку салат и ласково смотрит на оживающего юбиляра. - Позвольте сказать пару слов, - говорит он, нос его возведен в потолок точно праздничная хлопушка, которую сейчас дернут за веревочку, рот раздвигается в однозубой улыбке. – Я знаю Владимирыча, страшно даже говорить, сколько я его знаю, но суть не в этом. А в том, мы все хотим пожелать ему здоровья, процветания и того, чтобы мы еще раз собрались в этом составе через 50 лет! - Я пас, - говорит растроганный теплыми словами Владимирыч. Все дружно протестуют и говорят, что он еще огурец, огонь, кровь с молоком, что он еще себя покажет, и сомневаться в том, что все вместе соберутся снова за этим самым столом через 50 лет, все равно что плевать в душу или в колодец. Мне кажется, что я никогда не выйду из-за стола, и 50 лет буду сидеть здесь, пить «голимый портвейн», по-командирски оглядывая свое изрядно потрепанное войско: ряд бутылок, блюдце с сардинами, алюминиевую кастрюлю с картошкой, тарелку с курицей, хлеб, рюмки, безнадежно унылые огурцы, смятый в гармошку тюбик горчицы и лужицу, которая тонкой ниткой подбирается к краю скатерти, чтобы облагодетельствовать мои штаны. И слушать нелепые разговоры, которые постепенно начинает напоминать толкотню в прихожей, о том, кто и что собирается показать Саша. Человек, которому исполнилось 50. И он искренне недоумевает, как же это на самом деле все с ним произошло?! Уже 50? Или еще 50? Кто ее разберет? Неожиданно хозяйка заводит речь про Ленку Шешкашели. Я Ленку Шешкашели не помню. Однако, оказывается, что должен помнить Ленку, не имею права не помнить, потому что она помнит меня и кроме всего прочего передавала мне привет. Мало того, она собственной персоной скоро обещала приехать из Житомира. Даже после того, как всуе возникает город Житомир, весь в ночных огнях и квадратиках окошек, за одним из которых, словно рыба в аквариуме, скрывается и молчит загадочная Ленка Шешкашели и машет плавником мне из этого малорусского мрака, я отказываюсь ее припоминать. Но больше все же из-за вредности. Я устал и хочу домой. Ленка Шешкашели, отпусти меня домой, я тебя обязательно вспомню! Окно, словно офтальмолог подмигивает своим всевидящим глазом. Шутка ли – 50 лет! И вот, как корова языком слизала, жизнь прошла, не оставив воспоминаний, как с белых яблонь дым, а ведь еще вчера и позавчера, как молоды мы были, городские цветы, тоси, боси… Сигаретный дымок змейкой ползет над столом. Надо встать и уйти, но не хватает сил. 50 лет мраморной плитой давят мне на плечи. Я сижу, как уставший держать небо, старый атлант. Кроме того, Виталик еще не пел Белоруссию! А куда ж теперь без Белоруссии-то? Без Белоруссии никуда! После того, как очередная пустая бутылка водки, очередной покойник, устремляется под стол, приносят еще одну. Виталик бросается в скучные рассуждения о том, что народ отучили петь, но душа народная жива, пока поют песни. Но петь отказывается, так как не в голосе. Хозяйка и Саша в один голос, но безуспешно, уговаривают Виталика спеть. Тогда поступает предложение сходить за Петровыми. Петровы – соседи. И они поют. И еще Серега Петров играет на гитаре. Пока хозяйка ходит за Петровыми, Виталик неожиданно заводит речь о том, что самая лучшая в мире скрипка - это скрипка Страдивари. - Был такой фильм про минотавра, кажется, там преступник украл скрипку Страдивари. А следователь, его играл еще молодой Шакуров, все искал… - Страдивари – альт. – Убежденно говорит Саша. Мишка Козлючиц из нашего класса учился по классу альта. Хотел даже в консерваторию поступать. Но его забрали в армию. А когда он вернулся, то забыл про свой альт, Страдивари, и пошел в такси работать. - Дело не в этом, - нехотя соглашается Виталик, - вот я, скажем, не на скрипке, не на альте играть не умею, а музыку люблю… Далее Виталик опять в который раз вспоминает о народной душе, о Мишке Козлючице, словом о том, что песня нам строить и пить помогает. Приходят Петровы. Сначала в дверях показывается Серега Петров. Размером с платяной шкаф, ножки крепкие и кривые. Вместо головы у него большая тыква, в которой сделали прорези для рта и воткнули по обе стороны угольки глазок. Наверное, для хеллуина. Серега Петров работает слесарем. На память приходят строки детской страшилки: Я спросил у слесаря Петрова, Ты зачем надел на шею провод? Слесарь Петров с порога широко и радостно улыбается: - Ну, где эта сволочь? Смотри, что мы тебе подарили. Ты – водитель. Водила-мудила. Гха-гха-гха. Значит, держи термос. А это - банка кофе, чтобы было, что наливать в термос, гха-гха-гха, - надрывно смеется слесарь Петров. Его тыква становится еще шире. Жена Сереги Петрова - небольшая, раздавшаяся вширь, словно рождественский поросенок. Маленькие глазки, курносый носик. Необъятных размеров попа в брюках и сиреневый пуловер. - Серега, сыграй что-нибудь, - говорит растроганный подарками именинник. - Погоди! Сыграй! Дай сначала инстру`мент настроить. А то не успел горло прополоскать, так тебе сразу – сыграй, гха-гха-гха!!! Петровы кушают, пьют, потом откуда-то из-под кровати достают видавшую виды гитару. - Вы ею, что гвозди забивали? – спрашивает Серега Петров, - гха-гха-гха… - И гвозди, и огурцы в ней солили, и с пятого этажа она падала, - шутит хозяйка. - У гитары пять струн, - философски, осмотрев поданный ему инструмент, - говорит Серега, - а должно быть семь. - Я куплю, - икает Саша. - Куплю! Гха-гха-гха! Ты сначала купи, а я потом сыграю… Поломавшись для приличия, слесарь Петров берет в руки гитару, гладит ее по стругам, настраивает и, придирчиво оглядев присутствующих, вопрошает: - Кто петь будет? Я – не умею… - Ну, Се-ре-жа-а-а-а!!! - жалобно пищит поросенок, шмыгая обиженным носиком… - Ну ладно, что поем? …Домой я возвращаюсь под утро. В голове, как осиновый кол, засела – Ленка Шешкашели, Житомир, слесарь Петров с тыквой вместо головы, его жена, вернее хрюкающий с петрушкой во рту поросенок, Париж, так и неспетая или недопетая, хочется сказать – недопитая - Белоруссия. И я погружаюсь в сон… И снится мне, что я летаю, и что земля - это большая с дырочками вместо глаз тыква, вернее - голова слесаря Петрова. Когда я взлетал, она вроде бы еще не была головой слесаря. А вот теперь надо приземляться, и – некуда. Всюду слесарь Петров, поросенок с хреном, Наполеон и Шешкашели, словом, хеллуин какой-то. А ведь я – не ангел. Могу и упасть. И разбиться. И вот оказывается, что жизнь теперь - это вроде бы такой безлимитный тариф. И чтобы приземлиться, надо сначала к нему подключиться. А подключиться я не могу, потому что не могу приземлиться. Говорят, что в Белоруссии можно приземлиться и без подключения. Но где она, эта загадочная Белоруссия? Я вглядываюсь вдаль, вижу там Виталика, он радостно машет мне руками. Оказывается Белоруссия на пятом этаже, в доме у Саши. Но Белоруссия - это такое состояние или откровение. Такая что ли нирвана, куда может попасть не каждый. - А я могу? - спрашиваю у Саши. - Ты, еще нет. Тебе нет 50-и. - А если я не доживу до 50-и, что, так и буду летать вокруг земли, как sputnik? Но никто не дает ответа. Потому что все кругом – слесарь Петров: и Виталик, и Саша, и его жена. Белоруссию профукали. И мне ее жаль и не жаль. Я лечу. И вижу под собой свеже-мороженный ноябрь. Предзимье. И раннее, как инфаркт утро… ------------------------------------ Начало новой страницы ------------------------------------------------ Поэзия поэта улиц. Юрий Игнатенко __________________________________________________________________ Юрий Игнатенко «Уважаемые сударыни и господа! Я, арбатский поэт Юрий Игнатенко, одним из первых вышел на улицу читать свои стихи...» – написал в Интернете Юрий Игнатенко, который вот уже 47 лет читает свои стихи на улицах Москвы, везде, где может, и на площади Маяковского, и в городском транспорте, и в очередях, а кроме того – и в литературных клубах. Его главной «сценой» за последние 25 лет стал Арбат, эта «художественная Мекка», куда он выходит каждый вечер – выступать перед прохожими и собирать... не деньги, а улыбки. В нем живет «неутолимая... стихосложенья жажда» и неутолимая жажда контакта со своими слушателями... Стихи его далеки от технического совершенства, непрофессиональны, но в них есть «эмоций всплески», светлые помыслы, вечные вопросы о том, «как обрести бессмертье через смерть», «кого же любим мы, когда мы любим?..», и есть внутренняя тяга к чему-то высокому, и удачные, образные строчки с Божьими искорками: «Любимая, возьми рассветный луч / И сделай из него заколку...». «Эолова арфа» решила познакомить своих читателей со стихами староарбатского «бродячего поэтодея» Юрия Игнатенко и опубликовать подборку его стихов – правда, в некоторых из них сократив наиболее слабые, на взгляд членов редколлегии, а потому лишние строфы, которые в голосовом исполнении автора, с соответствующей интонацией, мимикой, жестами, с броскими актёрскими приёмами производят, может быть, и эффектное впечатление, но на бумаге многое теряют. Кому из читателей захочется встретиться с самим автором и услышать из его уст целиковые варианты стихов (а не цитаты из них), а также послушать другие его стихи, которых у него много, и у которого есть и свои книги, «Респиратор доброты», «Распахнутый интим» и т. д., тот может осуществить это очень просто – «Повстречаться со мной очень просто, я вас уверяю...» – говорит Юрий Игнатенко. Для этого надо просто пойти вечером на Арбат... Нина КРАСНОВА * * * Словно в грамотах древних, ход столетий хранится В щедрых лицах московских - в них истории суть... Я Арбатом иду и смотрю в эти лица, В них души человеческой вижу красу. Лица, лица - повсюду их множество рядом, Одинаково близких, бесконечно родных. Мне спокойней под этим их дружеским взглядом, Коль споткнулся иль случай ударил под дых. Ах улыбка арбатская, радости вспышка! Расцветают в тебе откровений цветы. От улыбок нью-йоркских, берлинских, парижских Отличаешься тем, что... московская ты! Улыбнулся мальчишка, глотая слезинки, Улыбнулся прохожий ему на ходу – И метнулась улыбка, стирая морщинки, Просветляя обиды, смягчая беду. А в основе контакта - секрет неизбывный, Та таинственность душ, что зовем добротой. Я иду по Арбату, и голос призывный В моем сердце звучат: «Улыбайся, он твой!» * * * (...) Россия, у тебя талантов много. Прости, не научились их беречь. От Пушкина к Высоцкому дорога ЗалИта воском поминальных свеч. * * * Сегодня на улицы первый снег Ложится мягко, спокойно. Теперь мы встретимся только во сне, Запутанном, многослойном... Память прозрела, чтоб в сумрачном дне, За давностью недоступном, Былое увидеть счастливым вдвойне – Увидеть масштабно и крупно... И ощутить неразрывность времен - В судьбе, на двоих единой, И слышать звучанье родных имен В песне своей лебединой. Время пришло, и первый снег Памятью поздней ложится... Назначена встреча в итоговом сне – Если сумеем присниться! *** Не думайте о том, что вам всего милей, Не освещайте в памяти сюжеты, Не ворошите тайны и секреты, И взглядов остроту, и льстивых слов елей. Подумайте о том, что греет вас подчас В морозный день, в прохладный летний вечер, О том, что вас ведет ко мне навстречу, Подумайте о том, что нет меня без вас. * * * Предрассвет вытесняет зарю. Я - в просмотре ночных сновидений, В иллюзорном кругу дозволений Твою фразу сейчас предварю Трудным словом, что годы вместит, Но уже не вернет и минуты. Рядом женщина - совести путы... Вам обеим шепчу я: прости! * Что к рассвету осталось От шального огня? Есть ли времени малость Чтоб послушать меня... (...) На ладонях осталось Отзеркалье огня - Есть ли времени малость Чтоб послушать меня? МАМЕ (...) Ты - единственный свет в потемках моих, Надежда, идущая рядом, Укоризна моя и награда В этой жизни, одной на двоих. Ты ушла, отболев за меня наперед, Я остался промыслом Божьим, И со мной - судьбы бездорожье, Всплесков памяти светлый черед... * Последняя любовь, о как печально Мне упрекать в бессмертии тебя! Самозабвенно, празднично любя, Душою я воспрянул изначально. Все закружилось вдруг - сияние небес И голос разума меж временами года, В твоем разливе не искал я брода, Последняя любовь: ведь я воскрес! И, каждый день тебя благодаря, Уверенный, что большего - не надо, Всё вне тебя именовал я адом, Последняя любовь, тобой горя... Вдруг по-другому я взглянуть сумел В лицо, что было так привычно, - В твоих глазах увидел безразличье И огонек, что, отражаясь, тлел. Последняя любовь, одна на свете, Я пленником твоим остаться мог, Но подведен трагический итог: Любить - случалось, любящей - не встретил. ------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------ Проза. Юрий Блинов _________________________________________________________________________ Юрий Блинов Юрий Михайлович Блинов родился в 1946 году на Урале, в деревне Роза Ирбитского района Свердловской области в крестьянской семье, рос без отца. Окончил ремесленное училище, работал водителем торфо-уборочной машины. Затем учился в Калининском (единственном в мире!) торфяном институте, позже преобразованном в политехнический, по специальности «инженер-разработчик торфяных месторождений». После окончания института окончил аспирантуру, стал геологом, потом (в 1982 году) – директором малого предприятия «Криотехника». Писать начал еще в студенческие годы. Впервые опубликовался в ноябрьской газете «Северная вахта» в 1983 году. Автор книг «Изгой», «Сын хозяина», «Древние мужи Приполярья», «Дороги Чубарова» (дилогия), «Медвежий след». Член Союза писателей России, председатель городской общественной литературной организации «Губкинский родник», первый лауреат конкурса мэра города на звание «Человек года 2000» в номинации «Культура», лауреат премии журнала «Юность» за роман «Дороги Чубарова» (2001). СЕРЕБРИСТАЯ ФЛЕЙТА Как-то, в родительскую неделю, её поздней пасхой ещё зовут, решил я наведаться в свое родовое гнездо, в деревеньку с романтическим названием Роза. Деревня-то, к сожалению, сгорела, вчистую, и давно, а кладбище в стороне стояло, поэтому и сбереглось. Вот я и решил проведать предков, легших ещё до пожара в родную землю навечно. Неделя родительская как раз с открытием охоты совпала, я вспомнил, какие там великолепные охотничьи угодья, особенно в разливах, на старицах речушки Чубаровки, и не удержался, прихватил с собой ружье. Однако, сколько ни ходил, сколько ни выслеживал, а за целый день ничего не взял, только к вечеру, когда уже сереть начало, наконец-то подкрался к большой стае шилохвостых и дуплетом снял двух селезней. Пока достал их, совсем стемнело. Как выходить к деревне, понятия не имею, примерное направление знаю, и что из того. Темень - ни дорог, ни тропок, на ощупь далеко не сунешься, залезешь в какую-нибудь болотину, во мшары и не выберешься или того хуже в водяную яму или в трясину угодишь. Ночевать здесь, в этих кочках, камышах, среди разлившегося половодья, то есть в сырости, промозглости тоже себе дороже – костёр из сырья не разведёшь – околеешь, застудишься. Залез я на одинокое дерево, в надежде хоть какую-нибудь тропку под луной отыскать, огляделся, и повезло мне, увидел в той стороне, где должна, быть деревня, костер. Кто-то, видать, из охотников, или кладбищенских посетителей пришел в эти места, допоздна задержался и решил ночь у костра коротать. Слез я с дерева, хотел к костру топать, а тот – раз! и пропал, и следов никаких: ни дыма, ни искр, ни отблесков. «Что за чертовщина! Почудилось мне что ли? – заворчал я раздраженно и снова полез на дерево. – Нет, вон он, как ни в чем, ни бывало, горит, светится, кто-то водит меня, видимо». Теперь уж я взял ориентир относительно луны, слез и, с луны глаз не спуская, пошел по ориентиру к костру. Долго, цепляясь за кусты, сапогами черпая воду, брёл, тащился, к то появляющемуся, то пропадающему огоньку, почти вышел, но оступился, завалился в яму и сразу потерял направление, начал, как все заблудившиеся, ходить кругами. Как назло облака поползли по небу, зашторили плотно луну, и такая темень, такая непроглядная хмарь навалилась на окрестность, что хоть глаз коли. Страх забрался под кожу, сердце застукало в предчувствии появления какой-нибудь беды, столкновения с беспутной мерзостью, типа кикиморы, аль беса лешего. Остановился я, замер в ожидании луны, ждал, ждал, не дождался, нервишки не выдержали, бросился вперед наобум лазаря. Руки, чтоб не проткнуть сучками глаза, вытянул перед собой и бежал, оступаясь, падая, выворачивая ноги, пока не очистилось небо. И только тогда уяснил, что в другую сторону пёр, и уже не ругал, а костерил себя, а пуще бесов, слуг дьявольских, другое отродье, другую нечисть, поскольку не сомневался, что без потусторонних сил тут не обошлось, что это они заманивают меня в западню, водят. Тут, на горе мне, волки концерт устроили – выть на луну затеяли, нагоняя такую тоску, что самому впору брякаться наземь, на четвереньки и выть на жёлтое светило заодно с ними. Жутко стало, похолодело внутри, невольно начал я молить Бога, хотя и безбожник, чтоб избавил от встречи с волками, ну и с другими нечистыми. В общем, натерпелся я страху полные штаны и только лишь к полуночи выбрел наконец к заветному костру. Вздохнул облегчённо, думал ужасти, чудачества кончились, однако ошибся, они начались только. Костёр сам по себе приветливо полыхал посередь окруженной буйными зарослями поляны, у костра, на удивление, никого, я, ломая растительность, вывалился на неё, тревожно огляделся и оторопел. У костра, на поваленном дереве, сгорбившись, сидело одно из таких же приведений, от которых я только что натерпелся – неказистый такой, человечишко, весь скукоженный, мелкий, одетый в задрыпанное одеяние: в помятый, монашеский чёрный плащ с капюшоном, в кирзовые стоптанные сапоги. На моё громкое появление он никак не отреагировал, продолжая напряженно смотреть на огонь. – Здорово были, мил человек, – приветливо и бойко, стараясь пробудить человечка, гаркнул я. – Позволь, к твоему шалашу? – спросил, а сам, не дожидаясь ответа, прошел к огню и, не преминув похвастаться, бросил добытых уток к костру. – А, что! Кто здесь? – очнулся он, взглянул на меня и буркнул. – Проходи, – подвинулся, освобождая место, и опять склонил голову, обхватив ее руками. – Охотился я на Чубаровке, да припозднился. Ночь, как чернила, темная, ориентир потерял, заблудился. Твой костер выручил, – попытался я, садясь на бревно, завести знакомство, вытягивая усталые ноги и грея руки у огня. – Только вот не пойму, куда вышел, туда ли? – посмотрел на него, ожидая заинтересованности, хотя бы ответа на вопрос, не дождался и продолжил. – Мне-то деревня Роза нужна, местоположение ее, к кладбищу собирался выйти. Вышел ли, что-то из-за темноты не разберусь? – с тревогой и в тоже время с надеждой спросил я и поглядел на мужичка, стараясь определить, что за загадочное существо предо мной, почему молчит, отчего в трансе. – Живых тварей, значит, бьёшь? – место ответа проговорил с упрёком он. – Мы не стреляем. Живые же, как можно? Язвительный его упрёк, меня крепко задел, взбеленился я, по обличью, ведь, видно, что деревенский мужик, а значит, прежде всего, добытчик, кормилец, и вдруг «как можно». Несовместимо, наигранно! «Ты что, баба?! Курице, когда голову рубишь, соседа зовешь?», – хотел врезать ему, но он с усилием поднялся и, как невидимка, пропал из вида. Не успел я стянуть сапоги, как он опять же незаметно появился с сучками в руках и стал подбрасывать ветки в костер. – Ты кто хоть будешь, что-то не могу признать тебя? Не здешний? – спросил я и пристальней посмотрел на него, и в свете костра различил не старое, но испещренное тяжёлыми морщинами лицо, которому, видать, досталось от судьбы на орехи, пришлось, знать, много мужичку выстрадать. – Я узнал тебя. Марии Чубаровой старший сын. Михаил... – вместо ответа опять огорошил он. – Меня ты не помнишь. Я в другой деревне рос, а когда у вас стал бывать, ты еще в подштанниках бегал. Родных, знать, помянуть пришел? – Точно, помянуть и поохотиться тоже. Я и водочки для такого случая прихватил, – живо ответил я, довольный, что могу хоть чем-то отплатить человеку за, пускай не очень радушное, но всё же гостеприимство, самому заодно согреться и расшевелить буку нелюдимого. Полез в рюкзак, достал бутылку, походный раскладной стаканчик, закуску, разложил все это на газету, налил водки и пригласил. – Давай, присоединяйся, выпьем для сугрева, а то я, бродя по разливам, промок, водицы в сапоги начерпал, теперь отойти никак не могу. Незнакомец не стал отказываться, но лишь сделал маленький глоток и молчком поставил стакан обратно. – Чего так мало, не по-мужски? – запротестовал я. Он затряс головой, мол, не пью. – Поешь тогда, не стесняйся, – пригласил я и протянул ему котлету. Он, заотталкивал ее руками, наклонился и с теневой стороны бревна сорвал несколько свежих листиков крапивы, смял их, положил в рот и скромно захрустел. «Так ещё одно чудо, – позлорадствовал я. – Птицу не бьем, мясо, стало быть, не едим, ещё и травой питаемся – сыроед хренов. Интересно, что дальше будет!». От второй он наотрез отказался, сказал, что вообще не пьёт, первый-то стаканчик пригубил из вежливости и полез под бревно, достал оттуда чехол - футляр. Открыл и бережно извлёк из него разобранную на две части флейту. Соединил, протянул инструмент к огню, любуясь на его черно-глянцевый, с серебристой отделкой цвет. Встал, хрустнув суставами, скинул плащ, настраиваясь, видимо, на игру, потоптался. Я от неожиданности глядел на него во все глаза. Чудо чудное – флейта в лесу, на кладбище, а на самом человечишке оказывается видавший виды, но опрятный смокинг, чистая глаженая рубаха, поношенные, но отутюженные в стрелках брюки. «Что это он на кладбище, как на приём, собрался? Опять чудит чего-то?» - задал я себе вопрос. А он принял позу успешного маэстро, запрокинул голову с длинными чёрными волосами назад, мягко, как целуют любимую женщину, обхватил мундштук флейты губами, но сразу не заиграл, а еле слышно, опять же загадочно, прошептал: – Послужи ей еще раз, милая. Пожевал губами, и только тогда выдал, но опять не игру, а только лишь пробную трель. Я глядел на его нешуточный, казалось мне, наигранный настрой и едва сдерживал себя, уж больно несовместимыми были его музыкальные сборы с заурядной бивуачной обстановкой в диком лесу, да к тому же рядом с кладбищем. Хотел я было злорадно спросить, зачем эти причуды, с чем они связаны, но он настроился и выдал. Да так!.. По лесу, прогоняя ночь, полились обворожительные серебряные звуки, зазвучала упоительная, захватывающая музыка, поплыла, полная трагизма, горя, слез мелодия. Только что вдалеке, заунывно, так что мороз по коже, выли волки, скрипел, шумел, раскачиваясь, лес, щелкали бревна в костре, а тут всё, как будто завороженное, замерло. Я тоже, еще не начав говорить, захлопнул рот, музыка захватила меня, взяла в плен. Я с любопытством и пристально вгляделся в музыканта, на его ставшее живым лицо и не узнал мужичка. Передо мной стоял не неказистый, престарелый человек, а молодой, стройный мужчина в самом расцвете сил. Музыка сотворила с ним чудо, она одухотворила его, сделала из буки человека с большой буквы. Она и меня зацепила за самое нутро, её печаль, её нежность брали за живое и были так проникновенны, так мастерски произведены, что заставляли страдать, накатывали слезу на глаза. «Кто он? Откуда?!» – силился вспомнить я исполнителя. В памяти осколками вставали сказы о деревенском прославленном музыканте. Музыкант, вдохновленный своей прелюдией, моим вниманием, сочувствием, играл и играл не переставая. Я прилег у костра и вместе с мелодией поплыл то по райским кущам, в океан красных роз и маков, то пропадал в мертвом царстве льдов и горных разломов. Эти наркотические действия музыки в нереальной обстановке, видать, создали предпосылку, и осколки сами собой начали собираться в целую историю, а может, в легенду, передаваемую деревенскими сказителями из уст в уста. История та была о местном самородке, о талантливейшем музыканте, и о светлой, трепетной девушке, о их горячей, как у Тахира и Зухры, полной невзгод и страданий любви. Каждый, рассказывая ее, добавлял что-то своё, и она разрасталась, становилась легендой и воспринималась, как сказка, как быль-небыль. Музыкант тот жил в соседней деревне, до которой было от Розы почти двадцать километров. Был он, как уже говорили, с детства одарен и талантлив. Для сельского мальчишки это редкость, слава о нем не только в нашем районе, но и далеко за его пределами гремела. Он великолепно играл на всех музыкальных инструментах: на гармошке, балалайке, особенно на дудке – свирели, которые сам, кстати, и смастерил. Его часто приглашали на торжества, праздники, а то и дать собственный концерт. Он был молод, ему это льстило, он не отказывался. Так они и встретились, его как-то пригласили на свадьбу в нашу деревню. Он пришёл и, как обычно, наяривал откатанные, известные мелодии, был полон музыки и мало обращал внимания на собравшихся. Случайно поднял глаза и увидел ее – красу писаную, как она, словно лебедь, плыла с подносом к столу, и он сразу, резко оборвал игру. Уставился, глаз оторвать не может, на Светланушку, сестру невесты, девицу ликом светлую, глазами черемуховыми, пронзительными, волосами льняными, как у Василисы Премудрой, в корону собранными. В одежде, резко отличной от деревенской, не в кофте, юбке грубых, заношенных, а в старинном сарафане до пят, самой вышитом, как на заказ, искусной цветной гладью. Смотрел, рот открыв, на нее гармонист до тех пор, пока в бок не толкнули, требуя продолжать игру. Он заиграл, но уже для неё – задушевное, за сердце берущее. Заиграл своё, сочиненное самим для Светланушки, Светлы, Светика. Он, ведь, не только играл, но и сам с мальчишества сочинял музыку. И она замерла, заслушалась, очарованно прошивая взглядом музыканта-сочинителя и как бы спрашивая: «Это ты?! Пришел, наконец, явился, я ждала, я готовилась». Вот так, с первого взгляда влюбились они, и так сильно, крепко, что дня друг без друга прожить не могли. Бегали, чтоб поближе было, навстречу один к другому, сшибались по пути, переплетаясь телами и, обнявшись, уходили в луга, в раздолье трав, полевых разноцветий. Обласканные лучами солнца, катались во ржи, по ее золотистой соломе, зарывались в копнах скошенного, пахнущего дурманом сена. Он играл ей на своей свирели душевные, захватывающие сердце мелодии. Она целовала его, своего зазнобушку, миловала, шептала горячими губами: «Я твоя, вся твоя, навеки и до самой смерти твоя». Он ей отвечал, тем же, носил на руках, сетовал, что у него не настоящая флейта, а самодельная дудка. Говорил, что тогда сыграл бы ей такое, что она навек окаменела бы от изумления, и не смогла очнуться, прийти в себя. На беду, на горе, не долго длилось их счастье. Ему на роду было написано стать великим музыкантом, значит нужно было учиться, овладеть профессиональными навыками, мастерством. Народ, родственники, вопреки их воле, с любовью не считаясь, взяли и отправили его далеко в область, в музыкальный институт. Перед разлукой они поклялись в верности, в любви, обещали, что никогда не забудут друг друга и, что бы ни было, будут вместе. Светлана не хотела отпускать его, ее женское сердце наперед чувствовало: быть худу, - но умом она понимала, что нельзя вставать на пути милого. Понимала, что его дар необходим людям. Она, наоборот, убеждала его ехать учиться, когда он, хандря, отказывался выполнять волю родителей. И убедила, уехал. Первое время, два-три года Митяй забрасывал ее письмами, часто, как только появлялось в учебе окно, приезжал к ней, горячо и страстно отдаваясь любви и купаясь в ответной. Однако, со временем письма от него стали приходить реже, и он стал бывать дома все реже и реже. Она переживала, нервничала, ходила по дому сама не своя, предполагала, заламывая руки, с его стороны измену, нарушение обета любви, верности. Однако, когда мать с отцом начинали ругать «музыкантишку» неверного, недостойного их дочери избранника, она бросалась на защиту любимого, кричала, что это неправда, что он, должно быть, болен, загружен концертами, что у него нет времени. На третью после разлуки зиму писем совсем не стало, Светлана, и без того изведённая, сильно занедужила, стала чахнуть и таять прямо на глазах. Она боролась, сопротивлялась, но жить без надежды не могла, хрупкая её конституция не готова была к этому. Прямо под рождество слегла в горячке. Долго лежала, не поднимаясь, но незадолго до кончины почувствовала себя лучше, нашла силы, встала, упросила отца свозить ее в район, на почту, якобы, там, может статься, письма по чьей-нибудь нерадивости задерживаются. Отец был убежден, что писем нет, что «музыкантишка» загулял, бросил дочь, виноват в её болезни, но возражать не стал, он рад был исполнить любое желание доченьки, лишь бы она не убивалась, выздоравливала. В районе дочь сначала попросила отца остановиться у музыкального магазина. – Зачем? – возмутился он. – Дом и так его кассетами завален. – Я только посмотрю, есть ли новые, – ответила она и, не дожидаясь остановки саней, выскочила. Зашла в магазин – и сразу к витрине с инструментами, выбрала самую, по словам продавца, лучшую флейту с серебристой отделкой и выкупила. - Повезло Вам, - продавец охотливо воскликнул. – Нам всё больше гармошки шлют. Эти, вероятно, по ошибке забросили. Отдала Светлана за неё все свои сбережения, понесла в гравёрную, которая по счастливой случайности находилась тут же, при магазине. Попросила мастера написать на ней всего лишь одну короткую фразу: «Я буду вечно с тобой» - и, спрятав футляр в сумку, поехала на почту. На почте по её просьбе завернула футляр в плотную бумагу и отправили посылкой на адрес любимого. Митяя же, Митечку и в правду закружила городская жизнь. Как он ни отстранялся, как ни чурался, но среда, концерты, слава, поклонницы вскружили в конце концов ему голову, и Митяй постепенно начал забывать свою любимую, свою светлую женщину. Дальше хуже, поездки за границу, приёмы, как великого музыканта, как маэстро, на высшем уровне, совсем стерли лицо ее, ее поступь, ее образ из памяти. Забыл он клятву о верности, растоптал обещание быть только с ней, любить только её своего Светика - яркоцветика, и женился на местной красавице, дочери видного партийного деятеля. Получил квартиру шикарную, машину «Волга» без очереди, другие блага. Всяческих этих привилегий он чурался, мало ими пользовался, считал, что не заслужил их, стремился отработать, играл много, давая порой до сотни концертов в месяц. Выматывался до изнеможения, до бесчувствия и однажды пальцы не выдержали – отказали, он даже не смог закончить концерт. Скандал разразился агромадный, его объяснения не принимались, не выслушивались, никому дела не было до его рук. Элита, власть привыкли к его безотказным концертам, к его виртуозности, к его великолепной музыке и не могли отказать себе в этом удовольствии. «Как это так! – упрекали его, особенно старались завистники. – Что такого может случиться с пальцами? Ничего. Музыкантишка-колхозничек зазнался, высоко взлетел. Надо его поставить на место». Митяй нет, чтобы не обращать внимания на кликушеские упрёки, вздорные вопли, наоборот, принимал их близко к сердцу, психовал, нервничал и, как следствие, болезнь развивалась, вскоре он вообще не мог играть. Стал не у дел, его завистники воспользовались этим, и Митяя списали. В семье тоже не заладилось, жена-красавица начала удаляться его, он ей нужен был тогда, когда имел успех, когда она вместе с ним была на Олимпе славы, когда ей завидовали, когда, идя с ним под руку, видела она сотни восхищенных глаз, а аплодисменты, поздравления, цветы сыпались к её ногам. Только тут и только тогда разглядел, понял он, что нужен ей, ее кругу только будучи знаменитым, прослав-ленным, а как простой смертный, он им не надобен. Побыл он, всеми отринутый, в одиночестве, походил неприкаянный, никому не нужный и вспомнил свою любимую, свою Светлу, Светлушку. Знал, верил, надеялся, что ей он в любом состоянии, в любом качестве дорог ещё и необходим. Был Митяй, как говорилось, личностью непредсказуемой, собрался в один день, ничего не взяв из нажитого, и уехал в родную деревню. Не забыл только ее подарок – серебристую флейту, уложил футляр в сумку аккуратненько, и повёз домой. Внезапно, как гром среди ясного неба, перебив мои воспоминания, музыка оборвалась, и музыкант, печально склонив голову, опустился на бревно. И такая звонкая, наполненная уходящими звуками, тревогой тишина обуяла наше пристанище, что оторопь побежала по спине, и появилось понимание отсутствия гармонии, как будто природа не могла без музыки, как будто она вечно была с нею. – Что это, что за музыка? – с жаром спросил я. – Я такого никогда не слышал. Когтистой лапой за сердце берёт, заставляет страдать. – Реквиум, – коротко, видимо, уйдя опять в воспоминания и не желая разговаривать, буркнул он. – Кто написал? Кому играл? Кому посвящена? Девушке, Светлане? – тормошил я его, не давал уйти в себя, глядел на музыканта пристально, ища в глазах ответа, но столкнулся с такою болью в них, что осекся и замолчал. – Это последнее, что у меня осталось, – вместо ответа показал он на флейту. – Одна музыка меня здесь, на этой земле держит, без нее ушел бы в след, – опять закончил он загадочно и бережно, так же, как вытащил, уложил флейту в футляр. Вопросы и интерес к нему раздирали меня, я не смог сдержать себя и настойчиво стал бросать их один за другим, требуя ответа: - Скажи, не тот ли ты, Митяй, музыкант, что жил в Гунях, что бегал к Светлане, на Розу, почти, каждый день? Тот или нет? Признайся! О-о, костер гаснет, погоди, я сейчас, – заторопился я и нырнул в лес. Насобирал сучьев и - к костру, смотрю, а мой таинственный незнакомец спит, свернувшись калачиком на лапнике и, натянув на голову плащ, мирно посапывает. Я не стал проверять, спит он на самом деле или притворяется, подживил костер, отодвинул его на безопасное расстояние от мужичка, устроил из лапника себе постель и тоже лёг. Однако оставшиеся без ответа вопросы мучили меня, не давали уснуть. Только перед рассветом я задремал, и сразу продолжение истории, вернее, сказы о ней селян живо встали перед моими глазами. Вернулся на родину прославленный музыкант, и сразу перед родственниками своей ненаглядной Светлушки предстал, а те его и на порог не пустили. – Уходи, убивец, по добру – по здорову, а не то самого на тот свет отправим. По твоей милости наша светлая дочушка нас покинула. Из-за тебя, ирода, с жизнью простилась, не надышавшись, не насладившись ею, ушла горемычная, в расцвете лет. – Что с ней? Неуж?!. – вскрикнул он и, не веря ни единому слову, упал без чувств у порога. Родственники и подсоблять ироду не стали, захлопнули дверь с другой стороны и, злорадно ухмыляясь, занялись всяк своим делом. Митяй очухался к вечеру, побрел на кладбище, отыскал могилу светлой своей Светлушки, упал, и прорыдал на ней почти день. С той поры повел он жизнь замкнутую, людей чурался, жил уединенно, не знамо где, но в месяц раз являлся в деревню и… Словом, люди слышали, слушали, не все, конечно, а те у которых бессонница, как по ночам рыдала и плакала флейта на деревенском кладбище. Проснулся я поздно, уж солнце умылось и, высоко плывя над горизонтом, брызгало мне лучами в лицо. Его задорные зайчики разбудили меня, и я, вспомнив вчерашнее, побежал быстрей умываться, с твердым намерением достучаться до музыканта и вызнать правду до конца. Я-то сам был уверен, что Митяй из легенды и мой ночной знакомец – одно и то же лицо, но всё-таки хотелось услышать непосредственно из его уст подтверждение этого. Убедиться окончательно, что это он, тот прославленный маэстро, музыка которого в недалеком прошлом гремела по радио, на пластинках, магнитофонах, кассеты с записью которого были во многих домах. Если это так, то спросить, почему он не живёт полной жизнью, руки же вылечил, пальцы заработали, и, главное, почему проворонил любовь свою? Узнать у него, у известного, начитанного, почему так сложилось, что великую любовь злой рок преследует, отчего все истории, связанные с ней, заканчиваются трагически? Вернулся я с этими вопросами к музыканту, а его и след простыл, даже лапник, на котором он спал, пропал, как будто никогда музыканта тут, рядом со мной не было. Лишь через пару лет случайно встретил я его – флейтиста-музыканта в городе, на автовокзале, и если бы он сам не подошел ко мне, ни за что бы не узнал лесного маэстро. Передо мной стоял дряхлый старик, с сизым носом, с бурым, пропитым лицом, трещины на котором превратились в борозды. Нищий, одетый в грязное, дурно пахнущее рванье, в те же, только «просящие пить» сапоги. Какой там маэстро, какой музыкант - пропащий бич, бомж, докатившийся до ручки, до предела. – Ждорово, Михаил, – прошамкал он беззубым ртом.– Здорово, ты кто, дед, что-то не узнаю тебя? Неуж?.. – Да-да, я тот, бывший музыкант, неуж, не помнишь? Мы ночевали с тобой у коштра, на кладбище. – Так это ты? Да не-ет, – не поверил я и вгляделся в него пристальней, отыскивая и вспоминая запомнившиеся черты лесного незнакомца: одухотворенное лицо, стройную подтянутую фигуру, чёрные длинные волосы. Даже музыку и в целом исполнителя реквиема представил. Ничего, кроме голоса, похожего не было, но чтоб не обидеть старика, спросил сочувственно. – Что случилось? Ты и не ты. Не узнать. – Я-я, беда, большое горе у меня. Подкараулили меня братья моей Светлушки, избили и флейту, со словами не пожорь сестру, о сошну ражбили. Сволочи, гады! – выкрикнул гортанно, с раздирающей сердце болью он, и слезы обильно побежали по бороздам его лица. Он их не вытирал, видать, не впервой обливался ими и продолжил. – Один остался, без мужыки. Жачем жить, незачем. Давно бы ушел к Светлушке, да грехи не пушкают. Много, видать, ей горя принес, надо расплачиваться. Не шуди, Миша, строго меня, я сам себя осудил на полную. Лучше дай денег, горе жалить и помянуть Светлушку. Я пожалел его, вытащил из бумажника сотенную купюру и молча сунул в его грязную, давно не мытую ладонь. – Благодарю, – признательно буркнул он и тут же, как только он один умел, скрылся за дверью буфета автовокзала. – Да, – подумал я, глядя печально ему в след. – Вот, ведь, как бывает. Утрата любимой женщины сильно покорежила его, но до конца не сломала. Утрата же любимого инструмента, то есть утрата извлекать музыку, жить с ней, превратила человека в живой труп. Для кого, что сильнее, что разрушительней - пойди, пойми? ------------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------------------------ Литературоведение. Зульфия Алькаева об Иване Бунине к его 140-летию __________________________________________________________________ Зульфия Алькаева Зульфия Алькаева – поэтесса, эссеистка, очеркистка, родилась в г. Ногинске (Богородске). Окончила факультет журналистики МГУ им. Ломоносова. Стихи пишет с 10 лет. Публиковалась в газете «Ежедневные новости Подмосковья»; в альманахах «Литературные знакомства», «Эолова арфа», «Муза», «Московский Парнас», в интернет-журнале «Пролог». Автор книг стихов: «Воздушные пробки» (2006), «С поправкой на любовь», «Дождь в стиле тетрис» (обе – 2009), «Шанс чистовика» (Велико Тырново, 2010). Победитель литературных конкурсов Ногинска и Электростали (2008). Участник Совещания молодых писателей Москвы (2009, семинар К. Ковальджи и Л. Звонаревой). Член Союза журналистов России, Союза писателей Москвы и ПЕН-клуба. Живет в г. Электросталь. ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА БУНИНА СТИХИ КАК ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ Иван Алексеевич Бунин «приобщен ко всем идеалам русской литературы». Так говорил о нем Куприн. Еще более определенно выразился Горький: «Изымите Бунина из русской литературы, и она потускнеет». Но ведь и вынули, и потускнела!.. После отъезда писателя за границу в феврале 1920 года многие десятилетия Бунина на Родине не издавали. Однако запрет налагался, прежде всего, на дневниковый роман «Окаянные дни» и публицистику писателя, категорически не принявшего большевиков и красную революцию. Как поэт Иван Алексеевич еще до обеих русских революций был признан и широко известен. Достаточно лишь сказать, что за стихотворный сборник «Листопад», вышедший в 1901 году, и перевод поэмы американского поэта-романиста Г. Лонгфелло «Песнь о Гайавате» (1896 год) Бунину была присуждена Пушкинская премия, а позже, в 1909 году, он был избран почетным членом Академии наук. Особенной популярностью как раньше, так и сейчас, у читателей пользуется любовная лирика Бунина. Его стихами молодые люди с хорошим вкусом и ныне предпочитают признаваться в любви своим избранницам. Еще многие десятилетия, а может, и века, они будут галантно преподносить женщинам изящные бунинские строки, потому что в них есть все, что хочет высказать разбуженное сердце: и сладкий клевер первых свиданий, и терпкие ромашки сомнений, и горькая полынь разлуки. Секрет долговечности лирики Ивана Алексеевича Бунина - в его неизменной верности классическим традициям. Поэтический дар Бунина развивался под влиянием Пушкина, Фета, Тютчева. Но, безусловно, есть черты, присущие только этому поэту, отличающие его искусство от почерка его больших учителей и собратьев по перу. В своей любовной лирике Бунин тяготеет к чувственно-конкретному образу. Создается не отвлеченная, а зримая картина, и еще - появляется эффект присутствия читателя на любовном свидании. Затаив дыхание, как будто стоя рядом, за деревом, мы наблюдаем за интимным общением влюбленных. В стихотворении «Беру твою руку и долго смотрю на нее…» мужчина наслаждается созерцанием своей избранницы и как будто пытается продлить это очарование и защитить его от разрушительной силы страсти. Беру твою руку и долго смотрю на нее, Ты в сладкой истоме глаза поднимаешь несмело: Вот в этой руке – все твое бытие, Я всю тебя чувствую – душу и тело. Что надо еще? Возможно ль блаженнее быть? Но ангел мятежный, весь буря и пламя, Летящий над миром, чтоб смертною страстью губить, Уж мчится над нами! 1898 Влюбленный или отлюбивший лирический герой по-особому остро воспринимает запахи, звуки и краски. Природа как бы обрамляет его, и получается неповторимый слепок настроений и ощущений. Такая метаморфоза воплощается, к примеру, в стихотворении «Осыпаются астры в садах». Автор приглашает читателя на свидание с осенью как на встречу со своими увядшими эмоциями и отшелестевшим праздником любви. Звучит печальное напоминание о том, что все в нашей жизни неповторимо и невозвратимо. Поброди же в последние дни По аллее, давно молчаливой, И с любовью и грустью взгляни На знакомые нивы. В тишине деревенских ночей И в молчанье осенней полночи. Вспомни песни, что пел соловей, Вспомни летние ночи И подумай, что годы идут, Что с весной, как минует ненастье, Нам они не вернут Обманувшего счастья… Важную роль в бунинской поэзии играет эпитет, используемый писателем как бы субъективно, произвольно, но одновременно наделенный убедительностью чувственного опыта. Счастлив я, когда ты голубые Очи поднимаешь на меня: Светят в них надежды молодые – Небеса безоблачного дня. Горько мне, когда ты, опуская Темные ресницы, замолчишь: Любишь ты, сама того не зная, И любовь застенчиво таишь. Здесь совсем не случайно интонационно и стилистически автор выделяет голубизну глаз девушки. Поэт хочет подчеркнуть чистоту и молодость красавицы, и то, что ее глаза, подобно «небесам безоблачного дня», олицетворяют для него мечту о безмятежном райском счастье. А «темные ресницы» перекликаются с затаенными в сердце девушки нежными чувствами. Молитвенным восторгом перед девичьими чарами наполнена заключительная строфа стихотворения. Но всегда, везде и неизменно Близ тебя светла душа моя… Милый друг! О, будь благословенна Красота и молодость твоя! 1898 В стихотворении «Рыжими иголками…» (30.VI.16) Бунин буквально несколькими точными эпитетами передает невинность лирической героини. Дай твои ленивые Девичьи уста, Грусть твоя счастливая, Песенка проста. А в предыдущей строфе автор с помощью «темноты ветвистой» как бы создает обстановку интимного свидания. Темнота ветвистая Над тобой висит, Красное, лучистое, Солнце чуть сквозит. Место свидания назначено. Это «жаркий летний бор», в конце стихотворения становящийся уже «потаенным». Кто же этот влюбленный в девушку герой? Он находится за кадром, но его суть раскрывают окружающий пейзаж и озвученное обращение к девушке: Рыжими иголками Устлан косогор, Сладко пахнет елками Жаркий летний бор. Сядь на эту скользкую Золотую сушь С песенкою польскою Про лесную глушь. Сколько здесь говорящих символов! Иголки намекают на мужское начало. По Фрейду игла – это фаллос, по Юнгу – мужская (в широком смысле) тенденция в психике, то есть интеллектуальная функция или мышление. Косогор – возвышение. Сладко пахнущие елки и жаркий бор отправляют к мыслям о плотской страсти. Вся природа как будто говорит нам о зрелости девушки, которая как наливное яблочко вот-вот соскользнет с ветки. Перу Ивана Бунина подвластны не только зарождение и расцвет любви, но и ее последние, прощальные дуновения. В передаче столь сложных и противоречивых ощущений поэту опять же помогает чуткая природа. Мы встретились случайно, на углу. Я быстро шел – и вдруг как свет зарницы Вечернюю прорезал полумглу Сквозь черные лучистые ресницы. На ней был креп, - прозрачный легкий газ Весенний ветер взвеял на мгновенье, Но на лице и в ярком блеске глаз Я уловил былое оживленье. И ласково кивнула мне она, Слегка лицо от ветра наклонила И скрылась за углом… Была весна… Она меня простила – и забыла. 1905 Не правда ли, это повторенное в начале и конце стиха слово «за углом» ассоциируется с извечным «любовным треугольником»? Угол – это нечто торчащее, выпирающее, дисгармоничное. Угол указывает на объяснимую неловкость, испытываемую двумя бывшими любовниками, тем более, что встретились они случайно, неожиданно. Герою, который «быстро шел», пришлось замедлить движение, приостановиться, еще раз взглянуть в глаза когда-то любимой женщины. На ее лице появляется «былое оживленье» и ветер тоже оживает: «взвеял на мгновенье». К герою вдруг и не надолго, как привет из прошлого, возвращается угасшее светлое чувство. В этой случайности есть что-то болезненное и мистическое. Автор как будто хочет сказать нам, что ничего бесследно не исчезает, что наша судьба и время – великие, недоступные сознанию тайны. «Счастья в жизни нет, есть только зарницы его, - цените их, живите ими». Эти слова великого писателя, сказанные ему еще в юношеском возрасте, Бунин приводит в своей книге «Освобождение Толстого». Возможно, как раз они и побудили поэта со священным трепетом относиться к каждой «зарнице» любви в своей жизни. Особенности лирики Бунина глубоко чувствовал Константин Паустовский. «Почти мгновенно он схватывает и закрепляет в слове те черты людей и пейзажа, которые с особой точностью передают сущность того, о чем Бунин пишет. Да, Бунин суров, почти безжалостен. Но, вместе с тем, он пишет о любви с огромной силой. Для него любовь гораздо шире и богаче, чем обычное представление о ней. Для него любовь – это приобщение ко всей красоте и ко всем сложностям мира. Для него – это ночи, дни, небо, беспредельный шум океана, книги и размышления – одним словом, это все, что существует вокруг. Язык Бунина прост, даже временами скуп, очень точен, но вместе с тем живописен и богат в звуковом отношении…» (1956) УТОНЧЕННАЯ ЭРОТИКА И СТРАСТЬ На мой взгляд, вся лирика Бунина, воспевающая женщину, пронизана утонченной эротикой и есть произведения, в которых эротика является безусловной хозяйкой гостиной. С большим тактом в стихотворении «Кольцо» (1903) Иван Бунин описывает купание обнаженных женщин в Днепре, нечаянным свидетелем которого стал его лирический герой. …………………………. Видел я плахты, сорочки и смуглое тело, Слышал я говор, веселые крики и плеск… Жадной толпою сошлись они к отмели белой! Жадно дыша, одевались они на песке. Лоснились косы, и карие очи смеялись, С звонкими песнями скрылись они вдалеке, Звонко о берег прозрачные волны плескались… Чье-то кольцо золотится в горячем песке. Вместе с плахтами и сорочками, в том же ряду, возникает «смуглое тело»: смуглость как будто бы тоже превращается в одежду. Так осторожно и деликатно Бунин преподносит один из самых волнующих моментов сцены. Однако «смуглое тело» дальше рифмуется со словосочетанием «к отмели белой». Именно белый цвет отмели ассоциативно напоминает нам о том, что лирические героини обнажены. Возбуждение купальщиц и внутреннее напряжение наблюдателя автор виртуозно зашифровал в однокоренных словах, повторяющихся в начале двух строк: «Жадной толпою сошлись они к отмели белой! / Жадно дыша, одевались они на песке…» Следующая строка особенно музыкальна. Она словно вся переливается и плывет по волнам, благодаря почти симметрично расположенным в ней гласным «о», «и» и согласным «л», «к», «с». Прислушаемся в этой мелодии: «Лоснились косы, и карие очи смеялись». А теперь процитирую одно из самых известных стихотворений поэта. Я к ней вошел в полночный час. Она спала – луна сияла В ее окно, и одеяла Светился спущенный атлас. Она лежала на спине, Нагие раздвоивши груди, И тихо, как вода в сосуде, Стояла жизнь ее во сне. Вряд ли во всей русской литературе можно найти более целомудренное и более волнующее описание обнаженной женщины. Обжигающим зноем и жаждой любви дышит стихотворение Бунина про пастушку «Бог полдня», хотя и тут нет ничего непристойного и пошлого. Я черных коз посла с меньшой сестрой Меж красных скал, колючих трав и глины. Залив был синь. И камни, грея спины, На жарком солнце спали под горой. Я прилегла в сухую тень маслины С корявой серебристою корой – И он сошел, как мух звенящий рой, Как свет сквозной горячей паутины. Он озарил мне ноги. Обнажил Их до колен. На серебре рубашки Горел огнем. И навзничь положил. Его объятья сладострастны и тяжки. Он мне сосцы загаром окружил И научил варить настой ромашки. 12.VIII.98 Как видим, в двух приведенных выше стихотворениях («Я к ней вошел в полночный час» и «Я черных коз посла с меньшой сестрой») появляются: «грудь», «спина», «сон» и обязательно есть свет – будь то сияние луны или огонь полдня. Все это излюбленные составляющие поэтической плоти, из которых автор, как рисовальщик, составляет картины любовного томленья. К слову, современные психологи уверяют, что самой интимной частью тела человека является спина: положение спины яснее, чем выражение лица, выдает внутреннюю, теневую, скрытую от глаз сущность. Хотите узнать человека поближе – всмотритесь в его спину. Любовь в названных стихах прямо не обозначена, но она и есть главное действующее лицо. В первом случае она (любовь) неуловима и легка, как крылья мотылька, и потому «рифмуется» с жизнью спящей женщины, стоящей, «как вода в сосуде». В другом стихотворении любовь, точнее, любовник олицетворяет «Бог полдня». Вообще, Бунин нередко использует прием олицетворения, сообщая своим творениям запоминающиеся, оригинальные образы. Если в «Боге полдня» автор наделяет мужскими качествами полдень, то в стихотворении «Старик у хаты веял, подкидывал лопату» (1903) черты девушки неожиданно приобретает «хата», которую «старуха в черной плахте белила мелом». Вот эти строки: А хата молодела – зарделась, застыдилась – И празднично блестело протертое окно. Женственный и страстный образ грозы предстает перед нами в стихотворении «Полями пахнет, - свежих трав». Как ты таинственна, гроза! Как я люблю твое молчанье, Твое внезапное блистанье, - Твои безумные глаза! 1901 Во время такой вот неистовой грозы лирический герой стихотворения «Веснянка», кстати, написанной Буниным в том же, 1901 году, встречается со своей возлюбленной. Драматичный сюжет этого свидания под стать бушующей природе, потому что герой отчаянно пытается догнать убегающую от него девушку. Его сердце трепещет «точно голубь», но он бежит что есть сил. В описании природы и в ярком монологе влюбленного столько живых красок, что хватило бы, кажется, для рассказа. Взволнованный герой задает Веснянке вопросы, и вспышки молнии как будто помогают ему пролить свет на их отношения. Вдруг молния всю чащу озарила Таинственным и бледно-синим светом… «Стой! – крикнул я. – Лишь слово! Я не трону…» (Она остановилась на мгновенье.) «Ответь, - вскричал я, - кто ты? И зачем Ты здесь со мной встречалась вечерами… Подробности этих встреч, как сейчас бы сказали, - настоящие эротические сцены. …Ты разбирала ласково мне кудри, А я глядел с твоих колен в глаза? Зачем во тьме, когда из тихой рощи Гремели соловьи, ты наклонялась К моей щеке горячею щекой И целовала сладко, осторожно, А после все томительней и крепче? Скажи зачем?..» Она лицо руками Зарыла вдруг и кинулась вперед. И долго мы, как звери за добычей, Опять бежали в роще. Шумный ливень По темным чащам с громом бушевал, Даль раскрывали молнии, и ярко Белело платье девичье… В начале этой дикой погони герой кричал девушке: «Остановись, послушай! Я все равно до света не отстану, Ты понапрасну мучишься…» Однако, в конце концов, мучиться пришлось ему. Платье девичье вдруг «исчезло, точно провалилось», а бывший милый друг «выскочил с разбега на опушку, упал в овес, запутанный и мокрый, и зарыдал, забился…» Так в одном лирическом стихотворении Бунина поместилось и счастье, и сомненья, и холод разлуки, - целый любовный роман. Для молодого человека, опьяненного собственными чувствами, не пели, а «гремели соловьи», для него гремел потом гром. Герой, получивший знаки внимания от своей девушки, стал настойчивым и самоуверенным. Но его милая Веснянка, не проронив ни слова на прощанье, незаметно ускользнула от него под шум ливня. Несмотря на интимные свидания, герой почти ничего не знает о своей избраннице. Видимо, увлекшись собой, он не расслышал тихий голос девичьего сердца. Разумеется, такую повесть в стихах мог создать только тонкий психолог и знаток женской души. Хорошо, когда безответная любовь кончается лишь слезами, но бывают и бури, и стихийные ураганы. Разрушительную силу страсти поэту удалось выразить в таких стихотворениях, как «Аленушка» (стр. 377), где неутоленная страсть рождает пожар, и «Малайская песня» (стр. 379), где творится страшное убийство из ревности. ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ В ЖЕНСКИХ ОБРАЗАХ Иван Алексеевич Бунин объездил немало стран. Множество самобытных, благоухающих пряностями и благовониями стихотворений - итог путешествий по Греции и странам Ближнего Востока. Изучение Корана, древних памятников культуры и всевозможных поверий увлекли поэта. Разумеется, самые яркие открытия Бунин воплотил в творчестве. Тема эта обширна. Я остановлюсь лишь на малой ее толике – лирических героинях, в той или иной степени охваченных желанием любить и быть любимыми. Тема любви тесно увязана здесь с постижением связи времен и культур, осознанием целостности мира. Как иллюстрация деликатного эротического подтекста и восточного сюжета почти идентичного русскому примечательно стихотворение «Диза» (1903).Одиноко сидящая в светлице за пяльцами молодая мастерица Диза думает о милом друге. Пусть милый далеко, - он верен… И вот на вечернее солнце, На снег, на зеленые ветви Она загляделась в оконце. Забыты узоры цветные, Забыты точеные пяльцы, И тихо косою играют Прозрачные тонкие пальцы. Знаток женского сердца, Иван Бунин точным штрихом раскрывает глубоко спрятанное любовное чувство: накручивание волос на пальцы есть ни что иное, как бессознательный знак желания. Цветовой и временной контраст – снег и зелень ветвей – тоже, я думаю, не случаен: он демонстрирует смятение молодой девицы. Она, в сущности, не может дать точный ответ на вопрос: верен ли ей в разлуке милый друг, а знать это для нее куда важнее, чем вышивать замысловатые узоры, поэтому, усиливая смысл, так настойчиво повторяется глагол «забыты»: «Забыты узоры цветные, забыты точеные пяльцы». «Кувшин», «шатер», «джинн», «алмаз», изумруд», «благоуханья»… Эти слова помогают поэту создавать восточный колорит. Из цикла стихов о загадочных женщинах Востока стоит обозначить такие жемчужины, как «Розы Шираза», «Гробница Рахили», «Дия», «Зейнаб», «Ириса». В стихотворении о юной красавице «Дия» (1907) героиня, которая «легка, как горный джинн», чей стан «под шелковым бешметом детски строен», которая вот-вот «нальет кувшин, на камень бросит красные папучи и будет мыть, топтать в воде белье», не роняет ни воду, ни слова. Она ничего не говорит - за нее журчит фонтан и ручей. И струящаяся вода красноречива. Обращаясь к ручью, как к живому, автор восклицает: - Журчи, журчи, звени, родник певучий, Она глядится в зеркало твое! Это невинное любование юной Дией невольно вернуло меня к похожей бытовой ситуации, описанной в стихотворении «Криница». За водой к журавлю пришла русская женщина. И тут, говоря о внешних достоинствах героини, автор проявляет гораздо больше смелости. Плывет, качаясь, тяжкое ведро, Сверкает жесть – и медленно вдоль луга Идет она - и стройное бедро Под красной плахтой так упруго. (1906-1911) О характере закрытых и в то же время страстных женщин Востока, думаю, лучше всего говорит стихотворение «Зейнаб» (1903-1906). Зейнаб, свежесть очей! Ты – арабский кувшин: Чем душнее в палатках пустыни, Чем стремительней дует палящий хасмин, Тем вода холоднее в кувшине. Зейнаб, свежесть очей! Ты строга и горда: Чем безумнее любишь – тем строже. Но сладка, о, сладка ледяная вода, А для путника – жизни дороже! И совсем в ином ключе, легко, напевно, иронично, Иван Бунин пишет о неверной мусульманке в стихотворении «Жена Азиса». Толчком к его созданию послужило древнее правило симферопольских татар: «Неверную меняй на рис». Уличив меня в измене, Мой Али, - он был Азис, Божий праведник, - в Сюрени Променял меня на рис. Умер новый мой хозяин, А недавно и Али, И на гроб его с окраин Все калеки поползли. Шли и женщины толпами, Побрела и я шутя, Розу красную губами Подведенными крутя. Вот и роща, и пригорок, Где зарыт он… Ах, Азис! Ты бы должен был раз сорок Променять меня на рис. 1903 «ЛЮБОВЬ ПРЕКРАСНА» И «ЛЮБОВЬ ОБРЕЧЕНА» Ни вкус, ни деликатность не изменяют художнику даже тогда, когда он поднимает сложную тему запретной любви, чувства, которому препятствуют понятные житейские препоны. Обстоятельства привязывают человека к земле, крылья опускаются и отмирают, словно сорванные и забытые на скамейке полевые цветы. Так может быть с кем угодно, но не с поэтом. Он способен поднять любовь на такую высоту, где ничто и никто не может помешать ее расцвету. В стихотворении «Чужая» (1903-1906) речь идет именно о таком чувстве. Нотки обреченности звучат в речи героя, посмевшего полюбить чужую жену. При этом он полон внутреннего достоинства, которым нельзя не восхищаться. Большое чувство возвышает! Особенно прекрасным и чистым оно становится тогда, когда любящие люди не могут быть вместе. Интересно, понимал ли поэт тогда, насколько важной для него окажется сердечная закалка, мужественная способность и готовность любить на расстоянии, ведь пришлось же ему потом, на чужбине, издалека любить русских женщин, друзей, родные воронежские пейзажи?.. Лирика Бунина живописна. Бунин-поэт как будто бы впитал в себя мироощущение знаменитых художников своего времени, с которыми, как известно, водил дружбу. Но любовь в изображении этого русского поэта поражает не только силой художественной изобразительности. Она всегда подчинена загадочным внутренним законам. Они человеку неведомы, но в минуты просветления он может их почувствовать и воспринять. Я говорю о роковом предназначении любви. Сопряженность понятий «любовь» и «смерть» для Бунина очевидный и непреложный факт. Катастрофичность бытия, непрочность человеческих отношений и самой жизни для поэта не требуют доказательств. В его миропонимании это печальные аксиомы любой человеческой судьбы. В одном из писем поэт вопрошает: «Неужели вы еще не знаете, что любовь и смерть связаны неразрывно? Каждый раз, когда я переживал любовную катастрофу, а их, этих любовных катастроф, было немало в моей жизни, вернее, почти каждая моя любовь была катастрофой – я был близок к самоубийству». Богиню любви в лирическом пространстве Бунина часто вытесняет богиня печали. Чашу с темным вином подала мне богиня печали. Тихо выпив вино, я в смертельной истоме поник. И сказала бесстрастно, с холодной улыбкой богиня: «Сладок яд мой хмельной. Это лозы с могилы любви». 1902 А вот отрывок из стихотворения «В старом городе» и мрачное описание лунной ночи в стихотворении «Светло, как днем, и тень за нами бродит»: Там в садах платаны зацветают, нежно веет раннею весной, а на окнах девушки мечтают, упиваясь свежестью ночной. И в молчанье только им не страшен близкой смерти медленный дозор, сонный город, думы черных башен и часов задумчивый укор. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Светло, как днем, и тень за нами бродит В нагих кустах. На серебро травы Луна с небес таинственно обводит Сияние вкруг темной головы. Остановясь, ловлю твой взор прощальный, Но в сердце холод мертвенный таю – И бледный лик, загадочно-печальный, Под бледною луной не узнаю. 1901 Для поэзии Бунина свойственно стремление поднять простое земное чувство до того уровня, когда оно открывает душе тайны мироздания. В глубоком философском стихотворении «К прибрежью моря длинная аллея» у лирической героини нет имени. И это не случайно. Для того, о чем хочет сказать автор, имени просто нет: это нечто «несбыточное», «мечты созданья». Мысленный взор Бунина обращен к вечности, где мы есть существа, стоящие на какой-то одной, четко определенной ступени. Об этом говорит сам прибрежный пейзаж. Там на прибой идут ступени стройно И львы лежат, как сфинксы, над горой; Далеко в море важно и спокойно Они глядят вечернею порой. А на скамье меж ними одиноко Сидит она… Нет имени для ней, Но знаю я, что нежно и глубоко Она с душой сроднилася моей. Я ль не любил? Я ль не искал мятежно Любви и счастья юность разделить С душою женской, чистою и нежной, И жизнь мою в другую перелить? Но та любовь, что душу посещала, Оставила в душе печальный след, - Она звала, она меня прельщала Той радостью, которой в жизни нет. И от нее я взял воспоминанья Лишь лучших дней и уж не ту люблю, Кого любил… Люблю мечты созданья И снова о несбыточном скорблю. Вечерняя безмолвная алея Зовет меня к скалистым берегам, Где море подымается, синея, К пустынным и далеким небесам. И горько я и сладостно тоскую, И грезится мне светлая мечта, Что воскресит мне радость неземную Печальная земная красота. 1900 Сверхчувствительность Ивана Алексеевича, безусловно, обострилась в свете социальных катастроф, потрясших Россию в начале 20-го века. Его лирика наполнилась новым грозным значением. «Любовь прекрасна» и «любовь обречена»… Эти понятия окончательно совместились и совпали, затаив в глубине каждого произведения (рассказа или стиха) личное горе Бунина-эмигранта, вынужденного покинуть Родину с новым, уродливым в его глазах лицом революционных перемен. Бунин говорил своей жене Вере Николаевне, что «он не может жить в новом мире, что он принадлежит к старому миру, к миру Гончарова, Толстого, Москвы, Петербурга, что поэзия только там, а в новом мире он не улавливает ее». Настроение поэта – в его поэтическом признании: «Пыль Москвы на старой ленте шляпы / Я как символ свято берегу». Женская красота, счастье, слава – все приобретает ощущение бренности и обреченности в стране, где и весна, по меткому выражению Бунина, какая-то окаянная. Поэту, влюбленному в прошлое, только и остается, что лелеять воспоминания. В стихотворении «Что впереди? Счастливый долгий путь…» «счастливый путь» автор предрекает молодой лирической героине, но уже не себе. Что впереди? Счастливый долгий путь. Куда-то вдаль спокойно устремляет Она глаза, а молодая грудь Легко и мерно дышит и чуть-чуть Воротничок от шеи отделяет – И чувствую я слабый аромат Ее волос, дыхания – и чую Былых восторгов сладостный возврат… Что там, вдали? Но я гляжу, тоскуя, Уж не вперед, нет, я гляжу назад. 15.IX.22 Если помнить о том, что красота, любовь, молодость, гармония всегда были для Бунина почти тождественными понятиями, а образы родной природы неизменно участвовали в любовном трепете сердец, то революция, уничтожившая духовную и материальную сущность Руси, потерявшая красоту своих людей и физически отдалившая от писателя-эмигранта родную природу, должна была поглотить вдохновение Бунина-поэта, пишущего о любви. Становится понятно, почему в изгнании Бунин почти не писал стихов. Любовь к женщине из поэзии постепенно перешла в прозу, здесь успешно прижилась и дала блестящие плоды в виде цикла рассказов «Темные аллеи». И в бунинской прозе любовь опять же волнует своим трагическим звучанием, еще более пронзительным и очевидным. Герои, опаленные любовью, гибнут. Правда, тут стоит сделать оговорку. Что считать у Бунина прозой, а что стихами – это еще вопрос! Сам автор в своем сознании не разделял себя на поэта и прозаика, однозначно называл поэзией все, что написал, утверждая, что любой рассказ может изложить в стихотворной форме. И все же в этой работе я не стану углубляться в тему жанров и остановлюсь на привычном понимании поэзии. О, РУСЬ, ЖЕНА ЧУЖАЯ! Итак, прозрачный источник поэтической любовной лиры в эмиграции у Бунина как будто бы иссяк. Зато обострилась ностальгия. Любовью к Родине пронизано все литературное наследие, созданное Буниным за границей. Процитирую первые впечатления писателя, навсегда оставляющего Родину. «Тускнеют глаза, опускаются вялые руки, и вянет душа, душа, обращенная на восток. Ни во что не верим, ничего не ждем, ничего не хотим. Умерли. Боялись смерти дома и умерли смертью здесь. Вот мы смертью смерть поправшие. Думаем только о том, что теперь там… Интересуемся только тем, что приходит оттуда?» Немногочисленные стихи, написанные в эмиграции, пронизаны чувством одиночества, неприкаянности и тоски. У птицы есть гнездо, у зверя есть нора… Как горько было сердцу молодому, Когда я уходил с отцовского двора Сказать «прости» родному дому! У зверя есть нора, у птицы есть гнездо… Как бьется сердце, горестно и громко, Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом С своей уж ветхою котомкой! 25.06.22 Если Блок в свое время воскликнул «О, Русь, моя! Жена моя! До боли мне ясен долгий путь!» то Бунин мог бы сказать так: «О, Русь, жена чужая!» И это был, увы, никем не услышанный крик боли, мольба о помощи и сочувствии. Сейчас нам представляются удивительными слепота и равнодушие некоторых знаменитых современников этого величайшего русского поэта, не придававших поэзии Бунина большого значения и веса в литературе. Так же неадекватно была оценена в целом масштабная фигура Ивана Алексеевича как писателя, мыслителя, общественного деятеля. Какое счастье, что ныне все постепенно встает на свои места! Изучив и осмыслив все произведения, дневники и письма Бунина, свидетельства его близких, друзей и возлюбленных, опубликованных ныне в наиболее полном объеме, мы откроем не только Бунина, но и Россию, и самих себя. __________ Список использованной литературы 1 Русская поэзия серебряного века. 1890-1917. Антология. Москва: Наука, 1993. 2 И.А. Бунин. Собрание сочинений в четырех томах. Москва: Правда, 1988. 3 Иван Бунин. Лирика, Минск, Харвет, 2003. 4 К. Паустовский «Близкие и далекие». 5 А. Блок Стихотворения. --------------------------------------- Начало новой страницы -------------------------------------------------- Поэзия девяностодесятников. Анна Гедымин _______________________________________________________ Анна Гедымин Анна Гедымин – родилась 30 июля 1961 года, в Москве, на Арбате, в семье инженеров. Окончила вечернее отделение факультета журналистики МГУ (1978–1984). Работала на заводе сборщицей микросхем, вела детскую литературную студию, была литконсультантом в журналах «Огонёк», «Крестьянка», «Крокодил» и «Пионер», редактором в журналах «Салон», «Идеи вашего дома», литредактором журнала «Домой. Практика комфорта». Член Союза писателей Москвы с 1991. Автор поэтических сборников «Каштаны на Калининском» (М., 1985), «Вторая ласточка» (М., 1990), «Сто одно стихотворение» (М., 1994), книги стихов и прозы «Честолюбивая молитва» (М., 2003) и т. д., а также более сотни стихотворных публикаций в центральной периодике. Лауреат нескольких литературных премий, среди которых премия Московского комсомола, издательства «Московский рабочий» и журнала «Москва» - за стихи о Москве (1986); Венгерского культурного центра - за переводы стихов; радиостанции «Немецкая волна» - за пьесу «Всё для Снежного человека!» (обе – 1992); журнала «Литературная учёба» - за лучшую публикацию 2005 года. * Я тебя подожду, Где вишни цветут в саду, Где жизнь голосит в листве – Без царя в голове – Вот уж недели две. Что загадывать наперед, Когда нас Бог приберет? В предвкушении тишины Сроки становятся неважны. Различить бы, век подаренный отгуляв, Отбормотав, как псалтырь, Где кончается явь И начинается быль. * Стояла роща – темная, густая, Но мы вошли – случайно, не со зла, И на ночь обеззвученная стая Опомнилась, воспряла, ожила, Стократно ощетинилась – и взмыла, И тут же миновала навсегда. И кроны, потревоженные было, Смыкаются над нами, как вода. И сохранился только отзвук дикий В пространстве этом сонном и пустом Да крохотная капля земляники Под лапчатым листом. * Болью в сердце отозвалось: Отчего мы с тобою врозь? Как же это вдруг получилось В не жестокой, в общем, судьбе? Для того ль я шутила, снилась И так нравилась долго тебе? Появлюсь из-за поворота, Все скажу тем, кто рядом живет! И не факт еще, что кого-то Эта правда моя убьет. Но как взглянешь – с мольбою, с печалью – Прямо в смутную душу мою, Сразу всё тебе обещаю: Не приду, не скажу, не убью… * Грохот. Крики. Солнце над стройплощадкой никогда не садится. А я думала, что лебедка – это такая птица. А я спрашивала у прораба: «Не часть ли вы Той мечты – с пожизненным стажем?» Вот увидишь, мы будем счастливы. А дом будет светел и стоэтажен. И так далее – на века, навсегда, Как уже обещали когда-то. Потерпи! Звуки стройки – это, в общем-то, ерунда По сравненью с песней солдата. * Уже не верю сплетням про друзей И на врага уж не ищу управы – Все более близки они и правы, Мой личный населившие музей. Для жизни в равной степени важны Поддержка их – и страстная опала. Когда бы не они, кого бы стала Я различать на фоне тишины? Тебя лишь одного, мой свет, мой мрак – То самый верный друг, то главный враг. * Кусты смородины, уже большие, И пруд, что был когда-то глубже, шире, А ныне обмелел и оскудел, Плюс две березы, сросшихся стволами, И лавочка, известная делами Сердечными – здесь даже ты сидел. На солнце жмурился, писал в блокноте И слушал, как поет на тонкой ноте Веселый соловей при свете дня. А то вдруг туча ноздреватым телом Вплывала, закрывая небо белым. А ты мечтал. Надеюсь, про меня. Когда мечты сбываются, на грядке Восходит урожай, и все в порядке И в доме, и в душе, и впереди. Как нам тепло! Как холодно снаружи! Как злятся нас не тронувшие стужи! А мы одни, вселенной посреди. И соловья знакомого потомок Еще споет, и будет голос тонок, Едва растают нынешние льды. А за окном – канатная дорога, Что прямо от порога – и до Бога, И больше нет в посредниках нужды… * Вьюжное ты мое, Легкое уходящее, Сотканное из огня! Еще, как прежде, зовущее, Но больше не настоящее – Хоть не забывай меня! Нескладных слов укротительницу, Твердившую про буки и веди, Любимицу – и любительницу Личных трагедий. * Те, кто прежде тебя иль меня любили, Кто и поныне считает, что любит из нас кого-то, Еще на что-то надеются, думают: «Или-или», Дышат в трубку, внезапно являются из-за поворота. А то собираются вместе, прикрывая злобу – участьем, И начинают судить нас, об истине зная немного: Мол, наше счастье – это, в общем, несчастье, И мы поплатимся, а они, возможно, помогут. Но кто судья – нам, друг с другом вкусившим рая, Не осквернившим любовь ни торговлей, ни даже меной? Только сизая вечность, синеющая у края, Только жизнь, никогда не бывающая чрезмерной… * Память витиевата, Сумерки постепенны. От моего Арбата Остались лишь сны да стены, И алкаши, как ни странно, Да июньские ночи, И тополя, как охрана, И я сама, между прочим… * Как бы ни костенела в реке вода, Как бы март небеса ни супил, Все равно июль наступает всегда, Вот и в этом году наступит. И замечу, что, вроде, еще жива В суматохе этой безбрежной. Так в листве различимы пернатые существа – Страхом своим и надеждой… ВОПРОС Уже не замутненное слезами, Сквозь боль и забытье, Зачем опять встаешь перед глазами, Прошедшее мое! На фоне туч серебряных и крика Из ближних школ, – Что ты глядишь так холодно, так дико, Так хорошо?.. * Знаешь, в разлуке – все-таки сила: Я лишь в конце до конца поняла, Что не простила тебя, отпустила, Не сберегла, отдала, предала. Будут за это трепать меня черти! Ладно, любая мне кара мила, Лишь бы узнать, что до края, до смерти – Все же не я тебя довела… * Долгие – в полдороги длиной – Лежат у ног наших тени. Медленно – по одной, по одной – Уходят в небо ступени. И рябина уже красна, Кабачки у ограды «в теле»… Все казалось – весна, весна, А посмотришь – конец затее… * Опять апрель – пора усталости, Капелей ювенильных прыть. А думы о достойной старости – До них ведь надобно дожить, Доотбояться, дотревожиться, Доуповать на волшебство… И вдруг понять, что – нет, не сложится, Скорей всего. ---------------------------------- Начало новой страницы ---------------------------------- Поэзия девяностодесятников. Инна Кабыш _________________________________________________________________ Инна Кабыш родилась и выросла в Москве. Окончила Педагогический институт. Её стихи публиковались в журналах «Юность, «Новый мир», «Дружба народов», «Знамя» и др. Автор книг «Личные трудности», «Детский мир», «Место встречи», «Детство-отрочество-детство», «Невеста без места». В 1996 г. была удостоена Пушкинской премии, присуждённой фондом Альфреда Тёпфера (Гамбург), в 2005 г. Удостоена Дельвиговской премии (Москва). ДЕСЯТЬ ЛЕТ БЕЗ ПРАВА ПЕРЕПИСКИ (цикл стихов) 1. Какая русская погода – почти забытая зима. Обещанного ждут три года – жду шесть и не сошла с ума. Мне ожиданье как работа, как жизнь, как смерть, как первый балл… Я научилась ждать без счёта: ты ничего не обещал. 2. Кому – война, кому-то мать родна: точней не скажешь. Так же и разлука. Она кому-то крест, кому-то мука, а мне звезда и свет в окне – она. И каждый день, вставая поутру, я вижу смысл во всём: и в том, и в этом, поскольку, даже если я умру, ты возвратишься. Не зимой, так летом. 3. С каждым годом, с каждым твоим уходом, мой хороший, всё меньше пустеет вокруг земля, наполняясь родным и не очень родным народом от двери – через двор – до Кремля – уходя в поля. Даже просто взглянуть, не покажется мало, а ему от меня что-то до смерти нужно- сейчас и здесь, и что делать, когда я в упор его не видала – ты мне всех заслонял – а теперь его вижу весь. Ну, одна на весь мир я натку полотна им, ну, им пир приготовлю на весь христианский мир: проходили, читали, сдавали, знаем – это лепта моя, или, как его там, статир. Пенелопа пускай отдыхает: всё буду прясть я, поварихи в бессрочный отпуск пускай идут: я учила в школе, что нету на свете счастья, а оно, стоит только уйти тебе, тут как тут… 4. - Извини, не расслышала из-за гвалта: я в троллейбусе, еду сейчас домой… Уезжаешь? Господи, напугал-то! Я подумала, что-то стряслось с тобой… Ну конечно, «счастливого» - как иначе, ну, конечно, «полный» тебе «вперёд». Где-то есть большие дома и дачи – там теплей, ибо солнце там круглый год… Уходить – как же это всегда красиво, ведь «прощай» не то что «пока-пока»! Согласись, родной, велика Россия, я бы сузила: больно уж велика. Только некуда мне отступать – я дома: ставлю сумки в угол и зажигаю свет. Он горит всегда по закону Ома, потому что другого закона нет. Я, мой свет, не жена тебе, не невеста и не мать, и тем более не отец я и.о. начальника свята места: нас, точнее, двое здесь: я и телец. 5. Десять лет без права переписки – вот как я бы это назвала. а стихи- клочки они, огрызки, только чтобы сунуть в глубь стола. Я её у Бога не просила, да Всевышний и не Дед Мороз, значит, есть во мне такая сила, чтобы гибнуть столько лет всерьёз. И хотя к концу подходят сроки, я-то знаю, что конца им нет. И бегут беспомощные строки в глубь стола без права на ответ. …Я когда-то в школьном пела хоре (или, может, это был детсад?): есть любовь, солёная как море, не приходят из неё назад. 6. Я ждала не больше, чем другие. Я любила не сильней других. …А деревья до того нагие, кажется, содрали кожу с них. Как же раньше я не замечала, что сто лет назад заметил Фет, то ли раньше горя было мало, а сегодня вижу на просвет а сегодня различаю стуки, что чужие издают сердца. … Я терпела не страшнее муки – просто я терпела до конца. 7. Рябины окровавлен куст, как хулиган в гульбе. Я закажу Сорокоуст, любимый, по тебе, чтоб испросили благодать безгрешные уста моим – лишь петь да целовать привыкшим – не чета. 8. Я летела, как бабочка на огонь Но был взгляд твой будто через стекло, будто кто-то мне говорил: «Не тронь! Время гибнуть тебе ещё не пришло…» Будто кто-то спасал меня от тебя… И мне это было смешно вдвойне, потому что прозрачней стекла судьба, потому что смертельней огонь во мне. 1.02.10 9. Ох, ты глупая голова, голова моя золотая, я же слушаю не слова – я на голос твой залетаю. Слов и я знаю через край – силу их, высоту и градус… Но вот ты говоришь «прощай», а я чувствую только радость. 10. Милые бранятся – только тешатся. От такого счастья впору вешаться. Я такого счастья не хочу. Я устала, понимаешь, милый? Я пошла б к знакомому врачу и тебя бы вырезала силой из себя. Но от меня тогда в мире останется следа… 30.1.10 11. Господи! ну почему всё так? Почему даёшь не без убытка? Почему любовь – она же пытка? Почему мне больно сделать шаг? Ты же сам, что я люблю его - сделал – и что вроде бы любима. Почему же боль неистребима? Кто ж Ты после этого всего?.. 12. Ты однажды позвонил в мой дом – нынче этой пытке десять лет… Спросит Бог: «Жалеешь ли о том?» Я, как партизан, отвечу: «Нет!» 13. Прощай! Ни в чём не упрекну. Я наперёд тебя прощаю. Я подойду сейчас к окну и буду ждать. Я обещаю. Хоть уезжай, хоть уплывай, хоть улетай в своё далёко. Кого-то где-то убивай иль кем-то будь убит жестоко. Опохмелись в чужом пиру иль переспи со всей Россией, всегда впущу. Не отопру, лишь если стану некрасивой. 2.2.10 14. Господи, капли закапали с крыш: то-то мне радостно, дурочке, а ведь моргнуть не успеешь – сгоришь, мне же весна как Снегурочке… Ты позвонишь – я твой голос ловлю, кто-то нам связь обрывает, не понимая, зачем я люблю то, что меня убивает… 16.02.10 15. «Всё будет, стоит только расхотеть». А. Дидуров Как я забыла – стоит захотеть!.. Я по частям тебя из сердца выну. Я нынче расхочу тебя на треть, а через день уже наполовину… «И с глаз долой!» - напомнит мне народ. Народ, он ничего не позабудет. Я не хочу. Идёт за годом год: Я рас-хо-те-ла. Ну: когда ж всё будет?.. 20.02.10 16. Знаешь, я никогда не любила ткать (да ещё распускать ночами). Телемаку я, безусловно, мать, чтобы не было между нами. Я ждала тебя десять и десять лет, и ещё прождала бы столько… Но сейчас ничего между нами нет, кроме выполненного долга. И на двадцать каком-то уже году, не сходя всё с того же места, я, хороший мой, больше тебя не жду: я не тку, как должна невеста. Так что плавай и – «Полный тебе вперёд» - где-то есть, говорят, Европа!- только имя смени: Одиссей – лишь тот, кого ждёт его Пенелопа. 22.02.10 17. Мой мобильный в обед окончательно помер: сел там аккумулятор или что-то такое… Я любила его: отпечатался в нём твой номер, и, ты будешь смеяться, смотрю на него с тоскою. Я, конечно, куплю себе новый: делов-то куча, и, конечно, он будет дороже, а стало быть, круче. Всё он будет уметь: петь, плясать и и молчать как могила… Позвони мне хоть раз, чтобы я его полюбила… 27.02.10 18. Я, мой милый, не третья волна, а нужна тебе только она… «Волны бились о борт корабля»,- эта строчка знакомая с детства. Только я-то не то – я земля: никуда от себя мне не деться, И в меня лишь тогда ты войдёшь, когда где-то однажды умрёшь. Но такой мне не нужно ценой! Ты воспет – ты бессмертен, родной. 08.03.10 19. Да всякая ли кровь – любовь? А та, которая раз в месяц? Что не бывает голубой и у цариц? Ах, это мерзость? Ты отвечаешь «потому»: как это на тебя похоже, и Бог вот к телу своему меня к ней не пускает тоже. 13.03.10 20. Я же вижу: ты любишь не всю меня, а один «изгиб», как сказал Достоевский. Мне это ясно: взглянул – погиб. Но – что это? Скажи сейчас! Я в сплошной превратилась слух: Тонкость рук моих? Зелень глаз? Или, может, бессмертный дух? Или дань отдаёшь уму много, есть во мне чепухи!- Я любой твой расклад приму, только не говори: стихи… 25.03.10 21. Кабы был ты мне по крови родной, зазвала бы я тебя на Страстной, ну а если всё не так, мой заветный, заходи – греха подальше – на Светлой. --------------------------------- Начало новой страницы --------------------------------------------------- Поэзия. Людмила Осокина ___________________________________________________________ Людмила Осокина Людмила Осокина – московская поэтесса. Училась в Московском государственном историко-архивном институте на факультете архивного дела. Работала корреспондентом и обозревателем в таких изданиях, как «Клуб», «Юность», а также книжным редактором в ИИД «Профиздат». Стихи Людмилы неоднократно появлялись в печати, в таких изданиях, как «Московский комсомолец», «Вечерняя Москва», «Юность», «Сельская молодежь», «Гудок», «Истоки», «Клуб», «Дети Ра», «Эолова арфа», «НГ-Ex libris». Первая книга поэтессы «Природы затаенное дыханье» вышла в 1996 г. в Москве в Издательском Доме Русанова, вторая – «Чёрная кошка» - в 2007 г. в серии «Библиотечка поэзии Московского союза литераторов», третья - «Стихи, биография, библиография» - в 2009 году в серии «Библиотечка поэзии Союза писателей Москвы», четвёртая книга «Кофейная девушка» вышла в 2010 году в издательстве «Время», с предисловием Рады Полищук. Людмила Осокина является Королевой поэзии праздников газеты «Московский комсомолец». Член Московского Союза литераторов. Член Союза писателей Москвы. «Новая книга Людмилы Осокиной «Кофейная девушка» - приятное и радостное литературное событие для всех, кто любит настоящую поэзию, каковой и является поэзия Людмилы Осокиной, чистая лирика, без всяких конъюнктурных примесей, искренняя, психологичная, с таинственными глубинами и подтекстами, с утонченными чувствами и переживаниями, с печальными нотами, трогающими и волнующими душу читателя. Образ «кофейной девушки», героини книги Людмилы Осокиной, я думаю, станет нарицательным образом в нашей поэзии. Мне хочется поздравить поэтессу с ее новой книгой, которая к тому же вышла в фирменном издательстве - в издательстве «Время», в отличном полиграфическом и художественном оформлении, с прекрасной фотографией автора на обложке, соответствующей характеру книги». Поэтесса Нина Краснова, член СП Москвы Из книги «Кофейная девушка» КОФЕЙНАЯ ДЕВУШКА «Принесите мне кофе с ароматом Востока…» Я – кофейная девушка! Я – девушка-кофе! Я бегу мимо вас в городской суматохе. Мои волосы – мокко, изысканный мокко, Но мне так одиноко, мне так одиноко. Я – кофейная девушка с ароматом ванили, Вы, наверно, меня еще не позабыли. Я – кофейная фея в карамельной помаде, Отыщите меня в городском звездопаде. Я – конфетка ночная. Я медленно таю… Вместе с кофе ночным в небеса улетаю… А потом возвращаюсь с излюбленным мокко, Чтобы не было так без меня одиноко. 22 янв. 2010 КОФЕ – ЭТО НОЧЬ Наливаю сладостный напиток, Сон души пытаясь превозмочь, Кофе – это нежности избыток, Кофе – это ночь. Черная, тревожная водица Обступила с четырех сторон, Пью и пью и не могу напиться, Кофе – это сон. С кофе я, во сне ли, наяву ли, Постигаю этой жизни суть. Только вот пойму ль ее, пойму ли? Кофе – это путь. Нет, я ничего не понимаю, Меня гложет первобытный страх, Я ночные тени обнимаю, Кофе – это мрак. Кофе, как Божественная манна, Скрытая в покровах Бытия. Кофе – это дьявольская тайна, Кофе – это я! 26 ноября 2008 * Карамелизированный мир! Тайные конфеты-карамели. Мой пресладкий-сладкий-сладкий пир В радостной конфетной карусели! Карамелизированна-я-Я!– Сладкая-пресладкая конфета – Я – в обертке – золотиста-я-Я, Как в лучах полуденного света! И, возможно, я – уже не я… Исчезаю с карамельным стоном… Там, в Конфетной вазе Бытия, Я откликнусь карамельным звоном! 7 марта 2010 * Принесите мне кофе – изысканно-черный, С черной магией ночи приготовьте его. Я присяду за столик с этой чашкой бездонной И как будто бы спрячусь от всего, от всего. Принесите мне кофе – изысканно-нежный, С лунным образом в чашке и с россыпью звезд. Я хочу насладиться горчинкой небрежной До восторга в душе, и до радостных слез! Ну а если мне станет совсем одиноко, И захочется неги таинственных стран, Принесите мне кофе с ароматом Востока, С легкой дымкой турецких заманчивых тайн… 28 ноября 2009 ЧЁРНАЯ КОШКА «Черная кошка при желтой луне» Черная кошка – не хочет дружить. Черная кошка – себе на уме. Нравится ей в потаенности жить, В мягкой, не тронутой лампами, тьме. Вон она! – там, в переулке пустом, – Только два глаза заблещут вдали… Вон она! – прыгнет в заброшенный дом И растворится в прохладной пыли. Вскоре по крыше пойдет не спеша, Словно в беззвучном, замедленном сне… Вот она! – бархатной ночи душа! – Черная кошка при желтой луне! 1994 * Котик, мой котик, – Желтые глазки, Котик, мой котик, Котик из сказки. Котик, мой котик, – Черные очи! Котик, мой котик, В сумраке ночи! 1990 * А кошки мягкие такие, Как содержание без форм, А кошки все же нам чужие, Как завезенный вдруг попкорн. Они крадутся повсеместно Во мраке улиц и квартир, Как будто ищут свое место И завоевывают мир. Их силуэты, силуэты В проемах окон и дворов, Их пируэты, пируэты На грани лестниц и миров. Ах, те таинственные лапки Перебегающих в ночи, И избегающих и лампы, И света меркнущей свечи. Ах, те немеркнущие очи, Золотоглазые огни, Они загадочные очень, И притягательны они. Ах, кошки мягкие какие! – Вместо подушки можно класть. Возможно в этом их и сила, И упоительная власть! 12 сентября 2008 * Кошка, бродящая в ночи, Окнами прошедшая случайно… Ты, при свете меркнущей свечи, – Тайна. Уми-ро-тво-ря-ю-щая тьму Как ты бестелесна и хрустальна… Ты, принадлежащая – кому? – Тайна… Пе-ре-хо-дя-ща-я во сны, Ты, словно музыка – астральна… Ты, к нам пришедшая с луны, – Тайна… Вот и не найти тебя нигде, Ты, как все виденья, нереальна… Ты, уходящая к звезде, – Тайна… 3 ноября 2009 *** Я видела, как она ступала по ночному небу Своими мягкими черными лапами, Как она окуналась в бархатную черную негу И любовалась звездными лампами, Как катала туда-сюда по небосклону Серебряный лунный мячик, Как ее приманивал к своему звездному трону Призрачный млечный мальчик. Как таинственная Богиня Ночи Склонялась перед ней ниц, И, словно считая ее собственной дочерью, Исполняла каждый ее каприз. …Черная-черная кошка С золотыми ночными глазами, Ушла ты по лунной дорожке Вслед за волшебными снами… 1 апреля 2007 ----------------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------------- Памяти Юрия Кузнецова. IV конференции, посвященная Юрию Кузнецову __________________________________________________________________ Нина Краснова IV КОНФЕРЕНЦИЯ, ПОСВЯЩЕННАЯ ПОЭЗИИ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА 1. ...Уже четвертый год в Москве проводятся конференции, посвященные творчеству Юрия Кузнецова, самого яркого, самого крупного поэта между поколением шестидесятников и «потерянным» поколением семи-восьмидесятников, «лидера неославянского направления», «богатыря» русской поэзии, «поэта мирового масштаба». В 2008 году такая конференция состоялась в ЦДЛ, в 2009-м - в РАН, а в 2010-м - в Литературном институте им. М. Горького, где учился и где вел семинар Юрий Кузнецов. Она продолжалась два дня. 17 и 18 февраля. Открыл ее ректор Литературного института Борис Тарасов. А вели - Владимир Гусев, Андрей Воронцов, Сергей Казначеев и Сергей Небольсин. Со своими докладами о творчестве Юрия Кузнецова выступило около сорока человек, критики, литературоведы, профессора, научные сотрудники, редактора и сотрудники газет и журналов, поэты. 17 февраля - около двадцати человек. Кроме ведущих конференции, сидящих за столом президиуме, выступали Пётр Палиевский, Владимир Винников, Инна Ростовцева, Ольга Овчаренко, Юрий Лощиц, Вячеслав Лютый, Алла Панкова, Светлана Молчанова, Валерий Редькин, Галина Дубинина, Зульфия Алькаева... и др. А 18 февраля выступило еще около двадцати человек - Владимир Бондаренко, Вячеслав Огрызко, Сергей Куняев, Геннадий Иванов, Марина Гах, Дмитрий Орлов, Игорь Тюленев, Ирина Егорова, Мария Аввакумова, Лола Звонарёва и др. И автор этих строк Нина Краснова. ...Критик Андрей Воронцов, секретарь СП России, обозреватель «Литературной газеты», сказал, что Юрий Кузнецов писал в тот период, когда поэзия была загнана в подполье, когда поэзию никто не читал, а поэту надо, чтобы читатели читали его... Ему было тяжело. Он был поэтом протеста против духовного оскудения народа... И продолжал в своей поэзии традиции Тютчева с его стихотворением «Когда пробьет последний час природы», хотя и критиковал Тютчева за его косноязычие. ...Литературовед Ольга Овчаренко, в.н.с. ИМЛИ РАН, сказала, что Юрий Кузнецов - поэт Апокалипсиса и говорил, что дорога в Рай "пойдет через Ад", и сказал: С моим исчезновеньем Мир рухнет в Ад. Она подробно разобрала поэмы Юрия Кузнецова «Путь Христа», «Сошествие в Ад» и поэму «Рай», которую автор не успел дописать, и сравнила Юрия Кузнецова с Данте и сравнила Ад и Рай католический и православный. ...Профессор из Польши, из Гданьска, критик Франтишек Апанович сказал, что в поэзии Юрия Кузнецова бросаются в глаза широкие просторы, «необъятные пространства России», которые оказали свое влияние на его судьбу, на державность его мышления, на его образ России, которая у него не имеет границ и которая для него - это целая Вселенная: И на тысячи вёрст... её вижу насквозь... - говорит поэт. ...Главный редактор газеты «День литературы» критик Владимир Бондаренко сказал, что у Юрия Кузнецова было «баррикадное мышление», и что он был «не совсем традиционалист» в поэзии, но еще и авангардист. И рассказал, как они познакомились с Юрием Кузнецовым еще в 70-х годах, но сблизились с ним уже позже, в 80-х годах, и как они ездили в Туркмению, где оба открыли для себя Восток, и как Юрий Кузнецов переводил на русский язык стихи поэта Атамурада Атабаева, самого лучшего поэта Туркмении, который сейчас считается классиком литературы... И как Владимир Бондаренко и Юрий Кузнецов оказались соседями по дачам во Внукове и последние восемь лет общались практически каждый день... - Когда он приходил ко мне, чтобы поговорить за стаканчиком водки, но видел, что я работаю, пишу что-то, он тут же уходил, чтобы не мешать мне. Никакого эгоцентризма в нем не было. ...Критик Сергей Куняев, затронул отношения между Кожиновым и Кузнецовым... Сказал, что Кузнецов и Кожинов были пересекающимися мирами. И что Кузнецов был антиподом Кожинова и не во всем соглашался с Кожиновым. К примеру, он отрицал утверждение Кожинова о том, что развитие литературы делится на периоды, каждый из которых длится 10 лет, и что 10-летие - это единица развития литературы, этап, который сменяется новым 10-летием... Кузнецов заколотил гвоздями и досками окно в Европу, которое прорубил для России Петр Первый, и открыл окно в Азию... ...Главный редактор газеты «Литературная Россия» критик Вячеслав Огрызко рассказал о «студенческих годах Юрия Кузнецова в Литературном институте» и сказал, что Юрий Кузнецов всегда поддерживал «Литературную Россию»... ...Поэт из Перми Игорь Тюленев рассказал, как Юрий Кузнецов вёл семинары в Литературном институте и как был строг, но не жесток к тем, кто пропускал его лекции: - Один раз я оказался в Киеве и загулял там и не мог приехать оттуда в Москву на семинар. И я позвонил Юрию Поликарповичу и извинился перед ним за то, что завтра, во вторник, будет семинар, а я не смогу приехать из Киева, не успею. Юрий Поликарпович сказал: «Вторник был вчера. Закусывать надо, когда пьешь». Игорь Тюленев сказал: - Я жалею, что не записывал лекций Юрий Поликарповича Кузнецова. ...Поэтесса Марина Гах, которая занималась в семинаре Юрия Кузнецова и, в отличие от своих сосеминаристов, записывала его лекции о поэзии в тетрадь, выступила с темой Родины, Отечества, России в поэзии Юрия Кузнецоваи, сказала, что в его поэзии заключён «генный духовный код народа» и процитировала пословицы и поговорки, которые Юрий Кузнецов употреблял в своей речи и в своих стихах: с родной стороны и ворона мила, каждый кулик на своем болоте велик... Сказала, что по Кузнецову Русь всегда была святая. И это - ее главное качество... ...Поэт Геннадий Иванов, Первый секретарь СП России, сказал, что Юрий Кузнецов знал все былины, все мифотворчество и был «последним богатырем» русской поэзии, который мог защитить ее. И что антология «Русская поэзия. XXI век», которую составил Геннадий Красников, получилась намного мрачнее, чем «Русская поэзия. XX век», несмотря на то, что XX век был страшным для России, которая пережила и Октябрьскую социалистическую революцию, и гражданскую войну, и Великую Отечественную войну, и много чего еще. ...Молодой сотрудник «Литературной России» Евгений Богачков, из последнего семинара Юрия Кузнецова, рассказал о Юрии Кузнецове, сказал, что Юрий Кузнецов говорил своим семинаристам, что поэт имеет право заимствовать что-то из чужой поэзии, брать это себе, если это органично для него, и превращать это в свое, как Лермонтов взял себе строку Бестужева-Марлинского «Белеет парус одинокий», или как Пушкин брал себе строки из чужих источников. Но все это надо пропускать через свою высоковольтную линию. Кузнецов говорил, что книги и письменность ослабляют память человека, что у человека бесписьменного периода память была лучше, он хранил ее не в книгах, а в самом себе. ...Критик Лола Звонарева, секретарь СП Москвы, академик РАЕН, выступила с докладом «Воспитательный потенциал поэзии Ю. Кузнецова», подсчитала количество тех или иных слов в стихах поэта, которые играют большую роль в его поэзии. ...Поэтесса Мария Аввакумова прочитала доклад «Большое видится не только на расстоянии» и процитировала страницы своих дневников, где она еще в 70-х годах писала о Юрии Кузнецове: угрюмому Юрию Кузнецову удалось прошибить лбом стену и найти место для своей чугунной лиры... он был Святым Георгием, который отмел в сторону полчища графоманов... он делил поэтесс на «истеричек» и «кружевниц»... у него в стихах была мужская энергетика... он был возвышенной натурой... ...Поэтесса из Электростали Зульфия Алькаева сказала о влиянии Ивана Бунина на поэзию Юрия Кузнецова, «об огне, заключённом в его стихах о любви», о том, что амплитуда его страсти «выходила за те рамки, которые ставили для себя» советские поэты периода застоя, и что она демонстрировала силу духовной потенции русского народа... Кое-кто из женщин в зале затрепетал и оживился при слове «потенция», до того непривычно оно прозвучало среди научных докладов. ...Другие докладчики выступили с докладами о влиянии Юрия Кузнецова на современную поэзию. ...Я сказала с трибуны о влиянии Юрия Кузнецова не на всю современную поэзию вообще, а конкретно на меня, на циклы моих стихов фольклорного характера с персонажами Ивана-царевича и лягушки, Жар-птицы и серой курочки, на мою поэму «Лилипутиада» с лилипуточкой и Гулливером, на мой автобиографический роман в прозе «Дунька в Европе» (название которого мне невольно подсказал сам Юрий Кузнецов), и на мои плачи в стихах. И прочитала отрывок из своего «Плача по Юрию Кузнецову», включённый Геннадием Красниковым в антологию «Русская поэзия. XXI век». ...Критик Сергей Небольсин, в.н.с. ИМЛИ РАН, сказал, что Юрий Кузнецов делил людей на две главные группы: на крылатых и на бескрылых, на тех, кто летает, и на тех, кто не летает. И проанализировал стихи Юрия Кузнецова про Дуньку, которая летает в его стихах, несмотря на все катастрофы века, несмотря на то, что у России поехала крыша... И проанализировал стихи про Федору-дуру и про цветочницу Анюту из песни «Цветочница Анюта», которая положит ему на грудь розу, когда он будет лежать в гробу, осыпанный цветами. 24.02.2010 2. Кто-то из участников конференции, не то Петр Палиевский, не то Юрий Лощиц, сказал: «После смерти Юрия Кузнецова установилось мрачное молчание. Мне казалось, что это и есть тотальная реакция на его смерть и на его поэзию и что самое лучшее, что теперь может быть в судьбе Юрия Кузнецова, это редкие вечера памяти поэта, в ЦДЛ или где-то еще. И вдруг началось такое серьезное освоение его творчества, через жанр конференции, освоение его наследия... Доценты, кандидаты и доктора филологических наук, профессора, критики, литературоведы, поэты взялись писать рефераты, диссертации, статьи о нем... А композиторы взялись писать песни и симфонические поэмы на его стихи... Композитор Юрий Алябов, и не он один. Юрий Кузнецов когда-то так мечтал, чтобы кто-то написал песни на его стихи. И удивлялся, почему композиторы не пишут их... А о каких песнях он мечтал? Не о попсовых же... Его стихи не для таких песен... И вот на его стихи появились песни русского народного и классического характера... О которых говорят, что они - на века...» ...В перерывах между утренними и вечерними заседаниями участники конференции, и я в их числе, ходили обедать (бесплатно) в студенческую столовую, которая находится во дворе Литературного института, около железных ворот с кирпичными желтооштукатуренными кирпичными столбами. Я опять чувствовала себя студенткой, когда брала поднос (причем мне попался он с щербатиной, как если бы кто-то из голодных студентов глодал его по краям) и ставила туда тарелку с рассольником или с супом из рыбы, и тарелку с вареным рисом и котлетой, и стакан с чаем... и несла этот поднос на стол и обедала с участниками праздника. Столовая сейчас стала намного красивее по своему дизайну и по «мебели», чем в пору моего студенчества, и смахивает на уютное кафе или даже на маленький ресторанчик... Здесь, через стенку и ресторан есть. В этом самом ресторане в день похорон Юрия Кузнецова, 20 ноября 2003 года, проходили поминки по нему. И я сидела за столом рядом с поэтом Колей Дмитриевым и его женой Аллой. А потом в углу зала плакала, как рёва-корова, на плече у Олега Кочеткова, который входил в ту группу советских поэтов, с которыми я ездила в Польшу в 1987 году, в которую входил и Юрий Кузнецов. Один Олег знает, как хорошо относился ко мне в Польше Юрий Кузнецов, который тогда не признавал женщин-поэтов, а меня признал... провинциальную девочку из косопузой Рязани. А мне всё казалось, что он как-то не так меня ценит, как-то недооценивает. Мне казалось это, я думаю, потому, что я по европейскому гороскопу Рыба и всегда во всем сомневаюсь. А Олег сказал мне тогда: «Да ты что? Он ни к кому из поэтесс не относится так хорошо, как к тебе. Я его знаю». Олег был в Польше ординарцем Петькой Юрия Кузнецова. И 20 ноября 2003 года я плакала у него на плече, а он плакал у меня на плече, как Максим Горький в жилетку. И мы оба заливались слезами и заливали ими друг друга... А Коля Дмитриев потом сказал: «Я не смогу жить без Юрия Кузнецова». И через полтора года улетел к нему на небеса. ...Завершилась IV конференция банкетом в одной из аудиторий, в одном из залов... За овальным столом со скатертью-самобранкой, на которой были все закуски со всех натюрмортов Хруцкого, Миньона, Кальфа, Геды и Переды... и Сезанна и Кончаловского... Жена и вдова Юрия Кузнецова Батима, его литинститутская однокурсница, сказала своё слово о Юрии Кузнецове, как о поэте и человеке, только что не как о пароходе Маяковского. Сказала, что Юрий Кузнецов был очень добрым и очень нежным человеком, несмотря на свою суровую наружность, и что Батима была за ним как за каменной стеной... И что он был как Бог. «Но вы, Батима, принесли себя ему в жертву. Вы могли бы стать лучшей казахской поэтессой. А из-за него не стали ею», - сказал кто-то. - «Да никакою поэтессой я не стала бы... У меня большого таланта для этого не было... И всё, за что я могу благодарить Бога, это за то, что я стала женой такого поэта и матерью его детей...» Тостов за столом было много... И за Юрия Кузнецова, и за его друзей и учеников, и за Батиму, и за Литературный институт... А потом все развеселились... и стали дурачиться, как малые дети. И доктор филологических наук Сергей Небольсин сделал физкультурную «ласточку», чтобы дотянуться со своего места до Cергея Казначеева и чокнуться с ним вином или водкой... А «богатырь» из Перми Игорь Тюленев поддержал его руками, на весу, чтобы тот не потерял равновесие, и держал его так, пока я не сфотографировала его (то есть их обоих). А потом Небольсин спел русскую народную казачью песню из репертуара Юрия Кузнецова «Ох, пролегала во поле дорога... о-о-о-ей-о-о-ей... да как по той дороге... о-о-о-ей-о-о-ей... да не проехать, не пройти...» 25.02.2010 Живой Журнал Нины Красновой: krasninar.livejournal.com (без фотографий) ninakrasnova.livejournal.com ------------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------------------ Литературоведение. Лола Звонарева о ранней поэзии Юрия Кузнецова __________________________________________________________________ Лола Звонарёва Лола Звонарёва родилась в Москве. Окончила Московский государственный университет. Доктор исторических наук, профессор, академик РАЕН, ведущий научный сотрудник Государственного научно-исследовательского института семьи и воспитания. Создала новое культурологическое направление, признанное в США, странах Западной Европы и СНГ. Член международных творческих союзов, разрабатывающих принципы развития детской личности через творчество, литературный критик, публицист, эссеист, филолог. Автор многочисленных публикаций и книг. В 2008 г. вышла книга ее статей, эссе и рецензий «В поисках ключа к бессмертию». Секретарь Союза писателей Москвы. «ИЗБЫТОК ВДУМЧИВОГО ДЕТСТВА …» (о ранней поэзии Юрия Кузнецова) Кризис воспитания в нашей стране заставляет искать новые пути к душам сегодняшних подростков и молодежи. Хочется посоветовать школьным учителям на уроках литературы, изучая раннюю поэзию Юрия Кузнецова, проследить, какие нравственные категории и конфликты особенно волновали молодого поэта, и насколько по-своему анализировал их автор, вписывая в близкий ему круг бытовых и природных явлений. Интересно при этом ограничить исследуемый корпус стихов поэта текстами, написанными до 1971 года, то есть до тридцатилетнего юбилея писателя. В 1970 году Юрий Кузнецов окончил Литературный институт имени А. М. Горького в Москве, в 1966 году в Краснодаре вышла его первая книга – сборник стихов «Гроза». Есть все основания утверждать, что все основные, важнейшие для зрелого поэта темы и нравственные постулаты прозвучали уже в этих ранних стихах, особенно близких сознанию юных читателей, современных школьников. Хочется верить, что в ближайшем будущем специалисты составят словарь Юрия Кузнецова. Он позволит нам приблизиться к пониманию сложного духовного пути, который прошел поэт за прожитые им 62 года. Неслучайно слова «дорога», «путь» постоянно встречаются в его стихах (8 раз – «дорога», 8 раз – «путь»). Анализируя это важное для поэта понятие, понимаешь, что на метафизическом уровне речь идет о необходимости постоянной духовной эволюции, о пути «сотворения» себя и своей личности, творимой усилиями каждого из нас в течение всей жизни. Уже в 1970 году двадцатидевятилетний поэт намечает путь, которым должен идти молодой человек. Причем, для женщины поэт видит только одно призвание – «хранительницы домашнего очага»: Над родиной встанет солнце, Над морем встанет скала, Над женщиной встанет крыша, А над мужчиной – звезда. Ворон взлетит над прахом, А над чужбиной – дым, И вырвет дубы с корнями Над именем русским моим. (1, 130) В амбивалентности образа звезды в раннем творчестве Юрия Кузнецова можно увидеть отзвуки литературных дискуссий того времени, когда споры о сказке Оскара Уальда «Звездный мальчик» и повести Василия Аксенова «Звездный билет», опубликованной на страницах журнала «Юность», выходившего тогда миллионными тиражами, высветили одну из граней этого образа – самолюбивое культивирование своей исключительности, эгоистичное самоупоение звездностью. Кроме того, поэту, который родился в 1941 году и мог с полным основанием восприниматься себя как «дитя войны», слишком хорошо помнились жестяные звезды на могилах наших навсегда оставшихся молодыми солдат и офицеров, среди которых – его любимый отец. Поэтому в ранних стихах Юрия Кузнецова, где образ звезды встречается 17 раз, мы узнаем «злую звезду» (1, 18), «оледенелую звезду» (1, 61), «колючки звезд» (1, 27). Особое внимание поэта к образам луны, месяца, ночи позволяет определить Юрия Кузнецова, по терминологии, предлагаемой Д. С. Мережковским, как поэта «ночного зрения», трагического диониссийского дарования. Тем более, что столь любимая Мережковским ницшеанская метафорическая оппозиция «Аполлон – Дионис» была хорошо известна Юрию Кузнецову. В ранних стихах поэта существительное «ночь» встречается 14 раз, 6 раз – образ луны (один раз – с ощутимым привкусом Востока - «полная скуластая луна» - 1, 45), 2 раза – месяца. Драматическое, наполненное неразрешимыми внутренними конфликтами, символико-романтическое восприятие мира поэтом близко сознанию юного человека. Что же, по мысли Юрия Кузнецова, самое главное и ценное в человеке? Безусловно, душа. К этой мысли автор подводит читателя. Слово «душа» встречается в ранних стихах поэта 12 раз. В названиях трех сборников стихов зрелого писателя встречаем это знаковое для него слово – «Выходя на дорогу, душа оглянулась», «Отпущу свою душу на волю», «Душа верна не ведомым пределам». Еще одна распространенная группа слов, постоянно встречающихся в ранней поэзии Юрия Кузнецова, имеет общий корень «род» - «Родина», «родня», «родные», «родство». Не менее частотно слово «друг» («друзья»), показывающее, что за время жизни в Москве духовное родство потеснило в сознании поэта родство кровное. Среди наиболее близких молодому поэту литературных авторитетов встречаем Александра Блока. Об Александре Герцене Юрий Кузнецов говорит со скрытой иронией, намекающей на привычку русского интеллигента указывать путь, по которому идти крестьянской России, из далекой эмиграции – «через море» - как пишет поэт. В мировой культуре молодого поэта, в первую очередь, привлекают фигуры героические – это первопроходцы и воины – Колумб, Прометей, Ахиллес. Внутренняя сосредоточенность на ценностях родной культуры приводит к тому, что образ Запада появляется в стихах молодого Юрия Кузнецова довольно редко. Всего два раза звучит в его текстах существительное «Запад», два раза упомянута Куба, на которой будущий поэт проходил срочную воинскую службу юношей, и по одному разу Флорида, Европа и Америка. Все они, очевидно, также далеки от волнующей поэта российской реальности и ее проблем, как и упомянутый также один раз в стихах писателя созданный фантазией романтика Александра Грина Зурбаган. Каждый из нас в этой жизни, по мысли поэта, выбирает между светом и тьмой (необычайно многоликой у Юрия Кузнецова – являющейся в образе мглы, мрака, темноты). Свет для поэта – понятие многослойное и символически важное (это слово употребляется писателем 12 раз). Неоднозначность отношений между тьмой и светом Юрий Кузнецов демонстрирует, постоянно обращаясь к образу тени (3 раза), а также – «звездного сумрака», «мглистых веток». Поэт убежден – каждый из нас может в своей маленькой домашней вселенной стать солнцем для родных и друзей. Тщательно разработан в художественном мире Юрия Кузнецова образ солнца (18 раз), которое может быть даже «черным» (как в финале романа «Тихий Дон», написанного великим земляком поэта), низким, обрушиваться на лирического героя «свежей лавиной» или «Солнечными брызгами». Опираясь на тексты молодого Юрия Кузнецова, можно говорить со школьниками о высокой самоценности детства, которую явно отстаивает поэт, 10 раз обращаясь к этому этапу жизни человека в своих ранних стихах. Участвует молодой поэт и в проходившем в 60-е годы прошлого века в отечественной культуре интеллектуальном диспуте между лириками и физиками. Он отвечает на него на языке поэзии – что важнее для современного человека – сердце или разум? В том, что поэт отдает явное предпочтение сердцу, нас убеждает тот факт, что существительное «сердце» встречается в его ранних стихах 10 раз, существительное «мудрость» - 2 раза («мысли» - 1 раз). Да и мечтательность – качество личности, к которому молодой поэт относится с явным одобрением: существительное «мечты» встречается в его ранних текстах 5 раз и 1 раз глагол «мечтать». «Слезы» - нередко сопровождающие душевное движение, сердечную привязанность впечатлительного человека – встречающиеся в ранних стихах Юрия Кузнецова 13 раз (не считая глаголов «плачет», «заплачет» - 5 раз). Нередко слезы в стихах поэта – следствие не личной, а общенародной беды – «слезы народные», «слезы глубокие», «длинные, скорбные слезы». Выход из драматизма повседневности также намечен в стихах двадцативосьмилетнего Юрия Кузнецова: в них появляются важнейшие знаки христианского восприятия бытия – «забытый Бог» и «храм». Это стихотворение 1969 года называется «Имя». Как всегда у Юрия Кузнецова, уж само название произведения прочитывается на нескольких уровнях: это и имя забытого Бога (или святого?), во имя которого поставлен заросший лозой храм, и имя личное, которое дается опять-таки во имя святого – покровителя при крещении: Как смутны леса на закате! Мгновенья уходят за край. И кто-то невидимый сзади Затмил мне глаза: угадай! Но света осталось немного. Я вспомнил густые леса , Где в храме забытого бога, Подкравшись, закрыла лоза. (1, 123) Стихотворение построено на конфликте между природой (стихийно растущая лоза) и находящимся в полузабвении духовным началом (храм забытого Бога), между тьмой невежества духовного («Как смутны леса на закате!») и светом истинного духовного знания, путь которого к русским людям в те годы сознательно затруднялся государством, ведущим политику атеизма. Кроме того, сегодня можно говорить о закате советской цивилизации, которая последовательно подменяла в сознании граждан подлинные ценности – ложными (см. «Кодекс строителя коммунизма» и официальное утверждение эпохи хрущевской оттепели, что скоро в стране настанет коммунизм). Возможность прочтения одного короткого стихотворения на нескольких различных уровнях способно заинтриговать школьников, спровоцировав интерес к современной поэзии. Вслед за Н. А. Некрасовым, автором поэмы «Тишина», молодой Юрий Кузнецов отстаивает особую ценность тишины, а значит права человека на углубленное созерцание в эпоху шумного триумфа НТР и эстрадной поэзии. Существительное «тишина» встречается в его ранних текстах 7 раз и 1 раз – слово «молчание». Недалек тот час, когда термин «тихая поэзия» (в противовес «эстрадной») войдет в литературоведческий обиход. Но уже в 1965 году появилось стихотворение Николая Рубцова «Тихая моя родина», а в 1968 году – сборник стихов «Тишина» ленинградского поэта Глеба Горбовского. Румынским исследователь Думитро Балан отмечает, что творчество «тихих лириков», проявивших наибольший интерес к традициям Александра Блока (неслучайно его имя появляется в стихах молодого Юрия Кузнецова, о чем мы уже говорили), отличают такие черты, как глубокая медитативность, элегичность, тихая грусть, постоянная обращенность к миру природы с ее бесконечной изменчивостью и к национальному прошлому России, выражение романтической потребности в идеальном, духовном, доверительность и сдержанность в интимной жизни. Трудно не согласиться с Д. Баланом, что именно Юрий Кузнецов в 1955 году за 10 лет до формирования направления «тихой поэзии» высказал свое поэтическое кредо, опередив более позднее высказывание Николая Рубцова («И счастлив я, пока на свете белом // Горит, горит звезда моих полей…»): Пускай останется во мне Избыток вдумчивого детства. О! Как приятно в тишине, Совсем не думая о сне, Перебирать свое наследство… И хоть прошло немного лет, Но вспоминаешь: «Вот когда-то… Когда еще кутил сосед, Когда был крепок старый дед, Когда была новее хата. Когда…» От этого «когда» Скрипят тесовые ступени, Под ветром стонут провода. Горит, горит моя звезда, И от друзей ложатся тени... (2, 261) Но, отменяя собственные победы во имя творческого развития, именно Юрий Кузнецов в своих поздних стихах, как отметил критик В. Мусатов, первым взорвал гармонически вариант взаимоотношения человека с природой, предлагаемый «тихой лирикой»: «…в лирической системе Кузнецова «плавают» целые семантичские блоки – остатки взорванной гармонии – типа: «сияние «свободных небес», «небрежное движение поэта», «упорная страсть» (3, 257). Недаром первая книга поэта называлась «Гроза». Контрастность, полярность поэтического мира юного Юрия Кузнецова – качество, которое унаследует и его зрелая поэзия – созвучны романтической душе юного человека. Да и взгляд лирического героя ранней поэзии Юрия Кузнецова чаще всего устремлен к небесам. Недаром однокоренные слова «небо», «небеса», «небесный», «небосвод» встречаются в его поэзии (до 1970 года) 16 раз, порой с весьма свежими эпитетами (например, «потное небо»). Молодой человек нередко мечтает о славе. В поэзии юного Юрия Кузнецова это понятие оценивается и рассматривается с различных сторон – существительное «слава» встречается в его стихах 7 раз. Разгадки дня настоящего поэт уже в те годы искал в прошлом. Поэтому память в его восприятии неизбежно эмоционально окрашена: например, «обмороженная (сединой) память». В стихах молодого поэта это слово встречается 7 раз (кроме того, слово «воспоминание»). Чаще всего память обращает лирического героя к военному детству - 15 раз встречаем в ранних стихах поэта слово «война». Глубоко личные отношения у поэта со временем. Он остро ощущает его дискретность, поэтому в стихах постоянно появляются названия конкретных временных отрезков: день – 5 раз, год (или лето) – 12 раз, час – 6 раз, минута – 1 раз, мгновение – 2 раза. Христианский европейский завет – «помни о смерти» - Юрий Кузнецов не забывал и в молодости: как поэт-философ он был склонен размышлять на эту трудную тему. Поэтому в его ранних стихах 2 раза встречаем слово «смерть» (1 раз – прилагательное «мертвый), кроме того, в его стихах появляется тревожный образ «смертного дня». Стремление понять свое поколение проявилось в особом внимании к этой теме (3 раза поэт употребляет слово «поколение»). Очень осторожно обращался молодой Юрий Кузнецов со словом «поэт» (встречается в его ранних стихах 3 раза). Детальный анализ частотного словоупотребления Юрия Кузнецова со школьниками способен научить внимательной и тщательной работе с родным языком, умению видеть и ощущать многочисленные подтексты в простом, на первый взгляд, поэтическом сюжете, имеющем серьезное нравственное, воспитательное значение. Использованная литература 1. Кузнецов Ю. П. Прозрение во тьме. Краснодар, 2007. 2. Балан Думитру. Русская поэзия ХХ века. Бухарест, 1997 3. Мусатов В. Время ожиданий и надежд // В конце семидесятых. Литература наших дней / Сост. И. С. Эвентов. – Л.: Лениздат, 1980. ---------------------------------------- Начало новой страницы --------------------------------------------- Поэзия «потерянного покления». Григорий Певцов __________________________________________________________________ Григорий Певцов СВЕТ ВЫСОКОЙ ПОЭЗИИ В ПОЭЗИИ ГРИГОРИЯ ПЕВЦОВА Года полтора назад я еще не знала такого поэта – Григория Певцова, хотя вроде бы всех поэтов среднего – «потерянного» – поколения и всех поэтов, которые идут следом за этим поколением, знала: одних – хорошо, других – более-менее хорошо. И вдруг на литературном вечере в Булгаковском доме я увидела и услышала поэта, которого никогда раньше не встречала ни в Булгаковском доме, ни в других литературных местах, ни в прессе и который будто откуда-то с неба свалился, то есть не свалился, а спустился, как некий Божий посланник, со стихами, в которых сиял свет высокой поэзии, такими непривычными в наше прагматическое рыночное время, в которых чувствовалось благодатное влияние поэтов Серебряного века, Блока, Бальмонта, Северянина, Волошина и др., и слышалась «симфония веков», и хоралы Баха, и виделись ястребиные крыла «страшного» ХХ-го «века», и «Русь распятая», и «Христос на златой иконе», и «пред иконой погасшие свечи», и «скорбный мрак грядущих дней», и обреченный на гибель царский офицер в «кителе, стянутом портупеей» и с «немыми крестами наград», ассоциирующимися с могильными в контексте тревожной атмосферы стихов и говорящими о том, что судьба как бы поставила на этом герое своего отечества – крест, и не один, и тут же видится «инок» с «веселыми псалмами», и «дерзкий раб», которому никогда не узреть «Божий лик», и тут же «зеленоглазый русый мальчик», который «звонит в… колокола», и тут же «священник в ризах Радости», и тут же – «жалкие развалины камней»: Увы, на месте башни величавой Лишь жалкие развалины камней. И тут же – карлик Тьеполо, и «амуры в облачке грез», и Розамунда Андре Дерена, и итальянские соловьи, и «голландский пейзаж в… окне», и старая Рига, и Домский собор в Риге, и «белая кирха у белого озера», и старая Москва, и новая Москва с бронзовым Пушкиным, и тут же – «тропа Гефсиманского сада», и тут же – герои фильмов Тарковского и наши современники, «влекомые тоскою»: Мы молча шли, влекомые тоскою По стороне забытой и родной… Меня поразили стихи Григория Певцова своей глубинной драматической и трагической сутью и в то же время какой-то тихой внутренней просветленностью, и самим художественным материалом, и своей особой лексикой и стилистикой, и своей богатой русско-западноевропейской культурологической основой. Потом я прочитала книгу Григория Певцова «Над бездной мгновенья» (Москва, 2007). И поняла, что в мир явился новый поэт со своим Словом, который несет с собой какую-то важную весть и поет свою песню, своим голосом, на свою (не попсовую, а классическую) музыку души, в своей собственном манере, и хочет сказать всем нам что-то такое свое, волнующее его, и хочет внести (и вернуть) в мир утраченную красоту, любовь и гармонию и уберечь его от краха и апокалипсиса… Потом я встречала стихи Георгия Певцова в альманахах «Муза», «Литературные знакомцы», «Вышгород» (Эстония), и всегда они притягивали меня к себе чем-то неизъяснимым. А недавно я напечатала подборку его стихов в своем альманахе «Эолова арфа», и могу сказать, что они пользуются большим интересом и успехом у читателей и у самих авторов «Эоловой арфы». …Творчество Григория Певцова оценил французский славист Ренэ Герра, который написал, что его стихи напоминают «поэтов первой русской эмиграции» и воссоздают «атмосферу той эпохи эмигрантского безвременья», и что он не стремится вписаться в «модные» течения и направления поэзии, «например, в популярный в определенной среде концептуализм», и что он «продолжает традиции Серебряного века, символизма и акмеизма» и показывает свое отношение к нашему времени и к русской поэзии ХХ века», и что все то, «что близко Григорию Певцову, – дорого не только ему одному»... Григорий Певцов родился в Москве, в 1959 году, в семье профессора, и с детства воспитывался на лучших образцах нашей отечественной и зарубежной литературы. Окончил МГУ, в совершенстве владеет английским и французским языками, переводит на русский язык стихи Аполлинера, Верлена, Уолтера де ла Мура и др. То есть он еще и великолепный поэт-переводчик. А кроме того – тонкий, глубокий, эрудированный критик, литературовед, искусствовед. Он много выступает перед самыми разными аудиториями, участвует в литературных акциях, конкурсах, конференциях, фестивалях, исполняет песни Вертинского и Высоцкого «в жанре мелодекламации». Он лауреат международного конкурса «Литературная Вена-2008» (обладатель гран-при в номинации «Поэзия»). Только что у него вышла новая книга стихов «Зов вечности» (Велико Тырново, 2009) с предисловием Ренэ Герра и послесловиями критика Валентина Оскоцкого и болгарского специалиста по русской литературе Ивайло Петрова. Это новая высокая ступень Григория Певцова в поэзии, куда он поднимается, как Бальмонт на свою «башню», и зовет за собой своих читателей, и они поднимаются за ним, на его зов. Нина Краснова, 9 ноября 2009 г., Москва РУСЬ Русь широка, Русь глубока, как море… Её хранят безбрежные леса. Навек застыла в рвущемся просторе Чарующая, дикая краса. Где в чащах потаённых дремлют совы, Укрыли ели огненный цветок И, неизвестный день встречая новый, Горит зарёю рдеющий восток. Где церкви, на брегах озёр белея, Глядятся в отражение небес И солнца диск, за тучами бледнея, Струит лучи из громовых завес. Где, верные воинственным народам, Хранят преданье древние холмы И средь степей стоят в молчанье гордом Когда-то неприступные валы. Где на границах северных безмолвно Твердыней встали древние кремли И, вдаль стремясь, задумчивые волны Несли по рекам чёлны и ладьи. Где камень стёрт песчаными ветрами По склонам величавых древних гор И сосны обнажёнными корнями Плетут на них змеиный свой узор, И где на островах средь вод холодных Таятся одинокие скиты И свет небес лежит в просторах водных Немым заклятьем вечной красоты. …………………………………………… Там ветр играет рябью бесконечной На гладях голубеющих озёр И схимник, сотворяя путь свой вечный, Грядёт за вереницу дальних гор… ГИМН ВОСХОДЯЩЕМУ ДНЮ Мир проснулся заутреней сел И волнением дремлющих трав, И певучим жужжанием пчел, Легким шелестом сонных дубрав, Тишиною июльских лесов Там, где ветры уснули навек, Заколдованным говором сов, Рукавами лазоревых рек. Далеко-далеко по полям Разливается песня моя – Это звонкая воля моя На просторах грядущего дня. Я уйду на заре за Тобой В это царство серебряных рос, Что взошло догоревшей звездой И звенящим шептанием кос... Никогда не забуду Тебя, Мне богами подаренный край, Итальянскую трель соловья И щемящую русскую даль. * * * В сердце – радость, весна над полями. В синем золоте тонет земля. Далеко над родными краями В небе сноп золотого огня. Над снегами взлетающий ворон, Что хранит эту вечность равнин. Ослепительно-огненных гор он Знает древнюю тайну один. * * * Весенним светом залиты снега… Под солнцем в вышине лазурь белеет. Слепящие лучи еще не греют, Но грудь зовущей радостью полна. И легкие весенние ветра, Еще снегов хранящие дыханье, Вдруг утолят неясное страданье, Что мучило тебя еще вчера. * * * Там, в облаках золотых колесниц Медленно день догорал… Следом за стаей взлетающих птиц Поезд по рельсам стучал. Вечер над вечностью далей седых Медленно плыл за окном. Плыл в очертаниях елей немых Сумрак гигантским крылом. Сердце устало мгновенья считать. В крике испуганных птиц Медленно день продолжал догорать Заревом дальних зарниц. * * * В крови горит октябрьский жар лесов. Их музыка вольна и величава. В долах разлит золотострунный зов. Последний зов безбрежного причала. Как трепетно в огне поют листы. В чеканном звоне золота и бронзы Сквозит лазурь прощальной высоты И нежный цвет последней дикой розы. Цветок любви, зачем же ты не плод Среди сестер твоих, давно отцветших? Цветок весны, зачем к тебе пришедших Зовешь ты вновь в беспечный хоровод? * * * Еще красуются ковры Зеленых трав в дали безвестной, Но лист желтеет... У воды Чуть дремлют ивы в сне чудесном. Полоска вспаханной земли ... Берез шептанье бестелесных, И потаенный свет зари Распаханных полей небесных. КОМЕТА Над бренным и усталым миром В конце времен из царства льда Холодноогненным светилом Явилась новая звезда. Застыла блеском цепененья Своей холодной красоты, В немом восторге упоенья На мир взирая с высоты. Бегите прочь! Се – не от мира. Она манит и студит кровь, Как алчный Крон, явивши миру Свою жестокую любовь. Из Рижского цикла СТАРАЯ РИГА Ночь спускалась на старую Ригу Полосой огнекрасной зари. Я читал твою древнюю книгу, Город юной бессмертной земли, Еще помнили старые башни Звон клинков, скрип лафетных телег, Гордый пыл бастионов бесстрашных, Свист ядра, неприятеля бег… Где в тревожной ночи замирает Гулкий крик караульных команд И на город с отвагой взирает Перед ратушей гордый Роланд, Где неистовый ветер играет Вольным духом твоих горожан И епископу в страхе внимает Горстка верных ему прихожан, Где солдаты блистающих гвардий Собрались на кровавый парад И бесстрашный клинок Делагарди Держит натиски русских солдат, Где Меркурий парит с кадуцеем Над зигзагом готических крыш, Где танцуют наяды, в лице их Безначальная вещая тишь. Город-сфинкс, очарованный город, Тот, что вырос на глади воды, Не остудит ли северный холод Огнедышащей горна волны? Иль поглотит тебя наводненье, Неприступная Севера дочь? Я встревожен невнятным виденьем – Что несет тебе черная ночь? Но в беде, и в блаженстве, и в гневе Будет город хранить до утра Петушок, проплывающий в небе Над собором святого Петра. Из Турецкого цикла * Слышится глас муэдзина… Зарево гаснет вдали. Там, за стеной Алладина, Дремлет вершина Али, – Мир и покой в Кейсари… Сумрак нисходит на город. Бани курятся во мгле. Месяц чарующий молод, Грезит в небесном окне. Серп на зубчатой стене Держит заоблачный полог. * О, невеста моя Эрджиес, Ты закрыла лицо пеленой облаков белоснежных, Что сливается с небом, как парус сливается с ветром, И уходит в чертог лучезарного Феба. С выси горней вершины Твоей Я увидел, как солнце садилось в небо… И поведал мне облачно-пенный прибой О великих и вечных страстях Эреба. ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА Никогда я не был на Босфоре… С. Есенин Всё же побывал я на Босфоре, И, хотя не видел я Шираз, Мне открылось золотое море Глубиной твоих приветных глаз. И душе как поздняя награда – Нежный цвет в шафрановом краю. Глядя на мечети Цареграда, Вспоминаю родину мою. Улицы, как каменные тропы, Ввысь стремятся на семи холмах. Сходятся тут Азия с Европой И с Христом беседует Аллах. Сходятся века и караваны От Вселенной четырех ветров. Белые босфорские туманы Пролегли от дальних берегов. И ведом судьбою пилигрима, От тщеты бессмысленной устав, Я пришел к вратам Второго Рима С древнею молитвой на устах. Хоть наследник рюриковой славы, Без щита пришел я и меча, Лишь орел взирает одноглавый, Под крестом, с пурпурного плаща. Лишь небесным золотом сияют Мне святые лики на стенах… Будто снова Русь благословляет Константин Девятый Мономах. И в протяжном зове муэдзина Я услышу стон твоей души, Что, взлетев над пропастью орлиной, Не обрел заоблачной тиши. Но когда восход над Византией Золотит чинар литую медь, Расцветает Агиа София И глядится в Синюю Мечеть. Шестикрыльем гордых минаретов Над Стамбулом расцветает высь, Расцветают души всех поэтов, Что на пир веселый собрались. И змея из храма Аполлона С обелиском Тутмоса хранит Вечный город Золотого трона, Что дельфийским солнцем знаменит. И хоть в той кликушеской лавине Торопливый выстрел прозвучал, Не в Москве на мраморной могиле, Всё же здесь тебя я повстречал. Где с Босфором в призрачном просторе, И в ночи глухой, и ясным днем Необъятное людское море Голубым колышется огнем. --------------------------- Начало новой страницы ----------------------------------------- Поэзия «потерянного поколения» семи-восьмидесятников. Эдуард Грачёв __________________________________________________________________ Эдуард Грачев Эдуард Грачев родился в Москве. Окончил МГУ, физический факультет, работал в закрытых НИИ, на производстве. Стихи пишет с детства. Печатался в альманахе «Эолова арфа», в журнале «Литературные знакомства». Написал более десяти книг, но издал две из них – в 2000 и в 2010 гг. Член Союза писателей Москвы. * * * Мы взяли облако с небес Стол протереть, столы и стулья. Блистал негромко синий лес В объятьях первых дней июля. Был пустотой предупрежден Тот, кто остаток лета отдал Небесной улице с дождем, И белым проблескам на водах. Куда-то сгинули друзья И захватили в белый ящик, Блестящий глянцем березняк, И пустоты оклад блестящий. Мне было слышно от застав, От этой розницы из воска, Как там, вдали, спешит состав, Как в небо катится повозка. Туда вдоль внешнего луча, Где бродит сок в июльских сотах. И пишут строки, сообща. В осоках острых и в осотах… * * * От грядок до самого сада, Где, кажется, даже теплей, Пространство и время объято Ватином моих тополей. Еще мне про лето бормочат… Но, кажется, громче строка, Которая родом из ночи, И только продрогла, слегка. В июлях потянутся свадьбы, И выбьется слово на свет. И станут поля и усадьбы Глядеть уходящим во след. А к августу станет посуше, И музыка въедет верней В глаголы живущих, и в души, Что только мечтали о ней… * * * Нине Красновой Плутаю в глаголах разбухших, Вдоль смальты письма и слюды, И звук набивается в уши, И тени скользят у воды. Где верхние дали, подброшен, Хорей, чтобы небо позвать, Где кажется всё же возможным Из строчек слагать благодать. Там синие длинные плети И темень распластанных гроз. И вряд ли нездешний заметит, Как ивами берег зарос. Побита лиловая карта, И тень изменилась в лице, И кто-то с Эоловой арфой Шагает в терновом венце. 23 марта 2011 г., Москва ---------------------------------- Начало новой страницы -------------------------------------------------- Поэзия «потерянного поколения» семи-восьмидесятников. Раиса Быстрова _____________________________________________________________________________ Раиса Быстрова Раиса Владимировна Быстрова родилась 1 июля 1951 года в Москве. В 1969 году окончила 10-й класс школы-интерната № 11 Хорошевского района г. Москвы (с углублённым изучением китайского и английского языков). С 1980 по 1985 годы училась во ВЗИЖТе (Всесоюзный заочный институт железнодорожного транспорта). В 2008 году окончила Российскую академию образования института социальной педагогики (кафедра социологии и философии культуры). Посещала клуб Риммы Казаковой при ЦДЛ. Печаталась в газетах «Метростроевец», «Литературная газета», в журналах «Ностальгия по будущему», «Поэзия века», в альманахе клуба «Москвитянка». Автор двух книг стихов «Серебристый туман (2006), «Васильковые сны» (2009). Член Союза писателей Москвы. РИММЕ КАЗАКОВОЙ У яблони надтреснутые ветки Сгибаются под тяжестью плодов... А мы, литературной мамы «детки», - Надёжный тыл писательских рядов! Междоусобных войн дымят останки, И завистью пронизаны сердца... Должно в поэте биться «сердце Данко», Где свет и боль – насквозь и до конца! Она жива! И все слова поэта Заставят вглубь себя нас посмотреть! Направит по-отечески, при этом И наши души сможет отогреть! Последней книги пахнут краской гранки. В опале все, кто рядом с ней стоял... Её враги сорвут над бездной планку, А мир узнает, что он потерял... Не разорвать из нетей прочных сетки – За Риммой – слово! Так тому и быть! С тобою поэтические «детки»! Ты нас учила верить и любить! 29 мая 2010 г. ПЕСНЯ ЛЮБВИ Серебрит луна безмолвность ночи, Даже ветер где-то приутих... На листке нанизыванье строчек Вязью рифм любви слагает стих! А когда затрепетали клёны, Липы им завторили в ответ... Зной, объятый запахом палёным, Рвался с ветром в голубой рассвет. И под утро, созданный из пыли, Ураганом вился шепот грёз... Только тополь у своей любимой Трогал шёлк берёзовых волос. Обнимался целовался веткой, Пух к подножью складывал он ей; Дождь накрыл их серебристой сеткой И влюблённых сблизил потесней. Облако проплакало над ними И исчезло в небе, как мечта! Это буквы строчками живыми Задышали с чистого листа... 31 мая 2010 г. АЛЫЕ ПАРУСА Ассоль рассвета ждёт у моря И верит в сказку детских лет... Ты стала девушкой и вскоре Придёт твой принц надежде вслед. Идёт корабль под солнцем ясным, И в свете алых парусов, Объятый музыкой прекрасной, Кумир волшебных, давних снов! Толпа народа у причала – Повержена, изумлена... А где Ассоль? Ей сказки мало! Пришла к ней девичья весна! Проходит девушка сквозь взгляды И к принцу руки тянет вдаль! Доверчивому сердцу надо Открыть безгрешности вуаль! Мечтают девочки о принцах, У женщин в мыслях короли! Но жизнь играет прозу в лицах, А в гавань входят корабли... Мечта сбылась в повествованье – Ассоль ждала и дождалась! Поймёте смысл существованья – Считайте, жизнь вам удалась! 26 апреля 2010 г. -------------------------------- Начало новой страницы ---------------------------------------------------- Поэзия «потерянного поколения». Наталья Сафронова _____________________________________________________________________________ Наталья Сафронова Наталья Сафронова родилась в г. Черепаново Новосибирской области. Школьные годы провела в г. Гагарине на Смоленщине. Жила десять лет в Дагестане. В настоящее время живёт и работает в Москве. Выпускница факультета журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова. Работала на телевидении и в газетах. Её стихи переводились на непальский, голландский и китайский языки, звучали на радио и в телеэфире ГТРК «Дагестан» и РТР, публиковались в газетах «Московский комсомолец», в «Литературной газете», в журналах «Юность», «Литературная учёба», «Кольцо А», в альманахе «Истоки» и т. д. Автор нескольких книг. Член Союза писателей Москвы, Союза журналистов Москвы и России. ВЕСНА НА СТАРТЕ Дух Эоловой арфы в еловых покоится лапах. Александр Крастошевский Я на талом снегу поднимаю еловую шишку. Вдохновенно играет на арфе искрящийся март. Сердце скачет в груди, словно белка по веткам, вприпрыжку. Вновь весна после вьюг и метелей выходит на старт. Как голодный на запах, бегу по арбузному следу, За прогулку одну намотав километры веков. Солнце брызгами с крыш, как шампанским, встречает победу, И уносят к нему меня крылья владыки ветров. РАССВЕТ На земле медоносных деревьев и розовых птиц, Что названьем своим так похожи на танец фламенко, Спустя годы разлук изучаем черты наших лиц, Как в вольере стоящих напротив прекрасных фламинго. Парфюмерные запахи, жесты, неслышная речь, Под испанскую музыку тела – немые ответы. Мы с тобой в Красной книге, нам стоит друг друга беречь, Чтобы вслед за закатом случались такие рассветы. ----------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------------------------- Поэзия «потерянного поколения». Игорь Рутковский __________________________________________________________________ Игорь Рутковский Игорь Рутковский (Ломейко) – московский поэт, публицист, автор многочисленных афоризмов. Его стихи использовались в постановках театра «Саботаж», печатались в московской периодической печати, в альманахах, журналах. Он лауреат литературной премии журнала «Юность». Член Московского отделения Союза писателей России. ТРАКТОРИЯ ЛЮБВИ Позёмкой белою зима Прилежно землю укрывает, А в Небе странница Луна Судьбу цыганкою гадает. Живое тянется к теплу И Чуда Жизни ожидает, И отзывается всему, Что наши Души согревает. ...Что ж, мимо Жизни не пройдёшь, Её приветы замечаешь, Вот только никогда не знаешь, Минуешь что... что обретёшь... На тихих улицах столичных, Где вольно реяла сирень, Среди раздумий романтичных Я встретил Вас в тот дивный день! По траектории Любви – Навстречу смеху и рыданьям, Летим, отдавшись ожиданьям И зовам пламенной крови... Дней наших пёстрых имена, Как острова, для нас открыты, Печали ж их от нас сокрыты... И расстаёмся... Чья ж вина? Да, наши нежные сердца От драм прощаний не привиты... И вот Надежды наши смыты, Как акварель иль грим с лица! Сердца для Верности горят, Храня восторги Красоты, Цветами Счастья говорят: Целимся Светом Чистоты! Забуду всё... Но в дар – миг важный: Меж дел мирских, средь суеты – Я Вас увижу, как однажды, И вдруг окликну из толпы. Плывут Москвою облака... О! Эта встреча, как виденье, Восторг былого на мгновенье – В моей руке Ваша рука! ...Я Вам вина налью, мой друг, Возможно, Вас оно согреет И зябкость одиноких рук После разлук вмиг одолеет! ...И, может быть, после метелей Те Чувства добрых давних дней Любви прекрасной, средь апрелей, Нам ближе станут и видней! Мы устаём возле разлук... А мокрый снег унынье сеет... Но Жизнь идёт на Лучший Круг – Любви Надежда вновь в нас зреет! Друг друга болью обретя, Свершится то, что только снится: Свод ясный... высоко летя, Звезда Любви в даль серебрится! А звёзды манят нас всегда! И вопреки всем расстояньям! А наши скорые года Мы дарим Встречам – Расставаньям! Есть Мир вокруг, и есть Жизнь в Нас, Где Вечный Дух творит, жжёт, длится... Коль Чувства Двух не блеф, но Глас – Всё Здесь сквозь ливни повторится! 14 ноября 2008 г., 31 октября 2009 г., Москва ----------------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------------- Поэзия «потерянного поколения». Валентина Ерофеева _____________________________________________________________________________ Валентина Ерофеева Валентина Ерофеева – московская поэтесса, автор книг «Прикосновение», «Чужое небо», «Пред сенью тени...». Член Союза писателей России. «Когда-то Велимир Хлебников писал: «Русь – ты вся поцелуй на морозе. Может, и на самом деле у России женская душа. Потому и богата наша страна женскими поэтическими дарованиями. А какая женщина может жить без любви и поцелуев? Кажется, сам воздух наполнен поцелуями в стихах Валентины Ерофеевой... переполнен любовью. Страстной, нежной, трагической, лирической. Валентина, казалось бы, самые затасканные объяснения в любви может превратить в поэтический акт... в поэзию нежных шёлковых материй, в поэзию лёгкую и прозрачную... Поэзия Валентины Ерофеевой полна телесности, но не приземлённой, потной, грубой, а соучаствующей во всех таинствах души...» Владимир Бондаренко ЕВРАЗИЙСКИЙ РОМАН Ты – татарских кровей, милый хан. Я – чеченка по дальней пробабке. Твоя родина – степь да курган, Что хранит тайны рода, отгадки И твоей, и потомков судьбы. Только некому считывать знаки: Мир тускнеет, безлик. одинаков, Как вон те вдоль дороги столбы. Моя родина – там, вдалеке, И почти уж совсем в поднебесье, То ль гордыней больна, то ли местью Переполнена к «сильной руке» - Так российскую длань называли (Что теперь уж усмешкой звучит) – Я не знаю, мне трудно судить, Но полна я любви и печали К этой маленькой горной стране, Зовом крови навязанной мне И блеснувшей сквозь русские дали, Как в забытом, но благостном сне. Что нам делать, мой хан? Да и сколько нас в России подобных славян С круто мешанной буйною кровью? Не решить ли нам это любовью, Не впустить ли других басурман, А, мой хан? Хватит силы и их переплавить, Нет, не сразу – века и века, В белобрысого русского Ваню, Чудака, простака, дурака И – царевича с гордою кровью. Не решить ли нам это любовью, А, мой хан? И от нас ли зависит судьба Оскорблённой, избитой России? Неужели в смертельном бессилье Примет роль трусовато – раба, А-а, мой хан? Ну, решай! Или Всё давно и без нас уж решили?.. * Мучитель мой, как я тебя хочу, Как я желаю раствориться в неге, Уподобляясь светлому лучу – Хозяину всего живого в небе. Как жажду я коснуться губ твоих, твоих ладоней, жарких и бесстыдных, зарыться в них, купаться сладко в них. И ни конца ни края пусть не видно Моим желаньям твоего тепла, твоей любви и твоего участья. Мучитель мой, сгорю сейчас дотла, Если лишишь меня такого счастья. * Придумай что-нибудь, иначе я умру И растворюсь в другом, бесстыдно сладострастна. И будешь ты искать, но на чужом пиру Я буду танцевать, тебе уж неподвластна. И потеряю вздох, и потеряю взгляд, И потеряю всплеск, и шёпот потеряю. Но нет пути назад – в осенний листопад, Да и пути вперёд – я без тебя не знаю. *** Т. Т. Я бежала бы с вами Далеко-далеко. И летала бы с вами Высоко-высоко. Вы мне подали руку И меня повели. Кто вы? Брат или друг мой, Повелитель земли, На которой все босы, И шелкова трава, И серебряны росы, И сердечны слова... --------------------------------------------- Начало новой страницы --------------------------------------- Страницы Ж Ж. Нина Краснова о художнике Александре Трифонове. К 35-летию _____________________________________________________________________________ 35-летие художника Александра Трифонова. Нина Краснова НОВЫЙ ХУДОЖНИК НОВОГО ВРЕМЕНИ О творчестве художника Александра Трифонова "НОВЫЙ ГИТАРИСТ" ...Один из девизов художника Александра Трифонова: "Самые ровные линии у Александра Трифонова!" У Александра Трифонова и в самом деле - самые ровные линии на картинах, ровные и красивые, - прямые они или изогнутые, но всегда очень ровные и чёткие, как, например, на его новой картине "Новый гитарист", которую он написал недавно в Сергиевом Посаде по мотивам своей же старой картины "Гитарист" 2004 года, желая усовершенствовать её... Мне и старый "гитарист" нравился, но новый получился ещё лучше и ещё выразительнее... Вместо головы у него - белый колок для струны, надрезанный художником клиновидно, как яблоко (то есть помеченный метой художника Александра Трифонова, который по старой привычке любит смотреть, проверять, что у его героев в головах, а там, как правило, ничего нет)... А руки у гитариста с четырьмя пальцами (может быть, в жизни их у него и пять, как у всех людей, но на картине их у него четыре, потому что он так виртуозно играет на гитаре и так быстро перебирает струны пальцами, что художник как бы не может сосчитать, сколько у него пальцев на руке), и все эти пальцы у музыканта - не такие, как у всех людей, а особые, странные по своим конфигурациям, сильно удлинённые и неестественно изогнутые, а мизинец одной руки - длиннее большого пальца раза в три и аж изогнут пополам не в ту сторону, в какую надо... это пальцы профессионала высшего класса, как бы говорит нам художник, которые вытворяют на гитаре чёрт знает что и поэтому и приняли соответствующие чёрт знает какие формы. А сама гитара - красная, ровного чистого красного цвета, а струны у нее - белые, прямые, ровные... она содержит (таит) в себе красивую музыку, которую и извлекает из нее музыкант... А на столе около него стоит початая бутылка вина и стакан... Гитарист, видать по всему, любит выпить, и, когда поддаст хорошенько, в него вселяется чёрт и он играет, как Бог, как Паганини на скрипке, то есть вытворяет на своем инструменте чёрт знает что, улетая в запредельную реальность... Но художник, который рисует его, обязан быть трезвым, а иначе у него руки дрожать будут и он не сможет провести таких ровных, чётких и красивых линий на картине, как Александр Трифонов... и не сможет наложить цвета на холст таким ровным тонким слоем (без пастозмов), как это умеет Александр Трифонов, который любит рисовать бутылки и стаканы, но сам не пьет, причем он не пьет не только когда рисует свои картины, а вообще... то есть он, конечно, может опрокинуть в себя рюмочку-другую винца-водочки на вернисаже во время фуршета или слегка пригубить ее, но он не пьет, как пьют многие его собратья по кисти, которые пьют как сапожники и в результате теряют свою квалицикацию, если она была у них... На сайте Александра Трифонова я и ещё одну его новую картину нашла - "Виолончелист", которая (картина эта) или который ("Виолончелист" этот) стоит "Нового гитариста". У Александра Трифонова, если вспомнить его работы "Пианистка" (1995), "Пианист"( 1996), "Шаляпин" (1996), "Гармонист" (1996), "Ростропович" (1997 и 2004), "Скрипач" (1997), "Механическое пианино" (2003), "Сарабанда" (2003), "Болеро" (2003), "Пассакалья" (2003), "Сегидилья" (2003), "Фанданго" (2003), "Симфония птиц" (2004), "Музыкальные птицы" (2004), "Сладкоголосая птица юности" (2004), "Гитарист" (2004), "Виолончелист" (2004), "Музыка Победы" (2006), и если ещё вспомнить его ангелов со скрипками, постепенно рождается цикл картин на тему "Музыканты и музыка", то есть возникает свой "оркестр" из виолончелистов, гитаристов, скрипачей, пианистов, гармонистов, с певцами и танцорами, где один музыкант, один артист лучше другого, и каждый есть большая творческая удача художника, с чем я и поздравляю его! ХУДОЖНИК, КОТОРЫЙ НЕ ТОЛЬКО ЧИТАЕТ КНИГИ, НО КОТОРЫЙ И ОФОРМЛЯЕТ ИХ... ...Ночью я получила от художника Александра Трифонова по Интернету благодарность за мою страничку о нем "Александр Трифонов - художник, который читает книги" (благодарность эту я занесу в свое личное досье): "5.08.10, 01:19 Спасибо, Нина, за развернутое и углубленное исследование моего творчества. Особенно мне понравился абзац про поэтов. Я вынужден перепечатать это у себя (в своем ЖЖ), чтобы не пропало!.." Он напечатал мою страничку в своем Живом Журнале и проиллюстрировал её своей картиной 1996 года "Поэт" (Блажеевский или Лесин). Я не написала в той своей страничке, что Саша Трифонов - художник, который не только читает книги, но еще и оформляет их. Причем делает это с тонким и безупречным вкусом, с благородной простотой, соблюдая меру в использовании художественных и полиграфических средств, не увлекаясь декоративными излишествами, виньетками и завитушками. Все его книги (на обложках которых он нередко помещает репродукции своих картин) до того красивы, что хоть отправляй их на Франкфуртскую ярмарку. Ими нельзя не любоваться. Они - сами по себе произведения высокого искусства. Александр Трифонов оформил десятки книг издательства "Книжный сад", среди которых - книги Лазаря Лазарева, Владлена Бахнова, Игоря Меламеда, а также авторов журнала "Наша улица", Александра Тимофеевского, Евгения Бачурина, Кирилла Ковальджи, Сергея Овчинникова, Валерия Поздеева, Эдуарда Клыгуля, Анатолия Капустина, Александра Трофимова, Всеволода Мальцева, Сергея Михайлина-Плавского, Ваграма Кеворкова, Игоря Снегура, Нины Красновой (мои то есть), и, разумеется, Юрия Кувалдина, а также альманахи "Рецепт" и "Золотая птица", а также сборники из серии "Новые писатели" (с произведениями участников форумов молодых писателей в Липках)... а также два выпуска альманаха "Эолова арфа", а также три своих альбома... К чести Александра Трифонова надо добавить, что он художник который не только читает и оформляет книги, но и который сам пишет великолепные эссе - о своем творческом пути, о близких ему художниках и об их искусстве, и, наверное, почти единственный из своих коллег, из своих собратьев по карандашу и кисти, регулярно ведет свой Живой Журнал. “НАД ВЕЧНЫМ ПОКОЕМ” Помню, когда я в 1974 году, в пору своего студенчества, первый раз увидела картину Чюрлёниса "Покой" (1904), с туманным зеленым островом посередине ровной туманной бледно-голубовато-зеленой глади воды, сливающейся с ровной туманной гладью неба такого же цвета, то есть посередине бесконечности воды и неба, картина эта в первый момент навеяла на меня вселенский покой и вселенское умиротворение, а потом навела на меня тихий мистический у-у-ужас... потому что остров показался мне большим морским зеленым чудовищем с двумя огнями глаз, который распластался на воде и пребывает в состоянии абсолютного вечного покоя... но что значит покой чудовища, которое может вовлечь тебя в свое пространство и со всем своим (то есть не твоим, а его) спокойствием поглотить тебя в нем и при этом пребывать и оставаться все в том же состоянии покоя, как будто ничего особенного не случилось, а гладь воды и небес при этом останется такой же ровной, как была. Это чудовище показалось мне очень опасным... а когда я присмотрелась к нему, оно показалось мне очень печальным, потому что огни его глаз (два костра, разожженные путниками в двух бухтах острова) отражались в воде длинными полосами, похожими на слезы, текущие из глаз этого чудовища, которое чувствует себя одиноким в большом вселенском пространстве воды и неба и никуда не может уплыть оттуда... и может общаться только со своим двойником, который отражается в воде... Эта картина запала в мой внутренний мир. И вошла в галерею моих любимых картин. Потом к ней добавилась картина Левитана "Над вечным покоем" (1894) - с озером, с неровной гладью (то есть не с гладью, а с рябью) воды, с зеленым островком посередине озера, с деревянной церковкой на берегу, откуда ты как бы и смотришь на островок. А за церковкой - кусты, гнущиеся под порывами ветра, и кладбище с крестами на могилах... В первый момент эта картина тоже навевает на тебя как на зрителя покой и какую-то умиротворенность (тут я говорю о себе во втором лице). И тебе кажется: вот обетованный уголок земли, где твоя душа может найти себе покой, успокоение, "тихое пристанище". Вот куда хорошо бы приехать, удалиться от суеты мегаполиса и от суеты литературного мира с его литературными кроссами (с этими "тараканьими бегами") и таблицами рейтингов и с его интригами и нервотрепками и сидеть тут и писать стихи, перекладывать свою душу в знаки, в Слово, чтобы войти в Божественную программу. Но... вон, смотри, над этим уголком земли и над всем, что тут есть, нависают свинцовые грозовые тучи... которые вот-вот накроют собой и озеро, и островок, и церковку, и могилы... да ещё если тут сюда придет откуда-нибудь какое-нибудь цунами с наводнением, и тогда всё, что тут есть, исчезнет под громы и молнии... и ничего не остается... ни церковки, ни могил с "отечественными гробами", ни твоих стихов. То есть "покой нам только снится"... никакого желаемого и искомого покоя, да еще вечного, нигде нет, его нет даже у мертвецов... Левитан писал об этой картине, "свинцовые грозовые тучи" над пространством воды и само пространство воды - "это вечность, в которой потонули поколения и потонут еще... какой ужас, какой страх!" И еще Левитан писал об этой картине: "В ней весь я, со всей моей психикой, со всем моим содержанием..." ...И вот теперь к этим двум картинам - Чюрлёниса и Левитана - добавилась третья, молодого художника, фигуративного экспрессиониста, Лидера Третьего Русского Авангарда Александра Трифонова - "Над вечным покоем" (2009). На ней та же самая композиция, что и у Левитана: небо с вихрями ветра, озеро, остров посередине озера, берег с церковкой и крестами могил... И тема картины та же самая, что и у Левитана, - вечная тема: Вечность. Но сама картина - другая. И краски, радужно-яркие, светлые, чистые и, я бы сказала, не в пандан теме - праздничные, и линии, не размытые, не туманные, а четкие, сделанные как по линейке или по лекалу... и формы всего, что на ней есть, другие... новые, с элементами геометричности-кубичности... И средства, которыми пользуется художник, очень лаконичные. Над вечным покоем пронеслись бури, общественные катаклизмы, революции, войны... Купол у церковки то ли падает... то ли упал и поднимается (как фаллический символ возрождения народа и культуры)... Кресты на могилах покосились, а сами могилы исчезли с лица земли... земля на кладбище красная от крови... расчищена для новых могил... между кладбищем и церковкой - забор-треугольник, в форме плоской египетской пирамиды (знака древней цивилизации)... тут же новое - серое - архитектурное сооружение в форме традиционной египетской пирамиды, одно из тех, которые сейчас проникли даже в тундру (где до этого были только чумы, юрты и яранги)... трава около церкви - подстрижена, как английский газон, который стал сейчас моден в нашей стране, я говорю о Москве... а сама церковка - это не отреставрированный памятник русской старины, а новый русский модерн. От всей этой картины веет не жутью, не пессимизмом, не паникой и отчаянием оттого, что "ничто не вечно под луной", а каким-то таким оптимизмом вечной обновляющейся жизни, со всеми ее трагедиями, в которой нет и не может быть вечного покоя и который, может быть, и не нужен, потому что жизнь - это движение, а энтропия - смерть... Картина Александра Трифонова "Над вечным покоем" - это произведение искусства нового художника нового времени, который с пиететом относится и к Чюрлёнису, и к Левитану, и ко всем русским и зарубежным мастерам живописи, но он никому из них не подражает, никого из них не копирует и не старается стать ни вторым Чюрлёнисом, ни вторым Левитаном, ни даже вторым Пикассо, а хочет быть самим собой, то есть Трифоновым, первым и единственным в своем роде, и работает в своей собственной манере, в своем собственном стиле и амплуа, если пользоваться театральным термином... И пишет свои картины, в том числе и эту, по-новому, по-своему. Когда у Чюрлёниса спросили: "Почему вы нарисовали на ветках дуба маленькие города?" - Он ответил: "А потому что мне так хотелось". Вот и Александр Трифонов "рисует" так, как ему хочется. А потому это и получается у него не так, как у всех, а по-своему, и потому в его картинах есть то, что восхищало Бенуа в живописи того же Чюрлёниса и того же Левитана и Серова, и Врубеля, и Нестерова, и Коровина, и Рериха, и других "мирискусстников": "оригинальность", без которой нет художника. Три картины на одну тему Вечности - Чюрлёниса - Левитана - и Трифонова - составляют (для меня) некий триптих и стоят в одном ряду, и каждая из них занимает в этом ряду свое высокое первое место. "ВЕЧЕРНИЙ ЧАЙ" ...Ни у одного художника нет на картинах такого большого количества бутылок с вином и водкой и такого большого количества стаканов, рюмок и фужеров под эти напитки, как у Александра Трифонова. У него есть одинокие бутылки, и пары бутылок, и толпы бутылок... и суровые, строгие, официозные бутылки, и лирические, обнимающиеся и целующиеся, и танцующие бутылки... За что его некоторые поэты и художники особенно и любят. Например, Евгений Лесин, который в своем эссе о нем написал: "Дело не в бутылках... Во всяком случае - не только в них. Хотя мне, конечно, цикл Александра Трифонова про бутылки особенно нравится..." - А дело в том, продолжает Лесин, что "художник видит (и показывает) не обязательно красоту. И даже не обязательно уродство. Художник видит (и показывает) ИНТЕРЕСНОЕ" - "расколотые головы", например, но не только "расколотые головы", а какие-то простые, обыденные вещи, которые у Трифонова, под его кистью, "становятся предметом искусства, становятся интересными... И дело не в бутылках. Хотя, признаюсь, именно они - мой любимый цикл у Трифонова". Кто-то находит в бутылках Трифонова - "страсти и пороки" человека, которые художник якобы обличает и над которыми якобы иронизирует, но художник не обличает и никому он не доказывает "аморальность пьянки", а просто "предлагает (зрителям) выпить с хорошим человеком", для чего совсем не обязательно быть алкоголиком. В 2002 году в галерее АЗ состоялась выставка Александра Трифонова, которая называлась "Ботлфлай" и пользовалась большим успехом у зрителей, даже у принципиальных трезвенников, борцов за трезвый образ жизни. И вдруг среди новых работ Александра Трифонова 2010 года появилась картина "Вечерний чай". На деревянном стеллаже светло-коричневого цвета, на полке около стояка (не на обеденном столе со скатертью и сервировкой) стоит красная керамическая кружка с чаем. На первом плане картины. А на втором плане стоит спиной к зрителям белый фигуративный силует персонажа, может быть, самого художника, который уже выпил (этот самый) вечерний чай и любуется синим морем и белыми чайками... Бутылки с вином и водкой на картинах Александра Трифонова стали уже привычными, а вот чай, да еще не какой-нибудь, а вечерний, это - что-то новое. Я решила вспомнить и посмотреть в своей домашней коллекции открыток Русского музея, Третьяковской галереи, Музея изобразительных искусств Пушкина, Эрмитажа, Дрезденской галереи, Метрополитена, у кого еще из художников есть на картинах чай и чаепитие. ...И первым делом я вспомнила "Купчиху за чаем" (1918) Кустодиева. Она у него там в атласном темно-лиловом платье с широким и глубоким декольте - вся такая полная, круглая, с "роскошным телом", как сказал бы Базаров, сидит под деревьями, за четырехугольным столом с белой скатертью, с блестящим самоваром и пьет чай, не из чашки, а из блюдца... А на столе у него (у Кустодиева) и у нее (у купчихи) чего только нет - и розовый арбуз, и яблоки и виноград, и кекс с изюмом, и сахарница, а сбоку лежит и полотенце с вышитыми узорами... Эта картина висит в Русском музее. ...А еще я вспомнила "Чаепитие в Мытищах" (1862) Перова. Там толстый монах в черной рясе, с черным клобуком на голове и с золотым крестом на груди тоже сидит под деревьями, тоже за столом со скатертью, но не белой, а бежевой, с медным самоваром и тоже пьет чай, и тоже из блюдца... и надменно смотрит на двух нищих, старика и мальчика с протянутой фуражкой, которые просят у него милостыню... Эта картина висит в Третяьковской галерее. ...Еще я вспомнила и нашла у себя кое-какие натюрморты с самоваром. Например, натюрморт - "Чай с калачами" (1972) Стожарова, и не только с калачами, но и с баранками, очень колористичный натюрморт, с красной скатертью на столе, с золотым самоваром, затейливым по форме, с заваркой в жестяной черно-красной коробке, с бело-черно-сиреневой чашкой и блюдцем, с бело-красным фарфоровым чайничком на нем, и с жостовским подносом у стены, и с расшитым полотенцем, перекинутым через доску... Но вообще-то у художников, оказывается, не так-то много сюжетов с чаем и чаепитием. ...Ну вот у Крамского больной "Некрасов в период "Последних песен" (1877) лежит в постели, держа в руке листочек бумаги, а около постели, на тумбочке, стоит белая чашечка чая с белым блюдцем и с чайной ложечкой. ...Или вот у Максимова на картине "Всё в прошлом" (1889) старая - в чепце - барыня сидит со своей старой верной служанкой - крестьянкой в платочке - около бревенчатой избы, барыня - в кресле с подушками, и под ногами у нее подушка, а служанка - на ступеньке крыльца... между ними стол с чайной чашечкой и с чайничком для заварки, а на крыльце стоит самовар и большой бокал на большой тарелке... барыня с плотоядным лицом, с блуждающей по лицу улыбкой, - вспоминает свою молодость и приключения своей молодости, а служанка, с печальным лицом, вяжет что-то на спицах и тоже вспоминает свою молодость и, может быть, своего жениха, за которого она не вышла замуж из-за своей барыни... которая теперь забила свой дом досками и переселилась в избу к своей служанке. ...Или на картине Маковского "Вечеринка" (ХIХ в.) разночинцы сидят в комнате кто за столами, кто просто на стульях у стен и пьют чай из самовара... никаких бутылок на столах нет. ...Или на картине Богаевской "Гости. День рождения" (1960) дети, мальчики с чубчиками и девочки с косичками и с бантиками сидят за столом и пьют чай и пирожными, баранками и сладкими рулетами, кто из чашки, кто из бокала, кто из блюдца... ...Еще нашла я у себя открытку с натюрмортом художника Рождественского "Азиатский чай" (1920). Там самовар какой-то нерусской формы с закрученной ручкой... на подносе плоды граната... А в "Искусстве Палеха" я нашла открытку с картинкой Салабанова (на шкатулке из папье-маше) "Чичиков и Коробочка" (1936). Оба сидят за скатертью-самобранкой и пьют чай из огромного трехведерного самовара... У ее ног стоит кованый сундук с добром, а у его ног - чемодан с коваными уголками. ...У Серебряковой на картине "Крестьяне" (1914) муж и жена сидят в поле и пьют молоко. ...У Пластова советские колхозники, механизаторы в поле (как ни странно) тоже пьют молоко - на картине "Ужин трактористов" (1951) и "Лето" (1959 - 1960). ...На одном натюрморте, который называется "Квас", мне попался кувшин с квасом. ...А в наборе открыток с иллюстрациями Васнецова к "Песне о вещем Олеге" - на открытке "Тризна" - дружина князя "пирует у брега" и пьет не чай, не молоко и не квас, а брагу или медовуху, из больших деревянных ковшей... ...Монахи у Перова на картине "Трапеза" (ХIХ в.) тоже пьют не чай, а зелье, и некоторые уже опились и свалились под стол. ...А у Герасимова на "Групповом портрете старейших художников" (1944) старейшие художники культурно сидят за круглым столом с бахромистой скатертью и пьют водочку из графина... А у зарубежных художников на их картинах вообще нигде нет ни чая, ни чаепития, есть только кое у кого натюрморты с чайниками и чашками... иногда встречаются стаканы с лимонадом, но чаще - фужеры и бутылки с вином. ...У Лиотара "Шоколадница" (ХVIII в.) в Дрезденской галерее несет на черном подносике с бортиками и ножками чашку с горячим шоколадом и стакан холодной воды. Не чай. И не кофе, который в Европе предпочтительнее чая. ...У голландского художника Геды на картине "Завтрак с ежевичным пирогом" (1631) - кроме этого пирога стоит вино в рюмке и фужере, а одна рюмка даже опрокинута на стол, и вазочка тоже... Потому что хотя картина и называется "Завтрак с ежевичным пирогом", но самом деле он не только с пирогом... ...И у голландского художника Питера Класа "Завтрак" (1648) - тоже с вином и еще с рыбой, лимоном, орехами, виноградом. А у Кальфа - с вином и еще с персиками (а фужер у него точно такой же, как у Геды и Класа, от Геды перешел к Класу, а от Класа к Кальфу? переходил из рук в руки)? Сервировка столов у этих художников изысканная, как у богатых буржуа, с дорогой посудой, с салфетками. ...У Веласкеса на картине "Завтрак" (1617 - 1918), где за столом сидят трое мужчин, трех поколений, может быть, дед, отец и сын, завтрак и сервировка попроще, с лепешкой, гранатом и баклажанами в гляняной миске, но тоже с вином в треугольном графине, которое все пьют из одного стакана (других стаканов на столе - и в доме? - нет). ...У Стена на картине "Гуляки" (1660) стол и совсем бедный... там веселый мужчина в красной кепи пьет вино без закуски, а его дама без закуски быстро опьянела и сидит, облокотившись головой о край стола, а груди у нее вылезают из декольте. ...У Рембрандта в "Автопортрете с Саскией на коленях" (1635) - в руках узкий фужер с розоватым вином, очень сильно вытянутый, размером с пять стаканов (один на двоих?)... ...У Рубенса в "Тайной вечере" на столе стоит стакан с красным вином - один на всех двенадцать апостолов с Христом. ...У Гогена на картине "Кафе в Арле" тоже на столе стоит не чай и не молоко и не квас, а какой-то коктейль с соломинкой и огромная бутыль, которую дама пьет одна. ...У Пикассо "Любительница абсента" в ресторане тоже пьет не чай, а абсент... После такого основательного обзора русской и зарубежной живописи я возвращаюсь к "Вечернему чаю" Александра Трифонова. И вижу, что этот чай - новаторский... Он - без десертов, без пирожных, без фруктов, без сахара, без калачей и баранок... то есть пустой. Это чай не купчихи с холста Кустодиева, не толстого монаха-чревоугодника с холста Перова, не барыни и ее служанки с холста Максимова, не крестьянина и не колхозника с холста Стожарова, не Чичикова и Коробочки со шкатулки Салабанова... не поэта Некрасова с холста Крамского... Это чай Александра Трифонова с холста Александра Трифонова, художника, который писал-писал свою картину и на время оторвался от нее... и выпил чаю, для тонуса, и стоит спиной к зрителям и любуется морем и чайками... А зрители любуются (мы любуемся) и морем и чайками, и художником, и его кружкой на стеллаже (с чаем или уже без чая), и его новой работой. В творческой биографии Александра Трифонова и в истории русской живописи - это первая такая картина с вечерним чаем, в аскетичном и лаконичном стиле нового русского авангарда Александра Трифонова. ...Я, пожалуй, тоже налью себе чаю без сахара и выпью за Александра Трифонова и за его новую картину, где он как бы предлагает зрителю выпить не вина, не водки, а чаю. ЮБИЛЯР З5-ТИ ЛЕТ! У каждого художника свой путь в Большое Искусство. У Александра Трифонова он тоже свой. Александр Трифонов - коренной москвич. Родился 8 сентября 1975 года в семье писателя Юрия Кувалдина. Полюбил рисовать с трех лет. Когда он находился дома или на даче рядом с отцом, отец давал ему в руки альбом для рисования и карандаши и говорил ему: "Я буду сидеть за столом и писать рассказ (или повесть), а ты сиди в уголке тихо и рисуй картинки, чтобы тебе не было скучно...". С тех пор Саша и рисует... С карандашей он потом перешел на краски, акварельные и масляные. У него сохранился некоторые его картинки 1981 года, когда ему было 5-6 лет. На одной из них - прелестный акварельный "Птенец" с белой головой и белыми крыльями, с красным клювом и красными ножками, с черным опереньем... гуляет по травке изумрудного цвета. Очень эффектный, с чувством собственного достоинства, весь в стиле авангардизма. Этот птенец - сам Саша, который вырастет и станет птицей высокого полёта. Лидером Третьего Русского авангарда. В 1988 году Саша Трифонов победил в конкурсе "Рисунки на асфальте". Потом окончил Московский полиграфический институт. Потом... тут я цитирую слово в слово справку о нем с его сайта в Интернете: "...Стажировался в учебном театре ГИТИСа (РАТИ). Проходил срочную службу в качестве художника-постановщика в театре Российской Армии (ЦАТРА). Художник МХТ им. А. П. Чехова. Член Творческого союза художников России. Художник многих книг по театру и искусству. В 2005 году в издательстве "Книжный сад" вышла книга-альбом (256 стр.) о художнике Александре Трифонове в рубрике "Новый русский авангард", приуроченная к 30-летию художника. Работы Александра Трифонова находятся в коллекциях: галереи А3, галереи "Кентавр", галереи "На Каширке", Музея современного русского искусства в Джерси-Сити (США), Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ (Сергея Филатова), МХТ им. А.П.Чехова, Галереи Макек (Хорватия); в коллекциях: Александра Глезера, Юрия Любимова, Евгения Рейна, Юрия Кувалдина, Михаила Алшибая, Аннамухамеда Зарипова, Валерия Золотухина; в частных коллекциях в России, США, Франции..." В моей коллекции тоже есть несколько его картин: "Фигуры" (1997), "Утюг" (1998), "Красная ворона" (в треуголке, на фоне Театра Армии, 2003), "Поэтесса Нина Краснова" (2004). О "Красной вороне" я даже сочинила стихотворение, которое есть в моей книге 2008 года "Четыре стены" и в книге 2010 года "Имя". Я читала его на вернисаже выставки Александра Трифонова "Краеугольный камень" в галерее "На Солянке" в 2009 году. ...Там было много новых его работ, одна лучше другой, и среди них - "Грачи прилетели!" - которую он написал по мотивам знаменитой картины знаменитого Алексея Саврасова, но в своем ключе, она является как бы двойницей картины Саврасова, но это не её копия, не неё дубликат, а совершенно новое произведение, в котором "закодирован" роман Кувалдина "Родина" и вся наша "жизнь" России ХХ века с её "великими потрясениями", о которых Столыпин говорил революционерам: "Вам нужны великие потрясения, а мне нужна великая Россия"... В картине Саврасова нет трагичности и драматичности. Грачи прилетели в Россию с юга и видят, что она нисколько не изменилась, что она всё такая же милая и привычная, какою была и год назад, и много лет назад, и много веков назад, со своими церквями, со своими трогательными пейзажами, со своим естественным для нее укладом, течением и ритмом жизни, в ней ничто не нарушено, и всё идёт своим чередом, как циклы времен года, весны, лета, осени, зимы и опять весны. А в картине Трифонова - есть трагичность и драматичность. Грачи прилетели в Россию, а она уже не та, какая была раньше, она изменилась, в ней всё разрушено, как после цунами или тайфуна, она потеряла свое прежнее лицо и, как старинная церковь или икона, пострадавшая от стихии варварства, требует реставрации (причем прилетел-то назад в Россию всего один пернатый, другие - не захотели возвращаться в такую Россию, какою она стала, или прилетели, а их всех перестреляли, из "рогатки", а новые пока не народились, вот и прыгает по снегу один "недобитый" грач, а где-нибудь прыгает и недобитая грачиха, а с ней и другие птицы, которые никуда не улетали). Вместо церкви Саврасова у Трифонова на картине - вся покосившаяся, покривившаяся церковь советского времени, с наклонным куполом, с полуобрушенной колокольней, у которой вместо целого купола - одна вторая его часть... А вместо дерева Саврасова, на котором грачи всегда вили гнезда, - культяпое дерево с обрубленными ветвями, которое напоминает собой не то латинскую букву Y, не то (что скорее всего) русскую букву Х с отломанным концом... А на фоне белого снега и голубого неба - грязные кляксы... Вся композиция картины у Трифонова такая же, как у Саврасова, а содержание в ней другое... И вот и грачик на ней есть, как и у Саврасова... Грачик этот чем-то напоминает собой "Птенца" Трифонова 1981 года, несет в своем клюве прутик, свой "краеугольный камень", чтобы делать на дереве гнездо из прутиков... Но где он будет его там делать, когда прутики эти даже прикрепить не к чему? А всё же грачик полон оптимизма и не унывает и надеется построить себе и своим гипотетическим птенцам домик из прутиков даже и на таком дереве... чтобы жизнь продолжалась... ...Я помню свое первое впечатление от картины Саврасова "Грачи прилетели!", когда я первый раз увидела ее в Третьяковке, всего лет девять назад... до этого я видела ее только на открытках и на репродукциях в альбомах по искусству, но только теперь поняла, чем открытка и репродукция отличается от оригинала!.. И только теперь я почувствовала и поняла, что эта картина - шедевр! От нее, от ее снега и от ее неба и от талой воды исходил такой свет, такое голубовато-белое сияние, что я зажмурилась и испытала восхищение ею и благоговение перед ней и - радость! Если бы во всей Третьяковке была бы только одна эта картина, уже и тогда Третьяковка представляла бы большую ценность. ...И когда я увидела картину Трифонова "Грачи прилетели!", у меня было от нее такое же сильное впечатление... как когда-то от картины Саврасова... От картины Трифонова исходило точно такое же сияние, даже как бы усиленное из-за контраста между этим сиянием и содержанием картины... И поэтому несмотря на жалкое зрелище - на покосившуюся, покривившуюся на ней церковь... и несмотря на дерево с обрубленными ветвями... и несмотря на грязные кляксы, пачкающие и портящие пейзаж, - она вселяла в душу зрителя (по крайней мере - в мою) оптимизм и радость и веру в жизнь, которая после всех "великих потрясений" сама себя отрегулирует и сама себя выправит... и вернет себе свою красоту и чистоту... и сама себя возродит... с помощью вот таких грачей, которые не опускают своих крыльев и не отчаиваются и делают свое дело, а культяпое древо жизни обрастет новыми ветками и листьями... и на нем будут петь птицы... И всё будет, как в стихотворении Тютчева: Травка зеленеет, солнышко блестит, Ласточка с весною в сени к нам летит... Картина Александра Трифонова "Грачи прилетели!" - это шедевр нового времени... в котором сохраняется традиция и преемственность русской живописи, но она развивается по новым законам нового художника, который создает свое новое искусство... а не повторяет старое, которое создали до него... Как новые зодчие создают новую архитектуру... ...Только что Творческий Союз художников России совместно с Российской академией художеств выпустил большой том живописи, скульптуры, графики "Arslonga". Туда вошли и работы Александра Трифонова. С чем я искренне и поздравляю его! С этим подарком к его 35-летию! И, естественно, я поздравляю Александра Трифонова с его 35-летием! И желаю ему продолжать и дальше идти в искусстве "своим путём" и - подобно своему грачику с картины "Грачи прилетели!" - создавать свой творческий мир, мир параллельной реальности и достигать в этом новых и новых больших успехов, новых и новых прекрасных результатов! А в качестве подарка я посылаю Саше Трифонову вот эти свои веселые стихи. О фуршете "На Солянке". И пью за молодого юбиляра, за этого первоклассного художника-нонконформиста, ученика Пикассо, Малевича, Ренуара, Модильяни, Гогена, Ван-Гога, Кандинского, Саврасова, Левитана и всех великих художников, символическое вино с картин Саши и запиваю чаем с картины Саши же - "Чай". ФУРШЕТ В ГАЛЕРЕЕ "НА СОЛЯНКЕ" Александру Трифонову На Солянке, в галерее "На Солянке", Не дойдёт куда до нас тайфун "Катрин", За столами, где бутылки, банки, склянки, Мы фуршетствуем среди твоих картин. Саша, Саша… Саша, хочешь кока-колу? А наливку? А вино? А виноград? Ты прошёл свою в Большом Искусстве школу. Аве, Саша! Аве, новый авангард! Интервью. 35-летие художника Александра Трифонова __________________________________________________________________ 35-летие художника Александра Трифонова. НЕОБЯЗАТЕЛЬНАЯ РЕ-ЦЕПТУРА Беседа с художником Александром Трифоновым Александр Юрьевич Трифонов родился в Москве 8 сентября 1975 года. Сын писателя Юрия Кувалдина. С детства занимался рисованием. Окончил Московский полиграфический институт. Стажировался в учебном театре ГИТИСа (РАТИ). Проходил срочную службу в качестве художника-постановщика в театре Российской Армии (ЦАТРА). Художник МХАТ им. А. П. Чехова. Член Творческого союза художников России. Работает художником в журналах: "Архидом", "Элитдом". В 2005 году в издательстве "Книжный сад" вышла книга-альбом о художнике Александре Трифонове в рубрике "Новый русский авангард", приуроченная к 30-летию художника. Работы находятся в коллекциях: галереи А3, галереи "Кентавр", галереи "На Каширке", Музея современного русского искусства в Джерси-Сити (США), Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ (Сергея Филатова), МХТ им. А. П. Чехова; в коллекциях: Александра Глезера, Юрия Любимова, Евгения Рейна, Юрия Кувалдина, Михаила Алшибая, А. Зарипова, Валерия Золотухина; в частных коллекциях в России, США, Франции. Персональные выставки художника проходили в Российской академии художеств, галереях А3, "На Солянке", театре на Таганке, Литературном музее. - Александр, в своем эссе "Начало новых возможностей" вы цитируете своего отца, Юрия Александровича Кувалдина, который сказал вам, что "слово - для умных, икона - для всех". С тех пор прошло почти тридцать лет, стала ли для вас эта формула спорной? - Мой отец - неординарная личность, известный писатель, издатель, автор многих книг, можно сказать, философ. Данным высказыванием он подчеркивал силу слова, знака, способного нести информацию сквозь толщу веков и доносить до нас. Ведь и Библия начинается фразой "сначала было слово". Так что, как ни крути, он прав, так как икона предназначалась в первую очередь именно для того, чтобы доносить слово божие до масс, не знающих грамоту в Византии. Икона не имела ни какой духовной нагрузки - это чистая иллюстрация для облегчения восприятия, духовный подтекст был придан иконе уже в более поздние годы, именно поэтому протестанты отказались от икон, как от излишеств, и у мусульман, как я знаю, запрещено изображение. Но также данное высказывание несет в себе некоторую провокацию, я бы сказал, ревность писателей по отношению к художникам. Оно говорит о том, что писательство более высшая духовная сфера нежели живопись. Но давайте признаем, что икона - не последняя вещь в жизни человека и общества, пусть она уступает тексту, но все же не просто картинка, а носитель некоего символа… - Вас называют одним из самых ярких молодых представителей русского авангарда. Вы выставляли свои картины в Москве и в Нью-Йорке, в Немчиновке и на Мальте, в Нижнем Новгороде и Париже. Когда вы попадаете на Запад, есть ли там "трудности перевода" ваших знаков, символов, красок, геометризмов, или вы создаёте некий универсальный язык? - Тоже сложный и противоречивый вопрос. Что такое Запад? Если показать мои картины в штате Монтана, то никто не поймет ничего, потому что Монтана - это деревня, а если картины вывесить в Мюнхене, Париже или Мадриде, то я уверяю, найдется огромное количество молодых продвинутых людей, которые скажут - это хороший художник, даже несмотря на то, что он из России. Я считаю, что никаких трудностей не существует - мою картину "Пабло Пикассо" поймет любой ценитель искусства в мире. Единственное, существуют какие-то региональные рамки, допустим, по поводу моих ремейков русских классиков "Грачи прилетели" или "Над вечным покоем" - это, разумеется, останется непонятным для иностранцев, но в данном случае они могут просто наслаждаться графикой и экспрессией произведения без погружения в сущность. - Не так давно группа московских художников и искусствоведов издала манифест нового авангардистского течения - "ре-цептуализма". Вы себя позиционируете "ре-цептуалистом", настаивая на том, что настоящее искусство должно быть нелинейным, нерационалистическим, недетерминированным… Говоря вашим языком, искусство ничего не отражает и ничему не подражает. Нет ли здесь натяжки и игры в слова? Ведь вы же не вчера родились, если завтра вы можете сотворить сами, то почва у вас уже данная. Культурный слой под ногами огромный…. К тому же вы в своих картинах без конца цитируете Малевича, играете с его квадратом… Есть в ваших картинах и юмористические приветы Левитану, Саврасову… - Да, я один из активнейших рецептуалистов. Можно сказать, один из начинателей. Присутствует ли здесь игра - да. Есть ли натяжка - да есть. Малевича я не цитирую без конца, а я создал ряд работ, с цитированием черного квадрата, для выставки в Немчиновке. Я считаю, что это получились очень удачные картины, с жесткой графикой и цветовой экспрессией. Играть можно в любое течение и любые слова, но, в конце концов, главное - это наличие собственного лица и быть Александром Трифоновым, а никем другим. Это для меня главное. - Так или иначе, работа любого творца начинается с копирования натуры. Скажите, а должен ли художник в течение жизни проводить академические штудии для поддержания своего уровня рисовальщика? - Нет, не должен. Художник ничего никому не должен, он может пьяным лежать в овраге (как Модильяни) и делать что хочет. Настоящий художник не подпадает под схемы и не может быть строго структурирован. - Мне кажется, что ре-цептуализм наконец-то оправдал супрематизм, творчество Малевича и Кандинского, которых на Западе знали и понимали больше, чем в России… Не то, что оправдал, он его объяснил доступным языком: "Ре-Цептуалист центр-ирует своё мышление и деятельность на художественном процессе, а не на художественном произведении (которое - в пределе - может быть нулевым, как "Чёрный квадрат" Малевича"…) - Ре-цептуализм несёт в себе очень важное зерно, что главное это не произведение, а существо художника в целом. Если ты личность, а не мосховец, - то ты в конечном счете рецептуалист. - Известный украинский исследователь супрематизма Дмитрий Горбачев доказывает, что украинский и русский авангард растёт из барокко XVIII века, а тот в свою очередь из фольклора. Похоже на правду: ваши картины очень часто воспринимаются с улыбкой. Трагическое полотно "Герника" Пабло Пикассо, ставшее обличением фашизма, у вас оборачивается "Русской Герникой", где бык - у Пикассо символ тупости, агрессии - у вас одомашнивается, тянется он к трём чёрным бутылкам на столе… Зачем вы часто переводите минор в мажор? - Это очень сложный вопрос, философский. Юмор - неотъемлемая часть моего творчества. Почему? Потому что творчество - это не работа, это не плавка стали, это любимое дело, а почему в любимом деле не пошутить? А насчет барокко, считаю это полным абсурдом, потому что только после ужаснейших потрясений начала 20 века, а не сытого барокко, возник авангард как искусство нового обновленного мира без денег, войн, помещиков и рабов, мира светлого будущего… Сейчас это может звучать смешно, но это было так, в начале 20-х годов лучшие художники трудились на территории СССР. - Как вы думаете, Александр, почему хорошие художники так часто становятся хорошими литераторами? Гоген, Ван Гог, Шагал, Малевич, вы тоже пишете свои замечательные эссе… - Наверное, потому что они по-настоящему личности, интересные ищущие люди. Но с таким утверждением я не согласен - большинство художников очень ограниченные, озлобленные, замкнутые люди, которые не в состоянии связать двух слов на бумаге. Тех, кого вы назвали, это суперзвезды-исключения. Я тоже хочу стать подобным исключением, ибо не люблю отсутствие мысли в искусстве, художнику помимо формы не помешает философско-писательская основа. - В программе нынешней Венецианской художественной биеннале почти отсутствуют политические или социальные подтексты, вас это удивляет? - Я думаю, это беда данного биеннале, так как они очень и очень далеки от народа. - Ваша нынешняя выставка, только что с успехом прошедшая в галерее "На Солянке", называлась "Краеугольный камень". Считается, что под Храмом Соломона хранился камень, который являлся краеугольным камнем мироздания. Почему для вас стала так плодотворна идея поиграть с ним? - "Краеугольный камень" несколько раз упоминается в Библии и, как я понимаю, олицетворяет тот камень, который строители забыли, и здание рухнуло, эту притчу рассказывает Иисус и называет себя этим краеугольным камнем, на котором будет стоять его церковь. Поэтому данный символ получил новое звучание в Новом завете. А храм Соломона - это все же Ветхий завет. Для меня же здесь было важно использовать мой красный камень как символ, точку отсчета, некий фундамент, на котором я строю свое творчество, который является символом основы метафизических знаний и понимания божественного предназначения искусства. - Как вы думаете, есть ли сегодня в России потребность создать Всероссийский музей современного искусства, ведь существует же подобный Московский музей? Есть ли у вас ощущение, что наше изобразительное искусство существует как бы на разных полках, разрозненно? - Такая потребность есть всегда. Россия крайне бедна музеями современного, да и не только современного искусства. Но хочу добавить, что важны не только музеи, куда попадают уже признанные мастера, а действующие выставочные площадки, а их крайне мало. Либо это ужасно-коммерческий ЦДХ, где выставляться сегодня стыдно, либо очень маленькие частные галереи, где трудно раскрыться большому художнику. Нормальных площадей крайне мало, одно из них галерея на Солянке, где есть пространство, свет и простор. Беседовала Валерия Олюнина "Евразия" информационно-аналитический портал ----------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------------------- Проза художницы. Надежда Мухина __________________________________________________________________ Надежда Мухина Надежда Мухина родилась в Москве в 1960 году. Окончила художественное училище и заочный университет искусств по секции станковой живописи. Член МСХ с 1993 года. Участница выставок с 1986 года. Работает в жанре пейзажа, натюрморта. Её картины находятся в частных собраниях в России, Англии, Германии, Италии, Польши, Турции, включены в «Энциклопедию живописцев начала XXI века» (изд. ООО «Живопись-Инфо», М., 2008). Прозу пишет с 2004 года. Печаталась в альманахе «Истоки», в 1-м и 2-м выпусках альманаха «Эолова арфа». БЛИКИ НА ХРИЗАНТЕМАХ (Новелла) И БРОСИЛ Я ЗЕРНО В ЗЕМЛЮ... ...И бросил я зерно в землю. К аленькому цветочку пролагал я тропинку, и протоптал тропинку за долгие годы... Умял траву, выпил росу, целовал глаза, губы, руки... Дарил бусы, колечки, туфельки, и – устал. ...По утрам влажная листва сверкает белёсым цветом! К лицу прижать бы эту прохладность листвы, или почувствовать солнечный луч на своей ладони, прижатой к стеклу... Или, будь я помоложе, рассказывать без устали, как распускаются крокусы в мареве синего луга и радуга – веслом – рассекает синий барашек, в котором где-то притаился я! озябший, в телогрейке, в резиновых сапогах. Я пытаюсь схватиться за весло, чтобы слегка приподняться над лугом!.. чтобы сердце забилось от восторга! Чтобы скользить, скользить по-над таким же синим маревом... Первая роса брызгалась в лицо! Осторожно двигаюсь – гибкое, сильное тело пропитано насквозь крокусами... Не колышется былинка, где всякая тварь Божья... Да! бурно я цвёл! Щедро и раскидисто, как тот нестареющий дуб на откосе Пехорки. Но что поделаешь – дуб состарился, и в нём дупло. Ни одна из птиц не захочет вселиться, потому что того гляди – дуб рухнет! И видит Бог, если б я мог! если бы... то в тот же миг разрушил торжественную тишину молчаливых стен... Бессилие прибрало к рукам все мои силы, а жизнелюбие осталось лишь в блеске глаз: мы подолгу смотрим друг на друга и иногда ещё верим... «Ты выздоровеешь, Герман...» - и я по-детски наивно верю своей жене и отыскиваю в её заплаканных глазах подтверждение её любви ко мне, и путь это будет милосердная, сострадательная любовь – всё равно мне хорошо. «А ты веришь?» - спрашиваю я. И блеск наших глаз сливается воедино – как последние слезинки. «Отчего это?» Детски, наивно верю СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ В ХОРЛОВО... ...Солнечный день в Хорлово. Я смотрю сквозь чугунный узор решётки на заброшенную барскую усадьбу. Сквозь узор пророс чертополох, и огромные лопухи, будто дамские шляпы, нависли над львиной облупленной гривой. Дикий плющ обвился между колонн и спускается к окнам, где на выбоинах подоконника голуби вьют гнёзда. Мне мешает яркий солнечный свет – я никак не могу разглядеть силуэт своей юной спутницы (моей будущей жены). Наверное, она на минуту решила зайти в усадьбу, чтобы удостовериться в правоте моих слов: «Прекрасные руины... люблю». – А! Вот и она. Поправляет очки, ищет глазами меня: «Где этот Герман? Герман! Исчез он, что ли...» - слышен её растерянный голос. Увидев меня, машет рукой, улыбается и оглядывается на усадьбу... как будто задумывается... «Жаль, если она не оценит моего усердия: я давно хотел увидеть усадьбу... по дороге много рассказывал...» - Герман, а вы надолго приехали? Надеюсь... - Я из «советской заграницы», - слегка нервничая, говорю я, - на минуточку здесь. - Да-а-а... Конечно... Канибадам, Дальний Восток, сопки – заграница всё это?.. И знакомство с Вами... «...Спустя несколько лет супружеской жизни, я была почти уверена, что Герман вобрал в себя все виды искусств: они вместились в его черепной коробке, как и разновидности пород – в одной скале. И стоило отколоть одну породу, как за ней обнаруживалась другая, не менее прекрасная и ценная. Красота классифицировалась точно так же, как и таблица Менделеева: убери один элемент, и баланс гармоничных формул будет нарушен». - ...Что ж, реставрация! – он вздыхает и гладит шершавую гриву льва. – Здесь был тайник, под лапой... и много любовных признаний. А вы, моя юная спутница, доросли до любовных признаний? - Я не знаю... А – Вы? - Подыскиваю слова, чтобы не ошибиться... Не хотите положить записку в тайник? - А кому её адресовать? не льву же... - Ну хорошо, положите монетку на счастье – всё-таки это наше первое свидание... Ну! А то у льва сейчас потекут слёзы, он привык. что его все любят. ...Помню, как мы покидали усадьбу, и чем дальше мы уходили, спускаясь по Старице к речке Лопасне, тем призрачней были её очертания. И старое кладбище с часовней на холме сутулилось будто... Идём в тени крестов – а впереди яркий полуденный свет. Странное ощущение, будто мы вышли из тёмной арки и кладбищенская тень успокоилась на дне речки Лопасни. Но вот уже близок ропот водопадов – прохладой брызжет на нас... мы подсчитываем маленькие водопады, они прямо с горы бегут – холодные... ...О, бесконечное блаженство! вдвоём стоять под брызгами... ПОЖАЛУЕМ К БЕЛЫМ НОЧАМ!.. ...Пожалуем к белым ночам!.. Где скользят ладьи по складкам волн... Из прошлых веков они... Где прошлое ещё бежит впереди – и мы торопимся оглядеться, вздохнуть, влиться... На передышку совсем мало времени: в голове что-то откладывается и в «шоковом» состоянии, глаз не смыкая почти что – в черепной коробке намечается третий» глаз! И тот – счастливчик! Потому что... два – это только на день. Так пожалуем к белым ночам! ...Я возвращаюсь к тебе, Питер, на пару недель! Цель поездки: свадебное путешествие. Негоциантами мы сойдём с поезда – я оглядываюсь: «Боже мой! как много негоциантов поспело!..» И все любезно толкаются, любезно торопятся, и щёлканье семечек так быстро, быстро... Ступив на привокзальную площадь, я, наверное, сделал царственный жест рукою: «Смотри, мол!.. Смотри, девочка моя – ЗРИ ЧУДО!». А на глаза навернулись слёзы. «Господи, - думал я, - сколько их было, моих слёз... и балтийское небо часто было немилостиво ко мне... вечные рабы-атланты делились со мной коркой хлеба, упавшей с балкона... И горох, кашу из гороха, суп, кисель – полюбил я за годы студентства...» «Лизина очень много в горохе, ешьте, Герман, и потом – лизин прибавляет рост!» - вспомнил я оду гороху одного друга. ...Послеблокадный Питер запомнился строем гвардейцев колонн исаакиевского собора, которые ещё помнили – как держать на плечах бремя власти вычеркнутой жизни... Старейший горный институт, в котором я учился после военного училища молоденьким лейтенантом. Часто бегал в Русский музей. Семирадский ошеломлял обнажёнными телами, и в этом не было никакой пошлости, я бы даже сказал – стыдливость. «Стыдливость и красота – не родные сёстры». Послеблокадная. ещё блёклая, красота Питера – открывалась мне точно так же, как и белые ночи, - сквозь прозрачную вуаль! Пастельное небо и, будто бы растёртые ладонью, низкие тучи над Балтикой... И головы гордых рабов, что упирались в обветшалые балконы, - атланты – были из камня и оттого не протестовали, и не просили хлеба. Я был худ и бледен и влюблён в одну красавицу... «...Архитектура плавно перетекала в геологию и обратно: в строениях дворцов, усадеб, музеев, в брусчатке цвета пыли – во всём присутствовала та или иная порода камня. И всё рассматривалось с дотошностью ворчливого музейного смотрителя, который один и знает и помнит: дату рождения шедевра, фамилию, имя, отчество – архитектора, при каком царе построено... Дату реставрации... Иногда мне казалось, что мозгу Германа «тесно» в голове, и, чтобы как-нибудь разгрузить кладезь знаний (как и в компьютере), - он разгружает ближайшему собеседнику. Ближайшим была я. И я умнела до изнеможения, до мигрени, до тихого бешенства (очень хотелось выпить прохладительного напитка) – чтобы не выпалить: «Ах! дайте же мне наконец молча разглядеть – блики, под струями «Прохладной гривы»... полутона... кракелюры на картине Рембрандта «Даная» - на подушке!.. «Рембрандт! Ты гений любви выжатых красок! Как зрелый любовник, медленно, нежно гладил «Данаю» кистью... Прикасался к ноге её с розовым ноготком, ощупывал ткани... В наготе божественных красок показать ЛЮБОВЬ – вовсе не стыдно!» ...Я была хорошей ученицей: знания, как и вода – точит мозги и камень. НЕГОЖЕ ТАК ЛЮБИТЬ... «... так любить... ох! и намучаешься...» - слова эти были сказаны очень давно, в теплушке – я носился по вагону в поисках титана с кипятком, для своей красавицы, сокурсницы. ...Почему я их вспомнил сейчас, в пору второй молодости? Вспомнил и ту пожилую женщину, она жалостливо смотрела на меня и всё шептала: «Негоже, негоже... избалуешь – перелюбишь!» Но сейчас всё по-другому – никого, кроме неё, любить я не могу. Поздно мне «перелюбливать». Очень уж хотелось «негоже любить!» и угождать, и постараться сердцем, душою понять ЕЁ душу... И не надо мне было пошлого заветного ключика от ЕЁ сердца! Это сказка для дураков: всем влюблённым до умопомрачения я советую бросать в реку заветные ключики, чтобы потом не сомневаться в верности своей любимой. ...В мечтах я дарил ЕЙ весь Питер! В форме огромного торта преподносил! Подобный есть в фильме «Три толстяка», но своему – замыслил я придать очертания фрегата: шоколадный, тёмный, большой. Волны из взбитых сливок окаймляют его, и в волны из сливок опущен якорь! Шлюпки, снасти, ачты, окошки – всё из этой прозрачной карамели... на палубе возвышается Зимний дворец из глазури синего и белого цвета... Берег же, охраняют два трюфельных сфинкса... Мост закреплён бусами, мой скромный подарок. «...Бусы мы с тобой заберём... не хочешь носить? Повешу их на ветки хризантем... а тебе останется написать... Но лет через двадцать, я думаю... наденешь...» ВСЁ НА ПОДДЕРЖКАХ... - ...Всё на поддержках... Над чашечкой кофе дымок вьётся... Шарден. - Пахнет? – Герман принюхивается к холсту. – Мочой?.. Холст с душком... - Я же просила... просила тебя не брать котёнка! А теперь – подмочила!.. НапИсала! Маленькая, и такая засранка. – «Мяу! Мяу... Мяу...» - под этюдником точит коготки Дашка. - Пометила шедевр твой! На счастье... Надежда – имя говорящее, и надо надеяться – это залог успеха. – «А всё-таки, почему на холсты приспичило Дашке? Загадочная кошачья душа – знает наперёд знаки судьбы?..» ...По поводу Шардена, и что он гений колорита, часто говорится в мастерской Нины Ильиничны Нисс-Гольдман на Верхней Масловке. ...В мастерской пахнет пылью и талантом. От всех лбов, поворотов плечей у грудастых, только что потянувшихся от знойного дня женских рук – надо всем витает титанический труд, который изредка освещается лампой, и на антресолях что-то передвигают... Изваяния... Рядом крутые гипсовые бёдра поддерживают паутину и плетут... плетут – свою... И от плотно замешанного в глине «осмысления души», всю жизнь лепившегося Нисс-Гольдман, веяло ещё вдохновением Парижской жизни!.. Теперешняя старость не хотела тухнуть, и живой мозг Нины Ильиничны выхватывал из прошлого воспоминания о Бурделе, Модильяни... Русская Академия в Париже, в 1913 году. «Глины не осталось прочной...» - Глина хрупка – как и цветы! Зато мои руки ещё держат кисть: руки крепче глины! – говорит иногда Нина Ильинична, моя учительница по живописи. Её руки прочные – старые кряжистые ветви – руки методично скребут... - Только французы умели делать серый тон. Импрессионизм весь на поддержках... Освещение другое, во Франции... – Перед сеансом Нина Ильинична «поправляет» натюрморт... Хризантемы пьют воду из кувшина. Запах скипидара, лака – так губителен для их чувствительной фиолетовости... цветы темнеют, в них печаль увядания... «БЛИКИ!..» Их надо поймать на кончик мастихина!.. Нина Ильинична смеётся и внимательно, через лупу, рассматривает свой холст. Цветы кажутся недописанными, но в этом-то и вся их прелесть! ОНИ ТАК ЗАДУМАНЫ!.. - В цветах много невысказанного... – говорит Нина Ильинична, - и их чертовски трудно писать! Но я люблю!.. Сейчас я люблю только цветы... ГЛИНА, КАК ДУША... - ...Глина, как душа... лепи, лепи, разминай в пальцах... можно подвергнуть и обжигу. Закалке! Бренность человеческую увековечить – хотя, даже и мрамор – не царь перед вечностью? Тема бренности стала всё чаще посещать меня – это и понятно... смотрю на антресоли – там всего лишь частица моей души, которая вместе с пылью проникла в поры, в глаза, в уши... Мои гипсовые друзья стареют вместе с их скульптором. – Нина Ильинична говорила с пониманием дела: за ней был полк увековеченных! великих и не очень, говорила, словно читала лекцию во Вхутемасе – Вхутеине, где преподавала дисциплину «Объём». Тема лекции: глина, трактованная как твёрдый материал. - Герман, вы как-то рассказывали... рассказывали о музее мрамора? Неужели такой открылся – а я не посетила его? - Вы про Новодевичье кладбище? – спросил я. - Этого я не могу припомнить... но слушать вас было интересно. Вы «препарируете» мрамор так. словно хирург в анатомичке, и я скромно завидую... А что же вам больше всего нравится в музее мрамора на Новодевичьем кладбище? - Очень многое, Нина Ильинична. Прежде всего, я думаю, из какого места добыт тот или иной мрамор: породы встречаются драгоценные... надгробные памятники из розового мрамора, царского! только для императоров. Гробница Наполеона из такого же... На старом кладбище есть бронзовый Ангел Конёнкова – это шедевр!.. и мало кто знает, что есть такой. К Ангелу надо знать дорогу среди старых могил, тропинку... и захочешь, и то с трудом отыщешь... Подойдёшь, смотришь на Ангела сквозь густые заросли, а они тень бросают – знаете, хочется плакать, потому что веришь – сейчас произойдёт чудо! Ангел крылья выдернет из земли! Покрытый патиной Ангел кажется уставшим... И, удивительно, в центре Москвы – приют души... Остров памяти. - Герман, ну почему бы вам не написать о музее мрамора... Эссе! Вы лучше любого экскурсовода тянете драгоценную нить памяти. - Нина Ильинична, я и так покрыт патиной с головы до пят – куда же больше? - И всё же, заранее подумать никогда не поздно – чтобы дожить до глубокой старости на пленере жизни... накопить творческий жир – мало кто думает об этом, хотя почти все уверены, что заняты настоящим творчеством, а не суррогатом. ...Мы выходим на прогулку, и я вожу Нину Ильиничну под руку, по двору Масловки. На ней «вечное», цвета окиси хрома, пальто, шапочка – все четыре сезона шапочка сопровождает воспоминания. ...Нина Ильинична Нисс-Гольдман – старейший скульптор МОСХа, профессор и прочая... Я думаю, что Нисс-Гольдман – великая женщина. Ей всё интересно: какая погода, какого тона небо... «Серого!» - Это потрясающе! Невозможный, серый тон! Герман, проводите меня к... небу! - К небу? К небу я ещё не ходил... Вы не хотите взять зонт? - Зонт у меня одолжил, не помню – кто?.. - ...Герман, вы такой удивительный, - говорит Нина Ильинична за чаем, - наверное, вы и сами это знаете... и вы не были в Париже? Нет?.. Жаль, жаль... Вы любите Утрилло, у меня есть альбом, хотите, я подарю вам Утрилло? - Подпишите , пожалуйста, - прошу я и протягиваю альбом: «Герману удивительному от Нины Ильиничны Нисс-Гольдман. 24/XII-83 г.» СТАРИННЫЙ ПАРК... ...Старинный парк местами напоминает таёжную глушь. Усадьба Покровское-Стрешнево – одно из моих любимых мест. Совсем недалеко от метро «сокол». Я жду Аллу Корабельникову и предвкушаю, как преподнесу ей «десерт» о своей женитьбе. ...Разговор потёк по давно пересохшему руслу: о соцреализме! Ни о чём другом Корабельникова не хотела иметь представления – и я, скрепя нервы, должен был что-то говорить. а потом слушать её партийные «выкладки» о культурно-воспитательной работе «кордебалета». «Я любил соцреализм, но не до потери пульса!» - Есть много другого... много, много чего есть прекрасного, о котором мы не узнаем или просто не успеем узнать, увидеть, прочитать – жизни не хватит. А дудеть об одном и том же, патриотично, но, увы, пресно, «интересно, знает она о Паоло Трубецком, Корине... Рудольф Нуреев для Корабельниковой – это исключение из партии». - Ужасно, ужасно, - вздохнула она, будто читая мои мысли, - то, что ты сказал только что, выдаёт твоё неясное понимание колоссальной культуры соцреализма и, соответственно, - вытекающую ответственность за свои слова. – Алла Анисимовна осторожно выговаривала слова и смотрела на отвалившийся кирпич в стене. - Не надо передёргивать слова – ты не на партсобрании! И в чём моя ответственность?.. Я всего лишь наблюдаю жизнь? – Я прикурил от докуренной мною «Стюардессы». Но Алла Анисимовна, кажется, не слышала. Она втёрлась глазами в изъян в стене, мы прогуливались уже около часа, стояла оттепель, и тем гуще, таёжней казался парк – в душе моей была любовная оттепель... Мне было хорошо, несмотря на то, что рядом ползла гадюка женского пола... - Неделю тому назад кирпичи были на месте! – и она облизнула губы. «Её жадность к власти в её жизни – нисколько не остыла, и это её властвование, и сейчас – нарочно демонстрировала» - Алла Корабельникова «ела стену», как на партсобрании «ела» присутствующих глазами. - За прошлым нужен уход... как за больным... пыль сдувать – а у нас этого не любят! не любят пыль прошлого! Я двадцать лет проработала парторгом в министерстве культуры СССР! Я курировала всё! моя правая рука держала пульс культуры! – она уже захлёбывалась от возмущения, но на беду, ну совершенно случайно, упал кирпич. - Я люблю Фурцеву, - честно сказал я. - Фурцева! Фурцева... Это колоссальная женщина! И ничего не вылилось! – она передохнула и уже тихо сказала: «Кирпичи не приделаешь обратно – может, ко мне зайдём, отдохнёшь?» - Она помолчала и как-то умоляюще договорила: «Пирогов не обещаю, зато есть колоссальный обед и ликёр, вишнёвый, твой любимый... Помнишь Новый год? Ты от злости съел всего гуся...» - Съел! И когда пробило двенадцать – ушёл. - Ну, извини... Я хотела провести новогоднюю ночь с тобой... - Напрасными были труды, - пропел я. – Я женился. Недавно. - Что?!!.. Что... Что ты сказал... Ты – женился?.. - Да, я женился! Я люблю её... она художник, и я рад этому. – Лицо Аллы Анисимовны мгновенно переменилось, и накрашенные губы вытянулись в тонкую линию – словно красная полоса злобы прочертила её лицо, а нарисованный румянец побледнел. - Художник... Ребёнок, как же... – прошипела она. – У вас разница в тридцать три года! а что будет через десять лет с тобою!! Дурак ты! И что, всех оповестил?.. - Да, всех! Я не знаю, что будет через десять лет – сейчас я молод. - Ну, что же – дело твоё. И тело... тело, тоже – твоё! Распоряжайся «ИМ» по своему усмотрению. – Алла Анисимовна смерила меня уничтожающим взглядом. - Я всегда надеялась... надеялась... - На – что? Мы друзья, и только, и наш интерес – чисто любительский: соцреализм. - Но жениться? Зачем тебе это, Герман... Не знаю. - Моя фигура любви ждёт у окна, не дождётся меня! – сказал я шутки ради. - Иди, иди... И не забудь ей напомнить о её поведении в оперетте! – я не слышал, шёл к остановке, торопился к своей любви... ...Шёл через парк «Дружбы» у Речного вокзала и думал: «Хорошо, если она стоит у окна и ждёт. Ждёт – значит, волнуется». ...Что я могу ей дать: свою любовь и верность. Я могу дать свои знания, мудрость, и... если бы я мог убавить свой возраст? пропала бы вся острота любви... И пусть ОНА со временем перерастёт в тихую нежность... главное, я точно знаю – она не предаст, не покинет меня даже когда я состарюсь. Не знаю, почему – но я уверен в этом. ...Самое главное, что я полюбил в ней, разглядел то – о чём она и не догадывается, - её душу. Сначала я полюбил душу, а потом её всю. У неё много недостатков, но разве плохо быть учителем своей жены? Я буду для неё фигурой под номером – один! Тогда я не мог знать, сколько мучений принесёт нам любовь... Со временем начал давать своё мой возраст. Я старел, а Надежда не менялась: молодость всегда к лицу. ...У меня горели уши, Корабельникова, наверное, проклинает: «после марша Мендельсона я бы повесилась! удавилась... и заказала бы ему похоронный...» ...Амура хоть и рисуют с крылышками, голеньким, но никому не придёт в голову изобразить его измождённым старцем. 1981 г., Покровское-Стрешнево КАК ОДИНОКИЙ ПУСТЫННИК... ...Как одинокий пустынник, постигающий божественную природу от Китайской границы и до Урала – вдохновлялся я собственным красноречием, и, присев на краешек стула, приступал... Слушали с интересом: ...Канибадам. Мне нет и сорока, и я «живу, не тужу». Таджики меня уважали, и не потому, что я гость Московский – просто из расположения уважали, умел я расположить к себе людей. Звали по имени, отчетву – Герман Алексеевич. Жил в пятикомнатной «гостинице» местного, трёххвёздочного люкса. И я был рад уединению, особенно по вечерам – за день изматываешься, таджики народ сложный, и я заваливался в свой «люкс» с множеством пустых пружинных кроватей и слушал радиовещание. Поначалу песнопения доводили меня до тихого бешенства – я высовывал голову в окно и видел, что для мирных таджиков радио – что слова бесконечной народной песни... Канибадамские три года и мудрая песня акына, что может быть слаще для уха москвича, когда от «свободы» соорудил я нечто – подобие голубятни, так, для вида, чтобы порядок был. До плавок разденешься и бегаешь эдаким негром по крышам – и в Париже, и в Америке бегают... и я не нудист – бездельник. Голуби уж знают меня, кормлю их с руки – приятно, клюв тёплый, тыкается в ладонь... Помаленьку и таджики привыкли: «Срамное прикрыто и ладно, пусть бегает... Москва – город большой, и каких чудес не повстречаешь? Но, чудно?.. Голый, большой, начальник?..» ...В гости звали. Удивительные лепёшки делали женщины, и конечно – плов! Таджики любят жирную еду, и я полюбил. Жара за 40 градусов, а мы поглощаем плов и не обращаем внимания на рой мух. Мухи – необъяснимая часть существования таджиков, а заваривание зелёного чая начиналось с утра. Ритуал не прерывался в полдень, последнюю пиалу пили перед сном. ...Урюк в Канибадаме рос повсюду и заменял собою забор, едва приоткрывая внутренность сада и дома. Идёшь по улице узенькой, пыльной, и настой урючный кружит голову. ...Подходя к базару, я шёл прямо в «Восточный Рай» - совершенно бесплатно! От изобилия рябило в глазах, от пряностей дух захватывало... Но я был завсегдатай базара: меня весь Канибадам знал. - Подходи... Подходи, Гермoн! Чего душа желает – дыни? – знакомый таджик расплывается в улыбке. – Завтра за добавкой придёшь!.. – Персики тоже можно взять, - а виноград... я любил чёрный, сладкий, без косточек. Денег не берут: «Ты воду даёшь – какие деньги?.. Аллаху не надо твои рубли... как Бог ты для таджиков – а у Бога можно рубли брать?.. Нет!! Вода – святое! Святое не купишь». ...И речь, бесконечная, как журчание близлежащих арыков: тюбитейки, тапочки, ковры – выбрасывалось энергией таджиков наружу: чей фонтан иссякнет скорей – соседа с тюбитейками, или тапочки заглохнут. «Боже мой! Неореализм таджикского энтузиазма!» ...Я счастлив. И город мне нравится, с его незатейливыми, кривыми улочками, с запылёнными крышами – низкими, расположенными как попало. С арыками, в которых нежились от жары лягушки и головастики мелькали в мутной, зелёной воде. Эту же воду употребляли и для приготовления зелёного чая, умывания, ополаскивания посуды, белья... в общем – вода святое! поэтому грязное никак уж не пристанет. За три года работы в Канибадаме я вжился в город, понимал местные обычаи и уважал мирных таджиков. ...Любил заходить в чайханы. Располагались они обычно под вековым деревом чинары, раскидистые ветви которого давали приятную прохладу и заменяли собою навес. Одни мужчины в чайхане, своего рода – чаепитие в мужском клубе. И я стал завсегдатаем: захожу, тут же разносчик ко мне: - Гермoн, чай? – и пью я медленно, по-таджикски степенно, наслаждаюсь... Так, не спеша, пиал пять выпивал. ...Проживало в Канибадаме и много русских. Кто по жизненной любознательности к перемене мест, или просто жили без всякого интереса к природе и трудились. Некоторые припекали к жаре насмерть и с малолетства не знали ничего, кроме изнуряющей жары. Близлежащие горы, словно искусственная радуга, меняли свой цвет и казались фантастической игрой природы – дрожа в клубах взъерошенной пыли и драгоценной россыпью опадая... ...Изредка я делаю беглые заметки, так, чтобы не забыть: «...Чувствую весну. Здесь она прекрасная, вспененная пенкой с вишнёвого варенья... Масса садов! И всё же – чужая, не трогающая, как прекрасная Ботичелливская картина... Нет, не трогает. Нет запаха земли, нет ручейков, и у меня для «НЕЁ» многого нет. Я так устаю... ...Где бросить веточку, на цветочек ли персикового дерева и что-то вечнозелёное, как моя голова, душа, сердце... Как слова – нам нужны наши слова, беседы – прекраснейшее из эмоций, которую открыли древние Востока, мудрого, неторопливого, вечного...» 15.III.1966 г. Канибадам ИЗМАЙЛОВСКАЯ АЛЛЕЯ ХУДОЖНИКОВ... ...Измайловская аллея художников, словно раскидистое дерево, собирало под своей тенью Россию. В субботу и воскресенье шумело особенно тревожно, настойчиво, громко... И столь необъятно оно было – как и Русь сказочная! Что не было ни веточки, ни кустика, под которым бы ни ютилась душа творческая! ...Рано утром я собираюсь, - на горбу своём тащить муки творчества: две картины, этюдник, сумку с термосом и бутербродами. Я иду на работу. Я – часть неутомимой, трудовой колонны! и очень надеюсь – сегодня должно, наконец, повезти. Перед тем, как выйти из дома. Герман «благословляет» картины, меня... Знаю, знаю, будет весь день нервничать... прикуривать одну сигарету за другой... пожарит котлеты по 12 коп. за штуку, сварит картошку и, если у него будет вдохновенье – испечёт пирог с капустой. «...Ждать!! Ждать!.. Терпеливо – хлопотная жизнь... когда жена и во сне дорисовывает какой-то неопределённый подмалёвок будущей картины...» ...Ближе к вечеру в Измайловской аллее наступает особое волнение. Тихий летний вечер едва колышет картины – одни под навесами, у кого просто стоят на земле, оперевшись словно на посох пустынника... Обычно эти палочки-выручалочки служат неким талисманом, берегут их! и если картина продана, и подряд несколько штук в месяц, и опорой ей служила волшебная палочка, то – цены ей нет!! Право дело, доверчивый на всякие забавы Фортуны художник: по-детски верит в свой форпост! И я – верю! и не покидаю его ни в зной, ни в холод... Пронизывающий ветер треплет... Наблюдаю из-под кустистой тени за соседом, художником, приезжим мазилой из Ташкента, хотя какая мне разница – у всех одна цель, тем не менее я наблюдаю: вот он сидит, он встаёт, - ходит, словно «Онегин» опечаленный... и начинает потихоньку съедать бутерброды, выпивает большой термос с кофе. Ах! Художник трудится уже тем, что присутствует два выходных дня в аллее художников, и, конечно, до первого покупателя – нервы у него, словно туго натянутый холст, на котором изображён «девятый вал» и одинокое бревно, за которое успел схватиться несчастный, - есть сам художник! А что творится с ним, если каким-то седьмым чувством понимает: «чужеземная дичь» близко! И так, на протяжении дня, - всё, для всех, сжимается в томительном ожидании. И, наконец-то, движение... И так тягостный штиль сменяется прохладой... Послеобеденный покупатель отличается от утреннего. То. что было просмотрено утром, - теперь же, ведётся торг... «Охотник – художник», и «дичь», покупатель, это две дипломатические стороны, которые наконец-то договариваются между собою о покупке «наживки» - картины! Получив в руки вожделённую зелёную денежку, непременно дотронешься ею до других картин, стараясь особенно не смотреть на соседа: удача и неудача – сидят в тени одного дерева. Да и Фортуна переменчива – лучше помолчать. ...Идёт невидимая борьба, соперничество, тяжба за выживание и за свой форпост! Всё это закаляет душу художника, и постепенно и я становлюсь борцом «дзю-до». Потому что рядом точно такой же «дзюдоист» сшибает валюту за «модерн» конца 90-х годов! И очарованный иностранный покупатель отваливает «баксы», словно приобрёл одну из ранних работ Малевича...Квадраты, круги, волнообразные линии, точки – над которыми порхают красные жар-птицы, ото всего этого живописного изобилия, как в ГУМе, - пестрит... И надо отыскать ряды, подняться по лестнице, найти нужную аллею, и ходить и смотреть – чтобы неожиданно, вдруг, - остолбенеть! Подобные «столбнячные» сцены я наблюдала, и в голове невольно вставали сцены из сорочинской ярмарки... Только здесь, в Измайловской аллее, никто не выкрикивает цену за свой товар. Здесь день идёт медленно, и так же медленно идёт народ, гружённый картинами... МАЛАХОВКА... ...Малаховка. От станции мы обычно идём пешком. Дорога проторённая... Проходим мимо «дворянского гнезда» - так я окрестила деревянную дачу – весь второй этаж остеклённая веранда. Вековые сосны опустились хвойными лапами на крышу, наверное, лапы» хотели защитить слишком прозрачную для всех веранду. Дача состарилась, осела, но дворянское происхождение ещё держит! ...Идём лесом, и жаркий хвойный настой поднимается... И всё – притихшее, смолкшее, и, кажется, нет дальше дороги к калитке номер 11, к повороту за Македонкой, речкой, где уже виднеется наша крыша. Густая зелень перевешивается через забор... знакомый запах сирени... Песок у калитки – сколько лет утрамбовываешься ты и никуда не летишь! Здесь твои собратья: камушки, чертополох, лопух, одуванчики, и лужа. В ней отражается несуетливая жизнь. Вот и сейчас, лужа, будто любопытный солнечный зайчик. ...Дача наша неприметна, о три ступеньки крыльцо. Внутри без прикрас, но свой уют сделал дело: переплетённые отцом тома «Огонёк», довоенный и после. Обитый бархатом пружинный диван с высоким резным верхом. Наверху полка – безделушки всякие стоят: зверушки, ёлочные украшения, фотографии. Главная же прелесть большой комнаты, что вся она обита фанерой, отличного, довоенного качества. От времени фанера дала «тон», как на картинах старых мастеров – облагородилась, потемнела. ...Поиски композиции, как мучительное наваждение сна. Но однажды, вдруг – сон опережает события, и композиция, словно – музыка! Осторожно подбираешь «клавиатуру» палитры, боясь – спугнуть... Счастье – публично, словно ребёнок, который только, только встал на неокрепшие ножки... Ах, если бы так было всегда!.. - Поторопись! – я почти кричу Надежде. – Сирень не может ждать твоего вдохновения... – А про себя думаю: «Сейчас меня огреют этим самым импрессионизмом, перед моим лицом маячит подрамник 80 на 80 сантиметров...» - Я делаю вид, что озабочен поиском композиции... и это истинная правда! Я бы пожертвовал собою и встал на том месте, куда мне указала жена: потихоньку курил и нюхал ветку сирени. ...Я обожаю делать постановки и насыщаю будущее творение подбором сирени. На заднем плане дом, окно распахнуто, ветви мельбы пронизает солнечный свет и переходит розовым бликом на крышу... Без забора, конечно, обойтись нельзя! «Эти поддержки... Ладно! Пусть часть забора держит дачу, пусть!» ...Я стою за спиной Надежды, курю, делаю замечания... Она молчит и скребёт холст... - Увлекалась поддержками... Больше – фактуры! И первый план... – Прожорливые гусеницы трудятся без устали и шлёпаются на палитру. - Иди попей чай... - Только что! - Свари кашу, - говорит мне жена, чтоб я только отвязался. - Каша осталась от обеда, - я придумываю любой предлог, чтобы остаться: «Умоляю... Умоляю – не залессируй!..» ...Боже мой! Я стал бы её палитрой! мазком... если бы понадобилось – то стал бы её стеной! на которой висели картины только моего художника... Утешаюсь тем, что скоро изменится освещение, она передохнёт от вдохновения. И я иду к своим обязанностям: ползать на коленках, серпом траву срезать. ...Мне часто вспоминается Малаховское озеро, чистое... Небо отражается до самого дна... И жить бы, бездумно... вон как те вязы, что склонились над лягушатником. Где-то там, бывало, и моя Надежда плескалась – а я был просмолённой лодкой... На моих руках лежала ОНА – и я тихонько плыл, плыл... ...В тени вязов хорошо дремать беззубой старости, да пересыпать песок в ладонях. Обыденное счастье подмосковного курорта томится от жары послеполуденного часа, и привычная скука зевает, дожидаясь прохлады вечерней... «Как просто! – думаю я. – Всего-навсего дождаться вечерней прохлады! и вот она – мечта курортника!..» «Скупнуться бы...» - мечтаю. ...Прохладный душ, где много маленьких водопадов!.. И побегут они по сухой коже и будут пузыриться! а я стану радоваться брызгам... Мареву! И, быть может, - вновь почувствую крепость в просмолённых костях... ...Я выхожу на балкон и сажусь на табуретку. ...Эти 10, 15 минут буду просто наслаждаться: дышать тёплым осенним воздухом... Смотреть на голубей, они то и дело садятся на балкон, воркуют и всё ждут – когда им «насяпят» пшено... Смотрю вниз, на прохожих, и представляю себе – и я пойду!.. Пойду вместе с другими равнодушными людьми к автобусной остановке... Эти ненужные мне люди не знают, что ехать в автобусе до метро – предел моих мечтаний!.. И чем медленнее едет автобус – тем длиннее последняя командировка... И слава Богу. ЧТОБ К НЕЙ ПРИСЛУШАЛИСЬ – К ДУШЕ... ...Чтоб к ней прислушались – к душе, говорю я себе и трогаю нательный крестик. Моё внутреннее существование больного человека – состояние последнего покоя. Я знаю, скоро придёт смерть. Ничто уже не беспокоит меня – боль из тела ушла, закрыла за собой дверь бесшумно, как медсестра в белом халате, она сделала последний укол новокаина, этот укол и обрадовал колючей болью – значит, ещё живой. Я полностью предоставлен себе: лежу на кровати, смотрю в окно, в потолок... На флоксы – цветы написала жена. Вспоминаю, как сажал их на даче. Вечера в начале августа стояли тёплые, с заходом солнца начинался полив, и казалось, что цветы похожи на крылья разноцветных бабочек, от воды темнели и склонялись набок. Да, я люблю землю – я земляное существо! ...Иногда чувствуешь, что время будто остановилось... Разглядываешь сам себя из окна: жива ли ещё моя высохшая плоть? Сколько влаги в ней, и может ли ещё течь кровь или иссякла, и загустевшему кровотоку ничего не останется, как застрять в сердце. Мне не страшно наблюдать, как душа будет отделяться от тела, - погляжу на себя со стороны... Но пока сознание в просветлении – подумаю о жизни. ...Всё прекрасное, божественное таинство природы я понимал и видел. Я пил родниковую воду и умывался этой водой, был очарован счастьем прожитого дня и слушал тишину безмятежного одиночества – безбрежного покоя, когда стоял на высотках Камчатки! Я понимал ветер – любил его вольность, и чувства его ликовали! Слушал тайны солнечного света, как молитву странника, не понимающего её слов. При этих грёзах и теперь, на одре, моя душа обнимает Вселенную, чтобы переполниться любовью и нежностью... Как я страдал о потерях природы в минуты, когда сапоги мои по щиколотку проваливались в пепелище выгоревшей тайги! Меня одолевала усталость и жажда. А надо было исходить болью выжженной земли. Праматерь была покрыта пеплом, и возмущённый ветер поднимал его к небу, словно старался поскорее скрыть преступление «двуногих творителей». Я молился своими словами и просил ниспослать побыстрее дождь, чтобы он дал новую жизнь чёрным полянам. Если выжили черви, жуки, личинки, то они выберутся на поверхность, чтобы размножаться, и в следующий год прорастёт новая трава. Я верил в неубиенную силу земли, воспринимал её всем своим существом и благодарил Бога, если к вечеру отыскивалось место ночлега, где можно разжечь костёр и попить чай. А во сне, когда я растворюсь в бесконечном космосе мира, его энергия войдёт в меня, и я смогу завтра идти дальше по маршруту. Маршруту своей судьбы... Я СДЕЛАЛ ОДИН ШАГ К НЕБУ... ...Я сделал один шаг к небу... Всего один! И не знал – куда держать мне путь, и тогда – поводья души своей освободил, приласкал крылья ЕЁ прозрачные... ...В небе играли симфонию, я слушал и не мог понять новых для меня божественных звуков... В облаке, напоминавшем арфу, радуга перебирала струнами... Земля же присочиняла писк распустившихся крокусов, плеск воды, звон косы... ...Земля вновь позвала, и я ступил на луг – где в росе хризантемы пьют, пьют, пьют!.. И я захлебнул воды родниковой – посмотрел на небо. «Нет, никого не может обидеть небо». ...О, Господи! Вот уж и рука моя, ветка, дотрагивается до ствола нестареющего дуба! Пора... «...Я ехал в товарняке, и все пихались локтями – всё очень нелюбезные соседи!» Да, да, в Хорлово я ехал в товарняке, и состав подолгу простаивал на остановках, и всё теснее было от людей, холодно, неуютно. «Откуда прибавляется голосов?» - подумал я, и в тот же миг состав дёрнулся. «Кто в Хорлово – вылезай продышаться!» - услышал я хриплый голос проводницы. Я сошёл. «Автобус только что ушёл. Вам до конечной?» - будто бы угадала мои мысли улыбчивая женщина. «Как называется конечная?» - спросил я улыбчивую. «МИРАЖ. И там действительно прекрасно... и совсем рядом... автобус часто ходит – всего несколько остановок... Вы не поверите, как там прекрасно и спокойно. Да, все ищут это место – но не каждому дано быть! Да!» - женщина улыбалась и смотрела на меня. «МИРАЖ, а разве не Хорлово? Вы не ошиблись?» - спросил я. «Не знаю я... Может, давно и было Хорлово?.. Да вы идите, идите, наверняка найдёте...» - И я пошёл. ...На носу у льва сидел белый голубь, и Надежда тайком положила записку в тайник. На голове у неё розовая шляпа, она смеётся... и от меня по речке, по Лопасне убегает, глупая! За ней же и мой путь! «...ЛЮБОВЬ! ЭТО ЛЮБОВЬ, ДЕВОЧКА МОЯ... ПОМНИШЬ ЛИ ТЫ?.. ПОМНИШЬ...» Я быстро бежал по воде, пока не приблизился к тени, где холм, - и ужаснулся: воронья, хищная тень! Воронья сдвинулась тень, распрямила крылья и, вытянув жадный клюв, поворотила голову, глаз её остро посматривал в мою сторону. Но, слава Богу, передумала – на холме зазвонил колокол. «Два, три... четыре...» - я считал удары, хлопнув меня по плечу, воронья тень начала охоту за стрекозами. ...Хризантема распушённая трепалась в небе и задевала кучевые облака – стремительно они двигались, быстрее перелётных птиц. Приближалась грозовая туча... Гальку на счастье подобрал. «Счастье ЕЙ передам...» Пальцы перебирали камни – чёрные – белые... ...Всё было в жизни! Всего не хватило, и всего – хватало! Из лунного камня бус, серебряные туфельки... туманы молочные пили рабы, атланты, и где-то над сопкой вновь раскуривали вечную трубку и топили, топили... Сколько помню, всегда поддерживали огонь в преисподней... И солнца – вдосталь! Или это цветок бабочкиного крыла? Не могу разглядеть... ...И всё-таки, я рад. Со стола жизни подобрал всё до крошки. Москва, 2007 – 2009 гг. ОПЫТ УМИРАНИЯ Старая Малаховка. Любила здесь гостить творческая интеллигенция – Чехов, Шаляпин, Коровин. Обухова пела, - дивный голос у неё был. А в Левитановской аллее ещё осталось несколько дубов, я любил прикасаться к их старости... ...И не оттого любили, что – Малаховка, от природы её! Вся заросшая сосной мачтовой, жила она тихой жизнью, пока революция не нагрянула. Театр сгорел. Дачи поделили, и жил здесь пролетарий и не понимал красоты, в которой жил. Сладостен был дух Малаховский, таёжный! Почувствую ли его вновь... У нас в Малаховке дача. Есть и озеро. Уставшие москвичи приезжали отдохнуть и ночевали в машинах, в палатках – у самого синего озера. ...Воскресный день и дивный мир с незапылёнными облаками навевал хорошее настроение, и моя «прекрасная скука», изредка зевая, - отхлёбывала местное вино из бутылки, раздумывая: поплавать ли?.. или просто возлежать в тени вязов... Первое взяло верх, и я понёс своё мускулистое тело к озеру, да, видно, не сошёлся пасьянс, над которым трудилась судьба. В воде понял: неоперившейся моей жизни – конец! «Нет, нет, я не тонул... Судьба испытывала прочность организма! И всегда не вовремя!.. Инфузория!.. Я слабею... Нет, чтоб на берегу подождать...» - А на берегу изрядно выпившая сестра заливается хохотом с приятелем... Пронизает меня солнце, но зимнее, будто – холодное светило. И медленно, так, будто глыба айсберга – надламывает... что-то очень главное! от чего быстро, быстро раскручивается... мечется жизнь! И глядит обезумевшими глазами в воду... в воде: отражение... Не – твоё, будто?.. А главное совершено: айсберг уж заполнил всё тело, и тотчас – «сошёлся пасьянс»! ...За время однообразных дней, недель в больнице – я стал особенно остро чувствовать: конечно, - это «ОНА» так умягчает душу... Эдакий горячий батон белого хлеба! – «О, как я мечтал о хлебе! О хрустящей корочке во рту...» Бывало, дуешь, дуешь и перебрасываешь в ладони батон – но приговор врачей не перебросишь за плечо, и даже не сплюнешь за левое! чтоб напасть отстала, как от сглаза. Дальний Восток оставил «памятный знак» на всю жизнь: энцефалитный клещ. ...Но успел, успел – уголька в виде горных пород отыскать я не мало! Строительство коммунизма подгоняло ноги, и себе же на пользу: познавал тайны Бытия... слушая зверей, птиц, и сонную подслушивая природу... Ходил по тайге и встречал те места, где ещё не ступала нога человека. И так я отвыкал от городского шума за долгие «полевые» месяцы... Да что тут говорить. ...Стволовой энцефалит с поражением пещевода: медленная, голодная смерть. 99 процентов летального исхода. И чужды болезни – слёзы, мольбы. «ОНА» делала своё дело: не думала оттепливаться. За окном солнце, а в боксе № 2 для умирающих – холод. Александра Ивановна, моя мамушка, то и дело поддерживает кипяток в чайнике: в боксе есть электрическая плитка, кем-то забытая. Я говорю ей, что оставила эту затею! - Что – кипятить? Кому?.. Я не могу слюну проглотить. - Так... На всякий случай... вода должна быть. – Я начинал думать не о себе: о матери, о сёстрах... «Их жаль... Очень жаль». Но, думаю, поплачут, погорюют – и будут жить дальше. Это утешает... И утешение перетекало в какое-то безразличное спокойствие. Месяца через два тело моё потревожили: это катэтер. Проклятая трубочка в носу. Врач, специалист по катэтерам – пропихивал трубочку до желудка весь день. И упорство было вознаграждено: гоголь-моголь булькал в желудке, выливался обратно, но что-то оставалось: не половник, конечно, гоголя-моголя... Организм свыкся: с питанием совсем худо. Можно сказать, как в блокадном Ленинграде. ...Теперь смерть «просвечивала» меня рентгеновскими лучами. «ОНА» знала слабое место в теле и подолгу ковырялась в желудке: живот давно присох к спине, да и сам я стал слабым отражением былой красоты. Напоминал сморщенную грушу из натюрморта, и чем больше худел – тем толще казался матрас на кровати... И мысли текли размеренно и правильно, как текут реки, выбирая нужное русло... ...Размышления были моей стеной. Крепостью! В которую никто не мог пробраться, тем более, когда я знал: скоро распрощаюсь со всеми... И там, за стеной, я жил своей жизнью! Придумывая сложные ходы, выходы – в тёмных лабиринтах сознания. ...Нет, нет! «Я не Кафка». В паука не собираюсь превращаться... Я хотел ЖИТЬ! ...Дышать нависшим над Москвой едким смогом. Питаться как попало. Печь свой любимый пирог с капустой, терпеть душное лето и запах выхлопных газов... кормить голубей, которые загадили весь балкон. Каждое утро проходя мимо помоек, выискивать что-нибудь съедобное для собак, хотя у меня есть кости в пакете, а потом идти к гаражам рядом с церковью «Знамение Божьей Матери» - и ждать. Собаки меня знают, выбегут. «А вот эта Белянка скоро родит, ей надо положить побольше...» ...Всё думал, дурак, – самое главное ждёт впереди!.. А главным оказался клещ! Он караулил, ждал. И теперь – всё: смирись, Раб Божий, Герман. И утешься! И не жди ничего более. ...Желудок не хотел привычной работы, как не хотело работать всё тело моё. ОНО уже – мешало... Мать мучилась, страдала, а я думал: «Ну вот, теперь улягусь рядом с отцом на Новодевичьем кладбище». ...Тело моё было уже готово, а душа – нет! «ОНА не готова! – кричал внутренний голос. – Оставьте ЕЁ... ОНА ещё живёт во мне и говорит со мною!.. Ещё не научилась ДУША – отлетать... и ОНА не знает – где ей быть потом? и ОНА не соединилась с разумом... Да! это был опыт умирания. УМИРАНИЮ НУЖНО БЫЛО УЧИТЬСЯ, КАК УЧАТСЯ – РОЖАТЬ, ХОДИТЬ... ЖИТЬ! ...Я ещё цеплялся за жизнь, как за что-то материальное: за спинку кровати, щупал больничный халат и даже пытался надевать тапочки, чтобы открыть дверь бокса № 2 и выйти в коридор. Там – Жизнь! Там медсёстры, нянечки, посетители... И, наверное, чтобы быть поближе к Богу – операционный стаж, последний. Воздух там дистиллированный. Утром, как обычно, приходит мамушка. Садится на стул. Мы почти не разговариваем. Зачем? Не знаю, но какой-то бес вселился в меня, в то утро! Яростно выдёргивая из тела осточертевший катэтер – почувствовал кровь на губах... и непроизвольно проглотил слюну! «Боже мой! Боже...» - Пока горло не закрылось... горячее молоко... – хриплю я изо всех сил: - Кипяток!!! – У матери руки трясутся, но вот уже и спасительный напиток пузырится пенкой – обжигает горло первый глоток. «МОЛОКО!» - я пью медленно... В горле пробита... дырочка. Так пробивает снег, ручеёк – и бежит... бежит... ручеёк. И казалось мне, что я «толстею» час от часа, на глазах у изумлённой от счастья мамушки. Потихоньку и жизнь начала оттаивать и засветилась на лице. Улыбаясь – я ел! Целый день с перерывом на короткий сон. «О, чудо... Чудо!» - пело в душе. - Ты же моя печаль и забота, - слышу я голос заботливой мамушки. ...На следующее утро сбежалось полбольницы, и на меня смотрели, как на мумию, восставшую из гробницы. С лёгким налётом желтизны, обтянутый пергаментом кожных покровов – полускелет улыбался и говорил... и кивал головой! К тому же: вставал, садился, демонстрировал, что и сплясать готов под аплодисменты очарованных зрителей! Всё было, как в театре! Потрясающе!.. Занавес поднимался: буря аплодисментов, занавес опускался, но аплодисменты не стихают! На сцену выходит милая такая армяночка, мой лечащий врач, и объясняет, что именно катэтер СПАС – «Спасибо... Спасибо... Спасибо!» - я благодарю врача, сестёр... и всю больницу – при этом не забывая пить горячее молоко. «Господи! Я не могу ещё зарыдать... потому что во мне не накопились слёзы... Но слёзы придут... когда я досыта напьюсь воды...» Москва, 2009 г. ВЕЩЕЕ... ...Привычный мир был тих и спокоен. Бесконечное пространство печали. Только во сне может быть серебристая печаль, объявшая землю. ...Мокрые от дождя и слёз, мы стоим и смотрим друг на друга: «Жалостливый ты мой... Любимый! Ну чего мне бояться? Я рада... Рада...» - Вот, он стоит передо мной в своём любимом твидовом пиджаке, и я могу дотронуться... погладить пиджак. Под ним – не пустота духовная! Не – прах. Тёплое дыхание мужа... Он обнимает, согревает меня. – «Мне хорошо, хорошо...» - говорю. Прижимаюсь к нему: «Как давно я тебя не обнимала!..» Боже мой! Забытая нежность!.. Я забыла, что есть на земле – НЕЖНОСТЬ!..» - и слова... слова проникают в сердце: «...Я хотел нарисовать КРУГ... который отделял бы тебя – от меня... Если б ты знала, какая БОЛЬ разрывает на части всё тело – от ДУШИ... Склонившись надо мной, ты плакала... протянула руку вверх: пыталась душу удержать... Я всё видел. Мне очень жаль. ...Потом, когда я ехал в товарняке, то много народа было... И один такой негодяй: «Твоя жена... Жена...» - Я ответил: «Смотри! Вон она идёт – в ней скорбь». Со стороны мне было хорошо видно, я слушал твоё сердце: билось сильно... Ты шла и сжимала в кулаке деньги...» «А что – ТАМ? Когда ты умер...» - спросила я, и казалось мне, что в домах, в которых живут люди, - вытянули уши и замерли у дверей. «Если б ты могла знать, - сколько ТАМ ДЕРЬМА!» - «Зачем он говорит... Зачем! Это – страшное!.. А может быть – ошибка?» - Я хочу спросить, но не могу. Ком в горле, и нет! Нет – никакого объяснения. «А что было потом? Помнишь? Потом, когда хоронили... Прощались... В гробу». «...Я всё видел. Я – знаю... Лица, музыка... свечи... Ты – натерпелась, настрадалась... Я по-прежнему люблю тебя, моя девочка! Так – люблю!.. Помни – я с тобой. Стараюсь помочь: надо уметь быть осторожной... Надо уметь всё вымолчать. В молчании всё становится ясно. Поняла меня? Я прожил жизнь и знаю». ...Серебристая печаль постепенно разгонял ветер. Выглянуло слабое солнце. Мы стоим напротив Знаменской церкви, и как-то с особенной нежностью муж улыбается: «Счастье... Это же СЧАСТЬЕ!.. Я так люблю тебя...» - Невидимое полотно уже крепко отделяло нас... «Неужели – ВСЁ? Неужели... Свидание окончено?» ...Время – пришло!.. ВРЕМЯ: собрать в узелок своё горе да потуже затянуть. Москва, 2005 г. РУКИ ВРАЧА... Вдребезги расстраивая клавиши нерва – рассказать бы врачу душещипательную историю болезни. Словно заунывную фугу Баха долго играть! И, совсем уж расстраиваясь и плача, в нервах пиликать на скрипке... и очнуться от жалобного мяуканья кошки. Но, тщетно! Комариное, скрипичное, писклявое – ущипнёт ли жалкую иллюзию: проблемы больного – это его проблемы... и его болезни. ...Да, от прозы бытия не спрячешься под одеяло: поперчила и посолила болезнь. ...И так знакомство состоялось: сильная боль в груди заставила меня перебороть неприязнь и вызвать участкового врача на дом. Было оно без всякой приятности, без всякого официального подбора: что надеть? Причесаться бы надо?.. Но, махнув на всё рукой, я лежала – едва дыша. Я знала, придёт «ОНА». Эта «пиковая мадам» маскируется под опытного терапевта! К тому же, ходили о ней по району нехорошие слухи и пугали людей. И опровергнуть слухи... О-о-о! «ОН» полз, разведчик, не боясь январских морозов. ...И, пришла. И послушала сердце моё – оно отдавало в лопатку. Написала диагноз. А я кожей чувствую: у мадам терапия в жутком сюрреализме зависла... И напишет, и оклевещет «историю болезни»! ...И глядела ОНА по стенам, чёрный глаз её останавливался на моих картинах... Один раз встретились глазами: от такого её взгляда – пала бы замертво рота «спецназа». Не по себе мне стало. «Ушла, слава Богу!» - вздохнула я, но уже не от боли: терапевта надо было посетить в поликлинике и забрать свои льготные рецепты. «...Вот с этого места поподробней», - сказал бы дотошный спецназовский врач. Хотя у него руки «по локоть в крови» - бояться его не надо: это кровь спасённых им солдат! И это точно – врач не взяточник! Что может он извлечь из раненого – пулю! ...Преодолевая январские морозы, добрались в поликлинику. С «пиковой» столкнулась у дверей её кабинета и непроизвольно шарахнулась от взгляда... Погружённый в мрак хождения по склизким ступеням ада – обморозит до костей, поёжишься: «А стоит ли идти?.. Ну, точно! «Палата № 6». Да в кабинете, верно, сам дьявол сидит и строчит... и топит когти, царапая что-то в амбулаторной карте... Старушке, к примеру, будет сказано – трудно отличить дьявола от ангела. Во-первых: слабое зрение, во-вторых: плохой слух, ну и на десерт – раздвоение личности... Ангел тоже в белое одет. Постучалась старушка в кабинет. Услышала, громкое: «Войдите!» - На что жалуетесь? – спрашивает «дьявол», роясь в амбулаторных картах, да так проворно, будто колоду меченую тасует. Старушка напрягает память и говорит, что ломота во всём теле... что ходит к Пантелеймону Целителю. - Пантелеймон?.. Он, что, в платной клинике? Целитель со стажем? – терапевт подняла вернувшиеся из ада глаза на большую старушку, и сделала пометку в карте: хронический маразм. - Точно, так! Да кто ж Его знает... Благодетель. В каждой церкви икона есть, с ликом Его святым. Нынче же и пойду... Приложусь к иконе. - А сюда зачем ходите? Сколько больных на приём?.. - Двое, дожидаются... – Терапевт заторопилась. Заторопилась и старушка. Дверь захлопнулась. ...От лютого мороза ли, или от обиды, у меня слезятся глаза... ...Букашка к целебной травинке ползёт – человек к врачу. Букашке легче: травинка, ромашка – друзья между собою. Человеку же надо подумать, прикинуть – все «за» и «против» перед походом в поликлинику. И идут в крайней необходимости, не подозревая, что в теле – «червь полиглот» давно обследовал внутренности и поставил самый точный диагноз. Болезнь – это «чистилище», это душещипательные исповеди... И Пантелеймон Целитель в зыбком сне больного лечит и душу, и тело... «И я – ВЕРУЮ!» Но кто должен страдать, болеть... И в отчаяньи ищешь – руки! Руки Врача кажутся большими белыми крыльями... Прижать бы их к сердцу: «Вы – слышите? Ровно бьётся. Слышите!.. Сердце больше не боится приступов хандры, невроза, мерцательной аритмии...» - О, Господи, так хочется ВЕРИТЬ!.. Терпенье – продлевает жизнь, и болезнь изо всех сил выбивает в продавленном диване МИЛОСЕРДИЕ... Хотя бы чуть-чуть... Шёпотом! Ведь показывают «заморские чудеса» русских врачей: они хорошо смотрятся по телевизору, в новостях. Там русский герой и спасает, и лечит... оперирует в полевых условиях. А в России одна маета: понурые больные всего лишь, досада... смерть пациента воспринимается, ну, чуть-чуть... с состраданием. Идёт бесконечная, нудная борьба, своего рода: «гонка с преследованием»! Где пациент ловит врача на короткой дистанции: из кабинета в кабинет. У врача: тактика ожидания. У пациента: приглашения на 10, 15 минут. вежливого прослушивания: «Где – болит? Здесь?.. Ничего страшного. На ночь: пустырник, клизму, тёплую грелку к ногам...» - Осчастливленный пациент и этому рад: будет что рассказать соседям. Эти умопомрачительные истории о злоключениях, о мытарствах больных – порождают слухи о нехорошей репутации районной поликлиники: «Проклятущей!» - Старожилы плюются и покупают аспирин от всех болезней. ...Кабинет врача, где его стул, кушетка и стол – своей допотопностью напоминают о тех, далёких временах, когда работала «деревенская» интеллигенция. Земские врачи, одиночки, над которыми подсмеивались городские... Время – шло... Городские переквалифицировались под «господских», элитных: не всем выпадала такая благодать. Районная поликлиника в своей убогой показухе – не могла перещеголять господские апартаменты, утешаясь, что и их «Городская Дума» не забывает: повышение зарплаты придавало уверенность – здоровье нации – не вымрет! На посту: не спят, дежурят скромные труженики... Плевать им на «господских»! с высоты первого этажа. У «скромных» ответственности меньше... У «господских» море-океан соблазнов, и лавировать – подыгрывая безнадёжно больному... О, здесь надобно иметь основательную совесть: не прекословить!.. Подчиниться! В конце концов, на купюрах не отпечатана клятва Гиппократа. И всё тут! Правда, есть коварный Бермудский треугольник в море-океане соблазнов, в котором шельма-врачеватель авось и вспомянет о деревенской скромности... Но поздно, поздно: змей-искуситель уж впился в шею, смешал «лекарство» - яд с кровью. ...Куда там! Шекспировские страсти трепещут. И министерство здравоохранения мечтает о приплоде новорождённых, до самых до дальневосточных окраин... И в поликлинику, дорога проторённая, порою кажется мне дорогой на Голгофу. Так тяжек болезни крест... И посох мой, и больную ногу – обнюхает, лизнёт дворняга и долго ещё бежит рядом. Я благодарна дворняге. ...Скоро наступит весна. Совсем скоро. И что я шепчу про себя: «За Державу обидно»! – И кому? И зачем?.. Я молюсь у старого дуба: мне хочется долго стоять, молиться и чувствовать, как падают снежинки на лице... Москва, январь – февраль 2010 г. ----------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------------------- Поэзия. Дебют в альманахе. Андрей Горбатов __________________________________________________________________ Андрей Горбатов Андрей Горбатов - журналист, писатель, продюсер этнических шоу. Родился в 1962 г. в Свердловске. В 1980-1983 г.г. был корреспондентом в газете «Уральский университет». В 1989 г. окончил факультет журналистики Уральского государственного университета, в 1987-1989 г.г. трудился в Музее театрального искусства им. А.А. Бахрушина, в 1989-1991 г.г. работал в журнале «Детская литература». В 1991-1992 г.г. – пресс-атташе Гильдии актеров Москвы под руководством Е. Жарикова. С 1991 г. является генеральным директором Продюсерского центра "Живая коллекция". Впервые в России начал создавать и продюсировать этнические шоу. Организовал гастроли более чем в 30 странах мира, принимал участие в выпуске фильма (DVD) об этнике в России, издании лицензионных сборников этно-музыки под эгидой Продюсерского центра "Живая коллекция", сумел собрать в Москве более 70 этнических шоу мира (представителей более 40 стран). Автор книги «Country music in Russia and Ex-USSR» («Кантри-музыка в России и в экс-СССР» (1993, изд-во «Интермедиа»), член Московского Союза журналистов. (Из энциклопедии «Кто есть кто в России», 2008 год, издательство «Хюбнерс») ПАРОВОЗИК ПАРОВОЗИК ПОЛЗЕТ, СКОРОСТЯМИ ОКОВАН, В ТЕМНЫХ ТАМБУРАХ ЖИЗНЬ КОРОМЫСЛОМ СТОИТ, ПАССАЖИРЫ ЖИВУТ ПО ИЗВЕСТНЫМ ЗАКОНАМ : НЕЗАКОННА СТАРУШКА, ПРОДАЮЩАЯ СЕМЕЧКИ. ПАРОВОЗИК УСТАЛ НАБИРАТЬ ОБОРОТЫ,--- В ТЕМНЫХ ТАМБУРАХ ЖИЗНЬ НАБИРАЕТ РАЗБЕГ, НЕНАВИСТНЫ В ПУТИ ЗЛОЙ СУДЬБЫ ПОВОРОТЫ-- ПОСТОЯННА СТАРУШКА, ПРОДАЮЩАЯ СЕМЕЧКИ. ПАРОВОЗИКУ СНЯТСЯ ТУПИКИ И СТОЯНКИ-- ОН МЕЧТАЕТ В ДОРОГЕ О СПОКОЙНОМ ЖИТЬЕ. НЕ НАДЕЛАТЬ БЫ ИЗ ПАРОВОЗИКОВ - ТАНКИ… НО СПОКОЙНА СТАРУШКА, ПРОДАЮЩАЯ СЕМЕЧКИ... ПАРОВОЗИК ГУДИТ - И ПАРЫ ВЫПУСКАЕТ, ЭТО ПРОСТО ОН ПЛАЧЕТ О ПЕЧАЛЬНОЙ СУДЬБЕ. И ПОКА ЕЩЕ БОГИ ЭТУ ЗЕМЛЮ ПРОЩАЮТ--- НЕ ИСЧЕЗНЕТ СТАРУШКА.... ОСТАЛЬНОЕ ВСЕ --- СЕМЕЧКИ ! Свердловск, декабрь 1983 года, общага 1997, ПАРИЖСКАЯ ЗАМЕТКА, или попытка поиграть словами… (НОЧЬ, УЛИЦА, БУЛЬВАР, АПТЕКА…) НА БУЛЬВАРЕ КЛИШИ, ВНЕ ПАРИЖСКОЙ ГЛУШИ, НЕ НАЙДЕШЬ АНАШИ – ПРОДАЕТСЯ ГАШИШ, НО КУРИТЬ – НЕ СПЕШИ (ПАРИЖАН НЕ СМЕШИ!)… НА БУЛЬВАРЕ КЛИШИ… НА БУЛЬВАРЕ КЛИШИ УЖ НЕ НОСЯТ КЛЕШИ, ДАМЫ СТОЯТ ГРОШИ, НО, БУЛЬВАР ПРОЧЕШИ – И В КАРМАНАХ – ЛИШЬ ШИШ!!! НА БУЛЬВАРЕ КЛИШИ… НА БУЛЬВАРЕ КЛИШИ БОЛЬШЕ НЕТ НИ ДУШИ… У БУЛЬВАРА КЛИШИ БОЛЬШЕ НЕТ И ДУШИ… ТУТ ПИШИ – НЕ ПИШИ, ЧЕРЕЗ -ШИ-, ЧЕРЕЗ -ЖИ- НЕТ ДУШИ У КЛИШИ! НА БУЛЬВАРЕ КЛИШИ… ЕСТЬ В РОССИИ – КИЖИ.. И ОНИ – ХОРОШИ!!! БЕЗ БУЛЬВАРА КЛИШИ... БЕЗ БУЛЬВАРА КЛИШИ… Париж, август 1997 года (Ночь, улица, бульвар, аптека…) ------------------------------------- Начало новой страницы ----------------------------------------------- Поэзия. Дебют в альманахе. Эльвира Бушуева __________________________________________________________________ Эльвира Бушуева Эльвира Бушуева родилась 17 апреля 1974 года в Москве. В 1981 году стала первоклассницей средней школы № 779. В 1988 году начала сочинять стихи. В 1991 году поступила в педагогический колледж № 12, а по окончании его продолжила обучение в МГОПУ имени М. Шолохова. В 1997 году окончила институт с отличием и уже более 10 лет работает в ГОУ СОШ № 779 учителем-словесником. Эльвира Бушуева является автором сборника стихов «Я – не Ахматова, увы!..» (2010), в котором представлены произведения разных лет. ПЕСЕНКА О ТРЕПЕТНОМ ДЕВИЧЬЕМ СЕРДЦЕ, О МАМЕ И О МУЗЫКАНТЕ, ЖИВУЩЕМ НЕДАЛЕКО ОТ ХРАМА Он живёт недалеко от храма. Там, на Сталеваров, у пруда. Говорила старенькая мама: «Не влюбляйся, дочка, никогда… Не влюбляйся, дочка, в музыканта! Будешь горько плакать от тоски! Не подарит он тебе брильянты… Ненадёжны нынче мужики!» Мама, словно в воду ты глядела! Не было ни ревности, ни слёз… Как уехал сокол в Город Белый – Сердце девичье с собой увёз… Он живёт недалеко от храма. Там, на Сталеваров, за углом. Говорила старенькая мама: «Не влюбляйся, дочка…» Поделом! 2 мая 2008 года СВОБОДА И НЕОБХОДИМОСТЬ Две линии моей судьбы – Свобода и необходимость, Как вдохновение и быт. Двойной игры неотвратимость… Я из породы вольных птиц: Всегда – ничья, твоя – немного… В бескрайнем небе нет границ И нет запретов, слава Богу! И ранним утром, уходя, И на прощание целуя Тебя, и «Позвоню!» твердя, Я уходила в жизнь другую. И на кусочки сердце – хрясть! И что вернусь, я твёрдо знала… В такси маршрутное садясь, Уже отчаянно скучала. Какое счастье без потерь? Двойной игры неотвратимость… В стихах сливаются теперь Свобода и необходимость. 10 января 2009 года БЫВАЕТ… 1 Бывает – искренне. Бывает – от души. Бывает, что вовеки не забудешь. Ну а бывает – сколько ни пиши,– Как говорят, насильно мил не будешь. Бывает – вовремя. Бывает – невпопад. И вот – садишься в лужу то и дело. Бывает, сам обманываться рад. Бывает, за нос водишь неумело. Бывает – вместе, а бывает – врозь. Бывает тень отчаянья на лицах. Бывает, что не всё ещё сбылось. Бывает страшно в небе заблудиться. Бывает – стёб. Бывает – на ура. Бывает, плачешь, сотворивши чудо. Бывает, просто отдохнуть пора, Чтобы экспромт родился – ниоткуда. 2 Бывает – помнят, а бывает – нет. Как будто на друзей проходит мода! И что на счастье остаётся мне? Лишь рифма да беспечная свобода. 23 – 24 января 2009 года Я ЗАКРОЮ ГЛАЗА… Любимым и далёким посвящается. Я закрою глаза. Я тебя не услышу. Сердце любит обман. Во спасение – ложь! Только сводит с ума, барабаня по крыше, Непрерывный, как боль, этот мартовский дождь! Всё понять и принять… Я смогу. Я сумею. Я решений твоих отменять не берусь! Может, это пройдёт? Может, просто болею? Сердце любит обман, но не жалует грусть! Я дышу через раз. По секундам – вдох-выдох. И трудней с каждым днём, словно в гору идёшь! Чтобы сердце тебя потеряло из виду, Я закрою глаза. Во спасение – ложь! Ведь кричи не кричи – ты меня не услышишь. Сердце любит обман, а не правду. Ну что ж… Я закрою глаза. Но резвится на крыше Непрерывный, как боль моя, мартовский дождь. 8 – 20 марта 2009 года РАЗГОВОРЫ О СЧАСТЬЕ 1 Для счастья всегда чего-то недостаёт: то времени, то денег, то здравого смысла принять то, что есть, и не гнаться за пустыми мечтами. Для счастья нужно всё и сразу: здоровье, любимый человек, послушные дети, мудрые родители, верные друзья, собственная квартира и хорошая зарплата. Для счастья нужно многое! Ведь счастье – соус… Всего-навсего соус. 2 Счастье – соус. Горько-сладкий вкус. Балериной в воздухе кружусь. Шаг, другой, вновь поворот, подскок. Бог, а Бог! Я знаю, слышит Бог… Счастья соус иногда горчит. Вкус удачи, а порой – обид. Каждый одинок среди людей: Средь родных и временных друзей. Счастье – соус. Блюдо на заказ. Только слёзы капают из глаз. И причин никто не разберёт. К счастью, всё когда-нибудь пройдёт! 9 – 10 марта 2010 года О МУЖЧИНАХ (Подружкам на заметку) 1 Только не подумайте, что я – феминистка! Я люблю мужчин: сына, папу и своего молодого человека. Я уважаю коллег и друзей и не соревнуюсь с ними. Но иногда, глядя по сторонам, с удивлением замечаю иных представителей противоположного пола: слишком скандальных, слишком расчётливых, слишком мелочных, неожиданно мстительных, абсолютно беспринципных, не отягощённых размышлениями о духовности и чести, готовых ради «выcокой» цели идти по головам, свято уверовавших в свою подлость и физическую силу и от этого практически неуязвимых. Современных, стильных, образованных людей, способных на многое: от банального хамства и регулярных измен до похищения детей. А ведь они тоже чьи-то приятели, коллеги, сыновья и – о, ужас! – мужья! Следовательно, их тоже кто-то любит, а порой мучительно ревнует, борясь с соблазном прочитать все сообщения в их сотовых телефонах! А кто-то просто верит им и надеется на лучшее! Верит и надеется… Представляете? Вот потому-то становится даже не грустно, а по-настоящему страшно. 2 Не читайте чужих SMSок! Не ищите для грусти причин! Вот такой он, счастливый отрезок В жизни самых любимых мужчин! Слёзы – прочь и поменьше вниманья! Всё пройдёт, и наступит покой. Не ищите ему оправданья! Просто вслед помашите рукой! От души пожелайте удачи, Процветать непременно без вас! И квартиры, машины и дачи – Всё, чего не хватает сейчас, – От души пожелайте вдогонку! Пожелайте! Не трудно ничуть! И, быть может, в конце этой гонки Даст он вам от себя отдохнуть… 22 – 24 марта 2010 года БАНАЛЬНОСТЬ СНОВ Банальность снов. Пустые миражи. Как бестолково расстаются люди! Мне хочется во сне с тобой прожить Те дни, каких в реальности не будет. Банальность снов ничем не искуплю. Банальность рифм я искупаю прозой. Ты не забыл, что розы я люблю, И в этом сне опять подаришь розы. Я не хочу с начала всё начать. Нас разделяет миг длиною в лето. Так будем просто о любви молчать, Затерянные в дебрях Интернета. Так будем просто и немудро жить, Не заходя друг к другу на страницу. Банальность снов. Пустые миражи. Я так хочу опять тебе присниться! 8 – 9 апреля 2010 года * * * Не считай меня девчонкой дерзкой, Не считай капризной и блатной! Да, я иногда бываю резкой. Оттого потом трудней самой! Не считай меня пустой и глупой, Не считай капризной и смешной! Да, я иногда бываю грубой. Оттого потом трудней самой! Что ж, я постараюсь быть хорошей: Не блатной, не грубой и не злой, Не упрямой,не пустой, не пошлой.... Но не перестану быть собой! 2 апреля 1989 года, настроение: творческое; слушаю: ну конечно, себя! шутка! По вопросам организации творческих вечеров Эльвиры Бушуевой и приобретения её книги «Я – не Ахматова, увы!» обращайтесь по тел.: 8 (915) 226 18 60 http:// blogs.mail.ru./ mail/bushueva-elvira/ http://www.stihi.ru/avtor/yaneahmatova ----------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------------------- Поэзия. Маргарита Яньшина ___________________________________________________________ Маргарита Яньшина Маргарита Яньшина родилась 19 апреля 1969 года в Москве. В 1992 году окончила МГИК (Московский Государственный институт культуры), библиотечный факультет. В 2004 году окончила литературные курсы при Литературном институте им. М. Горького. В 2006 поступила в аспирантуру Российского института культурологии, учится на отделении теории и истории культуры. С 1992 года работает в НИИ нейрохирургии им. Н. Н. Бурденко, в организационном отделе. Автор книги «Стихотворения» (1999). Автор 1-го и 2-го выпусков альманаха «Эолова арфа». Участвует в разных литературных вечерах. В Интернете Маргарита Яньшина выступает под псевдонимом Маргарита Саламова, на сайте «stihi.ru». 1. Тихий свет. Тихий вечер. Словно перед покойником Пусть затеплются свечи Золотым треугольником. Тишина, словно речка, Разлилась по-пустому И теперь только вечность Караулит у дома, Да цветет на подставке, Словно кактус колючий, Золотою булавкой Их величество случай. 2. Не женская и не мужская, Упрямо-скрытная душа, Скажи мне, до какого края Невидимою ты дошла? Растаяв, как весенний лед Пред каменно-угольным адом, Пронизываешь небосвод Единым взглядом. Но на пределе высоты Тебя притягивает бездна – И падает твой крест со всплеском На грудь Праматери-Воды. 3. Пока не разобьется золотая чаша, Пока не порвется серебряная нить, Я скольжу по прошлому, зависаю в настоящем И выпадаю в будущую жизнь. Я болтаюсь в океане иллюзий: Вверху – дно неба, внизу – небо дна… Потом, словно корабль, прохожу шлюзы Сознания, веры, ума. Здравствуй, великая артерия мира! Ты, пульсирующая светом, река, Твои золотые волны эфира Ловит протянутая рука, Чтобы дальше вверх И вглубь – дальше, Через взорвавшийся солнцем зенит… Пока не наполнится новая чаша, Пока не совьется новая нить. 4. Душа леденеет, душа замирает, Она умирает, она умирает! Скорее, иглу в подключичную вену! – Душа умерла, наглотавшись вселенной. Обиду она проглотила однажды, А после хлебала, томимая жаждой, То – влажность зимы, то – осеннюю сырость, Но Словом она так и не разрешилась… Ни жеста, ни мысли – молчанье в эфире, Лишь слышно, как мышь точит зубки на сыре В незримом углу деревенской избы, И эхо, подобное грому трубы Архангельской, всем возвещает – здесь жизнь! Бормочет, топочет, лопочет, шуршит… И смерть бесполезна, и слезы напрасны Пред вечности белою, каменной маской. 5. Посередине вселенной, пропитанной ветром, Лишенной сострадания и кислорода, Среди болотных огней и багрового света На закруглившемся небосводе Я схожу с ума и кричу от холода – Повторяемость бездны мне кажется раем! Зачем мое дыхание, зачем моя молодость, Если я все равно умираю? Взываю: Господи! – но молчит Пустота, Нечто невидимое касается грудной клетки, Где в вечном заключении моя душа Кудахчет, бьет крыльями, словно наседка. Старая сказочка про золотое яйцо Опять становится новою правдой – Мироздание сворачивается в кольцо, Чтобы родиться заново: Там будут другие люди, другой Прометей Принесет им пламя и хлеб в ладонях… А мир, выросший из моих костей Меня погребет в себе и потопит. 6. Путь. Город. Башня. Камни. Окно. Ледяная поверхность обжигает руки. Мышца натянуты. Светлое пятно. Нащупываю ступеньки. Дверь стукает. Скользит подошва. Шорох. Кто там? Как мерзко пахнет кошатиной лестница! Дует. Холодно. Наверно, на улице туман… Как бы не сверзиться! Кажется, площадка. Где тут звонок? Номер квартиры ни у кого не спросишь… Сияющий квадрат. Нимб. Голубок... Опять опоздала скорая помощь. 7. Мы сегодня с тобою вдвоем И наш рай никому не разрушить, Будем в дружном молчании слушать, Голос ветра за мутным окном. Разливаясь, бормочет струя О прибытке, приплоде, приварке, И чаиночки черной ладья Вдруг становится солнечной баркой, Улетая с Восхода в Закат, Где медовою лунною ложкой Зачерпнув, чаепитье творят, Тучи, нам подражая немножко. Мы с тобою сегодня вдвоем И наш мир никому не разрушить, - Ведь не руки порхают, а души Над раздвинутым чайным столом. 8. В деревне у кошки тяжелая жизнь – Никто не погладит по шелковым ушкам. С псами вставай, с петухами ложись, В стужу – пинком – выгоняют наружу. Что не понюхаешь – все не так, На судьба, а сваренная на воде овсянка… Только какой-нибудь городской чудак Посадит на колени, покормит сметанкой. И, по-вашему, душу за это ему отдать, Когда мир вокруг шелестит и дышит? И серая красавица уходит гулять На чудесно загаженную котами крышу. 9. На пределе вольности, В мире без последствий, Босые и голенькие, Мы в долину бедствий Медленно спускаемся, Чтобы выйти снова К морю, где купается Иегова. 10. Помолись за меня, помолись! Ты есть смерть, воскресенье и жизнь, - Порождение плоти и тлена В земле я стою по колена. Перетерлись все нити души – Ты есть смерть, воскресенье и жизнь. Рассыпаюсь, распалась на части Я в слепом пожелании счастья. Собираю себя, словно Русь, Одеяльцем лоскутным рвусь. Пробежала страстей орда – Кто подымет мои города? Полетела не вверх, а вниз, - Кто мне скажет теперь: Отдышись… Поддержи меня, поддержи – Ты есть жертва, и ты есть жизнь. 11. памяти Г.А.П. Я пела литургию собственными стихами И слова овевали отходящую душу, Прости меня, ты, летящая под небесами, За то, что наши голоса все глуше и глуше. Мы едва достигаем тебя И просим, Чтобы полет был ясен, светел, глубок, Но мы проникаем за тобою как гости, А ты переезжаешь на долгий срок. Никто из нас не видит как там, на высоте, Белое облако сливается с белым, Только любовь, которая есть везде, Покидает одинокое тело. В набухших ветвях и воздухе сыром, Невидимая, долго пребудешь с нами, Но душа молча заходит в свой новый дом И закрывает перед нами ставни. Мы уже не окликнем, нам просто нельзя Стучаться в двери, добиваться ответа… Но Господь приводит Смерть сюда, к друзьям, Чтобы сказать: Поверьте! …В будущую жизнь, во встречу любимых, В бесконечное милосердие Божие, В то, что ничего непоправимого В этой Вселенной случиться не сможет. Прошлое прошло – только протяни руку, Зачем удерживать обертку вчерашнего дня? Я ощущаю душу, кланяюсь духу И прах доверяю тебе, Земля. Человеческими и ангельскими языками Я повторяю единственно важное известие О том, что все мы скоро встретимся с нами, Господи! В таком хорошо знакомом Вам, радостном месте. 8.03.2000 12. Семистрельная Шесть рук у Матери Божьей И семь мечей. Руки – миру предложены, Из каждой – снопы лучей. Мечи – во внутрь направлены: Сквозь сердце – людские боли, Холодная сталь расплавлена Горячей любовью. Крылатые серафимы, Стоглазые божьи престолы, Все бесплотные силы – Только основа, Чтобы поставить стопы, - Распухшие ноги женщины Носившей, болевшей, рожавшей – Вершина, откуда хлещет, Родник, утоляющий жажду. Нам не испить твоей чаши – Полны все озера и реки Безмолвной, грозной, звенящей Молитвой о Человеке. 26.09.99 13. А тоска моя плачет и нежится, И мурлыкает кошкою старой – Обнимают меня неизбежности Пустота и кошмары. Больше мы с тобой не увидимся И спокойствие обеспечено, Но когда-нибудь вместе выспимся Мы в одних объятиях вечности. 14. Песня неизвестного царства I. Там, где через реку перегнулся мост, Непереходимый, словно смертная бездна, Я отступаю назад, чтобы пройти вперед, Быстро бегу, чтобы остаться на месте. Когда я хочу пить, я грызу сухари, Сам краду свое время, подобно вору, Ведь соседняя провинция уже горит И нужно перейти через внутренние горы. Когда до моря я доберусь, Там, на корабле, ждет черная жемчужина вести, Что в бухту Радости был сброшен такой груз, Что она теперь стала лагуной Смерти. 26.06.99 II. Всех ждет спасение на перевале Под рукою безглазых идолов, - Только не надо брать с собой свои камни, Домашних зверей и сожителей. Видали и мы такие горы, По сравнению с которыми эти – просто равнина, Где Господня слава струится шорохом, Срываясь молитвы лавиной, Обнажая синюю тень в скале – Укрывище? Вестник? Пещера? Где пробивается в темноте и тишине Ручей, утоляющий жажду веры. 30.08.99 15. И голоса поют в незримом хоре: «Ты, Господи, опять пришел за мной», - Бормочет сон за ветхою стеной, Что не уйду я рыбой в море. О воздух пусть ударюсь – обернусь, Но не взлечу я утицею белой! Лисицей огневой не унесусь, След заметая среди листьев прелых. Я по земле не уползу змеей, Не унырну я в пламя саламандрой… Ты, Господи, опять пришел за мной. Входи. Я рада. 25.09.99 16. Гроб хочу с паровым отоплением… М.Шкапская Я поставлю себе синие линзы, а после умру, - Представляете: Апокалипсис, рушатся горы… Вновь обросшая плотью, я медленно сяду в гробу, Озирая весь мир голубыми глазами, как два монитора. Сколько свадебных платьев скрывали куколки саванов, Сколько фраков, распоротых по спине, Мироздание жизнь примеряет наново, И танцует, забыв о Земле. И когда вокруг осядет и пыль, и прах, И разделят архангелы небо на свет и темь, Я оскалюсь навстречу всем, - если будет, конечно, чем… Небеса отражая в прозрачных стеклянных глазах, Полюбуюсь кругом, - Ведь Господь узнает меня и так, Остальным это просто незачем. 23.03.2000 17. Дом Я устрою себе комнату, похожую на рай – Построю стены из розовых предрассветных туч, Внизу – постелю синее небо ковра, И (с наслаждением) запрусь на ключ. Можно зажечь девяносто девять огней И, среди фикусов, филодендронов, древесных лиан Посадить безопасных плюшевых зверей, И (на всякий случай) забраться с ногами на диван. Справа – куча книг и деревянный алтарь, - Пусть посолонь кружат хрустальные павлины! – И Добрая Богиня протягивает мне Дитя, Дочь или сына. Ангельские голоса воркуют о любви, – Господь, тишина, диванные подушки… И ненавязчиво маячит вдали Запах мужчины и призрак ужина. Боже, пожалуйста, один раз мне внятно повтори, Что Тебе от меня и мне от Тебя нужно?! …Хорошо, что дверь запирается изнутри, Так же легко, как отпирается снаружи. 1.03.2000 18. Глянцевитая тяжесть станицы, Фотовспышки мгновенный блеск, - Вот, застыли любимые лица, Но не все, к сожалению, здесь. Дыры… Словно в искусственной челюсти Не хватает зубов вставных… Так учусь я у мертвых верности, И забвению – у живых. 17.04. 2000 19. Куда бежать от тех идей, Которыми блажит душа? От неожиданных затей Куда толкнуться – может, в храм? Во дни Великого Поста Слышнее голоса страстей. Как будто в позабытом сне Личины Страшного Суда, Подмигивают на стене. Здесь неизвестный рисовал, - Веков за десять до рожденья - Нам современного Христа. Налево – первый день творенья: Земля безвидна и пуста, А справа - просто пустота: Там тракторная мастерская Иль склад опасных химикалий Стесали письмена до тла. Теперь турист не различит, Не разглядит искусствовед: Где был сокрыт заветный скит Иль спрятан заповедный след? А может, укрывает свод Мощей нетленных скудный прах, Иль - за побелкой - Ева плод Сжимает в трепетных руках? …Не разберет экскурсовод, Не вспомнит суетнОй монах… Лишь дьявол с песьей головой Грозит склеротику рукой. Да снисходительный святой Из-под нахмуренного свода… Перст указующий - ко входу Крестом раскинув рукава - Пошевелил едва-едва… За дверью кованой – свобода Без православного дресс-кода Царит, и птичьи голоса, И снег, и копоть, и роса Ложатся тихо на асфальт. Вот вам и вечности гештальт! Я с чистого начну листа… 2009 20. Я думала, что - никогда, Но Муза прилетела, И половодием вода За ней зашелестела. ……………………………. В белесых нивах глубины Плескаться любо сизарю, - Сегодня первый день весны По старому календарю. …………………………. От всех пекарен пахнет хлебом, Асфальт солярою залит, И бьется меж землей и небом Набатный зов чужих молитв. 2010 21. Партия мачехи закончилась провалом, Никто не предложит злым сёстрам руку, Сказки кончаются вечным финалом: Съеден колобок, беззащитный и круглый. Ах, как в начале всё получалось! Нам пели измен золотые трубы, От деда с бабкой уйти удавалось, Это несложно, когда нас любят... Дорога катилась, солнце смеялось, А волков лесорубы в рагу порубят... Ах, как удачно всё начиналось! - Потом незаметно пошло на убыль. Жизнь схрумкала нашу конфетную сладость, Теперь жалуется, что болят зубы... 2003 22. Новостная программа Век растрепанный, словно дождик, Сыплет с неба на пестрый асфальт, Числа, строки, стихи, оплошности, Ссылки, окна, пробки дорожные - И не может наш мозг встревоженный Все возможности расшифровать. Нет решения безупречного, - Но и нам суждена благодать! Способ справиться с бесконечностью И на поезд не опоздать, - Мы рецепт свой победы над вечностью Написали в Господню тетрадь: Голубиные сизые дали, Белозёрье, мечты острова, Где рыдания несть и печали, - Все проехали, повидали, Карты местности нарисовали, Обратили в дела и слова. От молекул оставив обломки, От деревьев оставив обрубки, Подкрутили Фемиды весы, Распилили наш шарик хрупкий, Подстелили в хлеву соломки Для клонированной козы. Показалось, что все сумели, Предсказали и обошли, Все тайфуны прогнали в шею, Починили лиру Орфею, Подкачали торс Эврисфею, Философский камень нашли. Оказалось – по-прежнему дикий В рощах панику сеет Пан, Душу нежную Эвридики Цербер также пленяет в Аиде, И в эпоху великих открытий Топит путников Океан. Мы предельно неосторожны Между страхов, иллюзий, страстей… Потому-то всклокочен, встревожен Среди горних равнин и зыбей Бог на землю не смотрит – не может Видеть гибель своих детей. 7.03.10 ------------------------------- Начало новой страницы ----------------------------------------------------- Поэзия. Юрий Шуников __________________________________________________________________ Юрий Шуников родился в Москве. Печатался в армейских газетах, в 1-м выпуске альманаха «Эолова арфа». Автор двух книг стихов. * Нине Красновой Ребенок радовался встрече, И где-то на краю земли, Он клал тихонько мне на плечи Ручонки нежные свои. Он улыбался всему нежно, Хотя я чувствовал в глазах, Еще совсем почти безгрешных, Воспоминанье о слезах. Его так много удивляло, Хоть и казалось, он всё знал... Улыбка сердце озаряла, Которое он раздавал Всем без намека и упрека На радость таявших обид, Душа молчала, что Ей плохо, И был улыбчив внешний вид. Он что-то строил безмятежно, Но находился, кто ломал. И он дарил ему всю нежность, А тот его не понимал. И все старался одержимо, Быстрей разрушить и больней, Оставить след свой выразимо На негативе бренных дней. А мир, что хрупок так и тонок, Не потерял свой славный лик... Живет Поэт, то есть ребенок, Скорей почувствуй этот миг. * Петру Кобликову ...Ведь каждый в мире странник - Пройдет, зайдет и вновь оставит дом. С. Есенин А снег разлетался, шуршал и кружил, И не было видно, где снега предел. Мне кажется, что здесь когда-то я жил, Но вот не припомню, когда, с кем и где? Мне кажется, этих я видел людей, Мне кажется, эти я видел Дома. Я видел, как гибли мы все в Суете, И как не хватало всегда нам ума. Я знаю, что было, что будет потом, Для этого нужно лишь видеть, что есть... Я выйду и снова войду в этот Дом, Чтоб новую Книгу Судьбы перечесть. * Пусть никто и не слышит, Пусть никто и не знает, Чем Душа моя дышит, Где Она все витает. Пусть никто не захочет К той прикоснуться тайне, Значит - так нужно, Отче, Ясно - всё не случайно. Чувствую, всё задача (Это совсем не плохо) – Знать от первого плача До последнего вздоха, Что всё устроил мудро Ты в этой пьесе Вечной. Верю - настанет Утро Музыки бесконечной. * Кому пишу, не знаю сам, Но слышу явственно - пиши… А может быть, к твоим глазам, Твоей загадочной Души, Что примет их и впустит жить, И передаст тепло в руке… И будут Души говорить На непонятном языке. * Наша жизнь - стихотворенье И – добавлю, не тая - Составляющие звенья Вечной Книги Бытия. Где в одном могучем томе Всем давно места нашлись. Где друг с другом все знакомы И Судьбой переплелись. Строчки пишутся умело, В столбик строятся легко... Видно, в том всё наше дело, Чтоб всю жизнь писать его. ---------------------------- Начало новой страницы -------------------------------------------------------- На книжную полку. Пётр Кобликов _____________________________________________________________________________ НА КНИЖНУЮ ПОЛКУ Под маркой издательства «Лазурь» к семидесятилетию Валерия Белякова (1941 — 2009) вышла книга «Жизнь как сыгранная роль». Редактор издания, Пётр Кобликов, является также автором одного из воспоминаний об этом незаурядном артисте и поэте. Пётр Кобликов ПОД ЗНАКОМ «ТАГАНКИ» И «ПУГАЧЁВА» Летом 1998 года Михаил Слуцкий пригласил меня на свой круглый день рождения в цирк-шапито на ВВЦ. Когда Миша торжественно въехал на арену на верблюде и спустился на землю, я, даже не успев его поздравить, спросил об одном из гостей: — Это — Валерий Беляков?! — Да! И Миша представил меня артисту, которого я помнил к тому времени не меньше тридцати лет. А видел я впервые Валерия Белякова на сцене под новый 1967 год в спектакле Театра на Таганке «Антимиры». Это поэтическое представление чем-то было похоже на концерт со сменяющими друг друга номерами-стихотворениями, которые читались-игрались совсем ещё молодыми артистами. Зрители восхищались этими в среднем двадцатипятилетними энтузиастами, ведомыми великим реформатором сцены Юрием Любимовым. Тогда все они казались мне, восемнадцатилетнему студенту, солидными театральными артистами. Теперь-то я понимаю, что для большинства из них это было лишь начало пути в профессии. Но уже тогда можно было без труда разглядеть, кто чего стоит. Валерий Беляков мне запомнился сразу же. У него был номер «На плотах»: «Нас несёт Енисей над холодной и чёрной водой…» Читал он это стихотворение, так и хочется сказать, очень крепко. После спектакля, артисты вышли на поклон: Всеволод Соболев, Анатолий Васильев, Алла Демидова, Владимир Высоцкий, Зинаида Славина, Валерий Золотухин, Таисия Додина, Вениамин Смехов, Валерий Беляков и другие — все ещё равные друг другу, ещё не разделённые ни пространством, ни временем… Итак, роли-номера, персонажи-образы — вот «способ существования» артиста «Таганки» той поры. А если говорить о ролях-номерах Валерия Белякова, то его коронным номером была пантомима. Именно в «Десяти днях, которые потрясли мир» бессловесные роли Валерия Белякова запоминались так, как едва ли запоминается иная «роль со словами». Особенно яркой была пантомима «Кузнецы»: один — Юрий Медведев, другой — Валерий Беляков. Замечательные пластические сцены были у Валерия Белякова и Аиды Черновой в «Павших и живых», одном из поэтических представлений, свойственных «Таганке» в ту пору. Словами рассказать об этом также невозможно, как пересказать словами музыку. Остались фотографии, которые теперь без преувеличения можно назвать историческими, но и они не в полной мере передают то чудо, которое вершил на сцене Валерий Беляков. Здесь можно было бы рассказать и про «Послушайте!», и про «Жизнь Галилея», где участие Валерия Белякова тоже было заметным, впечатляющим, но я хочу вспомнить спектакль «Пугачёв». «Пугачёв» был, по моему мнению, криком души Любимова, криком души «Таганки» той поры, представлением невероятным уже по той причине, что в нём сочетались и трагизм, и сарказм. Именно в этом спектакле посреди сцены стояла плаха с топорами — не тали, что вдохновила Владимира Высоцкого на песню, в которой присутствует этот образ? Не та ли, которая вдохновила Валерия Золотухина на название одной из его книг: «На плахе Таганки»? Не этот ли помост из грубых деревянных досок, по которому ходили босиком персонажи спектакля, одетые только в крестьянские порты из грубой мешковины, стал дорогой одних — к славе, других — на плаху забвения? А Валерия Белякова в роли одного из бунтарей, соратников Пугачёва, забыть до сей поры невозможно, так органичен он был на сцене, так ярок, так правдив. Что это было? Свойственные ему самому черты, о, о чём говорят иногда так: «Он играл себя»? Возможно, но, скорее всего, это было такое проникновение в стихию текста Есенина, в стихию спектакля Любимова, которое осталось в Валерии Белякове навсегда. Не той ли цепью, которая была чем-то вроде персонажа спектакля, оказался он прикован к теме «Пугачёва» навсегда? Эта цепь звенела, билась о помост, пахла железом — образ чего-то трагического, чего-то такого, о чём тоже словами не рассказать… Много лет спустя — было это в самом начале2005 года — я осмелился пригласить Валерия Белякова побывать на «Таганке» на спектакле «Хроники». Трагизм четырёх хроник Шекспира, соединённых в одном представлении, запах железных конструкций, из которых состояли декорации — всё это чем-то неуловимо напоминало о «Пугачеве». В день спектакля в фойе я ждал В.П. и думал: «Придёт?.. Не придёт?..» Пришёл! Во время спектакля видел его издали: мы оказались в разных частях зала. Я пытался понять, что в нём происходит… Но это для меня так и осталось загадкой, я никогда не спрашивал его об этом… А о впечатлениях от спектакля спросил, и он говорил мне о темпоритме, о том, как какие артисты работали на сцене, о музыке, о сценографии. Эх, записать бы мне всё это тогда!.. Но этот разговор был уже потом, по телефону. А сразу после спектакля он прошёл за кулисы — к кому-то, кого он знал с той поры, когда сам был на этой сцене. Он и потом приходил несколько раз на некоторые спектакли. По-видимому, последний раз на «Таганке» он был, вместе с Дилей, осенью 2008 года, когда шло «Горе от ума — горе уму — горе ума». Говорят, что это я примирил его с «Таганкой» спустя много лет после того, как он покинул её стены. Не знаю, так ли это. И не знаю, было ли что-то немирное в его уходе из этого театра. Я спрашивал тех немногих, очень немногих артистов-старожилов, которые и сейчас заняты в спектаклях «Таганки», в чём тогда было дело? Но никто не смог припомнить, было ли что-то драматическое, что-то конфликтное в его уходе. А вспомнили вот что: он был заводилой, лидером, личностью очень самостоятельной, и, возможно, ему нелегко было быть ведомым. Во всяком случае, подтверждением этому может служить пришедшееся на ту пору его стремление стать режиссёром: ведь режиссёр — всегда или почти всегда лидер, ведущий. Иногда приходится слышать, что вот, мол, не состоялась его актёрская судьба, не реализовал он себя сполна. Не думаю, и вот почему: он не дожидался, когда выберут его, поскольку сам был человеком выбора. Во всяком случае, не припомню, чтобы он когда-нибудь сетовал на то, что его судьба неудачна. Напротив, он был очень оптимистичен, предприимчив, деятелен, всегда что-то искал. И находил. Он очень радовался, когда видел над лестницей, ведущей в верхнее фойе, огромную фотографию, на которой запечатлена сцена «Кузнецы»: «Меня можно узнать по оттопыренным ушам» — пошучивал он… Незадолго до его дня рождения, который мы уже второй раз встречали без него самого, я перед одним из спектаклей пришёл в театр пораньше и увидел Юрия Любимова, после репетиции поднимающегося по лестнице к себе в кабинет. Лестница эта не сплошная, на ней есть небольшой горизонтальный промежуток — как раз под «Кузнецами»: мэтр обычно делает там передышку. И я увидел, как он, на несколько мгновений остановившись и очень свойственным ему движением повернув голову немного направо, задержал свой взгляд на фотографии, на том из кузнецов, которого можно узнать по ушам… -------------------------------------------- Начало новой страницы ---------------------------------------- Памяти Виктора Бокова ____________________________________________________________ СВЕТЛАЯ ПАМЯТЬ ВИКТОРУ БОКОВУ 15 октября перестало биться пылкое, горячее, болеющее за Россию сердце поэта Виктора Фёдоровича Бокова, патриарха русской поэзии, которому всего месяцем ранее исполнилось 95 лет. Он родился в деревне Язвицы под Сергиевым Посадом Московской области (тогда губернии), ещё при царе, 19 сентября 1914 года, в самом начале Первой мировой войны. Он многое пережил на своём веку: и Великую Октябрьскую революцию, и первые советские пятилетки, и Великую Отечественную войну, и сталинские времена, и хрущёвскую «оттепель», и брежневские времена «застоя», и горбачёвскую перестройку, и ельцинскую эпоху рыночных реформ, выдержал все испытания и трудности, которые выпали на его долю и на долю любимой им России. Всё видел своими глазами, всё изведал и обо всём написал в своих стихах со всей силой и со всей страстью своего таланта, которого Бог отпустил ему без меры. В свои юные годы Виктор Боков работал токарем на заводе, в 1938 году окончил Литературный институт. В 1941 году вступил в Союз писателей СССР. Во время войны сидел в сибирских лагерях. Первую книгу стихов «Яр-хмель» выпустил в 1958 году, в 44 года. Его поэзию высоко оценили Михаил Пришвин, Борис Пастернак, Андрей Платонов и другие классики отечественной литературы. Всего Боков издал около сорока книг стихов, а написал и того больше. Среди последних – «Амплитуда», «Повечерье», «Лик любви», «Жизнь – радость моя». А кроме того, он написал много прекрасных песен, ставших воистину народными, в их числе – «Оренбургский пуховый платок», «На побывку едет молодой моряк», «Я назову тебя зоренькой», «Коло-коло-колокольчик», «Володенька, Володенька», «Лён мой, лён», «Золотая иволга», «Луговая рань», «Вишенья-орешенья», «Алевтина», «В чистом небе ясный месяц», «Не растёт трава зимою», «На Мамаевом кургане тишина», «Ой, снег-снежок», «Я люблю снега» и другие. В деревне Язвицы уже при жизни поэта был создан его музей. Уделом немногих поэтов становятся прижизненные признание и слава народного поэта. Виктор Боков носил это звание по праву таланта и по глубинной русской сути своего стихотворчества. Он – Микула Селянинович, Илья Муромец, Соловей Будимирович нашей поэзии, песельник и частушечник. Светлая ему память! Похоронили поэта 17 октября 2009 года в Переделкино, рядом с его учителем Борисом Пастернаком. Лев АННИНСКИЙ, Александр БОБРОВ, Владимир БОЯРИНОВ, Лариса ВАСИЛЬЕВА, Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ, Владимир ДАГУРОВ, Андрей ДЕМЕНТЬЕВ, Евгений ЕВТУШЕНКО, Валерий ЗОЛОТУХИН, Нина КРАСНОВА, Кирилл КОВАЛЬДЖИ, Юрий КУВАЛДИН, Ваграм КЕВОРКОВ, Владимир КОСТРОВ, Станислав КУНЯЕВ, Сергей МНАЦАКАНЯН, Юрий ПОЛЯКОВ, Алексей ПЬЯНОВ, Аршак ТЕР-МАРКАРЯН, Ольга ВОРОНЕЦ, Светлана ДЯТЕЛ, Елена КАЛАШНИКОВА, Зинаида КИРИЛЛОВА, Анна ЛИТВИНЕНКО, Александра СТРЕЛЬЧЕНКО, Николай КУТУЗОВ, Елена КУТУЗОВА, Георгий СОРОКИН, Виктор ТЕМНОВ, Анатолий ШАМАРДИН, Владимир САМСОНОВ, Виктор ВЕЛИЧКО, Владимир ЕЛАГИН, Василий ГОНЧАРОВ, Юрий ФОКИН, Татьяна ОСТАПЕНКО, Виктор ЛИННИК и др. Газета «Слово», 30 октября – 12 ноября 2009 г., № 38-39 _______________________________________ «СНЕГИРЬ СНЕГОВОЙ ДЕРЖАВЫ». ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР ПАМЯТИ ВИКТОРА БОКОВА, ПОСВЯЩЕННЫЙ 95-ЛЕТИЮ ПОЭТА, в Большом зале ЦДЛ, 21 ноября 2009 года 21 ноября 2009 года в Большом зале ЦДЛ состоялся вечер русского народного поэта Виктора Бокова, запланированный как авторский, юбилейный, еще при жизни поэта, отметившего свое 95-летие 19 сентября, но не дожившего до этого своего вечера, который превратился в вечер его памяти. Народу в зале собралось столько, что все места там были заняты. Перед собравшимися выступили близкие друзья поэта и его почитатели: Владимир КОСТРОВ, поэт, лауреат Государственной премии; Елена КАЛАШНИКОВА, певица, заслуженная артистка России; Алексей ПЬЯНОВ, поэт, пародист, литературовед, главный редактор журнала «Крокодил» 80-90-х годов, а до этого – сотрудник журнала «Юность»; Татьяна СИМУШИНА, певица; Владимир БОЯРИНОВ, Генеральный директор Московской писательской организации, поэт; Светлана ТВЕРДОВА, певица; Георгий СОРОКИН, народный артист России, чтец; Владимир СЫРЦОВ, руководитель ансамбля «Отрада» г. Краснозаводска и ансамбль «Отрада»; Дмитрий СУХАРЕВ, поэт, доктор биологических наук; Людмила ШИКИНА, поэтесса; Фольклорный ансамбль из деревни Муханово Сергиево-Посадского района; Юрий ГРИБОВ, прозаик, публицист, главный редактор газеты «Литературная Россия» 60-70-х годов; Виктор ТЕМНОВ, народный артист России, композитор; Нина КРАСНОВА, поэтесса, главный редактор альманаха «Эолова арфа», член редсовета журнала «Юность»; Анатолий ШАМАРДИН, певец и композитор, солист оркестра Леонида Утёсова 70-х годов, лауреат международных конкурсов; Егор ИСАЕВ, поэт, лауреат Государственной премии СССР, Герой социалистического Труда; жена Виктора Бокова Алевтина Ивановна; и т. д. Вел всю программу вечера поэт Александр БОБРОВ, кандидат филологических наук, член правления Союза писателей России, член-корреспондент Академии поэзии, лауреат премии им. Дмитрия Кедрина и премии им. Алексея Фатьянова «Соловьи, соловьи...» На сцене портрет Виктора Бокова, полного сил, слегка улыбающегося, в траурной рамке, около портрета – ваза с красными розами. Александр Бобров выходит на сцену, открывает вечер, читает наизусть стихи Виктора Бокова «Мать Россия моя, снеговая держава…») Александр БОБРОВ: - ...«Снегирь» русской «снеговой державы» Виктор Фёдорович Боков – с нами. И сегодня здесь собрались те, кто хочет вспомнить его, прославить песней, словом, воспоминаньями, чтобы опять был с нами яркий, улыбчивый, неповторимый и дорогой для всех нас человек. Владимир КОСТРОВ, поэт, лауреат Государственной премии: - Давайте мы скажем: Боков на русской земле будет всегда! Это удивительное явление – Виктор Фёдорович Боков. Мы (вон мне машут из зала мои товарищи)… мы его впервые увидели вблизи в Центральном Доме литераторов... Нет, в Центральный Дом литераторов мы тогда ещё не ходили… Мы увидели его впервые в Московском университете. Он пришел к нам на собрание литературного объединения Московского университета. И впечатление от Бокова было для нас вообще оглушающим. Вы понимаете? Перед нами появился такой экземпляр, скажем так, такой образец русского человека. И первое, что я подумал: что к нам пришел Тёркин – по характеру, по поведению, по тому оптимизму какому-то и по высокой музыкальности. Я сразу тогда вспомнил стихи Александра Трифоновича Твардовского: То серьёзный, то потешный Нипочём что дождь, что снег, В бой кровавый, в ад кромешный Он идет святой и грешный, Русский чудо-человек. И вот Боков вызывал ощущение такого чудо-человека… и мне в тот момент даже подумалось: слава Богу, что я – русский. Понимаете? Глядя на него. И он потряс нас, конечно. И потом уже дальше мне приходилось постоянно встречаться с ним, и посвящать ему некоторые свои стихи. А некоторые свои стихи он обращал ко мне. Скажем, у меня родилась дочка Даша. И он написал стихотворение «Девочку назвали Дарьей…». И это дружеское, но с огромным пиететом с моей стороны отношение к Бокову продолжалось долго. Боков был такой Тёркин с балалайкой. Это был человек-песня. Песня звучала в нем всё время, всегда. В общем-то у него была огромная и трудная судьба. Он прожил 95 лет. Давайте задумаемся: для чего человек такого класса, такой природы живёт? Вот, скажем, Сергей Владимирович Михалков, замечательный наш поэт, автор трёх гимнов, Советского Союза, России, лауреат Ленинской премии, Государственных премий и Герой социалистического труда, написал три гимна… А у нас, как вы знаете, страна непредсказуемая, и в результате гимнам приходилось меняться. Виктор Фёдорович Боков написал один гимн – это гимн русской матери, «Оренбургский пуховый платок». Вот этот гимн не будет меняться никогда. Этот гимн – навсегда. Виктор Фёдорович привёл за собой в русскую культуру много талантливых людей, целую плеяду композиторов, удивительных композиторов… это Григорий Пономаренко, это Александр Аверкин… Я не буду всех просто перечислять. Понимаете? Он дал им путь. И своими стихами, и своей поддержкой. Он привёл в русскую культуру и удивительных певиц… Это Людмила Зыкина… Она запела песни Бокова. И прошла с ними по всей России. Боков это человек-метафора. Вот как он написал когда-то: Оторви соловья от зарослей, От берёзки над родником, И искусство покажется замыслом, Неоконченным черновиком. И действительно – если вы хотите быть национальным поэтом, поэтом всей своей земли, то вы не можете уйти от этой земли, от своей почвы. Вы только на этой почве можете стать национальным поэтом. Соловей в зарослях – это великая метафора. Вели-и-кая метафора. У Бокова есть целый ряд таких великих метафор. Вот ещё одна: Жизнь – ужасная штука, Если о ней помыслить: То захотят повесить, То захотят повысить, То тебя – в генералы, То тебя – в рядовые, То тебе – гонорары, То тебе – чаевые... Но жизнь – это всё-таки чудо! А чудо не запретишь. Да здравствует амплитуда: То падаешь, то летишь! У Бокова – одна метафора за другой… Вот ещё. В стихотворении про девушек советского времени, которые живут в общежитии и собираются на гулянку. Там целая россыпь таких метафор, которые в русской поэзии казались дерзкими и совершенно неожиданными и которые в то время убирались редакторами из стихов или редактировались (и притушёвывались). Двадцать тапочек сушилось на заборе общежитья, Десять девушек гляделось в молодые зеркала… И вот это вот совершенно неожиданное, дерзкое в своем лексическом плане стихотворение. Таких стихов почти никто раньше не писал. И дальше там начинается рассказ о девушке. О том, как на ней крепдышин заулыбался и заструился… Это очень свежая была метафора. Это сейчас девушки в бутиках могут купить что угодно, а тогда – нет. И дальше в стихотворении шёл «чернобровый гармонист» и «синие костюмы»… Это всё было совершенно неожиданным для поэзии того времени. И если Боков был реформатором в поэзии в то время, всегда у нас в поэзии были реформаторы, то он был реформатором в русскую сторону, на национальной основе, на национальной почве, подобно Пушкину, мы должны это понимать. Таких поэтов, такого класса – во всём мире единицы. Ну, скажем, во Франции – Беранже, в Великобритании – Бёрнс… Не так уж много таких поэтов во всем мире. А вслед за Виктором Боковым, после Некрасова, Есенина, Клюева, у нас в поэзию вошли Рубцов, Тряпкин… Это всё удивительная какая-то преемственность в нашей русской литературе… Я не знаю, какую бы метафору мне найти, чтобы с наибольшим объемом выразить Бокова. Я сегодня думал и придумал такую дерзкую тоже метафору, которая, вы уж меня извините, может быть, не вяжется с вечером памяти… Боков – явление весёлое! Россия – это страна минора, страна мажора, страна простора, страна Христа и христиан, как говорил Георгий Свиридов. А вот Боков – это мажор нашей России, какое-то светлое её начало. Если сравнивать с чем-то это светлое начало, то я сравнил бы его с молоком. Что такое молоко? Это нечто живое, полезное, бодрящее, дающее жизнь. Понимаете? Сейчас у нас много поэтов, которые по своей характеристике – это простокваша. А Боков… Если бы мы утром начинали не со стакана водки, а с передачи по радио каких-нибудь стихотворений Виктора Фёдоровича Бокова, с какого-нибудь его стихотворения, то это было бы – как стакан молока, полезного, свежего, пахнущего разнотравьем. Почему-то такая у меня метафора связывается с Боковым. Ну и, конечно, Боков охотился за каждым интересным словом. Я помню, Бокову прислали в письме одно слово. И он целую неделю перезванивался со мной и говорил мне: «Господи, ну какое же это хорошее слово!» …Мы с Боковым частушки собирали, я ему помогал. Очень много частушек он привёз из Сибири. Одну из них он спел в кинофильме: Ты зачем меня шабаркнул Балалайкой по плечу? Я затем тебя забаркнул – Познакомиться хочу. Это частушка ему очень нравилось. Он и сам сочинял частушки, которые ходили в народе и которые, не все, но некоторые из них входили в золотой фонд, целый ряд частушек. Я почему-то подозреваю, что Виктор Фёдорович сочинил вот эту частушку: Вася, Вася, я снеслася У соседа под крыльцом. Милый Вася, дай мне руку, Я не вылезу с яйцом. В этой частушке есть какое-то озорство. И она ему очень нравилась. И он часто повторял её в наших с ним беседах. Я милашку провожал Ельничком, березничком, Сорок раз ей поднимал Юбочку с передничком. В этой частушке – глубокое мужское начало, и опять же озорство, которое ярко проявлялось в стихах Бокова. Он очень много пережил всего в жизни. Он пережил всё. Я даже не знаю, стоит это повторять или нет, все это знают. Он стойко пережил и свою жизнь, и все трудности, которые у него были, и свою болезнь… Я бы мог говорить до утра, но Саша Бобров уже говорит, что мне пора заканчивать, а поскольку он меня моложе, то он знает, сколько можно говорить, поэтому я заканчиваю. Я только хочу сказать, давайте вместе вспомним нашего великого, я не боюсь этого слова – великого – человека, поэта, гражданина, давайте вместе помянем его и в то же время порадуемся, что все мы были современниками замечательного русского поэта Виктора Фёдоровича Бокова. Александр БОБРОВ: - Я хочу сказать, что Боков обладал великим мелодическим даром. Поэтому он не только сочинял стихи, но и сам писал музыку, особенно в последние годы, когда из жизни ушли его соавторы. И я хочу пригласить на сцену певицу Елену Калашникову, заслуженную артистку России. Елена Калашникова записала много песен Виктора Бокова на его музыку и исполняет их в концертах. Елена КАЛАШНИКОВА, певица, заслуженная артистка России: - Поскольку надо соблюдать регламент вечера, по времени, то я хотела бы буквально два слова сказать о том, что вот уже прошло сорок дней, как мы все – без нашего учителя, без нашего Виктора Фёдоровича Бокова. И, конечно, это очень ощутимо, потому что нам уже не к кому обратиться за советом, за помощью… Но слава Богу, что нас всех, учеников и друзей Виктора Фёдоровича, привечает и принимает у себя его дорогая жена Алевтина Ивановна. И так как она многие годы жила с этим человеком, она, конечно же, очень много от него восприняла, она и к людям научилась относиться, как Боков, у него этому научилась, и она же очень музыкальная, как и он, и здорово разбирается в стихах и в песнях, и это очень важно. А теперь я хотела бы подарить Алевтине Ивановне цветы… (Елена Калашникова дарит цветы жене Виктора Бокова Алевтине Ивановне. И поет песни Бокова. 1. «Мечталось, любилось, плясалось и пелось, Куда-то далёко, далёко летелось…». 2. «Главная сила жизни - Нежность и доброта…». 3. И песню на музыку Григория Пономаренко «Гармошечка-говорушечка».) …Ой, страданье ты, страданье, До зари поет гармонь. Всю-то ночку со свиданья Не подумала домой. Гармошечка, Переборчики, Затевал мой друг Разговорчики… Алексей ПЬЯНОВ, поэт, пародист, литературовед, уроженец и воспеватель Тверской земли, много лет отдавший журналу «Юность» и журналу «Крокодил», главным редактором которого он был: - Вы знаете, после столь блестящей лекции Владимира Кострова трудно сказать что-то новое. Он сумел сказать что-то самое главное, что составляет существо (сущность) поэта Виктора Бокова. Виктор Боков – великий русский поэт. У меня много стихов, посвящённых ему. И я вчера написал два стихотворения памяти Бокова, которые потом прочитаю вам. Я много лет проработал в журнале «Юность». И знаю Бокова ещё с того времени. Потом меня пригласили работать в журнал «Крокодил». И я проработал там 15 лет, главным редактором. Боков был любимым нашим автором. Я писал на него пародии. Печатал его. Как-то Бокова спросили: что он считает самым большим юмором в литературе. Он сказал: «День поэзии», московский». Ему сказали: «А почему?» Он ответил: «А потому, что в нём 556 поэтов. Столько поэтов не было за всю историю человечества». Боков – единственный (в своём роде) поэт, штучный поэт. И он – поэт гениальный. Кто-то может критиковать его за что-то, не воспринимать его поэзию. Но Боков – гениальный поэт. Потому что он сделал в поэзии так много, чего никто другой сделать не может. У него была своя школа поэзии. Да, у него была своя школа, которую он создал. Причем эта школа была не формальная, он никого ничему там не учил, он просто своим примером, своей жизнью, своим бытом, своими стихами показывал поэтам, как надо жить и работать. Здесь, в зале присутствует жена Виктора Фёдоровича Бокова Алевтина Ивановна. Я часто приходил к ним в гости, на дачу, в Переделкине. Я к себе домой ходил мимо их дома… И был вхож в их дом. Там всегда было хорошо, потому что там было ощущение такой радости… Там было всегда радостно… Мне всегда в этом доме были рады. И в этот дом я всегда приходил с радостью. Боков часто звонил мне и читал по телефону свои стихи. Боков был человек с юмором. Вам и Костров уже продемонстрировал это. Причем юмор у Бокова был не только в частушках, но и в стихах, у него в стихах было очень много юмора. У Бокова был удивительный юмор. Это был такой живительный витамин, который доставался всем нам бесплатно. В качестве примера я прочитаю вам вот такое вот стихотворение Бокова, посвящённое мне: Приходи ко мне, мой друг, Ты мой критик, мой худрук, Мой Белинский с Чернышевским… А на одной из своих книг Боков написал мне вот такой вот автограф: В огороде лён посею На рубашку Алексею. Пусть он ходит свеж и чист, Потому как пародист. Пусть дарёная обнова Бесит Сашку Иванова… Как-то Боков звонит мне по телефону и говорит: «Вот я начал новое стихотворение… Как ты думаешь, стоит мне его продолжать?» Я говорю: «Ну-ка… Что за стихотворение?» Он читает: Улица курицы. Дом петуха. Вот вам простое начало стиха. Прекра-а-сно! Ну прекра-а-асно! Другой поэт за всю жизнь таких строк не напишет. Понимаете? А у него это получалось само собой, потому что это был человек… я не знаю (не помню), кто из великих про кого это сказал… по-моему это Чехов или Горький сказал про кого-то (Горький про Есенина. – Ред.): что это был оргАн, созданный природой для поэзии (не оргАн, а Орган. – Ред.)… И вот Боков был такой оргАн, Боков тоже был – как оргАн, многозвучен… Я уже сказал, что Боков создал свою литературную школу. И знаете… мне пришлось написать горестные стихи об этой школе… Я сейчас постараюсь вспомнить их: Алексей Пьянов ВИКТОРУ БОКОВУ Давний свет его уроков До сих пор в душе звучит Виктор Федорович Боков Нас стихи писать учил, Не за партою, не в школе, Не у аспидной доски, Брал с собою на приволье, В пастернаковское поле, Где кипрей и васильки, Говорил нам: «Не спеши-и-и Доставать карандаши… Походите, пошуршите, Вольной волей подышите, Порезвитесь от души…» Этой школы нету боле. Мы остались на бобах. Пастернаковское поле – Всё в коттеджах, как в грибах. …Вчера я возвращался к себе домой, шёл по Переделкину мимо речки Сетунь, которую немного почистили, с неба падал снежок. И у меня написалось стихотворение. И мне хотелось бы прочесть его вам. Алексей Пьянов ПАМЯТИ ВИКТОРА БОКОВА Он с прекрасным этим миром Кровным связан был союзом… Балалайка вместо лиры, Алевтина вместо музы. Не пророк и не мессия – Переделкинский художник. Он пролился над Россией, Как грибной июльский дождик. Безоглядно в жизнь влюблённый, Вёл он с ней такие речи В этом домике зелёном, Так похожем на скворечник. Рядом Сетунь хлопотала. Он любил бродить над нею… А когда его не стало, В мире стало холоднее. Переделкино, 20 ноября 2009 г. Я был на похоронах Бокова, я был на его похоронах, видел, как его хоронили… Вы знаете, он был для меня всенародным поэтом. И то, как его хоронили, это – великий позор для нашей страны, великий позор! Так нельзя хоронить великих художников, так нельзя… а Боков – великий художник. Но, наверное, так и надо хоронить великих художников… Потому что, когда на кладбище принесли гроб с его телом, все люди, которые пришли проститься с Боковым и проводить его в последний путь, жители Переделкина, поэты, друзья Бокова, его соседи по Переделкину, все они взяли и запели «Оренбургский пуховый платок», у гроба и у могилы Бокова… Вы знаете, я не знаю, как на кого, но на меня это произвело сильнейшее впечатление. Все пели как-то так вразнобой, не стройно (как говорится, кто в лес, кто по дрова, не отрепетированно, не как хор Пятницкого. – Ред.), но с такой любовью к Бокову… это было поразительно… Я стоял и плакал, и люди стояли и плакали... Я давно не был на могиле Бориса Пастернака в Переделкине. Туда иногда, по каким-то праздникам, некоторые поэты ходили, чтобы порисоваться, посветиться перед телекамерами (и чтобы прилепиться к Пастернаку каким-то боком. – Ред.). Но судьба всегда распоряжается нами по своему усмотрению. И вот по воле судьбы не кто-то, а именно Виктор Боков похоронен рядом с Пастернаком. Это надо видеть. Я когда-то читал автографы Пастернака на книгах, подаренных Виктору Фёдоровичу Борисом Леонидовичем. И я понял по этим автографам, что Пастернак завидовал этому человеку, завидовал тому, как он пишет свои стихи, с какой искренностью, с какой легкостью, с каким удивительным проникновением в суть народа, среди которого он живет, в речь народа, в его жизнь, в его быт, в его песни… Пастернак так не мог, и он завидовал Бокову. И вот теперь Боков похоронен рядом с Пастернаком. Я написал и прочитаю своё четверостишие об этом. Алексей Пьянов ЭПИТАФИЯ Виктору Бокову Есть справедливость высшая, однако, Господь его и в смерти не забыл: Он похоронен рядом с Пастернаком, С которым и при жизни рядом был. Александр БОБРОВ: - Алексей Степанович Пьянов начал здесь рассказывать про тот скорбный день… про день похорон Бокова. Мне вечером позвонили с канала РТ, сказали: «Ой, Александр, вы же в своё время работали на телевидении (а я в позавчерашней «Советской России» вспоминаю об этом в своей статье)… А вы не знаете: никто там (на похоронах Бокова) ничего не снимал на телекамеру? А то мы как-то пропустили смерть Бокова…» А похороны Япончика по всем телеканалам показали… А похороны Бокова пропустили… Ну как бы от этой грустной ноты мы все-таки перейдем к светлому, к песням, которые сейчас будет петь певица Татьяна Симушина… а мы будем слушать их. Татьяна СИМУШИНА, певица (она спела песни не только Бокова, но и песни других авторов, Виктора Темнова и т. д.: Вы возьмите, лебеди… Мы на лодочке катались, Золотистой, золотой, Не гребли, а целовались, Не качай, брат, головой. В лесу говорят, В бору, говорят, Растет, говорят, сосёнка, Уж больно мне понравился Молоденький мальчонка… Когда-то россияне, Ванюши, Тани, Мани… Теперь почти забытая, Гитарами забитая… Владимир БОЯРИНОВ, Генеральный директор Московской писательской организации: - У Виктора Бокова остался большой архив, осталось очень много стихов, которые никогда нигде не печатались. Их надо печатать. У него такие свежие стихи и песни… И мы решили создать Фонд Виктора Бокова, который занимался бы творчеством поэта. А почему нам не создать Фонд Бокова… Но сначала я хотел бы сказать о грустном. Я вспоминаю и сравниваю похороны Виктора Бокова и Сергея Михалкова. Когда умер Михалков, его хоронили под звуки салюта и под звуки государственного гимна. Я не говорю, плохо это или хорошо. Это было торжественно, со скупыми слезами. А когда хоронили Бокова, великая певица (Светлана Дятел. – Ред.) запела песню «Оренбургский пуховый платок», и все, кто присутствовал на кладбище, подхватили эту песню и не сдерживали своих слез. Это было потрясающе. Это должны знать все! Я не знаю ничего величественнее этого! От нас уходил человек, который продолжил великую традицию русской поэзии (реплика Александра Боброва: «Так и не ставший лауреатом Государственной премии. Это – позор!»). Я не про премии сейчас говорю. Кольцов, Никитин, Некрасов, Блок, Есенин, Павел Васильев, Рубцов, Тряпкин и ещё другие… вот это вечно зеленый лес русской поэзии, и это самая крепкая ветвь, которая немыслима без Виктора Бокова. И всё, что сейчас звучит здесь с пронзительной русской нотой, все его стихи и песни, всё это останется после нас… И во всём этом заслуга человека, который даже не думал о том, что он оставляет нам всем после себя. Он просто пел, он просто говорил, он ни с кем своим словом не воевал, он никому ничего не доказывал, он не ломал стульев и столов, он не просил никаких премий, он их не добивался, он знал, что он - истинно народный поэт, и что народный поэт – это самое высшее звание. Посмотрите, кому оно подходит больше всех из наших поэтов? Если бы сейчас было голосование среди народа, кому бы дали звание народного поэта? Его бы дали Виктору Бокову, не назначили бы, не поставили бы печать, а просто назвали бы его на века народным русским поэтом. Есть дагестанские народные поэты, киргизские, а русских народных поэтов не было… И каких только поэтов у нас нет, но такого народного поэта земля русская не рожала, и Советский Союз такого поэта не рожал. Вот если будет этот Фонд… А мы захотим и сделаем этот Фонд… Но в этом Фонде нужно будет работать, и нужно будет работать не одному человеку – Боброву… один человек ничего сделать не сможет… а нужно нам всем помогать ему, работать надо всем миром, всем миром, и тогда все будет хорошо. Мы уже покрылись сединой, поседели. Один Саша Бобров из нас не поседел. Мне Егор Исаев передал свою седину. Я помню, что когда я учился в Литературном институте, там на нашем задорном семинаре всё время звучали эти имена поэтов, которые работают в русской традиции: Боков, Тряпкин, Цыбин… с которыми я общался и которым благодарен за всё, что они дали нам. И, как ни странно звучит сегодня, я помню совершенно точно, что Юрий Кузнецов, который в поэзии представляет собой другую ветвь, тютчевскую, я помню, как он твёрдо говорил, что из русских поэтов на сегодня из живых остались это – Тряпкин и Виктор Боков. Я хочу прочитать одно своё стихотворение, которого без Виктора Бокова не было бы. (Владимир Бояринов читает стихотворение «Красная рубаха».) ...Подарила мама красную рубаху, Видную рубаху сыну своему... Александр БОБРОВ: - Здесь уже два раза прозвучало в воспоминаниях участников вечера, как провожали Виктора Фёдоровича в последний путь песней «Оренбургский пуховый платок». Я думаю что, пора ей и прозвучать. Светлана ТвЕрдова! Или ТвердОва? Или ТвЁрдрова? Ударения-то в русском языке можно по-всякому ставить. Светлана ТвердОва поёт песню «Оренбургский пуховый платок». Светлана ТВЕРДОВА, певица (спела, не в русской народной, а в классической камерной манере, песню Виктора Бокова и Григория Пономаренко «Оренбургский пуховый платок»): ОРЕНБУРГСКИЙ ПУХОВЫЙ ПЛАТОК Стихи Виктора Бокова Музыка Григория Пономаренко В этот вьюжный, неласковый вечер, Когда снежная мгла вдоль дорог, Ты накинь, дорогая, на плечи Оренбургский пуховый платок. Я его вечерами вязала Для тебя, моя добрая мать. Я готова тебе, дорогая Не платок, даже сердце отдать. Чтобы ты в эту ночь не скорбела, Прогоню от окошка пургу. Сколько б я тебя, мать, не жалела, Всё равно пред тобой я в долгу. Пусть буран всё сильней свирепеет, Мы не пустим его на порог. И тебя, моя мама, согреет Оренбургский пуховый платок. Георгий СОРОКИН, народный артист России, чтец стихов Виктора Бокова (прочитал несколько стихотворений Виктора Бокова): 1. Меня корили: «Эй, ты! Бездарность!..» ……………………………… Теперь кому же неизвестно? Поют меня простые люди, Простые – это не эстрада, Где девки ноги заголяют… 2. Когда Людмила Зыкина звучит… 3. О матери …Как она красиво шла с серпом, Как она работала цепом, Всё умела… …И глядела с верою на Господа… И звенел над язвицкими бабами 4. Баян когда-то был певуч… 5. Слово «баба» – не укор. Баба – крепость, баба – сила… Слово баба из стихов Удалил один редактор. Баба – лучшее из слов, Баба – это как реактор! Слово баба можно трогать, Баба это род людской… Если бабу запретят, Сделают не по-российски. 6. Из прозы Виктора Бокова. «Тяжело болел отец Дементий…» 7. Я целовал девчонок… Я присягал искусству… Любовь моя Россия, Тебе молюсь я свято… Заместитель главы администрации Богородского: - Мне выпала большая честь представлять здесь земляков Виктора Фёдоровича Бокова, великого человека, который не просто писал стихи, а вкладывал во все свои произведения много души. Его стихи – они как бы наши, родные, тёплые, душевные. Я неоднократно бывал у Виктора Фёдоровича Бокова и Алевтины Ивановны в Переделкино, в их тёплом, уютном доме. И, находясь там, ощущал себя так, как будто я у себя дома, откуда уезжать не хочется и где хочется побыть как можно дольше. Я видел и слышал Виктора Фёдоровича. И я Горжусь этим и тем, что я живу там, где родился Виктор Фёдорович… Владимир СЫРЦОВ, руководитель ансамбля «Отрада» г. Краснозаводска: - Я хочу сказать, что с Виктором Федоровичем Боковым мы знакомы уже более тридцати лет. В Язвицах есть музей Бокова. Раньше этот музей принадлежал городу Краснозаводску. Сейчас как бы подвинулся к поселку Богородскому и принадлежит ему. Это Сергиево-Посадский район. У меня тёща моя... она родом как раз из деревни Язвицы и когда-то жила буквально напротив дома Виктора Фёдорович. И знала его очень хорошо. Мы всегда будем помнить Виктора Федоровича Бокова. И будем петь его песни и хранить их в своем репертуаре. (Ансамбль спел несколько песен на стихи Бокова: «Яблоня», музыка Николая Кутузова; «У Егорки дом на горке», музыка Александра Аверкина, и другие.) Александр БОБРОВ: - А сейчас мы вернёмся к выступлениям поэтов, тех, кто ценили Бокова как выдающегося мастера стиха. Стихи – это песни. А песни Бокова – это филигранное мастерство. Это лучшего всего понимают те из поэтов, кто сами хоть одну песню написали. Я хочу предоставить слово Дмитрию Сухареву… Дмитрий СУХАРЕВ, поэт, автор многих песен на свои стихи, доктор биологических наук: - Дорогие друзья, то, что меня пригласили на сцену прямо из зала, для меня большая неожиданность. Я сидел в зале и не собирался выступать. Но раз меня пригласили сюда и раз меня попросили выступить и раз я вышел сюда, я выступлю. Я счастлив, что я оказался на этом вечере, что я попал на него. Я скажу одну вещь, о которой, может быть, никто из присутствующих здесь не знает. Лет десять назад я занимался одной такой работой… я опросил 150 поэтов и попросил каждого из них назвать 12 любимых стихотворений русских поэтов XX века. И вот интересно, что ответил мне Виктор Фёдорович Боков. Из этих 12-ти вакансий 4 он отдал Борису Пастернаку, с которым теперь лежит рядом на кладбище в Переделкине. Боков сказал, что лучшим поэтом XX века является Борис Пастернак. И назвал четыре его стихотворения… И прочитал такие строчки Пастернака: Примелькается все, Лишь тебе не дано примелькаться. Дни проходят и ночи проходят и тысячу лет… И восхитился тем, что у Пастернака по тексту стихотворения – дальше – в слове «рьяность» прячется «пряность», а в слове «пряность» прячется «рьяность»: «Это надо же так сказать… Этого никогда никому не придумать, того, что он сказал в этих стихах… И это нельзя перевести ни на какой другой язык». 2 вакансии Боков отдал Марине Цветаевой… А дальше он назвал Николая Тряпкина, его стихотворение «Гагара», и назвал Николая Старшинова… и других поэтов. Когда Боков писал свою автобиографию и говорил, какие писатели были для него самыми главными в жизни и оказали на него и на его творчество самое большое влияние, он назвал Пришвина, Пастернака и Андрея Платонова. Мне кажется, это очень важно. И ещё важно то, что Виктор Фёдорович Боков от рождения владел русской народной поэтической речью, ему – в отличие от других поэтов (и того же Пастернака и Цветаевой) – не надо было учиться этой речи. Боков был в этом отношении уникальный человек… (Александр Бобров попросил Дмитрия Сухарева спеть какую-нибудь свою песню, но Дмитрий Сухарев не стал ничего петь, чтобы дать выступить другим участникам вечера.) Людмила ШИКИНА, поэтесса, соседка Бокова по Переделкину: - Здесь было сказано много добрых, искренних и очень таких… справедливых слов о Викторе Фёдоровиче Бокове. Завтра - 40 дней, как он ушёл от нас, о чём здесь уже говорилось. …Когда идёшь по Переделкину, по дороге, и проходишь мимо кладбища, где он нашёл свой последний приют, своё вечное пристанище, и когда проходишь мимо дома, в котором он жил, в котором он работал и в котором его уже нет, становится очень горько… …Здесь много говорилось о том, что Виктор Фёдорович, конечно, поэт истинно русский. И он прожил жизнь, полную драматизма и радости, и его стихи всегда давали надежду на то, что Россия – будет всегда, Россия не погаснет, и русская поэзия и русская песня будет жить. Не так давно… наверное, года два назад я привезла Виктору Фёдоровичу небольшую кассету с южного Урала, из одной деревни, где девочка пела его песню… на его стихи. И я сказала Виктору Фёдоровичу, что эту песню там все объявляли и пели как народную. Он сказал: это такая радость для меня, что моя песня стала народной и что ее поют где-то там такое в далекой деревне. Конечно, он был человек счастливый. И его жизнь продолжится в его песнях. И сегодня мне хочется сказать слова благодарности его жене Алевтине Ивановне. Все последние годы, последние года два, когда Виктор Фёдорович недомогал, он не прекращал общаться с людьми. Он был окружен заботой, любовью своей жены, которая до последних его дней создавала все условия, чтобы он был рядом с людьми. Здесь говорилось, что его похороны были не такими, каких он достоин. Но какие могли быть похороны в наше время (лучше этих)? Я считаю, что его похороны были народными. Потому что туда пришел весь поселок Переделкино, пришли старики, пришла молодежь, пришли люди, которые знали его, у которых он бывал в доме, которые приходили к нему, как к родному, близкому человеку. С ним всегда можно было обо всем поговорить, посоветоваться… Он был очень добрым, очень отзывчивым человеком. Вечная ему память! Я хочу прочитать небольшое стихотворение, которое я посвящаю его памяти. …Он ушёл от нас, когда стояла солнечная осень, стояли солнечные дни бабьего лета… Стояли солнечные дни, а его уже не было. И горько думать, что вот он уже не придет к нам ни зимой, ни летом… Зимой он ходил в такой шубе долгополой, в пушистой рыжей шапке, весь заснеженный, и всегда приносил с собой радость. (Людмила Шикина читает стихотворение «Памяти Виктора Бокова.) ...Спелых яблок лукошко, Оренбургский платок… ...Всё, как было, осталось, Боль и дети, и свет, Лета бабьего алость, А его уже нет. Он ушел, как уходят От родных, не спеша. Вечна память в народе. И бессмертна душа. Вечная память Виктору Фёдоровичу. Руководительница ансамбля из Деревни Муханово, которая находится рядом с Язвицами: - Деревня Муханово,в которой мы живем, находится рядом с деревней Язвицы. У нас в репертуаре очень много песен Виктора Федоровича Бокова. Мы их очень любим и поем. И одна из самых главных и желанных у нас его песня, которую мы сейчас споем. «На Мамаевом кургане тишина...» Стихи поэта Виктора Бокова. Музыка композитора Александры Пахмутовой. (Ансамбль исполняет несколько песен на стихи Виктора Бокова: «На Мамаевом кургане тишина…», «Радость моя незакатная, Радуй меня и люби…», «Когда в поля приходит теплый вечер…».) Александр БОБРОВ: - Вечер затягивается. Но все же надо дать слово всем участникам вечера... (Александр Бобров дает слово заведующей бюро пропаганды Алле Панковой. Потом на сцену выходят юные участники вечера, земляки Бокова, члены студии художественного слова и читают его стихи. Руководитель студии говорит: «Наша студия работает уже восеь лет. И в отличие от многих госсистем работает хорошо». Потом Александр Бобров выпускает на сцену фольклорный коллектив, который «продолжает боковскую песенную стихию» и поет песни: «За окном звенят частушки», «Славный город Красногорск», «Уж как по мосту-мосточку Шла девица черноока, Молода, стройна, высока…») Александр БОБРОВ: - Спасибо этому коллективу! И его солисту Владимиру Бородюку! Спасибо! Какая у нас многонациональная великая песенная страна... Сегодня многие пришли сказать добрые слова в адрес Виктора Фёдоровича Бокова. Я не могу не дать слово главному редактору «Литературной России» в её «худшие», не самые лучшие года. Виктора Фёдоровича Бокова тогда включили в число членов редколлегии, поздравляли его с этим... Сейчас выступит Юрий Грибов. Замечательный публицист, прозаик. Фронтовик. Главный редактор знаменитой многомиллионной газеты «Литературная Россия» (советского времени, 60-70-х годов). Юрий ГРИБОВ, главный редактор «Литературной России» 60-70-х годов, фронтовик, прозаик, публицист («нижегородец», как объявил его Александр Бобров): - Дорогие друзья, у меня большое впечатление от фольклорных коллективов, хоров, которые выступали здесь, на этом вечере, и пели песни Виктора Бокова. Это самое лучшее, что есть на этом вечере, – песни Бокова, которые поет народ. Боков на наших глазах пришел в поэзию. Пришел из народа и всегда шел в народ и был с народом. Боков знал о народе всё, как он одевается, чем он питается, чем он дышит… Всё знал Боков. Его признавали и ценили даже демократы. …Я знаю Бокова больше сорока лет. И знаю, что это за человек. О нем много говорилось здесь сегодня как о поэте. Я хочу сказать, что это был за человек, хочу подчеркнуть кое-какие его качества. Он был редкий человек! Вот сейчас по телевизору идет фильм о Мессинге… У Бокова был такой же магнетизм, как у Мессинга, и была такая же печать, как у него. Он знал, чувствовал и видел всех людей насквозь. И люди притягивались и шли к нему. Когда я смотрю на его фотографию, у меня слезы текут. Он рассказывал мне про свою жизнь… Как он ночевал в стогах, на вокзалах, как у него не было своего жилья… В это время я с ним и познакомился. Я видел, как ему трудно. И мне хотелось ему помочь. И я включил его в число членов редколлегии «Литературной России». А в редколлегии газет и журналов тогда входили самые лучшие люди, самые лучшие поэты и писатели России, которых все читали, любили и уважали. И кто входил в редколлегию, у того поднимался статус. И то, что Боков входил в редколлегию «Литературной России» (у которой тогда, кстати сказать, был тираж не такой, как сейчас, а много миллионов экземпляров), это поднимало ему статус. И у Бокова дела вскоре пошли на поправку, ему стало легче. И у него появилась своя квартирка. И появилась своя дачка в Переделкине. Дачу ему никогда и ни за что не дали бы. Он купил её за свой счёт. Купил избушку. И на её месте построил другую. На гонорар за свою книгу, который ему заплатили. В советское время поэтам, писателям платили гонорары, на которые писатель мог купить и дачу, и машину. Тогда было так. А сейчас писатели только за свой счет могут издавать свои книги, у кого есть деньги. А писатели у нас сейчас все в основном нищие. А если они – еще и пенсионеры и сидят на пенсии, то что они могут издать? Ничего. Мы с Боковым ездили в разные поездки… Сергей Михалков как-то сказал мне: слушай, надо поехать туда-то… на какой-то праздник. Я говорю ему: «Чё я один поеду? Я поеду с Боковым». Он говорит: «Ну бери своего Бокова…» И я поехал с Боковым. Мы приехали на какую-то станцию. Нас встречали цветами, поили чаем. Боков любил чай, и любил крепкий, хорошо заваренный чай. Много у нас было поездок. Мне вспоминается еще одна из них. Был праздник урожая. Боков рано утром встал, пошел на базар, накупил разной снеди, принес к столу, собрал там людей из нашей группы, певиц, и всех угощал этой снедью… Много у нас было поездок и много разных интересных случаев. Я с большей симпатией отношусь к нему как к человеку. От него такое сияние исходило… Он травы разные знал. Все названия трав знал. И если лечился, например, от гриппа, то не таблетками, а травами. Я за сорок лет никогда не видел, чтобы он какие-то таблетки пил. Поэтому он и прожил до 95-ти лет. Боков жил и Боков будет жить! Виктор ТЕМНОВ, композитор, народный артист России, автор песен на стихи Виктора Бокова: - Я познакомился с Виктором Федоровичем Боковым в мае 1956 года. На квартире у одного поэта-фронтовика… я не помню фамилию этого поэта… Там у него был Боков, был композитор Абрамский… Потом мы с Боковым продолжали встречаться там и сям и вскоре подружились. И он меня принял в свой мир и в свою компанию. А он тогда очень дружил с Надеждиной, создательницей ансамбля «Березка». Она создала ансамбль «Берёзка» в 1948 году. И Виктор Фёдорович очень много помогал ей во всём. Они много лет работали вместе. А балетные девчонки из ансамбля «Березка» не только танцевали, а ещё сами же и пели… Сегодня у нас певицы (эстрадные) уже не поют, не умеют петь, а балетные девчонки из ансамбля «Березка» пели всю жизнь, пока работали там (причем пели они не под фонограмму, а живьём)… У них было несколько номеров, где надо было в легких платьях из кринолина танцевать вальс берёзок и петь песни… так, чтобы их было слышно в микрофоны, а микрофоны отстояли от них далеко, когда девочки танцевали и пели: В серебряном платье Берёзка стоит… Виктор Фёдорович писал тексты для них, тексты песен. Один был такой: Уж ты утица, соколица моя, Золотою краской выкрашу тебя… Он писал тексты для песен, которые должны были звучать на три голоса, чтобы было такое многоголосье и чтобы это было интонационно чисто. Например, он написал такие стихи: Зимушка холодная, двинскАя, Падают снежиночки, друг друга подгоняя… Саша Аверкин написал музыку к этому тексту. Кузнецов тоже писал музыку к его текстам. Вообще вокруг Бокова было много талантливых людей, и, в частности, баянистов… Он сам был балалаечник вообще замечательный, и сам себе умел на гармони аккомпанировать. Георгий Сорокин читал здесь стихи «Баян Пономаренко». Был ещё и баян Темнова, и баян Поликарпова и т. д. Это все появилось, потому что баян – замечательный русский инструмент. И притом его можно носить с собой, как рояль в кустах. Мы с Боковым всю жизнь дружили, встречались. Первое время - не часто… Потом – всё чаще. У Аверкина в его комнатушке очень часто встречались… И Зыкина там была, и Оля Воронец, и Катя Семенкина, и Кутузов был… И «Березка»… И вот мы дружили. Один номер «Берёзки» начинался с песни Бокова, музыку к которой сочинил Кузнецов: Ох ты, Дуня, Дуня, Дуня, Шла по лугу босиком И на узенькой тропинке Повстречалась с пареньком. Мы с Боковым знали много частушек и пели их очень азартно, одни частушки были задушевные, другие – озорные, а бывали и остроумные, я сейчас не могу их цитировать. Мы с Боковым даже соревнование такое устроили… кто сочинит частушку смешнее. У Виктора Фёдоровича много частушек начиналось со слов «Говорят, женатым плохо…»: Говорят, женатым плохо. Холостым-то каково? Как проснёшься, перевернёшься, Рядом нету никого. И вот я взял первую строчку и сочинил такую частушку: Говорят, женатым плохо, Но и плохо без жены. Ляжешь спать, тебе не спится, Сердце бьется об штаны. Бокова всё интересовало. Он знал все мои песни, «Кнопочки баянные…» и т. д. Нет ни одной моей песни, которой он не знал бы. И вот он сказал мне, когда мы ехали с ним куда-то такое в поезде: «Попой мне свои песни, которых я не знаю…» Я спел «Кнопочки баянные». А он стал мне петь песни, которые я в «Березке» (для ансамбля «Берёзка») писал. Я сам писал не только музыку, но и слова к песням. Я не считал себя поэтом и в эту когорту никогда не входил и не посмел бы. Но иногда я сам писал и слова и музыку. И вот я написал песню про австралийских русских, то есть про русских, которые жили в Австралии. Там у них была жара жуткая, до 53-х градусов, а у нас – зима снежная. И я написал им песню от лица русского австралийца, у которого душа разрывается между Австралией и Россией: Там, в березовой тиши - Молитва моя. Здесь же – часть моей души Эвкалиптовая. Боков спросил меня: «Ты долго это искал – рифму «молитва моя – эвкалиптовая»?..» Я говорю: «Ну да, пришлось подумать…» Он сказал: «Да это здорово! Молитва моя – эвкалиптовая». У нас с ним всё время находились общие темы. Одна из них – тема авторства песен, и тема авторства «народных» песен, то есть песен, которые считаются народными и у которых как бы нет авторов, потому что их никто не знает. Я был убежден с детства, что народных песен, то есть таких, у которых нет конкретных авторов, не существует, что у каждой песни есть автор. Но, может быть, он не захотел, постеснялся подписаться под ней. И поэтому мы не знаем его. Или народ забыл его имя-фамилию. Я убежден, что народных песен, то есть песен, которые сочинил не один человек, а народ, не существует, каждую песню создает один человек, женщина или мужчина, то есть один автор (максимум два). Давайте представим себе деревню, Яблочный Спас. Народ выходит из церкви, а староста говорит всем: «Идёмте на Манькин (или на какой-то ещё луг), будем сочинять русскую народную песню. Это смешно, смешно. Так никогда не было. Я сказал Бокову: «Виктор Фёдорович, перечислите песни, которые считаются народными…» И стал перечислять: Жило 12 разбойников, Жил Кудеяр-атаман… «Смотрите, Виктор Фёдорович, кто знает авторов этой песни? А кто знает авторов вот этих песен? Меж высоких хлебов затерялося Небогатое наше село… Что ты жадно глядишь на дорогу В стороне от весёлых подруг… Эх, полным-полна коробушка, Есть и ситцы, и парча… Я в жизни не слышал, чтобы кто-то сказал, что это стихи Николая Некрасова». Боков сказал мне: «Браво! Молодец!» - И мы с ним сошлись на том, что у всех как бы безымянных песен, у всех народных песен, у которых как бы нет авторов, есть авторы, у каждой песни есть свои авторы. Но их в концертах никто никогда не называет, не объявляет, и люди не знают этих авторов. И это плохо. Надо называть авторов и надо, чтобы люди знали их. Вы слышали когда-нибудь, чтобы кто-то объявлял авторов вот этих песен: Вдоль по улице метелица метет, По метелице мой миленький идёт… Или: Не шей ты мне, матушка, красный сарафан… Или: Однозвучно гремит колокольчик… Или: Степь да степь кругом… А у всех этих песен есть авторы. А они неизвестны. Их никогда никто не объявляет и никогда никто не знает. И мы с ним сошлись на том, что это, ну, нехорошо, ну, надо авторов называть. Мы абсолютно сошлись с ним на этой теме. Он был абсолютно со мной согласен в этом. Тут мы с ним были в унисон. (Вот и песни Бокова кто-то считает народными. И не все знают, что у них есть автор стихов – Виктор Боков, и у каждой песни есть ещё и композитор, автор музыки.) …Бокова всё интересовало. Он во всё влезал, встревал – в хорошем смысле. Его интересовала и букашка, и таракашка, и жук… И даже в старости его всё интересовало и всё волновало. Он жил, как живут замечательные люди, композиторы, которые всегда будут жить в сердцах людей своими песнями, как тот же Мокроусов, которому сейчас сравнялось бы 100 лет. И Боков будет долго жить в сердцах людей своими песнями, многие, многие, многие годы. И ему царствие небесное, и наша вечная память, и благодарность за всё! Меня просили объявить, что в ЦДРИ 14 декабря будет ещё один вечер, посвященный Виктору Фёдоровичу Бокову, его памяти… (А Сашу Боброва попросили вести тот вечер, как и этот.) Нина КРАСНОВА, поэтесса, член Союза писателей СССР с 1980 года, член Союза писателей Москвы, член редсовета журнала «Юность», главный редактор альманаха «Эолова арфа», ученица Виктора Бокова: - С Виктором Боковым я познакомилась в 1984 году, на Есенинском празднике в Рязани и в Константинове, куда он приехал выступать с группой московских поэтов, среди которых был и Александр Бобров. Я тоже выступала на том празднике с группой рязанских поэтов. И когда стояла с ними на сцене, на площадке около литературного музея, я оказалась где-то такое сбоку-припёку, рязанские поэты мужского пола оттеснили меня к нижней ступеньке. А Боков увидел и разглядел меня своим каким-то таким боковым зрением, подвинул плечом всю рязанскую дружину в сторону, взял меня за руку и поставил рядом с собой. А когда я выступила, прочитала свои стихи о Есенине, он похвалил меня при всем народе и сорвал с белого гипсового вазона розовую петунью, с двумя цветками на стебельке, и подарил мне. Отметил меня своей боковской «метой». Я потом сочинила частушки про петунью и послала их ему вместе газетами («Приокская правда» и «Рязанский комсомолец»), в которых были напечатаны материалы о Есенинском празднике. А частушки про петунью у меня получились такие: Нина Краснова ЭКСПРОМТ О ПЕТУНЬЯХ Виктору Бокову От большого, от глубокого, От поэта, ой, от Бокова У меня, стихописуньи, Есть на память две петуньи. Я цветочки засушила, На картоночку нашила. Не забуду Бокова, Большого, глубокого. В ответ Боков прислал мне радостное письмо и похвалил меня за эти частушки, и особенно за мой неологизм «стихописунья», и написал мне: «Стихописунья! Целую тебя за это слово тысячу раз!» У Бокова было потрясающее чувство слова! Он мог, отталкиваясь всего от одного слова, написать сразу несколько стихотворений и даже цикл стихов. Такой был Боков! К Новому году он прислал мне свой трехтомник. Причем на всех трех томах написал мне автографы стихами. Один автограф был такой: Виктор Боков НИНЕ КРАСНОВОЙ (автограф на третьем томе трехтомника 1984 года) Тебе, русалка из Оки, И вздох, и звон моей строки, Моё страданье под гармошку… Всего здесь будет понемножку. Голубонька! Читай и пой! И мы пойдем одной тропой… И вот мы и пошли «одной тропой» по большой литературной дороге. У нас с Боковым завязалась горячая дружба и переписка. Я прочитала его трехтомник и открыла для себя прекрасную, ни с чем не сравнимую поэзию этого великого народного поэта, основанную на русском фольклоре, живую, яркую, с игровыми элементами, с блестящими рифмами, которым позавидовали бы самые заядлые авангардисты… А до этого я знала стихи Бокова не так хорошо, как его песни, «Оренбургский пуховый платок», «На побывку едет молодой моряк»… (А некоторые песни знала, но не знала, что они – его: «Я назову тебя зоренькой», «Ни за что я не поверю, что другую любишь ты», «Володенька, Володенька», «Коло-коло-колокольчик», «Не растет трава зимою», и т.д.) И я написала Бокову отзыв о его томах. (Написала, что его стихи – как самоцветы и как драгоценные камешки, которые переливаются разными своими гранями, посмотришь на них с одного бока, они сверкают одними цветами, красками и оттенками, а посмотришь с другого бока, они сверкают другими цветами, красками и оттенками, как и чувства, которые светятся в них.) И Боков стал дарить мне все свои книги. И я писала ему свои отзывы обо всех его книгах. И очень полюбила не только его стихи, но и его письма. Его письма – это совершенно удивительная поэзия в прозе, это какой-то такой особый эпистолярный жанр, какого нет ни у кого из поэтов. Его письма, как и его стихи, – это совершенно новое слово в литературе! Боков приглашал меня из Рязани в Москву выступать на его авторских вечерах, в Дом культуры «Известия», в ЦДЛ, в ЦДРИ, в Колонный зал… Боков учил меня выступать. Он говорил: «Выступать надо коротко, но очень эмоционально, с душой, с чувством! Не надо на сцене читать докладов и лекций о моей поэзии. Надо сказать несколько слов, но таких, по которым все в зале видели бы, что ты любишь поэта, о котором говоришь…» А когда я переехала из Рязани в Москву, я стала ездить в гости к Бокову и его жене Алевтине в Переделкино. Подружилась и с Алевтиной, и со всей семьей Бокова. И когда приезжала, Боков садился за стол в свое кресло, похожее на трон, или садился на стул спиной к окну и читал мне и всем присутствующим, гостям и домочадцам, свои стихи… устраивал такие Боковские чтения. И рассказывал о Пришвине, о Пастернаке, о Платонове, о современных поэтах… о своих соседях по Переделкину Вознесенском и Евтушенко, о своих отношениях с ними. А потом Алевтина кормила нас вкусным обедом… Летом мы выходили в сад и сидели в саду среди яблонь и жасминов, на скамеечках, на солнышке. Иногда мы все вместе пели песни Бокова. Кстати сказать, у Бокова – абсолютный слух и очень вокальный голос. И у Алевтины. Она знает все песни Бокова (в том числе и не очень раскрученные и совсем не раскрученные, которых у него много) и очень хорошо поет их. Иногда Боков и Алевтина пели дуэтом… …Когда я приехала к Бокову незадолго до его смерти и привезла ему свою новую книгу, где были и стихи, которые я посвятила ему и которые до этого были напечатаны в «Литературной России» и в альманахе «Истоки», он, который никогда не слышал их в моем исполнении, а сам прочитать уже не мог, попросил меня прочитать их ему. И сейчас я прочитаю их Вам. Правда, я написала их к 90-летию Бокова, но в книге они появились с некоторым опозданием, только к его 95-летию. У нас всё как-то с опозданием появляется. (Кстати сказать, в альманахе «Эолова арфа», который я сейчас выпускаю, и выпустила уже два номера, есть мои сюжеты о том, как я ездила к Бокову в Переделкино. Он уже не успел увидеть их.) Нина Краснова ВИКТОРУ БОКОВУ Лель из лЕса, из Переделкина, Переделкина, Поределкина, Вы – искусный плетельщик словес И имеете славу и вес. Гнули Вас в лагерях, не согнули. Вы из них на Олимп сиганули, Прямо с нар на Олимп сиганули, Вас поет и читает народ, Вам платок не накинув на рот. Вам исполнилось лет… девяноста? То-то Вы задираете нос-то, Выступаете всё на «ура», Выдаёте стихи на «гора». Как Везувий, в стихах вулканите. В Лету Вы никогда не канете! Боков похвалил меня за эти стихи. И подарил мне свою книгу «Повечерье» и написал на ней такие (шуточные) строчки: «Нина! Лю-лю-лю! Я тебя люблю и хвалю!» Это одно из последних стихотворений, которые сочинил Виктор Боков (экспромтом, он был мастер экспромтов). Спасибо Бокову за то, что он был и есть и будет в русской литературе и в нашей жизни! (Нина Краснова, поднимая руки и глаза к небу, где сейчас находится патриарх русской поэзии.) Виктор Федорович, мы все Вас любим!.. Лю-лю-лю!.. (На вечере в ЦДЛ 21 ноября я сильно урезала, ужала это свое слово о Бокове, оно звучало всего 6 минут – я потом у себя дома сверяла его диктофонную запись по часам – и оно было самым коротким из всех выступлений поэтов, писателей, а здесь, в альманахе, оно получилось едва ли не самым длинным из всех. – Н. К.) Анатолий ШАМАРДИН, певец и композитор, солист оркестра Леонида Утесова, автор и исполнитель многих песен на стихи Виктора Бокова: - Я знаю Виктора Бокова сорок лет. Мы с ним (в своё время) изъездили всю Россию. И где только не выступали! Я сочинил много песен на его стихи и пел эти песни. Их хватило бы на целый большой концерт. А сегодня я хотел бы спеть здесь песню «Золотая иволга» на стихи Бокова. И песню «Россиянка» («Я не пью и не курю») на стихи его ученицы Нины Красновой, которая в отличие от некоторых поэтесс, не пьёт и не курит. Боков не любил, когда женщины пьют и курят. Нина написала песню в стилистике Бокова. Боков был мажорный, весёлый человек, и песня эта получилась мажорной. Я посвящаю ее Алевтине (жене Виктора Бокова). У меня есть и песня «Алевтина» на стихи Бокова, которую очень любит и сама Алевтина, и которую и Боков очень любил, но ее надо петь не под гитару, а под хорошее музыкальное сопровождение, под оркестр, а у меня такого сопровождения здесь сейчас нет. Пользуясь случаем, я хочу объявить, что 18 декабря (2009 года) у меня будет сольный концерт в Доме ученых. Там будет оркестр – будут скрипки, гитары, аккордеоны, мандолины, бузуки… И там будут звучать разные песни из моего репертуара, и будут звучать песни на стихи Виктора Бокова. Я приглашаю на свой концерт всех желающих. В Дом ученых, который находится на Пречистенке, рядом со станцией метро «Кропоткинская» и рядом с Храмом Христа Спасителя. Приходите, я буду рад! Егор ИСАЕВ, поэт, лауреат Государственной премии СССР, Герой социалистического Труда, сосед Бокова по Переделкину: - …Когда у нас хотят похвалить какого-то поэта и сказать, что он пишет на высоком литературном уровне, то говорят: он мастер, он работает профессионально, он хорошо делает стихи. Но Боков не делал стихи. Маяковский делал стихи и учил поэтов делать стихи. А Боков рожал стихи. Он не придумывал и не делал их, они у него сами рожались. Женщина рожает… Можно про женщину сказать: она профессионально рожает? Нет. Она рожает, как природа. Она сама вся и есть природа. Боков был – сама природа. Он рожал стихи, как природа, как роженица, а не делал их. Он был весь натуральный, и стихи у него были натуральные. И он избегал быть наигранным и избегал искусственных поэтов с их искусственными стихами. В нём не было ничего металлического. У него даже железо вырастало в стихах, как живое растение. Стихи требуют вдохновения, восторга, стихи требуют любви и столько еще всего… Поэзия – цветок, который растет и дает семена, дает плоды. Поэзия – это красота, без которой нельзя жить и которая не красуется сама собой. Она отдает себя нам. Боков всего себя отдавал людям. Он любил общаться с народом, с людьми. Он был настолько общителен… До забвенья самого себя был общителен. Таким я его помню. Он много всего изведал и повидал в жизни. Он знал Россию. Он не просто знал ее. Он сам был частью России, частью своего народа. И поэзия Бокова – не для узкого круга людей. Она – для каждого человека, для каждого из нас, для всего народа. И поэтому она – народная. Мы избаловались высокими словами, бросаемся ими направо-налево… В том числе и таким словом, как «гений», «гениальный»… Кто-то написал два стихотворения, мы говорим ему: «Ты гений! Ты гениален!» - И хлопаем его по плечу. И он ходит, задрав нос кверху. А он и написал-то всего два стихотворения… которые (по большому счету) так себе. …Я не говорил Бокову: ты гений и твои стихи гениальны. А говорил ему: «После твоих стихов жить хочется». И сам о себе он не говорил: я гений… Я как-то спросил Бокова: «А знал ли Пушкин, что он гениален?» Боков подумал и сказал: «Догадывался». А знал ли Боков, что он гениален? - Догадывался. Если бы гений всё время думал о том, что он гениален, он не написал бы того что, он написал. Боков был живой человек, человек, заряженный страстью, болью, любовью, ответственностью. И стихи у него, как я уже сказал, не придумывались, а рождались... Знал ли он про себя, что он – гений? Догадывался. Но если бы он смотрелся в зеркало своего тщеславия и все время видел себя гением, он бы ничего не написал. Поэт должен уметь отказаться от мелочного тщеславия, отказаться от блеска, который ослепляет. Боков это умел. Он от многого умел отказываться. И отказывался до самоотказания. У него был великий дар самоотказания. Вот такого я его помню. Когда Бокову было 60 лет, я выступил и сказал о нем… «Я так ему сказал в тот день…»: Сказал и буду говорить Всегда и снова: Он даст еще нам прикурить В ладонях слово! Жена и муза Виктора Фёдоровича БОКОВА Алевтина Ивановна: - Я хочу поблагодарить Сашу Боброва за то, что он вёл этот вечер. И хочу сказать всем, кто пришел на этот вечер: спасибо вам за то, что вы пришли сюда, и за то, что вы чтите поэзию Виктора Фёдоровича Бокова! И я надеюсь, что он в каждом сердце найдёт своё местечко. А сейчас я предлагаю всем посмотреть ту часть фильма о Викторе Фёдоровиче, где он читает свои стихи и где мы с ним поём песню «Уснуло всё». (На экране появляется – живой, здоровый и невредимый – Виктор Фёдорович Боков в своей серой шерстяной кофте на молнии, у себя на даче в Переделкино, за своим столом, в своем кресле, и спокойным голосом читает своё стихотворение «Я вчера зажёг на кухне // Керосиновую лампу…» Виктор БОКОВ * Я вчера зажёг на кухне Керосиновую лампу И писал при керосине, Как когда-то мой отец. Мотыльки на свет летели, Жук ударился в окошко, А потом присел комарик Ножку правую побрить. (??? – неразборчиво. – Н. К.) А когда зажег лучину, То ко мне явился прадед И сказал: «Мой правнук милый, Не темни, зажги-ка свет». Так пещера выступала Против собственного мрака, Потому что у пещеры Перед тьмой восторга нет. Потом на экране появилась и жена Бокова – Алевтина Ивановна, подсела к Виктору Фёдоровичу на табуретку с правой стороны, тихо, по-домашнему. И они запели дуэтом, на два голоса, песню «Уснуло всё». ПЕСНЯ Роса на землю катится С береговых ракит. Уснуло всё, и кажется, Что Волга тоже спит. Ни огонька, ни звездочки И ни живой души. Как дети, дремлют лодочки, Уткнувшись в камыши. И даже в дальней рощице Умолкли соловьи. И сердце к сердцу просится Для ласки и любви. Роса на землю катится С береговых ракит. Уснуло всё, и кажется, Что Волга тоже спит. Это нельзя было слушать без слёз. Надо сказать, что Большой зал на 500 мест был почти весь забит людьми до отказа. И ни один человек не ушёл с вечера, который длился три с половиной часа. Стенограмму подготовила (расшифровала с плёночного диктофона и отредактировала) поэтесса Нина КРАСНОВА 22 – 23 ноября 2009 г., 24 ноября 2009 г., Сороковины Виктора Бокова, 25 – 27 ноября 2009 г., и 2010 г. Москва ___________ Выступления участников праздника расшифрованы с плёночного диктофона не слово в слово, а приблизительно, из-за технических сложностей (из-за сильных шумовых помех, из-за большой удалённости диктофона от микрофона во время вечера, из-за неровности и недолёта звука до диктофона и из-за плохой дикции и невнятности речи некоторых выступающих), и даны в сильной редакции-обработке редактора. Редакция приносит извинения участникам вечера, если в стенограмме что-то не так, если там есть ошибки и неточности. – Ред. ---------------------------------------------- Начало новой страницы -------------------------------------- Памяти Виктора Бокова. Стихи. Раиса Баронискина-Литвинова ____________________________________________________________ Раиса Баронискина-Литвинова – московская поэтесса, когда-то занималась в литературном объединении «Ключ», под руководством поэта Николая Георгиевича Новикова. 30 сентября 2000 года вместе с членами литературного объединения и с их руководителем ездила в гости к поэту Виктору Фёдоровичу Бокову, в Переделкино, на дачу. Там поэт подписал ей свою книгу «Стою на своём» (М., «Советский писатель», 1992): «Баронискиной Раисе Гавриловне. Оставайтесь при этой фамилии! Это оригинально. Дай Бог и Вам, и мужу долголетия и долготерпения. 30.9.2000 г. Виктор Боков. Переделкино». 15 октября 2009 г. Виктора Бокова не стало. А вскоре Раиса Баронискина-Литвинова написала и предложила альманаху «Эолова арфа» своё стихотворение «Памяти Бокова», навеянное воспоминаниями о встрече с Боковым в Переделкине и его стихами. ПАМЯТИ БОКОВА В золотом окладе «Боковская осень»* - В Переделкине, у Сетуни-реки, Мы поэту свой визит наносим, Нам на память дарит он стихи. С пожеланьем долголетья дал автограф В тот сентяб(о)рьский – погожий, тёплый день, И запечатлела нас фотограф – Снимок стал реликвией теперь. За столом в саду мы с ним общались, - Добрый человек с большой душой, Парой слов по ходу обменялись – Удостоился вниманьем шарфик мой: «Словно паучки, пушинки Ваши! Я такого прежде не видал!», - Но платок ведь «Оренбургский» краше! Про него песнь дивную создал! Вся душа российского народа Отразилась в боковских стихах. Не затрёт капризная их мода – Столько теплоты в его словах! С Пастернаком жил на даче рядом, - По одним дорожкам прежде шли, А теперь лежат под листопадом В приютившем их клочке земли. По-соседству Окуджава был, Чуковский, Их музеи посещали мы не раз, Хоть захоронения не броски, Но поэзией своей питают нас! Над Россией песней лебединой Их душа звучит из года в год, Им внимают красные рябины И берёзок светлый хоровод. Музыкой равнинной, речью русской Их звучание пронизано насквозь – Жаль, что завершают песней грустной – Встретить им рассвет не довелось! 2 декабря 2009 г., Москва _______ * «Боковская осень» - одна из книг Виктора Виктора Бокова. – Ред. ---------------------------------- Новая страница ------------------------------------------ Поэты и прозаики из Рязани __________________________________________________________________ Алексей Бандорин, г. Рязань Алексей Васильевич Бандорин – поэт, публицист, баснописец, редактор, член Российского союза профессиональных литераторов (председатель правления Рязанского союза литераторов, руководитель секции поэзии РСЛ) и Союза писателей России. Дипломант и лауреат более 15 региональных, российских и международных литературных конкурсов, фестивалей и премий, обладатель гранта областной администрации в сфере литературы (2001), государственный стипендиат (номинация «Мастера», 2006, 2010). Член редакционного совета российского альманаха «Эолова арфа», ответственный за выпуск российского военного литературного альманаха «Рать», шеф-редактор межрегионального литературного альманаха «Под небом рязанским». Член-корреспондент МАИНБ (Международной академии интеграции науки и бизнеса, 2009). КУДА НЕСЁШЬСЯ, РУСЬ… * Куда несёшься, Русь, с такою дикой прытью, Зверея от кнута, не чувствуя вожжей? И горестно душе от горького открытья: Как прежде, мы рабы, рабы своих страстей. Куда несёшься, Русь, среди равнины голой, Средь вековых снегов, сквозь сполохи зари, Сквозь распри всех племен, сквозь подступивший голод? Куда несёшься, Русь? Очнись-ка, посмотри. Чем к пропасти лететь с настырностью угрюмой, Чем обвинять других, о прошлых днях скорбя, Мозгами пораскинь, ну что-нибудь придумай, Чтоб стала жизнь иной, достойною тебя. * Листьев опалы Мне осень опальная дарит. Такое богатство К ногам набросала Лениво! Под ветром качаясь, К воде наклоняясь, Печалясь, Как Гамлет, – Офелию ищут, Офелию кличут Плакучие ивы… Тревожное время! Тяжёлое бремя безумства Безудержно тянет В холодные воды С обрыва… Такое богатство, Такие развеяны чувства! Кого же там ищут, Кого же там кличут Плакучие ивы? * Боже мой! Неужели в России зима?! Сколько лет на бескрайних просторах России зима?! И посёлок лесной и лесной полустанок завьюжен, И завьюжен чумазый, вонючий состав наливной, Что размашистой рысью орды Чингисхана к столице летит?! Боже мой! Неужели схожу я с ума, Неужели я так занедужил, Что мерещится мне: Я стальной этой конницей сбит И до самых мельчайших молекул разрушен?! Боже мой! Что же будет с моею душой? С бесприютной такой и больною к тому же? Кто утешит её, кто поймёт? Над дымами домов, над дорогой безлюдною кружит И взвивается ввысь, в облака, Где Мадонна с младенцем живёт. Но проходит лишь миг ожиданий пустых – И срывается вниз в чёрном инее кружев, И в подушку всю ночь безутешно ревёт и ревёт. * Жуткая, совы бесшумней ночь Придавила Русь разбойничьим крылом, И бегут, бегут надежды прочь, Прячутся и зябнут под кустом. Подберет, согреет их поэт – Потеснят безвылазную грусть. Голубиный трепетный рассвет Возвратится радостно на Русь. МОЛИТВА ОДИНОКОГО ЧЕЛОВЕКА Господи, нет у меня друзей, кроме собственной тени, поэтому тёмной ночью бываю я так одинок. Господи, спаси мою душу: в жуткие эти мгновенья она уместится в один просвистевший плевок, а я стану деревом… даже не деревом – чахлым растением на зоне затерянной, где каждому отмерен угрюмый срок и где однажды конвоир рассеянный с глазами Есенина растопчет мой спящий цветок… * Не знаю, кто водил моей рукою, Я написал: «Люблю людей, люблю». Не знаю, что случилось вдруг со мною, Но понял я: люблю людей, люблю. За что любить? Ничтожной нет причины. И сам я плох, как волка ни корми… Но принял смерть за нас Христос невинный И дал нам шанс, чтоб стали мы людьми. * Так решил сказать, а не иначе: На десятки, сотни эр вперед Прозревает истину незрячий, Коль душа незрячего ведёт. Прозревает истину влюблённый – Иешуа, распятый на кресте И копьем спасительным пронзённый, – Возносясь к несбыточной мечте. * Зачитал я судьбу до дыр, Зачитал до зевоты, до слёз, Столько раз на мороз выходил Под оснеженный шелест берёз. Всё в ней мило, как Божий день, Всё в ней жутко, как Божий суд, Всё желанно, как детская лень, Всё постыло, как рабский труд. Все дороги ведут в Рим, Но приводят всегда на погост. Все молитвы горчат, как дым, Но всегда достигают звёзд. ГУБНАЯ ГАРМОШКА Поудобнее сел, ноги с облака свесив. «Но-о-о!» – ветрам закричал – понесли над Землей. Бог без браги хмельной стал растроганно-весел, Бог играть захотел на гармошке губной. Я по городу брёл, сам с собою в разладе, Избегая людей, всякой твари живой. Слышу: кто-то летит, приближается сзади И играет, как Бог, на гармошке губной. И я понял его, и мне жить захотелось, Походить-постоять в толчее городской. И я к людям пошёл, и Земля завертелась. Жаль, играть не могу на гармошке губной. Евгения Масленникова (Бандорина), г. Москва Евгения Алексеевна Масленникова (Бандорина)– поэт, член Российского союза профессиональных литераторов и Союза писателей Москвы. Лауреат Всероссийской литературной премии «Эврика» (2008), IV Межрегионального литературного фестиваля «Под небом рязанским» (2007), Международного поэтического конкурса «”Звезда полей” Николая Рубцова» (2010), государственный стипендиат (номинация «Молодые авторы», 2007). ГОРЕ ТЫ МОЕ ЛУКОВОЕ * Надо прощаться и больше не мучить себя. Надо стараться не помнить о том, что забыто. Надо расстаться, пусть даже безумно любя, И не пытаться сложить то, что жизнью разбито. Сколько же можно ночами в подушку рыдать? Я не старуха, я многое в жизни успею! Лишь одного не смогу я – тебя целовать В самые губы, которых не сыщешь нежнее... * Горе ты моё луковое, счастье ты моё несчастное, Сладкими любви муками навсегда с тобой связаны. Как ты там живёшь, солнышко? Как я по тебе соскучилась... Мука ты моя несносная, солнышко, пригрей лучиком! Сколько мы всего прожили! Не хотела я, вышло так – Судьбы заплелись косами, обо всем забыть, – может, знаешь как?! Может, знаешь, как мне, закрыв глаза, Не смотреть любви позабытый сюжет?! Я проплакала уже все глаза, Как забыть тебя, солнышко, дай совет. * Кажется, скоро взорвусь. Слышу, как капает время На воспалённое темя, – Слишком немыслимый груз. Я ощущаю кожей: Туча над нами нависла. Тянутся, тянутся числа. Больше так быть не может. Знаю, что буду жалеть, Если приму решенье, Только просить прощенье Я зарекаюсь впредь. Туча пройдёт стороной Или дождём прольётся? Склеится или порвётся Счастье наше с тобой? * Душу окутал холод, Сердце в предчувствии боли. Есть подходящий повод: Нам не хватает воли, Чтобы разрушить стену, Решив для себя навсегда Немыслимую дилемму: Мы вместе – нет или да? Ни ближе нет, ни дороже, От этого лишь больней Гложет, и гложет, и гложет Сердце предчувствие-змей. Тянется, как резина, Чувство вины и стыда… Больше невыносимо, Мы вместе – нет или да? * Чувства вылезают из строки, Как подросток, выросший за лето, – Все слова узки и коротки И звучат фальшиво и нелепо. Мне любовь не объяснить ничем. Да и разве нужно объясняться? Это счастье – на твоём плече Засыпать и снова просыпаться! Лилит Козлова, гг. Москва – Ульяновск Лилит Николаевна Козлова выросла в Москве, окончила МГУ. Профессор-физиолог, поэт, цветаевед, член Московского союза литераторов, председатель Ульяновской организации Российского союза профессиональных литераторов. Живёт в Москве, преподаёт в педуниверситете в Ульяновске. Автор пяти книг о Марине Цветаевой, семнадцати книг стихов и прозы. Лауреат седьмой Артиады народов России по литературе за 2002 – 2003 г. СВЕТ ВЕЧЕРНИЙ * Отмерил. Отвесил. Отдал. Одарил… Рассчитаны силы, движенья светил… Ах, если б не эта – откуда? Куда? Туманность? Комета? А может, звезда? И светит, и манит, и рядом парuт, И что-то лепечет, и что-то дарuт, И всё нарушает течение дня, Течение мыслей и ровность огня. И что-то ломает, и что-то растит, А сердце то в крик, то замрёт, то навзрыд… И тянется, тянется к горлу рука. Момент – и потайная хлынет река!.. * Господин Момент – снимите шляпу! Умники, забудьте, что умны! Над пустыней светлый дождь закапал И расцвёл нарцисс – посол весны. Голубая вспышка… Даль согрета. Это так же просто, как в раю. Многоцветно, явно, здесь и где-то Дышит несказанное «Люблю»… * Нежность – это свет вечерний, Свет нездешний алтаря. Заневестилась Земля, Алый парус над Каперной. Нежность – лёгкий ветер с юга, Зов раскрывшихся зеркал… Станешь ты велик иль мал В светлой благости Оттуда? Что внутри и что снаружи? Свет вечерний – это я, И зацветшая земля, И снежинка в зимней стуже… Господи, какая нежность! Свет прозрачный Бытия… Я струюсь – или не я? И была ли безнадежность?.. * Пусть те двое идут и идут, Просто рядом идут облаками, Яркой радугой, лунными снами, Мотыльками на майском лугу. Отпускаю их петь, и лететь, И нести неизбывное Пламя, Осыпая хмельными цветами Нас, что будут ходить по земле. Ненарушенный древний уют И асфальтовый рай под ногами, И собаку по шерсти руками… А те двое идут и идут… * Я побывала в Настоящем, Предвечном, солнечном, летящем, Где были только я и ты, И все весенние цветы Следили из зелёной чащи За нашей встречей, говорящей, Что нет богаче немоты… Виктор Булатов, г. Рязань Виктор Григорьевич Булатов – поэт, член Российского союза профессиональных литераторов; лауреат Международного поэтического конкурса «”Звезда полей” Николая Рубцова» (2010). Я КРЕСТ НОШУ И СВОЙ, И ТВОЙ * Её – вернулся целый, ладный, К ней чаша скорби не дошла. И в День Победы, в праздник главный, Цветы безвестному несла: – Быть может, ты, а может, кто-то Опередил сынка на шаг, Где полегла почти вся рота И не дошёл до сына враг… Где мать живёт твоя, не знаю, На берегах каких морей, Цветы весною возлагаю За всех скорбящих матерей. * Однажды мать свою спросил: – Зачем ты носишь два креста? – В кресте защита высших сил И покровительство Христа. Молюсь, когда ты вдалеке, Чтоб был Господь всегда с тобой, Чтоб путь прошёл свой налегке, Я крест ношу и свой, и твой. * Обидой мать не укорила, Сколь в одиночестве ждала, Слезы при мне не уронила, Покой сыновний берегла. Не излечить мне рану эту, Ещё острей болит она. Чем глубже жизнь уходит в Лету, Тем больше жжёт моя вина. Маргарита Винокурова, г. Рязань Маргарита Анатольевна Винокурова – студентка I курса Рязанского художественного колледжа, член Российского союза профессиональных литераторов, прозаик; лауреат XII и XIII Межрегиональных конкурсов детского литературно-художественного творчества «Начало» (г. Рязань, 2008, 2009). МОЁ ВИДЕО (рассказы) 25-Й КАДР В свои 23 года Софья работала редактором одного популярного глянцевого журнала. Родители, люди состоятельные, купили ей квартиру и раз в две недели звонили, чтобы узнать, как у дочери дела. Спокойная жизнь Софьи изменилась в тот день, когда она проверяла электронную почту и обнаружила спам. Самый обыкновенный спам следующего содержания: «Такого ты ещё не видел», и ниже располагался адрес сайта. Обычно Софья удаляла спамы, иногда даже не читая. Но сейчас ей стало интересно. К тому же она была в отпуске и никуда не спешила. Софья зашла на сайт и увидела клип следующего содержания: маленькая белокурая девочка в розовом платье небольшой бензопилой убивала с особой жестокостью взрослых людей, сидящих на кухне за обеденным столом. Расправившись со всеми, она взяла столовый нож и запустила его себе в горло. Всё это происходило в сопровождении мрачной и какой-то неизвестной музыки. Сюжеты про детей-убийц давно уже не новы, и Софья много раз видела их в голливудских ужастиках и других интернет-видео. К ним девушка привыкла, и они не вызывали у неё никаких эмоций. Но это видео ядовитыми щупальцами ужаса проникало внутрь её тела, замораживало лёгкие, лишая возможности дышать. Софья видела, что маленькая девочка – это ожившая пластмассовая кукла с разбитым и склеенным лицом. Она ходила с игрушечной бензопилой по маленькому игрушечному домику.. за столом на кухне этого домика сидели чудовищно уродливые деревянные куклы, похожие на людей только тенью. Но больше всего Софью почему-то шокировало то, что из кукол лилась настоящая кровь, и то, как смеялась девочка, как опускался её подбородок, оставляя квадратную чёрную дыру. Постепенно отпуск Софьи превратился в просмотр и скачивание видео. Девушка мало спала, редко выходила из дома и часто не брала трубку, когда звонил телефон. Она невидимыми верёвками была привязана к стулу. Глаза намертво приковались к монитору компьютера. Невидимая дрель сверлила ей череп, и кто-то через отверстие в черепной коробке наблюдал за тем, что творится с мозгом. Софье сделалось дурно. Она не заметила, как скачала видео и ушла на кухню. Налив себе кофе, она села на удобное кресло, включила телевизор и всеми силами старалась отвлечься, но в ушах звучала назойливая музыка из клипа и наводила тоску. Через некоторое время Софья почувствовала непреодолимое желание пересмотреть видео. Оно казалось ей отвратительным и притягательным, мерзким и интересным. Пересматривая клипы пятый раз, Софья испытывала прятное чувство грусти и отвращения. Страх сжался до размеров маленькой улитки, спрятался в свою ракушку и тихо притаился на дне Софьиной души.на следующий день девушка снова посетила сайт и нашла на нём много новых клипов и видеозаписей. Кусок гниющей плоти, по которому ползали черви, мухи, личинки, пел песню и танцевал; мультяшные звери с радостью превращались в кровавое месиво; человек, принимающий кислотный душ, и другие. Софья, глядя на экран, ни о чём не думала, в её голове не было ни одной мысли. На сайте появлялось всё больше и больше видео. Некоторые из них казались Софье не очень интересными, а некоторые даже скучными, но скачивала она все без исключения. Инопланетяне выворачивали людей наизнанку, и те потом жали им руки, и те потом жали им руки и разгуливали по улицам. С различных металлических машин стекала густая чёрная жидкость, превращалась в уродливые существа и убивала людей… Незаметно пролетел последний день отпуска, и утром Софья пошла на работу. Всю дорогу от дома до редакции она думала только о клипах. Её рука приняла форму мышки, а пальцы непроизвольно дёргались, пытаясь нажимать на кнопки – О мадемуазель София! – радостно воскликнула главный редактор Анжела. – Ты что такая бледная? Рассказывай, как отдохнула. Софья не понимала, о чём говорит подруга. Она воспринимала происходящее как сон и не могла ответить, потому что кто-то склеил ей губы. Софья села на своё рабочее место, включила компьютер и открыла папку под названием «Моё видео». Папка оказалась пуста. Софье не оставалось ничего другого, кроме как удариться головой о стол и зарыдать. Внезапно её накрыло волной страха, в один миг сменившейся на ужас: перед ней стояла разбитая кукла с игрушечной бензопилой и улыбалась. Софья почувствовала, как холодная, скользкая медуза появилась у неё в горле и выползла наружу в виде крика. Анжела с перепуганным лицом кинулась к телефону. Нет, это уже была не Анжела, а женщина с гладким шаром вместо лица и тонкими извивающимися трубками вместо рук. Страх Софьи сменился паникой, она хотела бежать, но возле двери стоял высокий скелет с горящими глазами. В окно тоже нельзя – там притаился клоун-мозгосос. Софья, как муха, билась о стену, пытаясь вырваться на свободу и спастись, но вскоре обессилела. Бежать некуда? Нет, остался последний выход. Софья схватила со стола нож для бумаги и приготовилась вонзить себе в горло, но чья-то рука крепко сжала ей запястье. Ножик выскочил и упал на пол. Софья осмотрелась: рядом с ней стояли два существа в белых халатах. Одно держало ей руки, у другого был шприц. Шприц подмигнул девушке. И блеснувшая игла с улыбкой вонзилась в вену. Софья издала последний крик и провалилась в сон. РАССВЕТ Озеро ещё не проснулось. Оно спит под бледно-серым одеялом тумана. Я сижу на старом деревянном мосту и жду рассвет. Взойдёт ли солнце или день будет пасмурный? По тёмному небу тихо, не торопясь, плывут полусонные звёзды. На другом берегу сквозь туман виднеется тёмно-зелёный лес. Самого берега не видно, и кажется, что лес парит в воэдухе. Везде холод и тишина. Лишь изредка я слышу тихий шёпот камыша. Полевая дорога, ведущая от деревни к озеру, в полутьме кажется огромной серой уснувшей змеёй. Вдруг откуда ни возьмись вдалеке на дороге появилось маленькое чёрное пятно, которое стало стремительно приближаться. И вот я вижу свою маленькую собаку Линду. Она прыгает на мост, с глухим стуком подбегает по доскам ко мне и садится рядом. Язык её дрожит, она старается поскорее отдышаться, успокоиться и не докучать мне. Ей тоже хочется увидеть рассвет. Понемногу одна за другой исчезают звёзды. Небо на востоке побледнело и стало румяниться. Дует прохладный ветер, и воздух наполняется ароматами трав и деревьев. Медленно и лениво из-за горизонта выплывает солнце, озаряя своим светом всё сонное царство. Птицы поют, приветствуя начало нового дня. Незаметно исчез туман, и озеро проснулось. БАБОЧКА Солнце плавно спускалось за горизонт, волоча за собой длинную лиловую мантию. Мы всей нашей компанией из шести человек тихо брели домой, стараясь запечатлеть на плёнку все изменения в природе. Трава и листья на деревьях ещё днём были зелёными, а теперь казались оранжевыми. Мы сфотографировались напоследок на фоне трёх одиноких берёз и горохового поля и разошлись по домам. Зайдя на кухню, я увидела на подоконнике бабочку. Она вся в паутине лежала на боку и делала бесполезные попытки освободиться. Наверное, она влетела в дверь, когда я ту закрывала. Родители были на огороде, и некому было её выпустить. Она долго билась о стекло, пытаясь вырваться наружу, а потом, обессилев, упала на подоконник и запуталась в паутине. Осторожно, чтобы не стряхнуть с крыльев пыльцу, я положила бабочку на ладонь, сняла паутину и вышла на улицу. Теперь могла её получше разглядеть. Это была бабочка с красивым названием «павлиний глаз». Она сидела у меня на руке, то открывая, то закрывая крылья. Отдохнув, она взлетела и, петляя, полетела к заходящему солнцу. Сергей Дворецкий, п. Тума Клепиковского района Рязанской обл. Сергей Александрович Дворецкий – поэт, прозаик, член Российского союза профессиональных литераторов, член КРК РСПЛ. Лауреат Всероссийского творческого конкурса «”Звезда полей” Николая Рубцова» (2008) и V Межрегионального литературного фестиваля «Под небом рязанским» (2008). ДВЕ ЗАГАДКИ В ЭТОМ МИРЕ * Боже мой Неужели в России зима? А. Бандорин А в России у нас Снегопад, И зимой он обильней, Тем паче, И уж нет нам, Бессонным, удачи, И вражда, и любовь – Невпопад! И идёт целый год Канитель, От любовей И драчек ненужных, Но пытаемся как-то Натужно Заменить Снежный вальс на капель. Претерпев неудач Череду. Устаём… И в сиреневый вечер Подставляем Поникшие плечи Под объятия и под беду. В зрелой осени Видишь удачу! Это чудо!.. – Согласен и рад… А в России у нас – Снегопад, И зимой он обильней, Тем паче… * Св. Соколовой-Сидоровой Видишь: звезда упала, Сколь же прольётся свет? Строгости ради – мало, А по душе – сто лет… Луч её – скошенный колос Кончиком у виска Плачущих глаз весёлость, Солнечных губ тоска. Видишь: горят закаты. Сколь впереди ещё? Если считать – маловато. Только зачем он, счёт?! Правда, зачем? Причалит Ангел, шепнёт: «Пора…» Битый странной печалью Взгляд – уголёк костра. Вон погляди: дорога Скатертью, нитью клубка. Жаль, что осталось немного… Вечер… Пока… Пока… Вечер не понарошку – Здесь каждый год как час… И зарыдает гармошка В странном прищуре глаз… * Что начертано – исполню, Жму упрямо к краю! Как родился я – не помню, Как умру – не знаю… Как живу, во что играю – Небо ли рассудит? Что там будет – я не знаю, Знаю – что не будет. Ни к чему мне столько света, Что мне неба манна? Не вернут мне там рассвета С дымками тумана. Не подарят там рубашку Цвета неба сини, Не сорву я сам ромашку Попенять судьбине. Может, всё там в рост и полно, Может, зря гадаю?.. Как родился я – не помню, Как умру – не знаю… Всё просчитано, и где-то Ангелов уж пенье! Две загадки в мире этом – Рождество. Успенье… Зинаида Калинкова, г. Рязань Зинаида Ильинична Калинкова – член Российского Союза профессиональных литераторов, автор сборника романтической поэзии «Жемчужины» и публикаций в местной печати и альманахах. Живёт в Рязани. * Ах, море, море! Совсем не видно края… Волна стремительно бежит – То серебристая, то сине-голубая. Над морем облака – подвластны ветру, Блаженно в синеве плывут они, Загадочно меняясь, то тёмные, то светлые, Стихии проявлениям сродни… Сойдутся полчищами грозно тучи, Чтоб с морем сообща корабль-странник мучить. А кто в бою том победит? Уж чаек крик протяжный не звучит, Рулады хриплые бросает в бездну шквал, Для корабля тьма отсчитала время. Но чайка белокрылая взнеслась на гребень – И вот за ней несётся пенный вал… * Весёлый месяц молодой Погладил локоны у ивы, Проплыл над лёгкой рябью вод Плетёнки-речки торопливой. Но вот, Закрыв стыдливо очи, Вдруг спрятался В шуршащих складках ночи. * Неказистые веснушки… Как мужчину взять мне в плен? Я надеюсь: мне поможет Платье цвета «цикламен». Выбирала я с пристрастьем Этот праздничный наряд, Чтоб любимый восхищённо Не сводил с меня свой взгляд. Мы кружились в ритме вальса, Нам не надо было слов, И подчёркивало платье Прелесть нежных локотков. Счастье было и уплыло, Много было перемен. Но с восторгом буду помнить Платье цвета «цикламен». Тамара Ковалевская, г. Рыбное Рязанской области Тамара Григорьевна Ковалевская (Филиппова) – поэт, прозаик, член Российского союза профессиональных литераторов; лауреат Всероссийских литературных премий им. В.В.Маяковского, А.П.Чехова, А.С.Грибоедова, Всероссийского литературного конкурса «”Звезда полей” Николая Рубцова» (2009). ДУНОВЕНИЕ (рассказы) ГРЕЧНЕВАЯ КАША Жила тогда Аня с мамой и её сестрой, тётей Олей, у дальних родственников, а может, просто добрых людей. Своего дома не было, его отняли в годы коллективизации. А эти люди их приютили, пожалели. Стояло лето, а в деревне оно особенное. Проснувшись утром, можно выйти из дома в чём спала во двор босиком да пробежаться по мягкой траве, разгоняя куриное царство, а потом вернуться в дом и прижаться к маме, обнять её ещё сонными ручонками за шею, и уже в эти минуты больше ничего не нужно. Вот в такое утро открылась дверь и на пороге дома появились двое мужчин. Высокие, статные, в шинелях, в фуражках, ладно сидящих на их головах. Чуткое сердечко Ани почувствовало что-то неладное, и она ещё сильнее прижалась к маме. Один из вошедших провёл взглядом по тем, кто был в доме, и начал что-то искать. Вот он приблизился к печке, открыл стоявший на полу чугун, и дом наполнился запахом. Для Ани он был новым, неведомым – странным. Но мужчина ухмыльнулся, поднял чугун, толкнул ногой дверь и вышел во двор. Все последовали за ним. Содержимое незамысловатой посудины очутилось на земле. Куры подбегали и пытались клювом схватить кусочки бурого вещества. Воцарилась гробовая тишина. Аня смотрела на испуганное лицо мамы. Всё происходило так быстро, что Аня не могла ничего понять. А высокий дядя, такой красивый, как ей тогда казалось, снова пошёл в дом. За ним последовали все остальные. Хозяйка только разводила руками и с укором смотрела на маму Ани. Что ещё хотел найти дядя в этом убогом деревенском доме? А он всё искал и, как Аня поняла, нашёл. Между металлической кроватью и столом, у самой стенки, лежал большой мешок, казавшийся пустым. Но когда дядя милиционер стал поднимать мешок, Аня вспомнила: несколько дней назад мама взяла из него стакан крупы и сварила кашу. Аня подбежала к мешку, вцепилась в него ручонками и, заливаясь слезами, забыв о страхе, закричала: «Дяденька, миленький, не забирайте! А то мы с голоду помрём!» Но дяденька не обращал внимания. Второй милиционер стоял, опустив голову, но этот, державший мешок и висящую на нём Аню, поднимал его всё выше и выше над земляным полом. Происходящее шокировало людей, они стояли в оцепенении. Дяденька милиционер резко поднял руку с мешком вверх. Аня, очутившись на полу, не почувствовала боли, смотрела вмиг высохшими, широко открытыми глазами на некрасивого, как ей теперь казалось, даже страшного человека, который, быстро развернувшись, поспешил к выходу, унося с собой то, что могло спасти их от голодной смерти. Хозяйка попросила Анину семью освободить дом, но нашлась добрая душа и приютила их. С голода они не умерли. Но с тех пор гречневая каша стала для Ани одной из самых вкусных. А что было в чугунке и почему успевшие наклеваться куры ходили по двору, шатаясь – а это было смешно, – Аня узнала позже. Свой дом они всё же построили, а помогали им те, у кого было доброе сердце, просто так, не за деньги. И вот в последний день этой общей работы, когда к скудному угощению добавили самогонки, мама и объяснила Ане, что тогда было в чугунке: да закваска же для той крепкой жидкости, которую пьют «с устатку». ДЕДУШКИН КАМЕНЬ Давно то было, и жизнь тогда была совсем другая, и люди другие. Как хорошо, что природа наделила человека памятью! Даже страшно представить, если бы с годами всё забывалось. Но вот нет, это только кажется, что всё происшедшее уходит, исчезает. А как случится какое- то событие да как дёрнет за верёвочку – и покатится клубочек, всё разматываясь и разматываясь, до самого конца. А вместе с ним перед глазами проплывают события далеких дней, и на душе становится то радостно, то грустно. Что натолкнуло на эти воспоминания, не столь уж и важно, но Антонина Николаевна даже обрадовалась, что она вспомнила об этом. Своего дедушку она знала только по фотографии. Там они с бабушкой сидят, а за спиной у них стоит друг дедушки. Оба в форме, когда ещё служили царю-батюшке. Бабушка в деревенском наряде, на коленях натруженные руки. Руки, которым не довелось прикоснуться, погладить по головке свою внучку. Сгинула бабушка в Сибири за горшок проса, оставив умирать своих детей от голода и холода. Тогда было такое время. И кто знал, что её внучку согреет в тёплый солнечный день огромный, вырезанный прямоугольником гранитный камень, оставшийся от их разрушенной мельницы. К тому времени он уже основательно врос в землю, покрылся мхом, и никому и в голову не приходило убрать его, а остальное, что можно было унести, давно утащили. Их дом после коллективизации стал принадлежать другим людям. Мама Антонины Николаевны показывала его, но Тоня никогда не решалась пойти туда, посмотреть на него. Но неподалеку от дома был луг, а на нём копанка – так называли небольшой пруд, выкопанный вручную. Он был наполнен водой. И детишки любили в летние дни в нём купаться. Правда, после купания они выходили из воды все чумазые, в комочках торфянистой земли. Однажды в тёплый солнечный день, Тоня, выскочив из этого грязного пруда, пробежала метров двадцать и взобралась на камень. Стоя на одной ножке, Тоня увидела, что к ней подошла незнакомая женщина. Внимательно посмотрев на девочку, она сказала: «Стоишь, как цапелька, на одной ножке, а того и не знаешь, что этот камень от мельницы твоего деда». Тоня удивлённо посмотрела на женщину и вдруг почувствовала тепло камня, ей показалось, что он не просто тёплый, а даже горячий, ей стало жарко. Незнакомка ушла, а девочка ещё стояла на этом, таком дорогом ей камне, а потом присела на него и стала гладить, думая о дедушке и бабушке, с которыми ей не пришлось встретиться в этом мире. Почему? Жестокое было время. Несправедливо перемалывало человеческие судьбы, жизни. И оставались одни камни, разбросанные по земле, но в жизни Тони теперь был камень, который её грел. ДУНОВЕНИЕ Внучке Ирине Случись это не с ней, а с кем-то другим, она бы не поверила. В то утро Валентина Ивановна подошла к спящей внучке и присела рядом. Всматриваясь в такое милое, родное лицо, легонько прикоснулась ладонью к её лбу. Он был горячий, а щеки краснее обычного. «Заболела» – подумала раздосадованно Валентина Ивановна. Дочь уехала по своим делам, муж на работе. Поставила градусник: так и есть, тридцать восемь. Слышала, что школу закрыли на карантин. Валентина Ивановна вызвала участкового врача, та послушала, осмотрела, устало выписала рецепт. В течение трёх дней Надюшка, несмотря на температуру, вела себя как все дети: играла, занималась своими детскими делами, а на четвертый день слегла. К вечеру температура и совсем поднялась – под сорок градусов. Всё это время Валентина Ивановна не отходила от внучки. Страх, охвативший совсем ещё молодую бабушку, сковывал, всё валилось из рук. Впереди ночь. И, хотя женщина всё делала по совету врача, улучшения не было. Часы показывали половину второго ночи. Не спавшая уже вторые сутки Валентина Ивановна чувствовала себя уставшей и разбитой. Что-то надо было предпринимать. В аптечке нашла аспирин. Раньше ей и в голову не пришла бы мысль дать его четырёхлетнему ребенку. А сейчас она отломила кусочек таблетки и присела около Надюши. Девочка бредила. Валентина Ивановна взяла её за горячую ручку, малышка открыла глаза: «Девочка моя, хорошая, – сказала Валентина Ивановна, – это последняя таблетка, давай её примем, я лягу около тебя и будем спать». Но, видимо, таблетки и микстура больной надоели, и она расплакалась. Следом за ней и Валентина Ивановна. Отчаянию не было предела. Прошло пять минут. Наконец Наденька с трудом проглотила лекарство и обессиленно откинулась на подушку. Рядом прилегла и Валентина Ивановна. Обняв пышущее жаром тельце, она мысленно произносила слова, которые приходили на ум: «Господи, спаси и сохрани это ни в чём не повинное существо. Если тебе нужна жизнь, возьми мою». И вдруг она почувствовала явное дуновение у себя над щекой. А может, это ей показалось… Но нет же. Продолжалось это несколько секунд. Что было дальше, она не помнит, потому что погрузилась в глубокий сон. Проснулась, когда уже взошло солнце. Его яркие лучи падали на кровать. Взглянула на часы, они показывали ровно восемь. Рука, обнимавшая Надюшку, онемела. Но ни бабушка, ни внучка за всё это время не шелохнулись. Первая мысль, которая пришла Валентине Ивановне, была: как девочка, что с ней? Поднесла ладонь к её носику и почувствовала ровное дыхание. «Ну слава богу, ночь пережили!» – подумала она с облегчением. Осторожно поставила градусник и вышла на кухню приготовить чай. А когда вернулась, была приятно удивлена: на неё смотрели огромные улыбающиеся серые глаза с закруглёнными ресницами. На градуснике было тридцать шесть и шесть. Больше температура не поднималась. А о том дуновении Валентина Ивановна помнит и сейчас, да и вряд ли когда-то забудет. Откуда оно? Какая сила заставила их мгновенно уснуть, а утром проснуться в совершенно другом состоянии? Есть над чем подумать, и не только Валентине Ивановне… Виктор Крючков, г. Рязань Виктор Васильевич Крючков – член Российского союза профессиональных литераторов (Рязанский союз литераторов) и Союза российских писателей, руководитель детской литературной студии «Этюд»; лауреат Всероссийских литературных премий им. А. С. Грибоедова, А. П. Чехова, В. В. Маяковского (2009), Международного поэтического конкурса «”Звезда полей” Николая Рубцова» (2010), V Межрегионального литературного фестиваля «Под небом рязанским» (2008). ВСЁ НАПОЛНЕНО ВЕСНОЙ * Деревья спели. Снег и тишина. И чаша неба налилась багряным. На циферблате века нет числа. И тело стало деревянным. * Вся суть в словах, которые ещё не на бумаге. Я мыслью на брелоке, на серьгах, на ищущих меня губах, на бугорке под блузой накрахмаленной. И кожи цвет миндальный, и влажная рука, и в баре полумрак. В бокале красное «Креке»… Ты вся уже в «напряге»… И, глядя на тебя, я думаю о фиговом листке в моей руке. * Как же нас много одних! Мне не найти себя… Тише. Кажется, время – двоих. Чайник шумит, ночь не слыша. Дни отогнали луну. Я и с тобою всё тот же. Я сам себя обману: творчество как бездорожье. Я и со словом один, как молоко коровье. Ты ей в глаза погляди – Ей-то зачем кто-то новый? * Снег с дождём. В проулке ни души. Горделивые лишь гуси в лужах, да ещё тревожные грачи на задах домов упорно кружат. Сели, пригибаясь, ищут корм; а с порывом ветра, вновь взвиваясь, реют и галдят всем хором, вдруг, как по команде, опускаясь. С высоты со снегом туча мчит, всё живое прижимая к пашне; не сдаются смелые грачи, к небу взмыв над старой башней; не хотят расстаться с вышиной, только в лёте ощущая силу… Всё давно наполнено весной – в нас вошла и даже не спросила. * Людмиле Салтыковой Ты ждёшь, когда любимый карандаш тебя у времени отнимет. И строчки, кажется, вот-вот пойдут. А чашка чая стынет… И листья в палисаде за окном всплывают в бороздах под сеющим дождём; посередине улицы вода. За садом затерялся пруд. А тучи над селом висят и льют, и льют… И как они не упадут? Зоя Пятницкая, г. Рязань Зоя Викторовна Пятницкая – поэт, член Российского союза профессиональных литераторов и Союза театральных деятелей России, лауреат Международного литературного конкурса «”Звезда полей” Николая Рубцова» (2010). * Какая чёрная вода! Какая жёлтая дорога! «До Питера уже немного», – Звенят и стынут провода. Есть тайна в дальних поездах – В пересечении пространства, Где время вспять бежит всегда, Врачуя боль непостоянства Судьбы, боль разных наших бед – Ведь этот груз душе не нужен, – И стряхивает пепел лет В окно, озябшее от стужи. * Когда дышать уже невмочь От сырости, как от сиротства, Не хочется ни пить, ни есть, Совсем не спится, не поётся – Садимся в сумрак поездов И растворяемся в пространстве, А неизбывность жажды странствий Поддерживает стук колёс. * Однажды, от себя устав, Покинем тёплые квартиры, От мира и судьбы сбежав, Мы спрячемся в окошек дыры Зелёных длинных поездов, Где есть всего одна дорога, Несущая вперёд, вперёд… Сквозь рельсы жизни – в коридоры Иных миров. * Я ещё нахожусь в Ленинграде В сером доме у тёмной воды, Где сердечные тают печали, Проплывая сквозь белые сны. Я ещё не вернулась обратно, Хоть уже здесь четыре дня. Я гуляю пешком по Фонтанке И в Казанском молюсь за тебя. Я дышу этим городом странным, Ритм столетий пытаюсь поймать… Я ещё не вернулась обратно, Жаль – на рейс не смогу опоздать!!! * Нынче как-то зима припозднилась, Заблудилась, свернула с пути. Загуляла, возможно – влюбилась И не может дорогу найти. Но мы зимушку всё же дождёмся Предсказаньям плохим вопреки, Что Земля, дескать, в хаос сорвётся В наказанье за наши грехи, Что порядок времён перепутан, Что от кары небес не уйти. Не поверим, в душе усмехнёмся И детишкам наточим коньки. И однажды заснежит-завьюжит – И восстанет, как дева, от сна, С покаянием, что припозднилась, Наконец к нам прибудет она. Татьяна Князева, г. Рыбное Рязанской обл. Татьяна Александровна Князева (1949) – прозаик, член Рязанского союза литераторов, лауреат V и VII Межрегиональных литературных фестивалей «Под небом рязанским» (2008, 2010). Автор сборника рассказов «Пластическая операция» (2009) и публикаций в альманахе «Под небом рязанским» и в районных газетах. ПЛАСТИЧЕСКАЯ ОПЕРАЦИЯ – Ольга Георгиевна, не передумали? – спросил Юрий Сергеевич. – Нет-нет, я готова – бодро ответила Ольга. – Отлично. Вот вам информированное согласие, ознакомьтесь, и будем оформлять историю болезни. Анализы у вас хорошие. Она бегло прочитала текст, где подробно описывались все возможные осложнения, вплоть до летального исхода, и подписала бумагу. Медсестра проводила её в палату. Через полчаса в палату пришел хирург Юрий Сергеевич с дорогим цифровым фотоаппаратом. – Сейчас сфотографируем, а через два месяца сравним. Он приблизил своё спокойное лицо к ней и нарисовал фломастером контур новых век. Ольга подумала, что вот таким должен быть пластический хирург: гармоничный до совершенства – высокий, стройный, красивый и душистый. Казалось, что на нём не тёмно-зелёная медицинская спецодежда, а дорогой костюм и шёлковая рубашка с золотыми запонками. – Не волнуйтесь, Ольга Георгиевна, всё будет хорошо. Сейчас промедольчик сделаем, чтобы страшновато не было, и – в операционную. – Нет, нет, промедол не надо, – запротестовала она, – что-нибудь полегче. Про себя подумала: «Будешь на столе лежать, как последняя дура, и болтать всякую ересь». Пришла постовая медсестра, сделала баралгин, а через несколько минут повели в операционную. Страха почему-то не было. Его не было даже тогда, когда она легла на узкий холодный операционный стол. А вот когда упаковали, оставив одни глаза, и навели бестеневую лампу, вот тогда сердце, забилось, взметнулось в испуге к самому горлу, пытаясь выпрыгнуть: без меня, без меня, сама затеяла всё это, сама и расхлебывай. Но отступать было поздно, она его стала уговаривать: не бойся так, не бойся, всё будет хорошо. И сердце послушно вернулось на место. – Ольга Георгиевна, сейчас сделаем лидокаин, будет немного больно. Она почувствовала прикосновение лёгких прохладных пальцев и тонкий укол. Вся операция заняла минут тридцать, были неприятные моменты, но терпеть можно. Сестра проводила её в палату, положила на веки лёд. – Часок подержите, и можно домой, – проинформировала она и ушла. Несмотря на холод, Ольга чувствовала, как нарастает отёк. Хорошо, что она догадалась взять с собой тёмные очки, а то по улице идти в таком виде – только людей пугать. Ольга благополучно добралась до дома и хотела сразу позвонить подругам, но не смогла: нервное напряжение всё-таки сказалось – разболелась голова, поднялось давление. Она выпила таблетки и легла, но сна не было, так, какое- то забытьё – охранная реакция организма: заснёшь крепко да и повредишь разрезанные веки. Утром Ольга с трудом приоткрыла отёчные веки и со страхом подошла к зеркалу. Было чему испугаться: сквозь узкие щёлки глаз она увидела очковые гематомы. Но настроение было хорошее. Сварив себе крепкий кофе в турке, Ольга в бордовой шёлковой ночнушке села у окна. Окно кухни выходило во двор, где среди белого клевера росли высокие фиолетовые флоксы, стояло колесо от телеги и старинный самовар. Неожиданно появился сосед Гриша. Несколько секунд он испуганно смотрел на Ольгу. Лёгкий утренний ветерок пробежал по его редким седым волосам. Всегда болтливый, сейчас он молчал, потеряв дар своей и без того сильно ограниченной речи. – Гриш, ты чего хотел-то? – окликнула его Ольга. – Я потом, потом, – махнул он рукой и быстро ретировался. «Надо же, какой тактичный, даже не спросил, что со мной, – удивилась Ольга. – Ладно, пора звонить подругам, интересно, как отреагируют». Первой позвонила Гале. Галя работала главным бухгалтером в мелкой фирме, но воображала себя крупным специалистом. Ольга же считала, что бухгалтер – это не профессия, это диагноз. – Я себе глазки сделала, – радостно сообщила она. – Как это? – не поняла подруга. – Операцию, блефаропластику, ну я же тебе говорила, это когда жировые грыжи удаляют на верхних и нижних веках. Я пока верхние сделала, а то нависают на глаза, как у Тартилы, – объяснила Ольга. Техника операции мало интересовала Галю, а вот зачем… Это большой вопрос, и Галя, с едва уловимым раздражением в голосе, его задала. – Зачем? Тебе что, делать больше нечего? – Да уж не такая я занятая, чтобы для себя любимой десять дней не найти на такое мероприятие. Вот отпуск взяла, буду раны залечивать. – Ну залечивай, потом посмотрим, – ехидно ответила Галя и положила трубку. «Сейчас начнёт всех обзванивать, будут кости перемывать. Ну и пусть». Следующей позвонила Свете, по прозвищу Сильва: очень уж она в молодости любила блестящие платья. Прямо с утречка и в любое время года. Ей бы в оперетте петь, а пришлось всю жизнь на оборонном заводе монтажницей вкалывать. Хотела на инженершу выучиться, но рано замуж выскочила, и постепенно весь блеск куда-то пропал. – Свет, я себе веки подтянула, – бодро начала Ольга. – Ой, совсем уж на старости лет обалдела, что природой дано, то пусть и будет. Мне бы твои проблемы. – А какие у тебя проблемы? – наивно спросила Ольга – Сама знаешь, как в аду киплю: и работа, и дом, и стирка, и готовка – всё на мне. Ольга знала, что Светина единственная избалованная дочка уселась ей на шею со всем семейством и нахально пьёт материнскую кровушку. Муж давно ушёл к одинокой бездетной женщине и не вникает в проблемы прежней семьи. – Переведи всех на самообслуживание и отдыхай. Они же у тебя не в глубокой коме пребывают и не парализованные. – Да ну тебя с твоей медициной, мне их жалко. Хорошо – ты одна. Как-нибудь забегу посмотрю, пока, – торопливо закончила она разговор «…Хорошо – ты одна. Молодец, подколола. Это всё равно, что в доме повешенного про верёвку талдычить». Ольга хотела обидеться, но, вспомнив Светкину расплывчатую фигуру и размытое лицо, передумала. Больше звонить не хотелось. «Без меня все узнают, но хоть бы кто спросил, больно ли мне было, может, надо чего, хлебушка или молочка из магазина принести, подруги называются, – беззлобно подумала Ольга, – озадачила всех, пусть теперь думают, почему и зачем, какой мотив. Пятьдесят четыре года – чем не мотив. Просто для жизни, может быть, и нет, а для женской – грустный мотив, почти Шопен. Посмотреть вокруг и послушать – ужас, как на передовой. Болезни косят направо и налево – у кого рак, у кого инсульт, у кого инфаркт, и смерть выглядывает неотвратимая, для кого-то внезапная, для кого-то долгая и мучительная. Ольга вспомнила, как отреагировали коллеги на работе, когда она первый раз постриглась в дорогом салоне за большие деньги, ну а главное – у хорошего мастера. Оглядев её придирчиво-равнодушными взглядами, сказали: ну какая разница, везде одинаково стригут. Из чего она сделала вывод, что стрижка хорошая. Осталось позвонить Коле. – Здравствуй, милый. Ты знаешь, ко мне неожиданно приехала тётя, мы не сможем увидеться в ближайшее время, – легко соврала она. – Жалко, а она надолго? – Сказала, что на неделю, не обижайся, я не могу её оставить одну, неудобно. Это та, что в Питере живёт. С Колей они познакомилась три года назад, когда она возвращалась от тёти. Так случилось, что они оказались в одном купе и как-то сразу зацепились взглядом друг за друга. Привыкнув к своему хроническому одиночеству, Ольга с неловкостью принимала заботу незнакомого мужчины: он сходил за постельным бельём, застелил её полку, принёс из ресторана вкусной еды и бутылку мартини, не забыл и апельсиновый сок. Они проговорили всю ночь, и тут проявилось ещё одно его редкостное качество: он умел не только интересно рассказывать, но и внимательно слушать. Расставаясь, он записал её телефон, но Ольга не верила, что позвонит. Он позвонил через день, и с тех пор они начали встречаться. Он умел в редкие часы свиданий так соединить их безнадежно разделённый мир, что она чувствовала себя главной женщиной в его жизни. Наверное, поэтому она очень быстро перестала его стесняться, без стыда раздевалась и любила, когда он мыл её под тёплым душем. Через неделю сняли швы, и синяки, пройдя все стадии цветения, окончательно рассосались. Ольга позвонила Коле. – Я свободна, и я соскучилась, приезжай, – нетерпеливо сказала она. – Очень хорошо. Ты не против, если мы поедем ко мне на дачу? – предложил он. Еще бы она была против? Да это было самое лучшее, о чём она могла мечтать и чего желать. К даче они подъехали к вечеру. Она любила его уютный деревянный домик и ухоженный сад. – Ты пока посиди, подыши свежим воздухом, а я поесть приготовлю, – заботливо сказал он. – А вино у нас есть? – Ну конечно, моя дорогая, твоё любимое. Он, как всегда, купил её любимое мартини и апельсиновый сок. Смеркалось. Ужинать сели в домике, зажгли свечу и открыли ставни. Он разлил вино и добавил немного сока, совсем чуть-чуть, чтобы не заглушить горьковатый вкус полыни. Она пила и чувствовала, как первая волна опьянения тепло разлилась по всему телу, а вторая волна легонько толкнула в голову и от этого окружающие предметы потеряли резкость. Ольга придвинулась к Николаю и обняла его, он взял её на руки и отнёс на кровать. Казалось, что они одни во всём мире и только бесконечные фантастические звёзды в раскрытом окне и огоньки далёкой деревни, а надо всем этим его стон и её счастливые слезы… Ближе к рассвету началась гроза. Ольга боялась ночной грозы, а всё, наверное, потому, что в далёком беззаботном детстве бабушка при первых глухих ещё раскатах грома всегда будила их с сестрой и старшим братом. Девчонок одевала, повязывала на головы белые платки и не разрешала брать на руки испуганную кошку – чтобы притяжения не было, а сама истово крестилась при каждой вспышке молнии и ударе грома. Брат же в это время дико хохотал и падал на пол, изображая убиенного молнией. Может быть, так он прятал свой испуг перед страшной ночной стихией? Сейчас Ольге было не страшно, но она всё равно крепко прижалась к Коле, а он целовал её лицо, освещаемое вспышками молний. Гроза была сильная, но закончилась быстро, за окном посветлело. Далеко в деревне запели первые петухи. – Ну что, кофейку выпьем и на озеро? Я с собой лодку взял, только грести ты будешь, – весело предложил Николай. – Я же не умею, – испугалась Ольга. – Я научу, – уверенно сказал он Было раннее утро, над озером плыл туман, через который едва проглядывались одинокие силуэты рыбаков. Николай достал из багажника насос, надувную лодку, быстро и ловко её накачал, затем спустил на воду и вернулся за Ольгой. – Не бойся, давай руку, я же с тобой, – сказал он, заметив на её лице растерянность. Николай усадил Ольгу на скамейку в лодке, поправил сползшую бретельку купальника и дал в руки вёсла. Сначала у неё ничего не получалось, они всё время кружили на одном месте, но благодаря его ангельскому терпению они вскоре продвинулись на середину озера. Солнце поднялось из тягучего тумана. – Я устала, – пожаловалась Ольга. – Для первого раза достаточно, молодец, – похвалил он, сам сел на вёсла и погрёб ловко и сильно. Ольга всегда удивлялась его чувству времени, он никогда не смотрел на часы, когда они были вместе, но никогда никуда не опаздывал. В самом начале их знакомства, где-то на втором или третьем свидании, она спросила: «А ты где сейчас?» – «Я сейчас с тобой». И по тому, как он ответил, она поняла, что не надо задавать таких глупых женских вопросов, да и вообще никаких. Не надо беспокоиться о его алиби, он всё решит сам. Про жену и про детей тоже никогда не спрашивала, но через подруг знала много. Один раз тайно Ольга видела жену, она ей понравилась – симпатичная, крепко сбитая. Её не портил даже двойной подбородок, а наоборот, придавал силу и уверенность в завтрашнем дне. После этого она спросила у Николая: – А что ты во мне нашёл? – Тебя и нашёл, – коротко ответил он. Покатавшись часок, они вернулись к берегу. – Давай поплаваем, – предложил Николай – Давай, только ты не смотри, каким я стилем буду плавать, – попросила Ольга. Плавать она научилась недавно, поэтому Коля подстраховывал, готовый в любой момент подхватить на руки. Взявшись за руки, они вышли из воды. – Ой, а ноги-то какие, все в песке, – воскликнула Ольга. – Я сейчас принесу воды и вымою, – сказал он, усаживая её на сухое полотенце. Он осторожно смывал речной песок с её гладко выбритых голеней и со стоп, перевитых послеоперационными швами. Только с ним она о них забывала, как забывала и свою тяжёлую полиомиелитную болезнь, неизвестно почему поразившую её с детства. Чтобы скрыть привычные перед разлукой слёзы, она уткнулась в его седеющую породистую голову. И тут ей показалось, что над их головами с лёгким звоном что-то пролетело. – Ты слышал? – спросила она. – Да, – улыбаясь, ответил он. – Что это было? – Это счастье. – Но оно улетело. – Оно вернётся… Надежда Юдина, г. Рязань Надежда Николаевна Юдина – поэт, член Российского союза профессиональных литераторов (Рязанский союз литераторов); лауреат II Межрегионального литературного фестиваля «Под небом рязанским» (2005). МЕЖДУ АДОМ И РАЕМ * С твоей судьбой, с моей судьбой играю, В твоей улыбке нежной таю, – Каприз зимы совсем не замечаю, Я мчусь, я рвусь, я просто пропадаю… Тону в твоих губах, в твоей улыбке, От рук твоих ласкающих хмелею, И в этом море счастья – терпком, зыбком, Покой нарушить твой не смею. Не смею, не должна, но где ж граница? Из рук моих не рвись, шальная птица, Тебя, я знаю, удержать так трудно: Растёт беда в душе, растёт подспудно. Идти по краю плещущего моря Нельзя, не замочивши ног – Нахлынут волны вновь и тихо скроют, Утащат всё в пучину вод, В пучину жизни вечную, живую, Сегодня праздник мой, и я ликую. Сегодня праздник, пышный бал, Налей же мне ещё один бокал, Бокал шампанского, искрящегося счастья. Пусть за окном мороз, пусть за окном ненастье, Мы украдём с тобой чуть-чуть тепла и лета. Моя душа сейчас твоей душой согрета. * Я прошу: не тащи меня в прошлое, Нас с тобой там давно уже нет. Эту жизнь снова пью пригоршнями, Может быть, миллион уже лет. Я живу, хулу навлекая И опять отмывая хулу, Я мечусь между адом и раем, Эту жизнь я пригоршнями пью. * Я перелистываю годы, Как строки старого письма. Там все невзгоды непогоды, Метели, буйные ветра. Как будто сон мне вновь приснился, Иное хочется забыть. Другой бы просто удавился, А я мечтаю дальше жить. Жить совершенней и неложно, Не помня мелочных обид. И точно знаю: невозможно Прожить хоть день на черновик… * Всё не так, невпопад, И от этого некуда деться, Не боли и не ной, Моё бедное женское сердце. Всё не так, вот курьёз! Как мне сбросить тяжкие путы? Лишь старею, мой друг, ровно на день Каждый день минута в минуту. Каждый день на меня Льются взглядов косых водопады. И опять всё не так, всё не так – Ну зачем мне такое надо! Как же выбраться мне, Как унять мне усталость безбрежную, Сбросить всё под откос С болью, с криком, с рваным скрежетом?.. Людмила Салтыкова, г. Рязань Салтыкова Людмила Фёдоровна – поэт, публицист, баснописец, детский писатель, литературный переводчик, редактор, ответственный секретарь правления Рязанского союза литераторов, член КС РСПЛ, член Союза писателей России, Международного сообщества писательских союзов и Международной федерации русскоязычных писателей. Дипломант и лауреат более 15 региональных, российских и международных литературных конкурсов, фестивалей и премий, обладатель гранта областной администрации в сфере литературы (2001) и государственной творческой стипендии (номинация «Мастера», 2005). Член-корреспондент МАИНБ (Международная академия интеграции науки и бизнеса, 2009). ДЖОЙ И ДРУГИЕ (Стихи о животных) ДЖОЙ Появился дома пёсик – Цвет каштана, чёрный носик, Уши бабочкой порхают, Хвост кольцом к спине стекает. Дочь опять пошла в атаку: «Мам, давай возьмём собаку!» – Я болела, нет настроя: «Дома тесно, что такое!» Тут щенок лизнул мне руку, Повилял пушистым крюком – Уж рука каштанку гладит, Тонет в шелковистых прядях. Чуть не умер он от чумки, На укол возили в сумке – И опять глаза сверкают, И опять он звонко лает. По ночам весною будит: «Вы гулять пустите, люди, Там луна висит большая!» – И тихонько подвывает. Стойку держит, лапки сложит, А потом сухарик гложет. Поводок в руках заметит – Радостным прыжком ответит. Я в тревоге, как в колодце, – Он к ногам бочком прижмётся. Озорной и непослушный, Полонил он наши души. КТО НА ПОВОДКЕ? Джой бежал по дорожке, На прогулку вёл Серёжку. Вдруг зверёнок в тёмной шкурке Пересёк дорожку юрко! Пёс помчался, хвост задрав, Видит: перед ним дыра, Но мала для Джоя слишком, Проскочить смогла лишь мышка. А Серёжка запыхался: Так бежал он, так смеялся! РАЗГОВОР У ДАЧИ Витя видит пса у дачи – Рыжий хвостик колесом, Лает пёс. Что это значит? Мы ж не входим в этот дом! Лает пёс задорно У своего забора. «Не пугайся, грозный пёсик? Мы не тронем ничего!» – Говорит курносый носик И – в сторонку от него. А Джой и не ругается, Он сказать старается. Говорит он: «Здравствуй, мальчик! Позови меня играть! Будешь ты как будто зайчик, Я же стану догонять». Машет хвост пушистый, Смотрят глазки чисто. КОТОФЕЙ Тигрово-полосатый, На спинке два цветочка. Уже не помню даты, Когда пришла с ним дочка… Сначала привечали В других домах котишку, Но вскоре выставляли: Хлопот с ним много слишком. Страдальчески смотрел он, В углы пугливо жался, Поесть просил несмело, На крики обижался. У нас прижился котик, Матёрый стал котище, Но так же робко ротик Откроет: дайте пищи. Зимой – красивый, важный, Зимой – худой и драный. Дерётся он отважно, Зализывает раны. Но нет-нет – и грустинка Мелькнёт в зелёных глазках, А станешь гладить спинку – Отпрянет вдруг с опаской. Хоть кот, да, наверно, Обиды не забудет… И мне бывает скверно, Когда обманут люди, Обманут в ожиданье Добра и соучастья. Всем нужно пониманье, Ведь с ним приходит счастье… В душе моей светлеет, Когда её, как словом, Доверчиво согреет Мурлыканье котово. ЧЁРНАЯ КОШКА Гуляет сама по себе, Торчат кверху хвост и носик. Как предки, чья жизнь в борьбе, Себя настороженно носит. Мы Маврой назвали её За чёрный наряд атласный, За то, что еду и питьё С нас: «Ма-а-ур-р!» – требует басом. На ласку не падка она, И когти её мы знаем (Бывает, и мы сполна На грубость злом отвечаем!). Но как-то в пылу забот Я стукнула больно ногу, Откуда-то – Бог поймёт! – Вдруг мчится моя недотрога, Ко мне на колени – прыг, Где чашечку боль сверлила… «Мав-ма-а-ур-р-р» приблизило миг – Растаяла боль, отступила! Гуляет сама по себе Прегордая наша Маврушка. Но зря ждут подвоха в судьбе, Кто встретит такую чернушку. КОТЯТА Смешные котята, слепые комочки: У нашей Маврушки – два сына и дочка. Один, в маму, чёрный, но в белых носочках, И два полосатых – пушки-малышочки… Уж скоро пытливо мир встретят глазами, Потом кувыркнутся из ящика сами, Диван весь взъерошат в азарте охоты, И выгнут вдруг спинки, пугаясь кого-то, И будут бороться, пыхтя, кто как сможет… Пока только шёрстку у мамы тревожат. БРЫСЬКА 1 Очень рад Ванюша-крошка: Появилась в доме кошка. Тоже крошка эта Брыська – Не умеет есть из миски. Но вполне Ванюша взрослый: Ей отдаст бутылку с соской. 2 Кошка Брыська у Ванюшки Разбросала все игрушки И не хочет убирать – Значит, её в углу стоять! Но не хочет в угол Брыська, Вот неправильная киска! КТО ИГРУШКИ РАЗБРОСАЛ? Мама сказала Ксюше и Рите: «Девочки, в комнате вы не сорите, Быстро игрушки свои уберите, Молча сидите, мультик смотрите!». Рите сказала старшая, Ксюша: «Ты поскорей свою кашу скушай, Ну а теперь ты меня послушай И убери все игрушки получше!». Рита сестре ничего не сказала, Молча на кошку она показала: Глупая кошка всё разбросала! – Кошка в ответ на балкон убежала… (Материалы авторов Рязани подготовили Людмила Салтыкова и Алексей Бандорин) ----------------------------------------- Новая страница ------------------------------------- Творчество школьников Уфы и Рязани. __________________________________________________________________ Александра Юшкова, г. Уфа (Башкортостан). Александра Юшкова - ученица 9 класса уфимской школы № 8. Дипломант XII Межрегионального конкурса детского литературно-художественного творчества «Начало» (г. Рязань, 2008), лауреат V Межрегионального литературного фестиваля «Под небом рязанским» (2008). МОЙ ХАРАКТЕР (песня) Мой характер – твёрд ли он?.. Я – одна на миллион… Всем так хочется страстей, В жизни нет простых путей… От всего хочу уйти, Но не знаю я пути… Может, можно улететь – Нужно крылья лишь иметь… В сказки я верю с малых лет, Но я знаю: идеалов нет… Припев: Чёрные краги, чёрная тушь… Клубы – овраги для мёртвых душ… Твёрдый характер нужен в пути, Сложно по жизни белой идти… Так легко всё поломать, Но так сложно собирать… Жизнь – конструктор из путей, Только он не для детей! Почему все люди врут, Что терпенью равен труд? В жизни сложно выбрать путь, Чтоб хоть раз не обмануть… В сказки я верю с малых лет, Но я знаю: идеалов нет… Припев. Ольга Кулакова, г. Уфа (Башкортостан) Ольга Кулакова - ученица 4 класса школы № 26, лауреат V Межрегионального литературного фестиваля «Под небом рязанским» (2008) ПОГОНЯ Рыба-меч стрелою мчится, За добычею стремится. Эта хищница морская – Как торпеда боевая. Меч её ударом страшным Может наш пузырь пробить. Только нас не замечает Рыба-меч и продолжает За семьёй кальмара плыть. Уйти кальмар не успевает И семейство прикрывает: Перед рыбой выпускает Облако чернильное, Опасность отводильное. Их из виду потеряла Рыба-меч, от них отстала, А кальмаров след простыл. Вот такой вот случай был. Вероника Кузнецова, г. Уфа (Башкортостан) Вероника Кузнецова - ученица 4 класса школы № 26. СВЕРЧОК Только вечер наступает – Просыпается сверчок, Моет щёчки, надевает Свой рабочий пиджачок. В тёмном месте возле печки Он находит щель в полу И всю ночь усердно точит Свою тонкую пилу. ТАКОЙ СОН Мне приснился страшный сон, Не понравился мне он. Вот я думаю: проснусь, Быстро в школу соберусь, И забуду я про сон, не понравился мне он. Олег Рындин, г. Уфа (Башкортостан) Олег Рындин - ученик 4 класса школы № 26. *** Бутерброды вкусные стал готовить я. Очень полюбила их вся моя семья. Мама любит с сыром, папа с колбасой. Бабушке не нравится, что я стою босой. Угощу бабулю я бутербродом вкусным! Говорят, что стану поваром искусным. Никита Брехов, г. Рязань Никита Брехов - ученик 8 класса школы № 63. Член литературного клуба «Орфей». Публиковался в альманахе «Под небом рязанским» (вып. 2-4), автор поэтического сборника «Начало». Победитель областных конкурсов детского литературно-художественного творчества «Тропою Паустовского» (номинация «Проза») и им. С. Н. Худекова (номинация «Поэзия») (2008), лауреат Международного поэтического конкурса «”Звезда полей” Николая Рубцова» (2010). ЗАСНЕЖЕННЫЕ ЗВЁЗДЫ Был вечер. Я вышел на улицу. Снег летел наискось. Я посмотрел на небо. Мягкие капельки снега ложились на моё лицо и тут же таяли. Я опустил голову и пошёл в сад. По дороге я взял снежок и залепил им в соседский душ. Снежок разлетелся, как тополиный пух. Уже совсем потемнело. Небо стало чёрным, словно море, где плавают маленькие светящиеся кораблики. В небе двигалась какая-то точка – это самолёт. Представляю людей в самолёте. Они спят и видят свои сны. Прохожу в калитку, вхожу в сад. Снег уже совсем покрыл деревья. Некоторые мамины цветы совсем завяли. На них нападало много снега. Они стали похожи на белые розы. Призадумался. Меня начал пробирать холод. Подхожу к будке собаки. Она скулит, хочет побегать. Я чуть-чуть её погладил и пошёл в дом. На крыльце кто-то сзади трётся о ногу. Это наша кошка Сонька. Всегда удивляюсь, как она ухитряется проскользнуть в приоткрытую дверь… и остаться целой. Я вошёл в дом. Светло, все смотрят телевизор. Я иду в свою комнату, выключаю свет, чтобы опять увидеть звёзды, заснеженные звёзды над моим садом. (Материалы школьников Уфы и Рязани подготовили Людмила Салтыкова и Алексей Бандорин) ------------------------------------------------- Начало страницы ------------------------------------------ Ближнее Зарубежье. Казахстан. Бахытжан Канапьянов. Памяти Чингиза Айтматова. ______________________________________________________________________ Бахытжан Канапьянов Бахытжан Канапьянов – казахский поэт, переводчик, сценарист, кинорежиссёр, родился 4 октября 1951 года в г. Кокчетав. Окончил Казахский политехнический институт им. В. Ленина (1974), Высшие курсы кинорежиссёров и сценаристов (1977) и Высшие литературные курсы Литературного института им. М. Горького (1981 – 1983). Автор книг – «Ночная прохлада», «Отражения», «Чувство мира» и многих других. Печатался в самых разных журналах, в том числе в журналах «Простор», «Наша улица». Член Правления Союза писателей Казахстана, член казахского и русского ПЕН-клуба. Главный редактор литературных альманахов «Литературная Азия» и «Литературная Алма-Ата». Перезидент издательства «Жибек жопы». УРОКИ СТАРЫХ МАСТЕРОВ (Памяти Чингиза Айтматова) Впервые об этом удивительном озере я узнал в далеком детстве из трудов Чокана Валиханова. Вначале разглядывая его путевые зарисовки, которые вошли в пятый том собрания сочинений, а затем, спустя годы, читая путевой дневник ученого и его запись фрагментов эпоса о Манасе Великодушном. Так зародилась в моей юной душе заочная любовь к этой высокогорной жемчужине, к озеру в оправе диких гор. А в студенческие годы я впервые воочию увидел эту живописную чашу – чашу Джемшида. Незабываемые мгновения, когда, пройдя второй перевал двухдневного пути из Алма-Аты, из-под ветвистой лапы тяньшаньской ели вдруг ближе и ближе спускаешься к нему, к этому озеру, которое на все последующие годы становится твоей творческой мастерской под открытым и незабываемым небом. Поэтическое и многоязычное побережье Иссык-Куля, сырты и горные вершины пленили меня, с каждым годом открывая новые и новые горизонты познания – себя и других, гордых обитателей этого поднебесного края. На южном побережье я сверял по записям своего дальнего предка, Чокана Валиханова, дорогу на Барскоон, к водопадам и далее на перевалы в Кашгар. Все это, разумеется, переходило в стихи и прозу. И так случилось, что почти все населенные пункты побережья, особенно южного, имеют мои литературные посвящения. И это происходило не сразу, не вдруг, но постепенно, когда твои душа и сердце сливаются в одном порыве, в одном дыхании с ландшафтом «небесного ока земли» – Иссык-Кулем, его побережьем, его многовековой историей и его людьми – прошлого, настоящего и будущего. Когда проступят и высохнут слезы после чтения святых книг Чингиза Айтматова, и ты сквозь легкое марево июльского дня видишь там, на горизонте, белый пароход своего детства. * * * В моей библиотеке есть три издания собраний сочинений Чингиза Айтматова. Первое, трехтомник, 1984 года, второе – семитомник, 1998 года, третье – Полное собрание в восьми томах, вышедшее уже после кончины писателя. Два из них с дарственной надписью Чингиз-ага. Открывая, наугад, тот или иной том, погружаешься в магию его повествовательной речи, в образы, людские и человеческие по своей глубинной сути, от мальчика до старика Момуна, от «солдатенка» или Эрмека до учителя Абуталипа, Едиге Буранного, табунщика Танабая, сопереживаешь прекрасным женским характерам – Алтынай, Джамиля, Бегимай... А чего стоят образы животных, в силу великого таланта художника слова одухотворенных и очеловеченных, зачастую превосходящих нас, смертных и грешных, своим природным благородством. Пегий пес, бегущий краем моря, старик-рыбак, которому судьба сродни морю и небу, рыба-женщина, влекущая нетерпением плоти, конь Гульсары и верблюд Каранар, волчица Акбара и Рогатая мать-олениха. Раймалы-певец и брат его Абдильхан, конь Саралу и юная певица Бегимай, к которой обращены слова: «С черных гор, когда пойдет кочевье, я на ярмарке не буду, Бегимай». Даже некоторые фразы, взятые отдельно из ткани повествования, становятся крылатыми, афоризмом. К примеру: «Любовь и поэзия погибают от соприкосновения с властью». А трагедия манкуртизма, до боли в висках характерная и актуальная в наши транзитные годы: «Мен ботасы олген боз мая, тулыбын келіп искеген. – Я сирая верблюдица, пришедшая вдохнуть запах шкуры верблюженка, набитого соломой». После таких фраз невольно оглядываешься на луну, чувствуя, что там действительно кто-то есть, а на самом деле видишь белый платок Найман-Ана, который отражает свет нашей памяти и печаль нашего беспамятства. Во всем этом есть заклинательные, эзотерические основы нашего многовекового бытия. «Я ощущаю жизнь как трагедию. С жизнеутверждающим финалом», – однажды сказал Чингиз Айтматов. «Если ты и вправду слышишь, о боже, мою молитву, которую я повторяю вслед за праотцами из заученных книг, то услышишь и меня», – произносил Едиге Буранный при погребении своего друга Казангапа. В 1981 году, когда впервые был опубликован этот роман в журнале «Новый мир», я за одну ночь прочел эту великую вещь великого писателя. И всей своей душой впитал в себя дух и образы романа. И сверял по нему в будущем свои поступки и свое творчество. В тот же год я посвятил Чингизу Айтматову свою «Земную балладу о космосе». Я убежден, что не только внешне слова «Тюре-Там» и «Тюре-Тумсук» (родовое поместье моих предков-чингизидов) схожи. В этих значениях есть и некая глубинная связь, уходящая своими древними корнями к самому Чингисхану. На мой взгляд, люди Тюре-Тама, вблизи которого находился полустанок Боранлы-Буранный, схожи с людьми Тюре-Тумсука. И по характерам, и по убеждениям, и по складу своего мировоззрения. Я вижу очень много общего в образах Абуталипа и моего отца. Такие же люди из аула, как и Едигей Буранный, часто посещали дом моих родителей. Также явственно ощущаю из своего далекого детства тепло их натруженных ладоней, когда в час приезда в наш дом, в Павлодар, они гладили меня по голове, я так же, как Эрмек, сопротивлялся, когда они вели меня и моего братишку Ерулана в парикмахерскую. Скромные в своем поведении, они вмиг оживали, когда за вечерним чаем рассказывали отцу легенды своего края. И лица этих немногословных людей внезапно преображались, когда они незатейливо пели под домбру песни Исы и Шакарима. Помню я и тот день, когда впервые услышал песню Шакарима. Однажды, в конце пятидесятых, в наш дом пришел пожилой человек. Отец, увидев его, обнял, и долго они так стояли у порога, обнявшись, молча, не проронив ни слова. Я успел заметить на его ногах диковинную для наших мест обувь – унты. Потом уже, к вечеру, когда стали заходить родственники и соседи, стало известно, что это близкий родич отца, который долгие годы жил там, где люди ездят на собаках. У него на правой руке не было четырех пальцев. Но как он играл одним только большим пальцем! И звуки домбры, заполнив пространство дома, изливали его печаль по прожитым в далекой ссылке годам. И женщины, готовя бешбармак на кухне, вытирали краем платка набегавшие слезы. Родичи говорили, что он видел моего деда Канапью-кажы, знал Шакарима и Ису Байзакова и часто пел их песни. Чингиз Айматов, писатель с мировым именем, так говорит о своем романе: «...я не просто представитель определенной национальной литературы, я обязан сказать нечто большее. В этом смысле «нечто большее» я попытался сказать в новом произведении, в романе «И дольше века длится день». Сейчас, когда книга уже написана, я испытываю потребность поразмышлять над тем, что, собственно, явилось для меня путеводной звездой. Писатель не может четко сформулировать, о чем его сочинение. Ему всегда кажется, что недостаточно слов, чтобы выразить всю полноту замысла. И все же попытаюсь. Сокровенная мысль моего романа не нова, но и неизбывна: главная суть и ценность мироздания – человек». В мае 1997 года, когда в Париже проходили торжества, посвященные 100-летию со дня рождения Мухтара Омархановича Ауэзова, в здании ЮНЕСКО я подошел к Чингиз-ага и сказал, что всю жизнь пишу ему письмо о самом сокровенном, что может быть в душе поэта... Он улыбнулся и ответил: «Когда сочтешь нужным прислать свое письмо – присылай. Я жду». Так две мои книги, «?стаз» и «Та?ылым», посвященные отцу и матери, стали своеобразными письмами великому писателю. Как здесь не вспомнить вещие слова из романа Чингиза Айтматова?! «Вспомни, чей ты? Чей ты? Как твое имя? Имя? Твой отец Доненбай! Доненбай, Доненбай...» ЗЕМНАЯ БАЛЛАДА О КОСМОСЕ Чингизу Айтматову Где эта станция? Где эта станция? – Там. Как зовется она? «Тюре-Там»– говоришь? «Тюре-Там». И солнцем палима и пламенем мощных ракет Земля, что на карте в желтый окрашена цвет. Где эта станция? Где эта станция? – Там. «Тюре-Там» по-степному зовется она. «Тюре-Там». ...Вот летчиков группа в тени на перроне стоит, и степная листва над ними слегка шелестит. Посмотрит старушка и тут же забудет про них, идет вдоль вагонов, и звонкий доносится крик: – Бир сом одна дынька! – Людские мешая слова, прячет смятые деньги в цветистые рукава. Она видит ночами пылающий в небе костер. Она внука не пустит за дальний запретный бугор. Узнает лишь завтра о том, что случилось вчера: в полнеба, в полнеба след космического костра. Где эта станция? Где эта станция? – Там. «Тюре-Там» – говоришь? «Тюре-Там» – говорю. «Тюре-Там». Поезд тронется, степь проплывает с обеих сторон. Быть может, в купе кто-то скажет: – Вон там космодром! Как обыденно все, ни ферм не видать, ни ракет, лишь локатора ухо, да тревожный на завтра рассвет. Да «уазик» пылит, скрывшись за безымянным холмом... Ты взгляни, лейтенант, ты вернешься, ты вспомнишь о том, что здесь эта станция, здесь эта станция, здесь. И взлетает орел над тобою – как добрая весть. 1981 г. * * * Когда я учился в Москве, на Высших литературных курсах, которые в свое время закончил Чингиз Айтматов, заведующая учебной частью Нина Аверьяновна Малюкова однажды показала нам стенограмму семинара, на котором обсуждали повесть «Джамиля». Среди потока необоснованной критики курсантов-семинаристов, бесстрастно запечатленного рукой стенографиста, меня и моих сокурсников поразила ремарка, приписанная сбоку, в углу: «Айтматов плачет». Не знаю, сохранилась ли эта стенограмма, наверняка в архиве Литинститута она имеется. Но я не об этом, а том, что даже на уровне учебного семинара, где можно было смело обсуждать вещи, так сказать, не для печати, «Джамиля» Чингиза Айтматова вызвала бурное обсуждение и неприятие среди собратьев-семинаристов. И это в стенах Литинститута. А вне этих стен нашей Альма-Матер? Вот что писал сам Чингиз-ага: «После выхода повести «Джамиля» один из наших известных писателей принялся ее критиковать. На партийном собрании перед общественностью страны он горячо говорил о том, что форма и содержание литературного произведения должны соответствовать политике коммунистической партии, что нужно неукоснительно следовать принципам социалистического реализма. В конце концов, утверждал он, каждый случай развода супругов – проблема огромной важности, которая должна обсуждаться коммунистической партией. Именно партия является оплотом, охраняющим единство семьи, а сюжет моей повести идет вразрез с этим постулатом. Когда я работал над повестью, то совсем не думал о подобных последствиях. «Джамиля» с момента своего появления вызвала большой интерес и у нас в стране, и за рубежом. Везде книга бурно обсуждалась. Мой неожиданный успех стал значительным шоком, как это часто бывает, для друзей-коллег: многие предпочли хранить молчание по поводу повести. Только отдельные наши «классики», как говорится, «и в хвост, и в гриву» чихвостили книгу... Такую, мягко говоря «критику», я вынужден был выслушивать лично. На одном из партсобраний выступил наш «классик». Я до сих пор почти слово в слово помню его выступление: «Мы тут обмениваемся мнениями о том, как воспитывать молодых писателей. Но как, скажите, воспитывать, если отдельные из них – на ложном пути. Они строят свое творчество на преступном фундаменте, отравляя всю нашу литературу?! Недавно мне довелось быть в командировке на Иссык-Куле. В одном из колхозов я пошел в поле, чтобы посмотреть, как работают наши доблестные труженики, поговорить с ними. Вскоре сзади загромыхали колеса пароконной брички. Я отошел на обочину, чтобы пропустить телегу, но ездовой сам остановил коней. Кони были упитанными. По виду ездового я понял, что он – один из руководителей колхоза. – Куда направились, байке? – улыбнулся он мне. – Да вот, иду на полевой стан познакомиться с людьми. – А-а, я Вас только теперь узнал. Вы ведь знаменитый писатель имярек? – Вы не ошиблись, я именно тот писатель. – Забирайтесь в телегу, я покажу все, что Вас интересует. Я принял его предложение и сел рядом. Через некоторое время этот человек вновь обратился ко мне: – Вы ведь писатель, а знакомы ли Вы с Айтматовым? – Конечно, я хорошо его знаю, – удивился я. – Тогда передайте ему, что при встрече я с удовольствием поколочу его! – За что? – изумился я еще больше. – За «Джамилю». Это разве книга?! Муж на фронте, а она убегает с каким-то безродным бродягой. Нельзя издавать такие книги! Вот мнение народа! Жаль, что у меня нет сейчас камчи. Айтматов присутствует здесь. Я бы с удовольствие отстегал его!» Довольный своим выступлением «классик» спустился с трибуны. Разумеется, я сильно переживал, но что мог тогда поделать?! Присутствующие кто посмеялся, кто добродушно усмехался. Но из разных мест зала доносились злобные реплики: «Правильно! Таких горе-писателей только колотить и надо! Они мутят весь народ! Это влияние буржуазии! Классовые враги не дремлют!» Что я мог сказать или сделать в такой ситуации?! Недаром говорят: «Молчание – золото!» Что бы ни говорили злопыхатели, повесть «Джамиля» уже с момента опубликования на русском языке получила международное призвание. Вначале она вышла в журнале «Новый мир», главным редактором которого в то время был Александр Твардовский. Моя многолетняя дружба с одним из великих писателей русской литературы началась именно с повести «Джамиля». Александр Трифонович в тот период был безусловным авторитетом, пользовавшимся всеобщим уважением. Не ошибусь, если скажу, что многие произведения и их авторы своей известностью обязаны именно ему, личности, которая является совестью страны. Парадокс того времени заключался в том, что любые политические перемены следовало принимать молча, без проявления своего отношения. Любое произведение, особенно талантливое, нужно было проталкивать сквозь искусственные препоны. Но если у писателя был покровитель в верхах, то его книги выходили одна за другой без всяких проволочек. Поэтому я благодарю судьбу за то, что она свела меня с Твардовским. Еще до «Джамили» я выслушивал критику партийных руководителей. Тот факт, что повесть «Лицом к лицу» была благосклонно принята нашей писательской общественностью, объяснялся тем, что она вначале увидела свет на русском языке в журнале «Октябрь», в Москве, главным редактором которого был Ф. Парфенов. Правда, и тогда нашлись «критики», в местной прессе, обвинявшие меня в том, что я слишком беззубо изобразил дезертира Исмаила. По их мнению, он выглядел трагедийной фигурой. После инсценирования повести Киргизским драмтеатром, о чем я выше уже упоминал, критики вновь оживились. «Где истинные герои, батыры, которые выиграли великую войну? Где люди, показавшие беззаветную храбрость? Дезертиров во время войны тут же отлавливали и расстреливали без суда и следствия. А писатель Айтматов какого-то отщепенца-дезертира изображает трагической фигурой. На наш взгляд, Айтматов не прочь представить Исмаила и положительным героем. Куда заведет нас своими антисоветскими взглядами такой писатель?!» – вопрошал один из критиков. Но, несмотря ни на что, судьба повести «Лицом к лицу» оказалась счастливой благодаря тому, что увидела свет в Москве. «Джамиля» же на пути к читателю встретилась со многими сложностями. Но она же и познакомила меня с главным редактором журнала «Новый мир». Ту нашу первую встречу, беседу по душам я никогда не забуду. Именно тогда Александр Трифонович предложил мне поменять название повести «Мелодия» на имя главной героини. Наверное, при встрече он объяснил мне, чем предпочтительнее новое название, но я уже этого не помню. А тогда с радостью ухватился за это предложение мэтра. В ту же первую встречу А. Твардовский очень подробно и доходчиво объяснил мне, как писать, чтобы обойти застойно-тоталитарные требования литературных чиновников от компартии. Он посоветовал мне писать сразу на двух языках – русском и киргизском. Но печатать вначале в Mocкве на русском, чтобы обезопасить себя от местных партократов. В справедливости слов А. Твардовского я убедился в работе над повестью «Прощай, Гульсары!». Я буквально кожей чувствовал правоту известного писателя. И если бы не воспользовался мудрой стратегией, подсказанной мне старшим другом, то повесть «Прощай, Гульсары!» умерла бы, не появившись на свет...» Я специально так широко цитирую Мастера, его историю создания повести «Джамиля» и дальнейшей ее судьбы. На мой взгляд, во всем этом прослеживается та самая творческая взаимосвязь и, если хотите, искренняя, сердечная поддержка интеллектуальной России и Москвы, как это всегда и было по отношению к Мухтару Ауэзову, Расулу Гамзатову, Василю Быкову, Ивану Драчу, Мумину Каноату, Иону Друцэ, Олжасу Сулейменову, Нодару Думбадзе, Эдуардасу Межелайтесу, Тимуру Пулатову, Тимуру Зульфикарову, а также ко многим блистательным национальным именам громадной империи Страны Советов. Необходимо добавить, что согласно молве и воспоминаниям современников, в это самое время Мухтар Ауэзов лично передал уже опубликованную повесть «Джамиля» Луи Арагону, с подачи которого она была переведена на французский язык и публиковалась в нескольких номерах газеты «Юманите». Писатель в силу своего настоящего таланта всегда находится в оппозиции, в первую очередь по отношению к себе, а затем уже к окружающей его действительности. Это, на мой взгляд, аксиома. Именно с первых литературных произведений («Джамиля», «Лицом к лицу» и др.) Чингиз Айтматов, может быть, еще неосознанно и ненамеренно следовал этому постулату творчества. Именно в этих ранних произведениях Чингиза Айтматова зарождался своеобразный «узел кущения», из которого вызревали зерна писательского таланта и будущая ничем не подкупная позиция личности. Да и время было уже иное во второй половине пятидесятых – время оттепели. Мало кто знает, что определенную часть детства Чингиз Айтматов провел в Москве, именно в те репрессивные годы, и прощание на Казанском вокзале его, мальчика, с отцом, Тюрекулом Айтматовым, который учился в Институте Красной профессуры и был вскоре расстрелян, навсегда врезалось в цепкую детскую память. Да так, что тоска по отцовской, мужской ласке спустя годы вошла в суть детских характеров, с большим талантом и гуманизмом выписанных в образах мальчика из «Солдатенка», «Свидания с сыном», «Белого парохода» и Эрмека из «Буранного полустанка». А также негасимая нежность женщины-матери, которая во все века всегда принимала на свои хрупкие плечи всю тяжесть по сохранению семейного очага – Толганай, Найман-Ана, Рогатая мать-олениха, Зарипа, Укубала... А затем, на протяжении полувека, были звездные часы писателя, которые, после каждого нового произведения, достойно воспринимались миллионами читателей у нас, в единой Стране Советов, и за рубежом. Его произведения были переведены на 165 языков мира и изданы в 130 странах общим тиражом более 67 миллионов экземпляров. По данным ЮНЕСКО, на 1998 год они издавались 830 раз. Он, как и многие «дети культа личности», был буквально обласкан партией и властью. И здесь, возможно, партия и власть ожидали совсем другие его произведения – характерные духу партийного кодекса «строителя коммунизма». И многие из писателей, известные и менее известные, круто меняли фарватер своего творчества в угоду этой самой партии и власти. Но только не Чингиз Айтматов. Наоборот, с каждым произведением та самая «оппозиция творчества», о которой я говорил выше, принимала в себя новые темы и новые формы романа – «Буранный полустанок» и «Плаха». Обласкан был, да! Депутатство, секретарство, Герой Труда, самые престижные премии страны... Но когда сажусь за чистый лист нового произведения, позвольте самому решать – каким ему быть. Сейчас и навсегда! А все остальное – это где-то правила быта и большой игры. Кстати, эти правила игры всегда были в ходу – и в прошлые века, и в наше время,в транзитный период нашего бытия. Суть в другом – в самом стержне творчества и таланта. А все остальное, как говорится, суета сует. И Чингиз Айтматов, и Олжас Сулейменов в силу объективных и субъективных причин принимали эти правила, но всегда, в своих трибунных выступлениях, были предельно честны и откровенны, слушатель или читатель всегда находил в этих выступлениях зерно мысли, не говоря уже о самом творчестве, которым они духовно обогатили евразийское пространство литературного мира. Я признателен и благодарен судьбе, что знал и знаю эти личности, душой и сердцем еще в далекой юности постигал их произведения, и думаю, что в двадцать первом веке нас ждет ренессанс именно такой высокохудожественной литературы. Разумеется, присутствовали эти правила игры и в ряде произведений писателя – фрагментарно и эпизодично; но в контрасте с этим так выпукло и образно значимо проступали главные герои и персонажи, взятые из глубины жизни, реальности и бытия. Это во-первых, а во-вторых, именно из формата так называемого соцреализма по глубинному зову души вырываться за этот самый формат, рождая тем самым новые, неизвестные и неизведанные коллизии сюжета, – по силам только большому таланту, большому Мастеру, каким, собственно, был и остается в своих произведениях Чингиз Айтматов. Кстати сказать, в тот период «двойного стандарта» наиболее демократичная среда была почти во всех братских киностудиях и в союзах кинематографистов. И многие из творческих личностей обретали в такой среде «киношников» своеобразную созидательную отдушину. Многие писатели и поэты находили свой круг единомышленников в сценарных коллегиях, в павильонах и в экспедициях, вынося из этого круга общения новые идеи и сюжеты, не замутненные идеологией того периода. Именно в тот период шестидесятых и семидесятых годов прошлого века Чингизом Айтматовым были написаны многие литературные произведения, именно тогда, когда он руководил Союзом кинематографистов Кыргызстана. Мне сейчас трудно судить о времени, в котором живем, существуем и прозябаем. О времени, когда буквально все подчинено златому Тельцу и шелесту зелени по имени «бакс». Это время даже не двойного, а тройного или же четвертного стандарта. Одно могу сказать, что пагубность и трагичность этого времени в том, что исчезла и исчезает гуманистичная направленность нашего бытия. В силу этого нет и литературных произведений, по широте охвата образов и характеров тождественных книгам Чингиза Айтматова. * * * Только озеро Иссык-Куль и снежные вершины Тянь-Шаня могли породить великий миф о Манасе Великодушном, его сыне Семетее, внуке Сейтеке, жене Манаса Каныкей и матери Чийырды. Вселенную Манаса впервые открыл и записал фрагменты для России и Европы Чокан Валиханов. Великий эпос, насчитывающий почти миллион поэтических строк, был сохранен великой памятью народа. Еще в далекой молодости эпосом «Манас» был пленен гений казахской словесности Мухтар Омарханович Ауэзов, написавший об этом ряд научных статей, а в начале пятидесятых прошлого столетия он буквально защитил великий эпос, выступая в тогдашнем Фрунзе на научно-теоретической конференции, где решалась судьба кыргызской «Илиады». Это общеизвестный факт в истории литературы советского периода. «Мухтар Ауэзов для меня не некая академическая величина и не просто самый великий художник среди лично известных, а человек, проявлявший по отношению ко мне отеческую заботу, – писал в статье «Слово об Учителе» Чингиз Айтматов. – У меня есть две национальные святыни, с которыми я еду в другие страны, с которыми я переступаю порог других народов. Это – «Манас» и Мухтар Ауэзов». Известный ученый, манасчи Талантаалы Бакчиев, который родился в 1971 году, в год кончины легендарного сказителя героического эпоса «Манас» Саякбая Каралаева, приводит в своем интервью1 слова кинорежиссера Мэлса Убукеева о том, что «Манас» – это родовое гнездо всех видов искусств, множество духовных знаний, этажи которых складывались из мудрости прошлого. Ему подвластны пространство и время. А истинное время – вечность. Символ вечности – круг. Прошлое вновь и вновь возвращается в настоящее... Интересен и уникален ученый и манасчи Талантаалы Бакчиев, достойный наследник аксакала Саякбая и Чингиза Айтматова. Во сне ли, наяву ли, но он вспоминает, как однажды в детстве увидел прекрасную юрту, через щель входа в которую струился мягкий свет. Недолго думая, он подошел к этой юрте и переступил порог. Внутри было тепло и просторно, в центре стоял небольшой топчан, на котором спал вечным сном мальчик в возрасте пяти-шести месяцев. По обе стороны топчана сидели две женщины, одетые в глубокий траур. Одна была постарше, другая – помоложе, и Талантаалы по какому-то наитию сразу догадался, что эти женщины совершенно необыкно¬венные: жена и мать Манаса Вели¬кодушного – Каныкей и Чийырды. Они очень обрадовались гостю и сказали: «Мы давно ждем тебя. Как хорошо, что ты пришел! Ты должен оживить нашего Семетея». Подросток с неизвестно откуда взявшейся уверенностью подошел к лицу ребенка, раздвинул его рот и, наклонившись, подул в него. Из его собственного рта в этот момент потекла струйка воздуха цвета надежды и мудрости – голубовато-фиолетового. Почти сразу малыш Семетей глу¬боко задышал и ожил. А Таланта¬алы, выполнив свою миссию, собрался покинуть юрту. Но умница Каныкей жестом остановила его и протянула большую деревянную пиалу с белым густым напитком, не похожим ни на молоко, ни на кумыс, ни на айран, и благослови¬ла. Мальчик так и не понял, что это было, но почувствовал, что во рту все онемело. Талантаалы вышел из юрты и оказался на знакомой лужайке, но ни коня, ни овец он там не обнаружил. Исчезла и красивая юрта. С тех пор при всей исключительности своего дара сказителя он не перестает удивляться, за какие заслуги именно он назначен судьбой поведать современникам о незабываемых подвигах героев эпоса «Манас». «Священный зов» – так назвал свою книгу Талантаалы Бакчиев. И здесь присутствует великая тайна – тайна сна и сновидений, во время которых мы в буквальном смысле впитываем в себя, в душу и в разум, многовековое пространство тюркского фольклора. * * * Фольклор тюркских народов, в данном случае наших, близких по духу, братских народов, из века в век был насыщен животным миром. От мудрой мыши до благородных волка, коня и верблюда. Чингиз Айтматов, вспоминая мотив известного эпоса «Коджоджаш», подчеркивал, что еще в древности человек предостерегал себя от неразумного отношения к природе. И здесь необходимо сказать об океане тенгрианской мифологии, где сама природа, сам ландшафт Иссык-Куля выступают главенствующим началом всего сущего, а человек является неотъемлимой частью этой гармонии мира. И во всем этом есть «откровение Божие», стержень духовной организации и основа самой исторической памяти кочевых народов Евразии. Жрецы Тенгри высекали на поверхности камня сюжеты ритуалов и таинств космических мистерий, а рунами – деяния героев, затем свои знания они закрепляли на орнаменте войлока, но самой вечной книгой оказалась память человека, наделенная энергией поэтического и музыкального творчества, которая была доведена до совершенства, утверждает искусствовед Лаура Уразбекова2. Поздние кочевники-тюрки, казахи и кыргызы, последние носители тенгрианской веры, изумляли ориенталистов XIX века, по словам Чокана Валиханова, «...удивительной памятью импровизаторов, через которую все древние поэмы... сохранились без искажения... Но еще удивительнее, что во всех отдаленнейших концах степи, особенно стихотворные саги, передаются одинаково, и при сличении буквально тождественны, как списки одной рукописи...» Такая невероятная точность известных источников, когда произведения выливаются из уст всего народа как от лица одного существа, предполагает непрерывающиеся традиции, существование в среде кочевников особой группы людей, передающих эти предания из аула в аул, из поколения в поколение. Адепты тенгрианства знали методы развития возможностей человека, выходящие за рамки обычных представлений. И это касается не только воздействия музыки и поэтического слога на формирование мощного объема памяти, но и открытия всех уникальных свойств кодов человека, изначально заложенных в нем. Испытываешь неподдельную радость души и творчества, когда находишь в братском тюркском фольклоре схожие темы и имена, а значит, и многовековое родство. __________________________ 1 Ключ от «Манаса». «Литературная газета» (Москва). 17-23 февраля 2010. 2 Журнал «Шаhар – Культура». 2005. № 1. Батыр Олджабай, хан кыпчаков, и его возлюбленная Кишимджан, аил Тору-Айгыр, дорога в Джийдели... Во всем этом я вижу и образы батыра Олжабая, предка поэта Олжаса, казахскую «землю обетованную» – «Жидели Байсын», древнее озеро Торайгыр вблизи Баян-Аула. Конечно же, в силу своей гениальности прав предок Чокан, когда он говорит о фольклорной памяти тюркского народа. Неистребимый дух фольклора витает над вещим озером Иссык-Куль, дух Манаса Великодушного, его сына Семетея, его внука Сейтека оберегали в нелегком путешествии в Кашгар Чокана Валиханова, когда он в образе купца Алимбая переходил перевалы Барскоона, а там дальше Кашгар, а еще дальше «Мын уй» – «Долина тысячи Будд», а еще дальше Тибет, где есть озеро Тэнгри-Нур, родственное по духу, сказаниям и самой сути тенгрианства Иссык-Кулю. Там же, у подножья Эвереста, есть селение со знаковым названием Тингри. Допускаю гипотезу, что оттуда, из Тибета, берут свои начала предрелигиозные основы нашего многовекового бытия, наполненные светом тенгрианства. Вот уже сорок лет я бываю в этих фольклорных краях Иссык-Куля. В первые годы не постоянно, а последние десять лет каждое лето, июль-август, я посещаю эти святые места. Благодарен судьбе и озеру, что здесь «легко и свободно дышится», благодарен, что здесь я имею истинных друзей и товарищей, благодарен, что хорошо пишется на южном берегу святого озера. Благодарен Чингизу Айтматову – основателю Иссык-Кульского форума интеллектуалов мира. И каждый раз, когда бываю в Тамге, иду пешком к ритуальному камню, где буддийскими монахами выбита надпись во славу лотоса. Но однажды, переходя горную речку, я сильно поранил ногу (прошло несколько лет, а след от этой раны до сих пор есть на моей правой голени). Пришлось вернуться и перевязать рану в сторожке лесника. Но буддийский камень манил меня, ибо я в каждый свой приезд в Тамгу совершал это свое восхождение к камню. Через день, когда боль слегка отпустила, я вновь решил пойти к нему, упросив местного художника и учителя Ису Манапбаева, чтобы он дал коня. На следующий день на двух иноходцах мы с младшим сыном учителя отправились в путь. Поклонились не только главному камню, но и двум другим, расположенным к югу и к северу от него где-то на одинаковом расстоянии – три-четыре километра. Назад возвращались той же тропой, дважды переходя вброд горную речку Тамгу. И здесь случилось, на мой взгляд, невероятное. Проходя по дороге, ведущей к старому яблоневому саду, моя лошадь буквально на ровном месте сильно поранила заднюю правую ногу, изодрав до кости об острый, рваный край металлической трубы, через которую протекал придорожный арык. Сын учителя дал мне своего коня, а сам пешком повел на поводу прихрамывающую лошадь... Казалось бы, самый заурядный случай: лошадь поранила ногу, на то она и животное. Но это с точки зрения обывателя, а если взглянуть на произошедшее «путем богов Будды», ибо буддизм не един, им порождено множество различных по духу ответвлений, то можно прийти к выводу, что умное животное-жануар приняло на себя мою боль и мое страдание – во имя благополучного моего восхождения к святому камню. Если следовать бессмертному духу фольклора, то лошадь, приняв на себя чужую боль, навеки оставляет образ своего благородства в памяти человека. Я потом, чувствуя свою некую вину, не раз ее навещал вместе с Исой, когда зоотехник, обработав рану, пустил беднягу без упряжи на лужок вблизи горной речки, сказав при этом, что рана сама по себе заживет, лишь бы бедняга-лошадь находилась неделю-другую на воле одна, среди разнотравья ущелья. * * * Два племени Иссык-Куля Сарыбагыш (желтый лось) и Богу (олень) славят из века в век природу и жизнь южного Иссык-Куля, перемешивая эту славу многочисленными легендами и поэмами. И в этих легендах и поэмах, начиная с эпохи Манаса Великодушного, неоднократно звучат вполне конкретные географические названия этой неповторимой местности – воздушный поток Санташ, красные скалы Джеты-Огуз, плоские спины гор – сырты, годные для скотоводчества, а не для земледелия, перевалы Барскоон, Мойнок, Бедель высотой почти в четыре тысячи метров, хребет и реки Акшийрак, Арабель-Су, Тарим, Сыр-Дарья, Нарын, Яркенд, Чу, истоки Майдаадыр, Аксу. Странная жизнь рек этой местности. Река Тарим уходит в пустыню Такла-Макан и там, умирая, исчезает среди песков, река Чу исчезает среди песков Бетпак-Далы. Если бы не Тянь-Шань, породивший эти реки, эти пески Такла-Макана и Бетпак-Далы слились бы в единую громадную пустыню мертвого забвения. Многие реки берут начало в Акшийраке от реки с одноименным названием, которая полноводна у подножья Хан-Тенгри. Где-то здесь в недалеком прошлом жили арийские племена таримцев, которые принадлежат к группе индо-иранских народов. Главное занятие этих «бледнолицых братьев» высокого роста с тюркским наречием – рыболовство. * * * Легендарное озеро Иссык-Куль словно бы окаймлено легендой о солнечном луче – красавице Сауле, о султане Кунгее из племени Богу и Терскее – султане племени Сарыбагышей. Драгоценный сапфир синего озера как бы вложен в оправу этой легенды, возраст которой свыше двух тысяч лет. Символом высокого, неистребимого духа этих мест является Мамыр – высокогорный цветок эдельвейс. Сказка-легенда из моего детства гласит, что более двух тысяч лет тому назад этих гор не было. На их месте расстилалась плодородная равнина, по которой протекала полноводная река Чонсу. На тысячи верст вокруг жили мирные скотоводы-кыргызы, на правом берегу племя Богу, на левом – Сарыбагыши. На одном из островов, среди спокойных вод Чонсу, жила девушка, красавица Сауле. Слава о ее красоте одновременно дошла до кочевий крупнейших султанов племен: Кунгея – у Богу, Терскея – у Сарыбагышей. Собрав своих воинов, двинулись они к берегам Чонсу, чтобы предложить красавице Сауле стать женой одного из них. На берегах Чонсу соперники и их воины столкнулись лицом к лицу и поняли, что без борьбы вопроса – чьей же женой будет Сауле – не решить. Всадники подготовились к бою, а Кунгей и Терскей – к поединку. Три раза посылала Сауле к ним своих послов, предлагая решить вопрос о том, кто более достоин стать ее мужем, в мирном соревновании. Но батыры отказались. Ровно в полдень войска бросились в атаку. Но их остановил крик Сауле. Поднявшись на холм, она громко воскликнула «Кыргызы! Мы всегда были сильны единством наших племен! Не быть вражды и дальше. Пусть будет мир, а я погибну!» Выхватив из-за пояса нож, девушка ударила себя в сердце. Раздался гром. Горячая кровь Сауле брызнула струей в Чонсу. Река вздулась, расширилась в несколько раз и разъединила враждующих. А всадники и батыры, пораженные поступком девушки, окаменели от изумления там, где стояли, и ряды их превратились в цепи гор. С тех пор и стоят они друг против друга, и зовут их так, как звали предводителей – Кунгей да Терскей. Вот, оказывается, как это было всего-навсего две тысячи лет тому назад. * * * Ритуальный камень с изображением лотоса с надписью «Ом! Мани падме хум» – «Лотос – драгоценность жизни» находится в нескольких километрах от аила Тамга. Словно бы мифической небесной молнией рассечен этот священный камень надвое. Аналогичные камни, правда, меньших размеров, с изображением Будды и более ранних спиралевых солнечных линий есть и в Барскоонском ущелье, и справа, в Тамгинском. А также и в Казахстане за Капчагаем и недалеко от Текели. Говорят, что такие камни были и в районе Тюре-Тама, вблизи космодрома Байконур. На мой взгляд, эти камни должны образовывать равновеликие треугольники. Как знать... * * * У казахов как-то принято больше гордиться своими племянниками, нежели сыновьями. Видимо, природная мудрость склонна считать, чтобы сыновьями гордились не родители, а многочисленные родственники. Это одна из воспитательных сторон многовекового уклада жизни кочевого народа, перешедшая сквозь века в семейный кодекс нашей действительности. И я горжусь своими племянниками. Бывая по писательским делам в Москве, я один-два вечера уделял им, тогда еще студентам московских вузов, один, Мади Рахметов, ныне ответработник Госдумы России, а другой, с отличием закончивший МГИМО, профессиональный дипломат Чингиз Канапьянов. Они, будучи студентами, узнав о моем приезде, сами находили меня в московской гостинице, и, видя в их глазах радость встречи (родной дядя из Алма-Аты приехал!), я вел их ужинать в Центральный Дом литераторов или все вместе шли в театр Ленкома, а иногда и на Таганку. В один из таких приездов, когда в Москве впервые проводился Международный конгресс ПЕН-клуба, я повез своих племянников в Переделкино, где должна была быть встреча участников ПЕН-движения. Мои студенты быстро нашли общий язык с именитыми писателями и поэтами, благо хорошо изъяснялись не только на русском, но и на английском, немецком и французском. Среди участников Конгресса были Гюнтер Грасс, Омеро Ариджис, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Василий Аксенов, Юз Алешковский, Андрей Битов, Виктор Ерофеев, мои близкие по духу и сердцу друзья-поэты Сергей Мнацаканян и Александр Ткаченко. Разумеется, приехал из Бельгии или Люксембурга и Чингиз Айтматов. Он тут же дал интервью английским и французским журналистам, и помогал ему в этом в качестве переводчика-синхрониста мой племянник Чингиз. Чингиз-ага, видя, как заинтересованно спрашивают его журналисты двух стран и остаются довольными обстоятельными ответами, по-английски и по-французски озвученными будущим дипломатом, с веселой мудростью изрек: – Впервые Чингиза переводит Чингиз! – Это не художественный перевод, а синхронный, – уточнил я, тем самым подчеркивая разницу между переводом книг писателя и его беседы с иностранными журналистами. – Нет, это лучше, чем художественный перевод, – продолжал шутить Чингиз-ага. – Моего племянника в честь Вас назвали Чингизом, – в тон его шутке ответил я. – Я знаю и понимаю в честь кого назвали моего переводчика, – серьезно ответил Мастер, тем самым показал, что он прочел мои книги «Устаз» и «Тагылым». Я хотел сказать, что имя писателя «Чингиз» и имя его отца «Тюрекул» – звенья одной фамильной цепи, но промолчал... А в 2001 году в Алма-Ате впервые была проведена, ставшая теперь уже традиционной, Международная книжная ярмарка «По Великому Шелковому пути», бессменным организатором и вдохновителем которой является президент книжной ассоциации, книгоиздатель Элеонора Ныгметовна Баталова. Я, как вице-президент этой общественной организации, помогал ей в этом. Ну а какая ярмарка, тем более с таким названием – «По Великому Шелковому пути», обходится без музыки и танцев? Юные танцовщицы Малика Спатаева и Акмарал Утебаева в восточных нарядах исполняли казахские, узбекские, индийские танцы, вызывая улыбки и восхищение у серьезных участников и посетителей книжной ярмарки – писателей, поэтов, критиков из ближнего и дальнего зарубежья. А когда мой любимец, первоклассник, юный скрипач, сын младшего брата Ерулана Шернияз, без чьей-либо подсказки вышел в своем изящном костюмчике с бабочкой навстречу идущему Чингизу Айтматову и стал играть, выводя только ему подвластную мелодию, писатель с мировым именем расчувствовался, обнял юного скрипача и, не раздумывая, подписал на первом томе своего семитомника «Выдающемуся скрипачу Шерниязу!». И эта надпись Мастера стала пророческой. Ныне, спустя девять лет, скрипач Шернияз Мусахан является лауреатом независимой премии «Тарлан», лауреатом Международного конкурса им. Давида Ойстраха, лауреатом самого знаменитого Международного конкурса им. Г. Венявского в Люблине (Польша). Сам великий маэстро Владимир Спиваков от имени ЮНЕСКО подарил Шерниязу скрипку, следуя ритуалу знаменитых скрипачей, завернув ее в свое кашне. В настоящее время Шернияз Мусахан заканчивает музыкальную школу при Московской консерватории и собирается поступать в Лондонскую консерваторию. Но всегда помнит ту самую книжную ярмарку «По Великому Шелковому пути», на которой мудрый Чингиз-ага дал высокую оценку молодому таланту. Разумеется, с определенным авансом, но этот аванс Шернияз полностью оправдал и оправдывает своим трудом и усердием. На этой же книжной ярмарке мы провели круглый стол «Писатель и книга в ХХІ веке», где Чингиз Айтматов был почетным председателем. * * * Чингиз Айтматов вспоминал, как в далекой молодости, после окончания сельхозинститута он работал зоотехником племенного хозяйства Кыргызского научно-исследовательского института животноводства. Чтобы повысить удои молока, молодой зоотехник решил осуществить один смелый проект. «Суть моей задумки заключалась в том, чтобы попытаться скрестить наших яков и заокеанских животных с острова Джерс, чтобы вывести новую высокопродуктивную породу, – пишет Чингиз-ага. – Мое обращение к руководству Института получило понимание и поддержку. Я отправился в Ленинград, а оттуда в Гатчину, которая до революции была резиденцией русских царей. Во время Второй мировой войны почти весь племенной скот был привезен в Гатчину, откуда потом и отправлялся в разные страны. Бык той породы, которую я собирался приобрести, должен был адаптироваться к суровым условиям высокогорья. Ведь наши яки живут высоко в горах среди вечных льдов и снегов. Одна из целей задуманного мной эксперимента состояла как в повышении продуктивности молока, так и его жирности. Яки живут только в Кыргызстане, Таджикистане и Афганистане. Самый большой их недостаток – мало дают молока. Погрузив в Гатчине быка из Джерси в специально оборудованный для перевозки скота вагон, я пустился в обратный путь. Через десять дней состав наш прибыл на станцию Джамбула. Нас там встретили, погрузили быка на автомобиль и довезли до фермы. Но теперь для проведения эксперимента нужно было привезти сюда, на равнину, 10-15 самок яков. На двух грузовиках мы отправились на Тянь-Шань. В те далекие времена дорога до высокогорного Нарына была особенно трудной, перевал Долон с его крутыми серпантинами был опасен. Это сейчас трасса вся покрыта асфальтом, и ездить по ней одно удовольствие. Именно тогда на этой дороге я впервые увидел большегрузный автомобиль с прицепом, который шел в Китай. Поскольку дорога была дальняя, мы заночевали на перевале. Гостиница была ветхой, видно, в свое время ее наспех построили для дорожных строителей. Хмурая, рано постаревшая женщина молча засветила керосиновую лампу и стала стелить нам постели. В большой комнате стояло несколько незанятых кроватей с продавленными сетками. В углу о чем-то бубнили два сильно пьяных шофера. Моя кровать оказалась рядом с ними, и поэтому мне волей-неволей пришлось слушать их разговор по душам. Один из них, кстати, и оказался водителем машины с прицепом. ...Именно на самой вершине этого перевала и живет моя любовь. Но она даже не смотрит в мою сторону, сильно я обидел ее, – жаловался своему соседу по дорожной гостинице водитель грузовика с прицепом. Еще долго я не мог уснуть, невольно слушая эту пьяную исповедь о грустной и вместе с тем поучительной истории об утерянной любви. Вот как часто бывает: случайная дорожная встреча подарила мне невольное знакомство с судьбой – историю, которая вылилась в повесть «Тополек мой в красной косынке». А если вернуться к якам, то, образно говоря, они являются единственным связующим звеном, и по мифу, и по реальной жизни, Иссык-Куля с Тибетом. Слово «топаз», так кличут яка по-кыргызски, имеет совсем противоположный смысл среди казахов вопреки тому, что это животное умнейшее, ибо оно стремится к горной высоте. Животное-труженик, во влажных глазах которого таится смысл жизни сыртов, а также многовековая мудрость высокогорных переходов из Тибета сюда, на берега Иссык-Куля, и обратно в Китай. Скучаю по ним, и каждое лето спешу на высокогорный перевал и сырты, чтобы застать их вновь, угрюмо идущих по поднебесной тропе, держа широко раскинутыми рогами солнце-светило во славу этого божественного края. Если говорить о моей книге «Тамга Иссык-Куля», то она была бы далеко не полной без образа яка, без его величественной и неспешной поступи по высокогорному ущелью. Один из разделов моей книги называется «Фотопоэма “Небесное око Земли”». Если в прозе или в стихах можно что-то приукрасить или, наоборот, прийти к несоответствию, когда зазор между задуманным и воплощенным предательски увеличивается, лишая тебя творческого удовлетворения, то в фотоработах ты доверяешь своему взгляду на панораму Иссык-Куля, на тот или иной предмет ландшафта. Природа сама дает ключи к показу прекрасного. И ты, покоренный ее красотой, фиксируешь это, но фиксируешь, соизмеряя с чувством сопричастности к этому своего сердца, своей души, своего собственного взгляда на суть происходящего. Исходя из этого, может быть, данный раздел моей книги наиболее удачен, ибо в сотворении его мне помогали сама природа Иссык-Куля и его ландшафт. Здесь сквозь язычество туманов проступают камни вечности, на которых выбиты письмена и тамги-печати веков, здесь, в чаше Манаса, никогда не иссякнет божественная влага небес и горных вершин, здесь громадный кумай вспугнет теке и архара, который является посланцем небес, где шорох космического щебня чередуется шепотом звезд. И над всем этим сквозь тишину встает хрустальный воздух мироздания, вбирая и растворяя воз бытия на невидимом восхождении, вселяя и оставляя на пути своем неистребимый дух – дух Тенгри. Я просто пишу стенограмму, И авторство мне ни к чему. Но путь мой к небесному храму Не повторить никому. * * * – О Иссык-Куль, ты око земли. Ты всегда смотришь в небо. Обращаюсь к тебе, вечный, незамерзающий Иссык-Куль, чтобы стала известна мольба моя богу-вершителю судеб – Тенгри, когда он глянет сверху в твои глубины... Чингиз Айтматов в «Плаче перелетной птицы», опубликованном в 1972 году в «Литературной газете», впервые в своем творчестве обратился к образу Тенгри. Культ Тенгри, как это ни парадоксально, далеко не языческое понятие. Культ Тенгри – это, прежде всего, первооснова ряда религий, это, собственно говоря, и есть религия. Тенгри – это синее небо, невидимое верховное божество, которому поклонялись тюркско-монгольские и тибетские кочевые народы. А великое синее озеро, глядевшее оком в небо среди скалистых снежных гор, перекатывало воды в хмурых глубинах и бугрилось плотью живой – упругими мускулами больших, медлительных волн, возникающих и умирающих втуне. Озеро как бы потягивалось, собиралось с духом, чтобы грянуть ночью бурей. А пока над чистым озером, над его чистым простором, залитым весенним солнцем, все так же высоко в воздухе роились, все так же кричали во все голоса перелетные птицы, охваченные предчувствием сбора и скорого движения в новый путь по миру. «Тенгрианство не имело пророка, не оставило явных письменных канонов, и поэтому момент его зарождения не вполне ясен. По наиболее распространенному представлению, оно сложилось как сумма древних обычаев, верований, культов предков, т. е. материального и духовного опыта алтаеязычных народов Центральной Азии во II тысячелетии до н.э. Понятия о небесном боге – Тенгри, Танир, Тангра, Денгере, Тура, Тейри существуют у всех тюркских народов, а также у монгол, бурят, калмыков, и, как это ни странно, под именем Тэнно – в японском синтоизме, под именем Тангароа – у полинезийцев, под именем Дингир – у шумер. Возможно, также китайское понятие Тянь-ди – небесный правитель, как верховное божество, и последующий культ неба, возникший в Китае в эпоху Чжоу в I тысячелетии до н.э., – заимствование культа кочевых племен. В более или менее стройную религиозную систему тенгрианство сложилось в империи хунну. Из китайских источников известно, что вожди хунну ежегодно в 5-й месяц (по лунному календарю) в день летнего солнцестояния съезжались на большое собрание в свою летнюю резиденцию и приносили жертвы предкам, небу, земле, духам людей и небесным духам»1. Чингиз Айтматов в «Плаче перелетной птицы», в этой поэме в прозе, через образы матери Кертолго-зайип и ее последыша Элемана во всей полноте раскрывает глубинную взаимосвязь ритуала тенгрианства с ландшафтом окружающего мира – побережьем Озера, обитателями Прииссыкулья, людьми, животными и высоко парящими птицами, которые, отзимовав у незамерзающего Озера, вновь готовятся к отлету. А мать все молилась истово и яро: – Заклинаю белым молоком своим материнским, услышь, Тенгри, услышь мои слова! Мы пришли сюда, к оку твоему на земле – к священному Иссык-Кулю, чтобы к тебе обратиться, великий вершитель судеб – небесный Тенгри. Вот я, а вот рядом сын мой Элеман – мой последыш, больше уж мне не зачать, и не родить мне больше ни хорошего, ни худого человека, а прошу только, дай моему последышу дар отцовский – мастерство Сенирбая; он и сам уже к ремеслу его тянется... А еще хочет он, последыш мой Элеман, хочет быть сказителем «Манаса», как брат его Койчуман. Не откажи и в этом, а прежде всего и перво-наперво дай ему силу Слова издревнего, чтобы то Слово в душе приросло, как древо корнями, чтобы сберег он Слово, от предков к потомкам идущее, для детей и внуков своих, дай ему силу и дух могучий, чтобы память вместила в себя Слово предков с тех пор, как кыргызами стали они... Я мать троих сыновей, Тенгри, услышь мои мольбы, услышь. И просят тебя вместе с нами безъязыкие твари, что с человеком всегда заодно, – гончий пес наш Учар, настигающий зверя любого, что по правую руку сына стоит, и рыжая кобылица гривастая, что ни разу еще не прохолостила, что по левую руку стоит... И хотя мать молилась негромко, вполголоса, чудилось Элеману, будто слова ее разбегались, рассыпались и вдаль, и вширь по всему озеру кликом жарким, завораживающим, и чудилось, будто слова ее отзывались тревожным и чутким эхом в горах окружающих: «Услышь меня, Тенгри, услышь, услышь...» И Элеман, спустя годы, вспоминая этот час мольбы матери на озере, будет плакать и отрадно, и горько, будет благодарить судьбу за то, что мать вымолила ему у самого Тенгри дар великого сказителя «Манаса», за что имя ему дадут в народе – громоподобный манасчи Элеман. «Не знал он, что молодые годы его совпадут с лихими годинами насилия ойратов, что людям придется слушать «Манас», скрытно собираясь в глухих ущельях, не знал он, что каждый раз, начиная с зачина «Манаса», мысленно будет возвращаться к мольбе матери на Озере, давно уже убитой ойратами за сокрытие сына-сказителя, и потому в обретение духа величия, и ощущение красоты и глубины Слова предков, в котором воспета суть бессмертия народа. Не знал он, что именно ему будет написано на роду напоминать затаившим от страха дыхание людям «Манас». О кыргызы, о самом великом среди нас, о Манасе слушайте сказ. От тех дней и до этих дни утекли, как песок, несчетные ночи, ушли чредой безвозвратной, годы ушли и века караваном в бесследные дали... В этом мире с тех пор сколько душ пребывало, сколько камней есть на свете, а может, и больше. Среди них великие были люди и безвестные были. Были добрые люди и злые. Силачи гороподобные были, батыры тигроподобные были, мудрецы всезнающие были, мастера всеумеющие были, народы многолюдные были, давно исчезнувшие, от которых остались теперь лишь их имена. Что было вчера – того нет сегодня. В этом мире все приходит и все уходит. В этом мире только звезды извечны, что правят свой путь при извечной луне, только вечное солнце извечно с востока встает, только земля черногрудая на извечном месте своем. А на земле только память людская живет дольше всех, а самому ж человеку путь отмерен короткий – как расстояние между бровями. Только мысль бессмертна, от человека к человеку идущая, только слово извечно, от потомков к потомкам идущее... ___________________________ 1 Мурат Уали. Тюркские мотивы. Алматы: ?ылым, 2009. От тех дней и до этих земля изменяла свой лик много раз. Там, где не было гор, горы возникли кряжистые. Там, где горы стояли, равнины сухие простерлись. Там, где зияли овраги, ямы сровнялись, как тес-то, там, где реки бежали, берега сомкнулись, как швы. А тем временем новые рвы и пропасти новые промыты дождями в толще земной. Где когда-то плескались моря голубые со дня сотворения мира, пустыни сыпучие ныне лежат в молчаливом пространстве... Города воздвигались, города разрушались, и на старые стены новые стены вставали... От тех дней и до этих слово рождало слово, мысль рождала мысль, песня сплеталась с песней, быль стала древним преданием. Так дошло до нас сказание о Манасе и сыне его Семетее, ставших твердыней кыргызских родов, ставших защитой от многих врагов... В этом сказании воскресили мы голос отцов и дедов, в этом сказании услышим мы: птицы полет в высоте, давно отлетавшей, топот копыт, давно заглохший, крики батыров, в поединке сразившихся. Плач по погибшим и клики побед. В этом слове минувшая жизнь снова возникнет перед взором живых, во славу живых, во славу живых... Так начнем же наше сказание о превеликом Манасе и доблестном сыне его Семетее – во славу живых, во славу живых...» И как в великом и бессмертном фольклоре разных стран и народов, птица плачем своим приносит печальную весть. И здесь сила и могущество Тенгри невидимыми воздушными волнами обволакивает приозерный ландшафт, рождая в Озере мифические буруны и волны, рев водопадов в глубоких ущельях, вой волка на всплывающую луну. И над всем этим вселенский плач – плач перелетной птицы. О резне и людском побоище на этой священной земле. И птицы крылами уносили свой плач все дальше и дальше, все выше, и выше. Мы летим, возносясь все выше и выше... Так высоко, что горы становятся плоскими, а потом и совсем незаметными, и земля, удаляясь все дальше и дальше, очертанья теряет: где там Азия, где там Европа, где океаны, где твердь? Так пустынно вокруг – во Вселенной безбрежной только шар наш земной, как верблюжонок заблудший в степи, тихо качается, тихо плывет, ищет мать свою. Но где она, мать-верблюдица? Где мать всей земли, где мать всей земли? Ни звука! Только ветер гудит, ветер пустынных высот, и тихо плывет и качается земля с кулачок, земля с кулачок. Тихо плывет и качается, точно сиротское, точно дитячье темечко – зыбка земля, зыбка земля. Так неужели на ней столько Добра вмещается, столько Злых дел прощается, столько Добра вмещается, столько Злых дел прощается? Нет, не надо прощать, нет, не надо прощать, молю вас, дымы творящие, думы творящие, долю творящие! «Плач перелетной птицы» – это, я бы сказал, не только высокоталантливое приложение к эпосу-энциклопедии «Манас», это отдельная глава в древней и всегда молодой истории кыргызского народа. Как и все литературное наследие великого сына человечества – Чингиза Тюрекуловича Айтматова. Будем же достойны этого наследия – в своих чаяниях и помыслах, в своем поведении и в своих действиях, перешагнув порог нового столетия и нового тысячелетия. * * * Вместе с вступлением в третье тысячелетие человечество вступает в начальный период эпохи глобализации, во многом чреватой исчезновением ряда особенностей и своеобразия нашего многонационального мира. Данный период глобализации, по ложному мнению большинства технократов, положительно скажется, благодаря цифровым технологиям, на дальнейшем развитии коммуникаций, нашего образа жизни и общественного сознания. Однако это далеко не так, как представляется на первый, чисто внешний взгляд. «Цифра», разумеется, в наше время вбирает в себя буквально все, включая многовековое достояние человечества – наскальную живопись (петроглиф), фольклор, этнографическое и мифологическое разнообразие мира. Одним словом, образуется некое «цифровое» общение мира, хотя все это, на мой взгляд, должно нести в своей основе прикладной характер и всемерно способствовать «чувственному» и подсознательному восприятию нашего великого прошлого и окружающего нас прекрасного ландшафта. Помогать нам в этом, а не разрушать, когда в силу этой самой глобализации порождаются конфликты как между нациями, так и между людьми, а зачастую и внутри сознания одного индивидуума – Homo Sapiens. В произведениях Чингиза Айтматова эти противоречия и парадоксы нашего бытия зачастую прослеживаются через образы и явления – порой хроникально четко, порой подсознательным действием героев и персонажей повестей и романов. Образ кочевника прошлых столетий сопрягается с образом кочевника с авиабилетом века нынешнего в эпоху естественного космополитизма, когда равнодушие нашего бытия можно разрушить и необходимо разрушать только осознанием корней своего прошлого, только осознанием своей неслучайности в этом «цифровом» мире. Священное озеро Иссык-Куль является, на мой взгляд, своеобразным центром, где в разные века пересекались пути и устремления многих религиозных конфессий. Тенгрианство, буддизм, зороастризм, манихейство, христианство, мусульманство – все это, идущее с запада на восток, а с востока на юг и север, в той или иной степени оседало на берегах Иссык-Куля – пещерными храмами, священными камнями, ступами и святыми деревьями, монастырями, синагогами, церквями и мечетями. Иссык-Куль – одна из прародин тюрков. Иссык-Куль – это Земное око Тенгри. Путь богов Тенгри, которые в своем количестве могут доходить до девяносто девяти, и на верхушке высокого дерева может отдыхать один из этих девяносто девяти, а также Матерь – Умай в образе перелетных птиц. Тюрки познавали себя в других народах, а их веру и религии порою принимали в свою необъятную душу, и в большинстве своем не по своей доброй воле. Древний уйгурский народ за время своего многовекового пути пережил на своей судьбе целых три религии: тенгрианство, манихейство, мусульманство. И все же вначале был Тенгри! Быть может, в «Плаче перелетной птицы» и отчасти в «Прощай, Гульсары», где многие страницы пропитаны и «дышат» духом Тенгри, начинается писательский поиск «богоустройства» мира, в рамках и тисках так называемого «соцреализма», поиск «божественного» в личности человека. Затем были (не считая печальной сказки «Белый пароход», хотя и там проступает тенгрианское начало в образе Рогатой матери – оленихи) «Пегий пес, бегущий краем моря», романы планетарного звучания «Буранный полустанок» и «Плаха». И даже относительная неудача писателя – роман «Тавро Кассандры», но это творческая неудача Мастера. Чингиз Айтматов не раз возвращался к образу Абуталипа Куттыбаева, даже когда прошло свыше двадцати лет после издания романа «Буранный полустанок». И в своей вставной повести «Белое облако Чингисхана», и в «Препоручение Богу...» И это после того, что уже годами устоялось в многомиллионных читательских умах, буквально обжигая души образами и действием романа. Словно искал дальнейшего соответствия прошлого к настоящему, реального к божественному, соизмеряя однажды уже воплощенный замысел романа с теми переменами не только общества, но и каждой личности в отдельности, когда мы действительно «препоручаем» Богу свои помыслы, страдания и надежды. * * * Чокан Валиханов впервые в истории Евразии ввел в научный обиход термин «тенгрианство», был первым ученым-тенгрианцем. Сам образ его мыслей и его научные комментарии к фольклорным преданиям свидетельствуют об этом. А Олжас Сулейменов в своей знаменитой книге «Аз и Я» на академическом уровне озвучил это понятие, естественное для нас, тюрков, но в большей степени чужеродное для представителей евроцентризма, хотя уже тогда было широкоизвестно, что 25 ноября 1893 года датский рунолог Вильгельм Томсен впервые выделил из текстов орхонских надписей первое слово – Тенгри. Тюрки и Тенгри, говоря поэтическим языком, рифмуются по древности своего возраста, по духу и восприятию окружающего ландшафта и мира, по быту, обитанию и кочевому укладу жизни. Нет тайны, непонятной Тенгри, утверждает в своей книге «Тюркские мотивы» Мурат Уали, нет помысла, неизвестного Тенгри, поэтому все свои желания и стремления человек должен согласовывать с верой в бога Неба. Кочевники жили в единстве с окружающей природой, в соответствии с природными циклами, пользовались ее дарами и внимательно наблюдали за ее явлениями. Они заметили, что в природе нет смерти или конца. Солнце умирает и вновь рождается каждый день. Луна умирает и снова рождается через месяц. Трава и деревья умирают осенью, но вновь рождаются и зеленеют весной. Животные заползают в норы на зиму и выползают весной. Отсюда вытекает главная идея тенгрианства – о бессмертии природы и жизни. Мир создается заново каждое утро, каждый месяц и каждый год. Смерть человека в тенгрианстве воспринимается как длительный сон. Уснувший когда-нибудь обязательно проснется и воскреснет, захочет есть и пить, поэтому в могилу обязательно клали чаши с кумысом, зарезанных баранов, коней, личное оружие и вещи. Кроме того, необходимо было проводить пышные поминки. Души «уснувших» еще 40 дней обитают в Срединном мире и наблюдают за действиями родственников. Чем пышнее и богаче поминки, тем спокойнее и добрее аруах умершего. Если поминки не достаточно правильны, он становится беспокойным, не может попасть в Нижний мир и даже может вредить родственникам. Этот древний обычай сохраняется еще со скифо-сакских времен. Конечно, со временем эти традиции перестали пониматься буквально, а стали символом бессмертия человеческого рода, человеческого духа и преемственности поколений. Традиция почитания духов предков обязывала тюрков знать свою родословную до седьмого поколения, и подвиги дедов и их позор. Каждый мужчина понимал, что и его поступки будут также оценивать семь поколений. Ложь и предательство, отступление от клятвы воспринимались ими как оскорбление естества, следовательно, самого Божества. * * * Начиная с весны я невольно считаю и пересчитываю дни до недалекой встречи с Иссык-Кулем. Три года тому назад я взял с собой рукопись нового перевода первого тома эпопеи Мухтара Ауэзова «Путь Абая», чтобы вычитать уже в целом отредактированную рукопись, а затем, перед сдачей в типографию, завершить контрольную читку в Алматы, вместе с Муратом Ауэзовым, президентом Международного фонда Мухтара Ауэзова. Уединившись среди кустов арчи-можжевельника, я под шелест прибрежных, едва слышимых волн, погружался в образы, сюжеты и действия романа-эпопеи гения казахской словесности Мухтара Ауэзова. И так, день за днем, вечер за вечером. А глубокой ночью, глядя на огоньки противоположного берега, мысленно находил среди них и огонек дома-музея писателя, который расположен в Чолпон-Ате. И этот немеркнущий свет вел меня по страницам, заставляя сверять новый перевод с переводом эпохи соцреализма, который был произведен при его непосредственном участии и наблюдении, при его консультациях, доброжелательной оценке удачных переводных текстов и резком неприятии небрежности или вольности переводчика. Это все известно и читателям, и специалистам литературного наследия Мухтара Ауэзова. Это все известно из пятидесятитомного Полного собрания сочинений, издание которого завершается в моем издательском доме «Жибек жолы». Каждый новый художественный перевод продиктован в первую очередь велением времени. Каждый новый художественный перевод классики мирового порядка должен, на мой взгляд, переводчика и издателя, вбирать в себя два основных качества. Первое, чтобы перевод при художественном соответствии оригиналу, включая нюансы и оттенки, был в своей основе качественно лучше предыдущих переводных вариантов, а во-вторых, чтобы сам переводчик, будучи профессионалом и мастером, найдя «интонационный ключ» переводимого автора, обогащал произведение средствами своей творческой мастерской, однако прячась за образы и действия, все больше погружаясь в глубины повествования, не выдавая свой оригинал письма за художественный перевод. Известному русскому писателю Анатолию Киму в очень краткие сроки удалось это сделать и совершить, в отличие от предшественников, «обыкновенное чудо» художественного перевода. И в этом ему помогали авторы подстрочного перевода Кайсар Жорабеков и Мухтархан Тнимов. О достоинствах нового перевода справедливо говорили многие специалисты творчества Мухтара Ауэзова, писатели и поэты, литературоведы и критики, читатели и почитатели эпопеи, которые в трех поколениях были до этого знакомы с первым переводом, осуществленным А. Никольской, Л. Соболевым, Т. Нуртазиным, З. Кедриной, Н. Ановым. О недостатках, а они неизбежны при любом переводе, пусть даже наиболее удачном для настоящего времени, скрупулезно и аргументированно писал «казахский немец» Герольд Карлович Бельгер, в целом положительно оценив этот титанический творческий труд писателя и переводчика А. Кима. В издательском доме «Жибек жолы» вышла не только эпопея «Путь Абая» в новом переводе в четырех томах. Вышла также очень плотная по мысли и суждениям книга Г. Бельгера «Жизнь-эпопея», посвященная памяти Мухтара Ауэзова, где дан развернутый анализ нового перевода на русский язык. И надо отметить то, что анализ дан без каких-либо упреков или обид, которыми зачастую грешат наши литераторы, без каких-либо нападок на автора перевода, всесторонний анализ дан остраненно, с чувством собственного достоинства мэтра переводческой школы Казахстана, России и Германии. Во всем этом есть и остается на перспективу, я бы сказал, дискуссия и спор «хорошего с лучшим». Во всем этом меня радует то, что в настоящее время однозначно наступает своеобразный ренессанс нашего культурного наследия, в результате чего образуется и само наследие культуры. Ренессанс научного, литературного и творческого наследия Чокана Валиханова, Мухтара Ауэзова, Чингиза Айтматова. Для них, и в жизни, и в творчестве, Иссык-Куль всегда вносил гармонию личности и окружающего ландшафта, то самое состояние души, без которого нет ни творчества, ни созидания, ни самой жизни. ...А огонек с противоположного берега светил и светил, не угасая, соизмеряя свой свет со светом звезд, которые, как всегда, близки и почти доступны на берегу Иссык-Куля, среди горных, заснеженных вершин Тянь-Шаня. В том самом Доме-музее Мухтара Ауэзова в Чолпон-Ате, в том самом доме, который когда-то был творческой дачей писателя, Мухтар Омарханович Ауэзов сердечно признался в своей любви к этому божественному озеру: До чего же я люблю Иссык-Куль! Как легко и свободно дышится рядом с ним! Если бы можно было вновь родиться, Я бы выбрал здешние места. * * * Многие и многие из писателей, поэтов, литературоведов-критиков, журналистов и просто читателей не раз встречались и имели счастье беседы с Мастером. Общеизвестны научно-исследовательские работы по его многогранному творчеству, литературоведческие статьи по рассказам, повестям и романам, вышедшим в разных странах и на разных континентах. Его диалоги и интервью полны созидательных мыслей и суждений, они актуальны были и при жизни писателя, они актуальны и сейчас, в наше плотное, противоречивое, поистине судьбоносное время, в Бишкеке, Оше, Джалал-Абаде, на Иссык-Куле и далее по миру – до Японии, где живет главный герой моей повести «Тамга Тас» Мияно Ясуши. О таких людях, каким являлся Мастер, говорят, что достаточно прикоснуться к нему, как почувствуешь его святость. Диалоги с Расулом Гамзатовым, с Куртом Воннегутом, Хейнцем Плавиусом, Николаем Анастасьевым, Федерико Майором, Дайсаку Икэда... Беседы с Г. Гачевым, Г. Атряном, М. Салганик, В. Коркиным, И. Ришиной, О. Сулейменовым, М. Шахановым, Г. Шалахметовым... Статьи и отдельные издания книг о Мастере Е. Озмителя, Н. Потапова, К. Асаналиева, Р. Рахманалиева, опять же Георгия Гачева, который, подписывая мне свою книгу «Чингиз Айтматов и мировая культура», зачеркнул союз «и» вместо него написав «в свете», ибо у него в рукописи значилось «Чингиз Айтматов в свете мировой культуры». Казалось бы, что одни и те же слова, но, к сожалению, нет того самого света, без которого немыслимы ни авторская позиция, ни литературные персонажи Ч. Айтматова, да к тому же союз «и» здесь выступает не в роли объединительного начала, а сугубо в противостоятельном аспекте, что в определенной степени несет в себе и оскорбительный оттенок по отношению к автору, к его главному предмету научно-литературного исследования, да и к читателям этой книги. У меня было всего несколько встреч с Мастером в реальной жизни – в Бишкеке, Алма-Ате, Москве, Париже. И постоянные встречи с ним и с его литературными героями при чтении его произведений глазами и по памяти, ибо всегда есть «кастальский ключ» понимания, как писал Рей Бредбери: «Когда спросят нас, что мы делаем, мы ответим: мы вспоминаем. Да, мы память человечества, поэтому мы в конце концов непременно победим!» Последняя моя встреча с Мастером была в ноябре 2007 года. На юбилее поэта и драматурга Нурлана Оразалина. Буквально неделю тому назад московская «Литературка» опубликовала цикл моих стихов «Тамга Иссык-Куля». Мастер сказал, что читал этот номер «Литературной газеты», находясь в салоне самолета. Больше других стихов ему пришлись по душе мои «Манасчи». – Чон болосын, баскалар кичи! – одобрительно произнес он строку из этого стихотворения. – Чон, чон... * * * А через полгода его не стало. SMS-сообщение из Москвы, словно бы горестный вздох небес, пробудило среди глубокой июньской ночи – умер Айтматов. Я тихо разбудил Мурата Ауэзова, который приехал по делам из Алматы и отдыхал в соседней комнате моей астанинской квартиры. Мы до утра просидели на кухне, встречая предутренние сумерки, а затем и раннее утро. Первое осиротелое утро без Мастера. Вспоминали образы и персонажи его литературных произведений. От пегого пса, бегущего краем моря, до иноходца Гульсары. От девочки Алтынай до Найман-Ана. От ранних журавлей до плача перелетной птицы. От волчицы Акбары до Рогатой матери-оленихи и верблюда Каранара. От учителя Дюйшена до Абуталипа. От мальчика Эрмека до старика Момуна, табунщика Танабая, дорожного обходчика Едиге Буранного. От белого парохода своего детства до манкурта Жоломана... Вспоминали себя. --------------------------------------------------- Начало новой страницы --------------------------------- Ближнее Зарубежье. Крым. Поэзия. Борис Васильев-Пальм __________________________________________________________________ Борис Васильев-Пальм Борис Васильев-Пальм родился 6 января 1939 года за Полярным кругом, в Хибинах (г. Кировск), в семье легендарного на Кольском полуострове охотоведа. Потомок поэта-петрашевца, дворянина Александра Пальма, ожидавшего вместе с Достоевским казни через повешение. Учился в школах Запорожья, Измаила, Калуги, с 5-го класса по 10-й – в средней школе Мурманска, которую окончил в 1948 году. Чемпион Мурманской области по штанге в полусреднем весе. Работал в газете «Полярная правда». Служил в армии. Учился на факультете журналистики ЛГУ, потом перевёлся на факультет журналистики МГУ, который и окончил в 1967 году. Работал в газете «Комсомольская правда», в отделе фельетона. В 1979 году окончил институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина, факультет графики. Работал в художественных мастерских Ленинграда, Мурманска, Москвы. Участник коллективных и персональных выставок в Керчи, в Симферополе, в Евпатории, в Екатеринбурге, в Москве (в журнале «Юность»). С 1986 года живёт в Крыму, в Керчи. Работал там литсотрудником в газете «Керченский рабочий», художником-оформителем в Керченском краеведческом музее. Член Союза художников России. Стихи пишет столько же лет, сколько пишет картины. Печатался в альманахах «Истоки», «Лира Боспора», «Поэтическая карта Крыма», в антологии «Прекрасны вы, брега Тавриды», в альманахе «Эолова арфа». Автор книг стихов «Хлам Васильева Блаженного» (М., «Московский рабочий», 2001), «Пером, карандашом, кистью...» (М., «МИГЭК», 2004). Сайт Бориса Васильева-Пальма в Интернете: www.borisgallery.net Из письма Бориса Васильева-Пальма Нине Красновой, 17 декабря 2010 г.: «Ниночка, дорогая, только теперь, получив недавно в подарок твои замечательные книги – «Имя» и «В небесной сфере», я понял, почему, фактически не старею в последние 15 лет (со времени нашего знакомства! в журнале «Юность»). Я сделал открытие: твои автографы (мне на твоих книгах) – каждый размером с площадь титульного листа, - автографы, Васильеву-Пальму адресованные, продлевают мне жизнь, омолаживая меня и залечивая мои болячки и раны. Все мои боли – на нервной почве, а слова твоей высокой оценки моих творческих потуг, твоя вера в моё призвание врачуют меня, буквально, - регенерируя все повреждённые стрессами клетки моего парадоксального по сочетанию мощи и хрупкости организма. Что же касается тебя самой, как творческой личности, - ты не перестаёшь меня удивлять и силой, и самобытностью своего таланта. Жаль, что никто из мастеров слова с таким авторитетом имён, как у Вознесенского или Астафьева – царство им небесное! – не удосужился не вскользь, не походя, а всерьёз, как, например, ты об Александре Щуплове или о Татьяне Бек, написать и даже не статью, не эссе, а полноценную книгу о неповторимой и неподражаемой Нине Красновой. Можешь не сомневаться, что, когда у моего имени накопится достаточно веса авторитет, я от всего сердца, в меру своего ума, но достойно поведаю urbi et orbi о твоих заслугах перед Евтерпой и Эрато, да – как теперь выясняется по твоей прозе, ещё и перед Клио! Ты, Нинуля, вправе удивиться, - когда, мол, он (т. е. – я) собирается успеть с этой затеей при семи десятках годов жизненного пути за плечами? ...Цыганка (когда-то) напророчила мне жить 92 года... Она (в 1949 году) кричала мне вослед, двадцатилетнему солдатику, переходившему Неву по Дворцовому мосту: «Долго жить будешь, - 92 года проживёшь!»... А я, когда мне было 64 года, напророчил сам себе в одном своём стихотворении жить не 92 года, а 96 лет: «Я прожил всего две трети...» (своей жизни) – написалось у меня тогда... И вот теперь я заявляю, что скорей всего мне отпущено жизни 98 лет!.. (Борис Васильев-Пальм обосновывает это в своем письме при помощи науки чисел.) Спасибо тебе за открытие Тинякова (за твое эссе о нём в «В небесной сфере») и за грусть от стиха твоего «Есть жестокая радость в том... никому не достаться». Гениально!.. Борис Васильев-Пальм. 17/XII-2011». ПРОЩАНИЕ С ЛЕНИНГРАДОМ Запорожье, Измаил, Калуга, - Это вехи детства моего... Я на ринге жизни загнан в угол, - Ленинград название его. Тут наполучал под дых немало. Не на жизнь, а на смерть вышел бой. Но и здесь хребта мне не сломала Та, что называется Судьбой. Всё, чего она смогла добиться, Сделав меня лысым и седым, - Боковым прыжком переместиться В дальний угол под названьем Крым. Там, придя в себя под солнцем юга, Прислонюсь я к Божьему плечу – Выходцем из замкнутого круга, - Соглашусь с судьбою на ничью. Ждёт меня не шуточное дело; Обновим, поправим к жизни вкус, Приведём в порядок дух и тело, Всё, что надо, намотав на ус... Путь мне ясен. Жизни середина. Все её зигзаги позади. Где-то рядом мудрость Насреддина, А наградой – чудо впереди. 1/XI-1986 г. ПРОГАДАЛ? Тебя, соседа позабыл, Цыганку помню... Владимир Соколов Мне было ровно двадцать лет. Я был солдатом. Не помнил, что на жизнь билет имел с возвратом. Дворцовым мoстом шёл я – друг зимы и лета, - навстречу мне цыганка вдруг, - от парапета, и предлагает погадать, как Соколову, но я астральному тогда не верил слову. Она мне крикнула вослед за так, задаром: «Жить будешь девяносто лет!..» С тех пор две дюжины штиблет сносил, почти что старым вдруг незаметно как-то стал, кажись, тупею, досадуя, что счастья ждал в трудах, - успею! Но без любимой, без жены, как лишний третий, самим себе мы не нужны на этом свете. Наверно, знала уж тогда Цыганка эта, что одиночества беда – судьба поэта. Черты её искажены, - не образцова: не пожелаешь ведь жены, как у Рубцова... Бывало, некот(о)рым везло, как Мандельштаму. Но злом чекистов унесло его на Каму... До девяноста время есть на ожиданье, да не колдуньи ли то месть за негаданье?! О двух концах у нас года. Ох, ёлки-палки! Зачем не выслушал тогда я той гадалки? РАСКОЛ УКРАИНЫ В Украине две страны По менталитету: Две людские стороны Разные по цвету. Карта выборов дала Чёткую картину. Очевидными дела Стали и кретину. Апельсина корки цвет – Это явный запад, - Зарубежных там монет Чувствуется запах. На востоке – голубой, А в Крыму, аж – синий, - Прилегли, как мы с тобой, К родственной России. Кандидаты в вожаки – Это рак и щука, Но народ, а не они – Сила, вот в чём штука. Сила силу не берёт, Значит – разделиться. Лишь тогда пойдут вперёд Две страны... Молиться Надо только об одном, - Не про Юлю с Витей я: Чтобы всплыть не кверху дном, Без кровопролития. Мы границ ведь не рабы: Люди – не собаки. Разошлись же без борьбы Чехи и словаки... И на разных языках Две страны гуторят, Разделённые в веках, По-соседски спорят. Нужен, видимо, забор, - Не живётся вместе, - О разводе договор, Может, лет на двести. То ли стенка, то ли ров Нации граница. Австриякски-польский Львов – Западной столица. Ну, а Киiв, знають всi, - Что ж на факты злиться? – Нашей киевской Руси Древняя столица. Без огня не вьётся дым, Нет у правды гроба... Независимости Крым Требует особо. Тут серьёзный разговор, Неизбывней рана. Не поймали, так – не вор? Но об этом рано... 2010 г., Керчь Батько, поглянь! На закате великая тьма. Чёрт на кону. Украина рехнулась с ума... Юрий Кузнецов Украина, яко льдина, откололась от Руси, - облый край, не середина... Дуру, Господи, прости! (Глупость, Боже, ей прости!) Самостойная дрейфует, тщась Америку открыть. Президентишко блефует, Развивая рабью прыть. Возит фишку геноцида – всё, что в жизни изобрёл, - козырную карту МИДа, где противником орёл: не простой орёл – двуглавый, виноватый без вины, - знак воспрянувшей Державы после козней Сатаны... Украина от России по Атлантике плывёт... Боже, Господи, спаси её – и трещит, и тает лёд. МАЛОВЕРАМ Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать – В Россию можно только верить. Фёдор Тютчев. XIX век Сегодня Россия обречена. Гибель огромного организма... успокоительно постепенна... М. Веллер, 2005 г. Ворон Веллер каркает картаво, А не кукарекает крикливо. В карканье – высоких чувств потрава, Истины, толкуемые криво. Сколько раз Россию хоронили И свои, с засланные* Веллеры, Но её святые боронили... «Рано отходную ей пропели вы, - говорю врагам и паникёрам. Семя возрожденья в ней посеяно: Времени в ближайшем или в скором Будет впереди планеты всей она, - Умная, красивая, могучая. Близоруким нынче мнится серою. По завету прозорливца Тютчева Мудрые сильны в Россию верою. P. S. Все государства граничат друг с другом, а Россия – с Богом. Рейнер-Мария Рильке. Начало XX века _______ * Остерегайтесь опечатки! – Б. В.-П. О СЕБЕ СО СТОРОНЫ, ИЛИ ПОПЫТКА ЖАЛОБЫ (без возмущения) В стане художников – лучший поэт, В стане поэтов – художник... Вера, Любовь, да нехватка монет, - Вот его жизни треножник, Ибо сегодня в цене всякий хлам: Абракадабры, квадраты... Плот красоты – Афродитовый храм – Взяли на откуп пираты. Будет пока безобразье в цене, Мастер останется нищим. Лодка доходов на пенной волне Мели царапает днищем... 2009 г., Керчь СОВЕТ НА ПРИЗНАНИИ (лекарственная мысль) Нету худа без добра, Есть добро без худа! Не блестит из серебра Грязная посуда. Надо верить, надо ждать: Радости внезапны. Надо жизни угождать, - Улыбнётся завтра. А ещё важней – любить, Даже и плохую: И такой могло не быть... Эту мысль страхую Верой в Бога и в себя, В позднюю удачу. Против горестей гребя. Улыбаясь, плачу. 2010 г., Керчь *** Procrastination is the thief of time. С решеньем медлить – время воровать. Edward Young Тут истины – не больше, чем на йоту. В поэме жизни алогичны строфы. Вот я помедлил – опоздал ко взлёту, Зато не числюсь в жертвах катастрофы. 2009, Керчь ----------------------------------------------- Начало новой страницы ------------------------------------- Дальнее Зарубежье. США. Поэзия. Татьяна Николина _____________________________________________________________ Из электронного письма Татьяны Николиной Нине Красновой: «8 декабря, 19:16. Нина! (...) Мне трудно было решиться обнародовать эти стихи, потому что моя тематика всё-таки детская. А такие персональные, с посвящениями конкретным людям, я как-то всё откладываю. Но люди не ждут, уходят (умирают), и я поняла, что всё нужно делать сразу, потому что, оказывается, когда про них пишут, им это важно. Наверное, гораздо важнее, чем тому, кто пишет. Только поняв это, я решилась на публикацию... Я рада, что Вам эти мои стихи приглянулись... (...) Таня Николина». Из цикла «Колокол» КОЛОКОЛ Протоиерею Дмитрию Григорьеву* Вдалеке за океаном Православие хранится Не в пыли и не на полке, Как закрытая страница, Люди, храмы и приходы Веру нашу прославляют, Для детей и для потомков Нить традиций укрепляют. Воскресенье. Литургия. Колокольный звон. Что же необычного? В Вашингтоне он. Рядом – шумная дорога, Суета сует. В храм заходишь – Будто дома: и уют, и свет. Валаамский инок Герман На Аляске подвизался, Сорок лет работал славно Среди нас святым остался. Патриарх Московский Тихон Тоже за морем служил, Православие трудами И молитвами крепил. Если в руки что даётся, Значит, неспроста. Впрочем, жизнь спокойнее, Наверно, без креста. Нам богатство По наследству перешло, Растерять его Не будет ли грешно? Дому каждому нужна забота, Храму – доля нашего труда, Церковь – это люди и работа, Чтобы колокол звонил всегда. 2008 г., Вашингтон _________ Протоиерей Дмитрий Григорьев (1919 – 2007) родился в Англии, жил в Латвии, Австралии и США. Профессор русского языка и литературы, он преподавал в Джорджтаунском университете. Был настоятелем Свято-Николаевского кафедрального собора в г. Вашингтоне. За заслуги в миссионерской и церковно-просветительской деятельности награждён орденом святителя Иннокентия от Русской Православной Церкви. Автор книг «От Валаама до Нового Света» и «Достоевский и Церковь. 8 декабря 2010 года исполнилось три года, как его нет». – Прим. Т. Н. ГРАФИНЯ Графине Сюзанн Толстой Храм Никольский, воскресный обед, По-домашнему всё и привычно, Но меня привлекает сюжет – Героиня его необычна. Засучив рукава, графиня Прихожанам готовит котлеты, Не мешает ей громкое имя В кулинарные вникнуть секреты. Борщ, грибы, селёдка, салаты, Пироги, винегрет и компот, Что имеется, чем богаты – Всем радушно она подаёт. Пойман взглядом браслет на запястье. – Вы графиня? Вас можно спросить? Есть в работе по-вашему счастье? – Я не знаю, всё может быть. И, поправив слегка рукава, Улыбается мне графиня, Я, наверное, не права, Предо мной человек, а не имя. 2010 г., Вашингтон ВАЛААМ Владыке Стоит среди Ладоги остров горою, Встречает всех равно, без лишних прикрас, С веками земля его стала святою, Спасенья он просит у Бога за нас. Гранит под ногами и стройные ели, Полночный и долгий июньский закат, Зимою морозы, снега и метели, А в храме лампады и свечи горят. Тропинки, озёра, поляны и рощи. Обрывы крутые, часовни, скиты, Святых погребенья, иконы и мощи, Взамен маяков – купола и кресты. В молчанье глубоком, серьёзном и строгом Приходят подвижники на Валаам, Ведомые сердцем и господом Богом, Им жребий для подвига в жизни был дан. В тебе крепок дух и святость сияет, Молитвенный край – русской веры певец, История трудная лишь подтверждает: Заслужен терпением твой венец. Тебя истязали, но свет Воскресения Не оставлял православных в беде, К Богу дороги ведут, не в забвение, Славься в молитвах и вечном труде! Вашингтон ВАРВАРЕ ФИЛИППОВНЕ – БАРБАРЕ РИТВЕЛД Я не могу представить и на миг, Чтоб ты надела бы парик, Скорей цыганкой лысой будешь щеголять, Самой себе не станешь изменять. Не всё известно современной медицине, Ты в детях: в дочери и в сыне, Врачам не удалось тебя узнать, Не в состоянии они Биби** понять. «Что это значит?» - смысл бытия. Не спрашивать, но делать без нытья, Судьбу не все способны принимать, Ты навсегда жена, и дочь, и мать! 2009 г., Вашингтон _________ * Варвара Филипповна-Барбара, издавала в Вашингтоне мои книги. В феврале будет год, как она ушла из этого мира. – Прим. Т. Н. ** Биби – имя героини в автобиографической истории Б. Ритвелд для детей. – Прим. Т. Н. ОНА И ГОРОД Женщине, живущей на ступенях католического храма По улице с богатыми витринами Она толкает тачку с барахлом Руками обессилившими хилыми, Устав бороться с непомерным злом. В преддверьи Рождества – огни и холод, Она местечко ищет потеплей, Уснуть, уснуть – не страшен будет голод, И праздничная ночь пройдёт скорей. Лохмотья и седая голова, Движения замедленны, послушны. Ей не нужны ни взгляды, ни слова. Она и город – оба равнодушны. 2009 г., Вашингтон ЗВУЧИТ РОССИЯ Художнику Геннадию Спирину* Звучит Россия в иллюстрациях, Звучит простором над рекой, Звучит и в красках, в ситуациях, Мы знаем её именно такой. На сером волке лихо мчится Иван-царевич за жар-птицей, Проносится над белокаменным собором, Над полем, над рекой, над бором. Бессмертного Кащея побеждает, Бесстрашно зло уничтожает. Над лесом ступа с Бабою-Ягой Летит и управляется метлой. А вот Садко и гусли, танцы, Кокошники и сарафаны, и усы. Найдут ли вряд ли иностранцы В своём фольклоре столь красы. Великий Новгород, сокрытый за стеной, Скользят ладьи по древним водам, То Волхов, огибая город стороной Голубизной блестит под небосводом. Что мы находим в русских сказках? Добро и зло. Обычно прост сюжет. Но детство оживает в красках, И книг на свете лучше сказок нет! 2007 г., Вашингтон _________ * Художник Геннадий Спирин иллюстрирует русские сказки, переведённые на английский язык. – Прим. Т. Н. ------------------------------------------------ Начало новой страницы ------------------------------------ Дальнее Зарубежье. США. Проза. Наталья Хроленко _____________________________________________________________________________ Наталья Хроленко Наталья Хроленко. Родилась в 1981 г. в США, в Балтиморе. Пишет на английском языке. Мать – Санти Хроленко, преподаватель университета в США. Отец – Виктор Хроленко, русский бизнесмен, председатель Совета директоров горно-металлургической компании «Чексу В.К.» КАБЛУКИ В ЧЕТЫРЕ ДЮЙМА Американец бывал в Москве много раз. И всегда останавливался в отеле «Метрополь», где ему полагалась машина с шофёром, который возил его по всему городу. Когда вы принадлежите к известному сословию богатых или хотя бы почти богатых людей, вам непременно предоставляют шофёра. Таково положение вещей. Отель «Метрополь» - просторная, слегка помпезная и пафосная гостиница, отличительная черта которой в том, что она расположена буквально наискосок от Красной площади. Стоит только переступить порог этого отеля, как вас охватывает ощущение сумасшедшего дома. Повсюду одни туристы. Со всех концов света. Во время своих первых визитов он тоже ощущал себя туристом. В часы, свободные от деловых встреч, бродил по Красной площади и её окрестностям, фотографировал интересные виды и прохожих. Особенно ему нравилось сидеть возле какого-нибудь фонтана и наблюдать за молодыми людьми, спешащими или гуляющими, по-детски взявшись за руки. Однажды он решил прокатиться в сабвее, который здесь называют «метро», поскольку один из его коллег советовал непременно туда спуститься. - Это нельзя пропустить, Томми, – говорил друг. - Это совсем непохоже на Нью-Йорк. То есть, я имею в виду, что народу там – Бог знает сколько, как и в Нью-Йорке, однако это совсем другой мир. Я даже не знаю, как тебе объяснить. Томми нашёл станцию неподалеку от Красной площади. Войдя в вестибюль, где продают билеты, он немедленно ощутил, что атмосфера вокруг резко изменилась. Здесь было темнее, чем на улице, ощущался иной запах, похожий на тот, что чувствуется в автомобильном туннеле. К тому же постоянный ветерок долетал со станции. Не потому, что работали кондиционеры, их, может быть, и вовсе не было, а по причине постоянно проносящихся поездов. Это был особый отдельный мир занятых людей, которые торопились и точно знали, куда они стремятся. Это Том прекрасно понимал. Точно также было и в Нью-Йорке. С некоторым трепетом Том приблизился к кассе. За стеклом сидела крупная женщина с золотыми зубами и волосами, выкрашенными в ярко-рыжий цвет. Он указал на фразу в своём разговорнике, которая звучала приблизительно так: «Мне нужен один билет до Лубянки». Женщина с золотыми зубами громко засмеялась и что-то сказала коллеге-кассирше, которая тоже рассмеялась от всей души, показав железные зубы. Затем первая женщина, гордо улыбнувшись, исполнила его просьбу: - О кей, миистер Америика. Вот ваш билет. Томми, не сдержавшись, засмеялся сам. Он слышал много рассказов о том, что эти женщины в билетных окошках не склонны выражать какие бы то ни было человеческие эмоции. Он был счастлив, что столкнулся с той, которая выражала. - Спасибо, - улыбнулся он ей. Она в ответ подмигнула. Затем Томми протиснулся туда, что следовало бы назвать зоной боевых действий. С трудом он миновал контрольный проход, люди вокруг рвались вперёд и нетерпеливо подталкивали его со всех сторон. Мужчины с чемоданами и портфелями, пожилые дамы с большими пластиковыми сумками, и молодые девушки в туфлях на высоких каблуках обгоняли его с невероятным проворством. Томми стремился попасть в воронку людей, стремящихся к эскалатору, но соседи бесцеремонно выталкивали его из потока. Наконец он сообразил, что деликатность здесь вещь совершенно излишняя, и принялся жёстко прокладывать себе путь, одновременно с какой-то пожилой тёткой позади его. Она-то и поступила с ним совершенно невероятным образом, совершенно его обезоружившим. Вдруг резко ткнув его локтем в бок, ловко его опередила. И даже не повернула головы, чтобы извиниться. Томми растерянно глядел по сторонам, желая вызвать у окружающих сочувствие, никто не обращал на него внимания. Лица вокруг были безразличны. На эскалаторе Томми кое-как приткнулся между женщиной с сумкой на колёсиках и подростком. Прижатый к одному краю эскалатора, он по крайней мере был уверен, что не мешает людям на другой его стороне бежать вниз. Он улыбнулся женщине с сумкой на колёсиках. Она ему не ответила, глядя прямо перед собой. Эскалатор, на котором устроился Томми, был без сомнения длиннейшим эскалатором в мире. Он даже заметил по часам, сколько времени займёт у него этот спуск до станции. Когда дно, наконец, было достигнуто, Томми попытался помочь женщине с сумкой сойти с движущейся лестницы, но она окинула его злым взглядом и, не сказав ни слова, направилась в нужную ей сторону. Оглядевшись, Томми не сразу понял, куда он попал. Это была не станция сабвея, это был музей. Его окружали мраморные стены, бронзовые ограды и скульптуры, несомненно, относящиеся к произведениям искусства. Поверить своим глазам было непросто, нужно было несколько минут, чтобы оглядеть и осознать весь этот выставочный интерьер. Но не тут-то было, его по-прежнему пихали со всех сторон. Вспомнив о спортивных навыках, он увильнул в сторону и возле одной из статуй нашёл себе убежище от этой панической беспорядочной толкотни. Отсюда ему удалось сделать несколько снимков. Затем он снова втёрся в толпу, пытаясь пробиться к поезду, следующему до Лубянки. Прямо перед ним шла русская девушка в туфлях на высоченных, не менее четырёх дюймов, каблуках. Томми был поражён изяществом и грациозностью её походки. Её волосы словно летели ей вслед, а спину она держала удивительно прямо. Поначалу внимание Томми к этой девушке объяснялось исключительно профессиональным интересом. Дело в том, что он приехал в Москву для того, чтобы обеспечить поставку на русский рынок спортивных товаров, и больше всего – кроссовок. Он был, конечно, осведомлён о том, что русские не принадлежат к исключительным любителям этого вида обуви. Они предпочитают носить их в домашней обстановке, на отдыхе, но не слишком часто надевают их на людях. Особенно, потребители за тридцать. Женщины же этого возраста любят каблуки и вообще стильные туфли. Томми внимательно изучил кривую спроса и пришёл к выводу, что русские не очень доверяют кроссовкам по соображениям престижа. По той же самой причине, по которой наиболее процветающие из них считают необходимым держать шофёра. Как только они обретают деньги, они желают показать, что их у них много. А кроссовки не лучший способ продемонстрировать свой завидный социальный статус. Томми машинально шёл за девушкой и пропустил свой поезд, умчавшийся в сторону Лубянки. Это не имело значения. Он был заинтригован этой девушкой и хотел увидеть её лицо. Но, как ни старался, никак не мог с ней поравняться, не говоря уж о том, что русские бабушки, старавшиеся его обогнать, то и дело его задерживали. Наконец, она остановилась. Томми посмотрел вверх на табло над её головой, но не мог сообразить, что значит эта надпись. Он не имел представления, куда он приедет, если войдёт вслед за ней в ожидаемый здесь поезд, но и что из этого? Когда девушка повернула голову вправо, Томми, наконец, смог её рассмотреть. Более прелестного лица он не видел никогда в жизни. И не удержался, чтобы не воскликнуть: - Вау! С этого момента Томми забыл думать о кроссовках и о каблуках в четыре дюйма. Он хотел лишь одного: перемолвиться с этой девушкой хоть одним словом... Она рылась в своей сумочке, отыскивая что-то, и он даже не смог привлечь её внимания. Но вот подошёл состав, она подняла голову и сразу ринулась вперёд. Но, поскольку сумочка не была закрыта, из неё на платформу выпал платок. Обычный носовой платок с милой вышивкой по краям. Томми мгновенно нагнулся подобрать его, спасая от сотни безжалостных подошв. Когда он выпрямился, девушка, отрезанная от него пассажирами, уже входила в вагон. Он не намерен был уступать. Он решил пробиваться. Пробиваться сквозь эту ужасную, безразличную толпу. Он работал локтями и бёдрами, толкался, лез напролом, но бесполезно. Вагоны были переполнены. И двери закрылись. И он навсегда потерял в этой давке девушку. Всякий раз приезжая в Россию, Томми не забывает взять с собой этот маленький платок. Он воображает, что однажды он вновь увидит эту девушку и скажет ей что-нибудь чертовски остроумное. Или нет, не скажет. Он просто достанет этот платок из своего нагрудного кармана и протянет его ей. Он проигрывал в голове множество сценариев о том, как она на это прореагирует. Вспомнит ли она вообще эту пустяковую вещицу. Почему-то ему кажется, что вспомнит. И даже улыбнётся. КАК В АМЕРИКЕ - Где этот ваш Большой Дом? - спросила Татьяна Степановна. Маргарет переглянулась со своей матерью Кэтрин. Татьяна Степановна пребывала у них в гостях меньше суток и уже действовала им на нервы. Маргарет обернулась к задним сиденьям. - Большого Дома нет, - сказала она по-русски. - Есть Белый Дом. Как только выберемся из пробки, мы туда подъедем. - Как знаете, - ответила Татьяна Степановна. - В машине очень холодно. Как бы мне не простудиться. - Что она говорит? – спросила Кэтрин дочь. - Она жалуется, что ей холодно. Не оборачиваясь, в зеркале заднего вида Кэтрин встретилась глазами с Татьяной Степановной. - Это называется кондиционер, - объяснила она терпеливо. - В Штатах летом очень жарко. И мы пользуемся кондиционером. Татьяна Степановна не поняла из сказанного Кэтрин ни слова. Она откинулась на спинку сиденья и уставилась в окно. - По-моему она меня игнорирует, - обиделась Кэтрин. - Я не думаю, что она воспринимает то, что ты ей говоришь, но она догадывается, что ты хочешь, чтобы она заткнулась. - Хорошо, хоть так... Некоторое время они ехали молча. Иногда, когда они проезжали места, на которые, по мнению Маргарет, стоит обратить внимание, она оборачивалась к своей русской свекрови и кричала: - Национальный памятник! Или: - Томас Джефферсон! Или: - Джорджтаунский Университет! Татьяна Степановна не выказывала никакого любопытства. Она всё время молчала. И всякий раз, когда она не обращала внимания на сообщение, Маргарет и Кэтрин переглядывались и усмехались. Их не слишком заботило, замечает это Татьяна Степановна или нет. Наконец, она прореагировала. Не на информацию, поскольку они проезжали квартал, в котором не было ничего примечательного. Вскрикнула она по другому поводу: - Мак Дональдс! Маргарет и Кэтрин обернулись к ней, она действительно показывала на закусочную МакДональдс на другой стороне улицы. Езжайте! Езжайте туда! – повторяла она. - Я думаю, она хочет в МакДональдс, - сказала Маргарет матери. - Ну что ж, я тоже проголодалась, - кивнула Катрин. - Лишь бы она не устроила сцену. Они припарковали машину и вошли внутрь. Татьяна Степановна огляделась вокруг. Она была потрясена. За всю свою жизнь она никогда не была в подобном месте. Она застыла на пороге не в силах сдвинуться с места. И с изумлением оглядывалась на Кэтрин с Маргарет. То же самое с ней было в дверях супермаркета, - шепнула Маргарет матери, - она стояла, держась за тележку, и смотрела во все глаза, как ребёнок. В конце концов Маргарет смогла заставить свою свекровь войти и встать в очередь. Татьяне Степановне хотелось всего сразу, но Маргарет сказала ей, что лучше выбрать что-нибудь одно. - Андрей был здесь? – робко спросила гостья. - Конечно. Ещё он был в Бургер Кинг, - ответила Маргарет по-русски. - Что это Бургер Кинг? - Неважно. Что вы хотите? - Что-нибудь, что все. И одну порцию для Андрея. Кэтрин вопросительно взглянула на Татьяну Степановну. - Он вернётся домой голодный, - объяснила та. - Дома мы пообедаем, - старалась успокоить её Маргарет. - Ничего не знаю. Надо взять для него тоже. В итоге Маргарет заказала четыре Биг Мака. Все трое они уселись за маленький столик. Татьяна Степановна съела половину своей порции и сунула остальное в сумку вместе с Биг Маком для Андрея. Маргарет и Кэтрин вновь обменялись изумлённым взглядом. При выходе из кафе они столкнулись с бездомным. Когда сели в машину, Татьяна Степановна принялась судорожно листать свой русско-английский словарь. Наконец слово было найдено. Она показала пальцем на бездомного и по слогам произнесла «деститьюшен» («нищета»). И потом добавила по-русски: - Очень много. - Я знаю, - согласилась Маргарет тоже по-русски. Татьяна Степановна слегка усмехнулась и вздохнула, как-то очень по-русски: - Хоть что-то похоже на Россию. Перевёл с английского - Анатолий МАКАРОВ -------------------------------------- Начало новой страницы ---------------------------------------------- Пародии. Евгений Лесин ____________________________________________________________ ЕВГЕНИЙ ЛЕСИН С ВЕНИЧКОЙ В ГРУДИ Евгений Эдуардович Лесин родился в 1965 году в Москве. Поэт, прозаик, критик, эссеист. Учился в Московском Институте Стали и Сплавов. Служил в армии. Работал химиком в котельной, инженером-технологом. В 1995 году окончил Литературный институт им. Максима Горького. Член творческого содружества "Алконостъ". Автор "Нашей улицы" с № 1 (пилотного) 1999 года. Ответственный редактор газеты Еx libris-НГ. Евгений Лесин хорошо учился. И, надо сказать, научился. Я каждый день, изо дня в день, ни дня без его строчки, читаю произведения Евгения Лесина всюду, где он их печатает или выставляет. Особенно мне нравятся его пародии. Хотя и стихи его гениальны. А о прозе и молчу. Гоголь Николай может идти отдыхать на площадь Борьбы. Прочитал я и оригинальные пародии из цикла "Три мудреца в одном тазу". В самом деле, кто ещё, как не оригинальнейший поэт и рецептуалист Евгений Лесин, так хорошо может спародировать, например, убийцу филологов Юрия Кувалдина, сумасшедшего Осипа Мандельштама, сладкого Владимира Набокова, лианозовца Генриха Сапгира и многих других, заметных и незаметных авторов. На Евгения Лесина внимание писателя Юрия Кувалдина обратила когда-то поэтесса Татьяна Бек. У поэтессы Татьяны Бек в Литературном институте им. Максима Горького Евгений Лесин учился, и хорошо. Поэт Евгений Эдуардович Лесин принадлежит к редкому типу художников протеического склада, а "протеический склад позволяет вести рассказ с немыслимой стилистической свободой. Протеист - от Протей - морское божество в древнегреческой мифологии, обладавшее способностью менять свой облик и даром пророчества. Поэт Евгений Лесин обладает всеми качествами Протея. Да. Именно так. * Ты за тишь, а я за гладь, Ничего другого нету, Ты несёшь меня в кровать, А тебя несёт по свету. Ты за грех, а я за смех, Не судьба, а коммуналка, Потому что жалко всех, Даже тех, кого не жалко. * Ко мне вчера привёл подруг Абрам Ильич Вдрабаданюк. Подруги были клёвые, Короче, пол-литровые. Нужно как бы держаться всегда на поверхности. Вот представь. Ты плывёшь по реке, а тебя тянет ко дну, но ко дну тебе идти не хочется... Ты гребёшь, или переворачиваешься на спину, в тебе воздух, ты шевелишь руками и ногами. В общем, движешься на поверхности. Так и во время пьянки. Нужно всё время держаться на поверхности, а то утонешь. Понимаешь, очень мерзко становится на душе, когда кайф выходит (проходит, уходит). Мы договорились, что сегодня гуляем. Завтра я отхожу. Послезавтра - заканчиваю тачку. Ясно, казалось бы. Поэтому через равные интервалы сегодня я должен заправляться, как автомобиль... На этот счёт Лесин фиксирует для памяти. * Напротив вытрезвителя Стоит музей Есенина. Четыре небожителя Судачат о спасении. О том, что жизнь потеряна, О том, что дело сделано, А тут музей Есенина, Там поезд В. И. Ленина. А я иду стремительно Туда, где жизнь посеяна. Напротив вытрезвителя Пустой музей Есенина. Евгений Лесин ходит с Веничкой в груди. "Все говорят: Розанов, Розанов... Ни дня без опавших листьев, мол. Улётное, мимоездное, записки из похмелья и выписки из дневников сумасшедших охотников. Враки всё это! Никакого Розанова Юрий Олеша не обкрадывал. А обкрадывали все, и обкрадывали "наше всё" - Пушкина А. С. * Ну ты сказал. Жванецкий отдыхает. И Гоголю уже работы нет. Отличный стих. И лучше не бывает. Так отдохните, Лермонтов и Фет. Есенин отдохни, угрюмый Пушкин, Вались давай на лавку без сапог. Ахматова и Бродский бьют баклуши, Уснули где-то Вяземский и Блок... Лишь лапками тихонько колыхают. Уснул и Тютчев, я им не горжусь. Да что ж такое! Все, блин, отдыхают! А я один тут, что ль, как бешеный, тружусь. 20 января 2010 г. Юрий Кувалдин Евгений Лесин Евгений Лесин родился в 1965 году в Москве. Учился в Московском институте стали и сплавов, в Литературном институте им. М. Горького (семинар Татьяны Бек). Печатался в журналах «Вопросы литературы», «Арион», «Знамя», «Октябрь», «Юность», «Дети Ра», «Время и мы», «Наша улица», в альманахах «Кольцо А», «Истоки», «Эолова арфа». Автор книг «Записки из похмелья» (2000), «Русские вопли» (2005), «Вулкан Осумбез и молодильные яблочки» (2010) и т. д. Член Союза писателей Москвы. Ответственный редактор газеты «Ex Libris-НГ». ПАРОДИИ ИЗ ЦИКЛА «ТРИ МУДРЕЦВ В ОДНОМ ТАЗУ» Три мудреца в одном тазу Пустились по морю в грозу. Будь попрочнее старый таз, Длиннее был бы мой рассказ. 1. Всеволод Емелин ФИЛОСОФСКИЙ РЕМЕЙК БАЛЛАДЫ О ПРИБАВОЧНОЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ СТОИМОСТИ Надоело в ложах масонских Убивать русский народ. Три мудреца сионских Сели на пароход. На пароход философский, Старый корабль. А я в конторе ментовской Стены ласкал и корябал, Писал стихи Лорелее. Любовные стансы. Но вокруг пидоры и евреи, Геи и пидорасы. Знатоки древних религий, А не отравы марки «портвейн». Вас слушал в Билингве Лев Семенович Рубинштейн. Пока я грезил о Лорелее И лежал отпизженный на земле, Вам Букер сунули в Мавзолее И Нобелевскую в Кремле. Но наступило время – Наше время, когда Три великих Еврея Уплывут в никуда. По Стиксу или по Лете Плывут в хоромы воздушные. Не встречу я в туалете Александра Кушнера. Нет больше поэзии русской. Да и зачем теперь нам она? Не услышу я под закуску Анатолия Наймана. Не буду благоговейно Глядеть на стать и походку Того же Льва Рубинштейна С троциканской бородкой. Они увидятся с Богом. Снова разрушат Трою. Поговорят о многом. Жаль, что их только трое. Они все достойны спасенья, Они талантливы и красивы. За каждое стихотворенье Я им говорю «спасибо». А я торчу тут, калека. Я еще не выпил ни грамма. И листаю какого-то зека – Иосипа Мандельштама. 2. Дмитрий Данилов ЗАХАРКОВО. АВТОБУС 62 Ехать надо от «Сокола». Теперь, конечно, не от «Сокола», но раньше надо было ехать именно от «Сокола». Теперь от «Тушинской», хотя можно и от «Сокола», только теперь от «Сокола» 62-й не ходит. Не ходит он теперь и от «Тушинской», то есть ходит, но идет не туда, не по Волоколамскому шоссе, потом в проезд Стратонавтов и через завод на Западный мост, а идет по Свободе и потом уже на Восточный мост въезжает. А по Свободе если идти, она, Свобода, до сих пор осталась, то, свернув, окажешься на пристани Захарково. Оттуда – паром, на Речной вокзал. 10 копеек раньше стоил. Недавно еще совсем, года четыре тому назад (или три) 10 рублей стоил. Наверное, четыре, потому что трое - на пароме стояли. Последний рейс. Взяли они литровую, стоят, один пластмассовый стаканчик мнут. – Эх, – думаю, – мудрецы. Всего литровую взяли. А ведь тут плыть – минут двадцать, а то и двадцать пять. А они смотрят на меня хитро, мол, лучше тебя знаем. Пьют. По очереди. Из пластмассового стаканчика. Вот уже и бутылка кончается. Я уйти хотел, да смотрю: паром на дно идет. Последний паром от Захарково до Речного. И ведь точно как рассчитали – всего литровую взяли. Мудрецы. 3. Мирослав Немиров * * * А хуля ж блять! Ну вот хуля ж блять-то, хуля ж блять? Втроем поперли На один дырявый таз. И сразу внизу пошли воды под гладь. Один другого пидарасей пидараз. Теперь такие мудрецы. И гоп-ца-цы. А без мацы Всем пиздецы. 4. Андрей Родионов * * * Тяжелым подмосковным визгливым, как электричка, летом Я вышел тихо за пивом подешевеле в буфет пристанционный. А тут какие-то трое угрюмых, лысых, в наколках пристают ко мне с минетом, Заманивают в ближайшие кусты крепленым вином и сексом нетрадиционным. Я не против секса, когда с веселого похмелья. И когда от тяжелого похмелья не очень медитативный и слабый. Но как-то привычней дома, под марсельезу и пельмени И с какой-никакой, хотя желательно все же живой пока еще бабой. Я вообще-то человек самой мирной профессии. Я работаю в колонии для преступного отребья разного. Но и у меня бывают печальные периоды в жизни, полные экспрессии. И я потащил экстремалов в ближайший пруд учить уму-разуму. Посадил их в ветхую посудину, похожую на теплоход «Иосиф Бродский», Дал каждому по газете, где напечатаны стихи Дмитрия Кузьмина. И отправился домой готовить макароны по-флотски, А хулиганы пошли на дно. Я отлично видел их из окна. 5. Данил Файзов чтобы не забыть нет их действительно было трое один слепой он говорил что помнит дорогу однозначно точно два других ковыляли следом звали меня с собой говорили здесь очень прочно я не пошел и наверное зря потому что они утонули где ты минное поле все равно дорога не туда и не та и мне умереть от ножа от доброго слова от пули уже не придется я оператор забоя поэтического скота 6. Данила Давыдов ВЕСЛОМ ПО ПИЗДЕСЬ уехали когда уже было поздно да я все понимаю вы мне звонили вот и телефон остался в мобильнике не говорите что вас надули вас положили где вы ходили? кто вы? почему три зачем вам дорога лучше дописать диссертацию была такая детская игрушка умри умри а ваш корабль не для моей комплекции и я никогда не увижу пробоину судна со дна даже солнце выглядит мутно 7. Герман Лукомников * * * Три мудреца в одном Три мудреца в одно «М» * * * Три, Мудрецава! 8. Ольга Лукас ТРИ ЖЕНИХА ЗОЛУШКИ Первый жених Золушки был Мужчиной и Любовником с большой буквы. – Хочешь, – спрашивает, – буду тебя любить без перерыва на сон и еду четыре недели подряд? – Нет, – отвечает Золушка, – без перерыва не хочу. Потому что я очень есть люблю. И еще спать: мне во сне еда снится. – А иначе я не могу. Только если без перерыва. А если с перерывом, то ничего не выйдет, с перерывом у меня эрекции нету. – Не можешь? Отправляйся в темницу. Второй жених Золушки был Олигарх. – Хочешь, – спрашивает, – биде из платины? Я его прямо в гостиной поставлю. Прямо в стену вделаю. – Зачем же в стену? – удивляется Золушка. – Как же я писать буду? – Не моя забота, – хорохорится жених. – Зато так красивее будет и эротичнее. – Эротичнее? – размышляет Золушка. – Отправляйся-ка ты, мил человек, в темницу. Третий жених Золушки был алкаш, дурак и придурок. Все буквы маленькие. Она его даже слушать не стала, даже и не вышла к нему. И хорошо, что не вышла: он все равно по дороге обмочился, порвал штанину и выбил о дверь последние зубы. Вырвала Золушка из стены биде платиновое (успел-таки засеря Олигарх его в стену вляпать). Запихала туда непутевых своих женихов. И пустила по речке Вонючке в дальние страны. Но Олигарх-то ведь был засеря, плохонькое биде сварганил хоть и из платины. Так и утонули три жениха. А Золушка и по сей день свободна, хорошего человека ждет. 9. Евгений Лесин * * * Пока мы радовались лету, Забыв про маленьких божков, Уже давно уплыли в лету М-ведев, П-тин и Л-жков. Они о подвигах, о славе, Им разодрать бы каравай. А я опять лежу в канаве, Где Сходня, водка и трамвай. Ну, и т.д. 10. Юрий Кувалдин ГЕНИАЛЬНЫЙ ПИСАТЕЛЬ ЮРИЙ КУВАЛДИН О гениальном писателе Юрии Кувалдине талантливая поэтесса Нина Краснова писала где-то, по-моему, в журнале «Наша улица», который я издаю, так вот она написала о гениальном писателе Юрии Кувалдине следующее: «Кувалдин – Охуительной Силы Человек». Тут ни убавить, ни прибавить. Я бы добавил только: ««Кувалдин – Охуительной Силы Человек и Гениальный Писатель». Литературу делают волы. Такие, как я. А не всякие мудрецы. Однажды ко мне пришли Александр Солженицын, Юрий Любимов и Борис Пастернак. Я сижу в кресле, работаю, пишу свою замечательную вещь «Улица Мандельштама», а тут Пастернак. Свеча, говорит, горела. И Солженицын пристает с вопросами, как, спрашивает, Юрий Александрович, нам обустроить Россию? А Юрий Любимов, красивый, как Станиславский, говорит: не верю. Не верю, что гениальный писатель Юрий Кувалдин может жить в таком хлеву и аду. Вон – таз разбитый валяется, в нем рукописи, которые не горят. – Может, – говорю. – Только мне сейчас надо писать мою сногсшибательную вещь «Улица Мандельштама». А таз – забирайте. И проваливайте все трое. Так они и ушли с тазом. Потому что литературу делают волы, а не всякие там мудрецы, на которых довольно простоты. Где они теперь? Утонули, наверное, в Яузе, возле самого Устьинского моста. 11. Тимур Зульфикаров СВЯЩЕННЫЙ ТАЗ О Аллах! Умудри меня, мудрый Аллах! Пошли свой Священный Таз. Я вожделею твой божественный Таз. Твой божественный Таз божественен. Почто Ты меня оставил? Пришли мне Мудрых. Еще двух Мудрых. Мы сядем в твой Священный и Божественный Таз. В твой таз. О Аллах! И пойдем на Дно. Туда нам и дорога. О Аллах! 12. Дмитрий Воденников КАК ТРУДНО БЫТЬ ГЕНИЕМ Так неужели они уйдут? Все, кто любил меня. И все, кто не любил меня. Они все уйдут. Сядут в посудину – on-line Все трое. Только в Троице – Бог. И он их утопит. Зачем? Затем. За тем. И я буду глядеть, глядеть, глядеть – и умру – глядеть На вечный закат восхода. 13. Александр Гальпер * * * Мой лучший друг оказался пидором и фашистом Моя любимая девушка сказала что у меня маленький хуй Я лысый и толстый И пишу скучные стихи В НАТО мне больше не выдают зарплату В ФСБ не наливают и не заглядывают глаза Три огромных негра сели в лодку Крикнули хайль Гальпер И стали любить друг друга банками пепси-колы Лодка не выдержала и пошла на дно Я еле успел обчистить их карманы У каждого была моя книжка 14. Аня Логвинова * * * Бунин про меня не стал бы такое писать, что как, мол, Анечку не обхватывай, она все равно не ляжет с вами в кровать. Я – лучшая Цветаева и лучшая Ахматова Я провожала тебя на корабль, а он шел на дно. Младенец улыбался и пускал разноцветные пузыри. Ты тоже улыбался и говорил: все равно, Я скоро приеду, остатки корабля убери. Я видела во сне и осознавала: грех видеть Суженого-ряженого, Тихого и Скукоженого. Ты сказал, что я красивее всех, и дал мне тысячу порций мороженого. 15. Владимир Бондаренко КРАСНО-КОРИЧНЕВЫЙ ПЕТУХ ИЛЬИ ЭРЕНБУРГА Илья Григорьевич Эренбург (настоящие имя и фамилия Изяслав Иванович Оренбургов) – великий русский патриот, дважды лауреат Сталинской премии, всю жизнь скрывал свое нееврейское происхождение. Увы, жуткое время первых лет великой и прекрасной Советской власти вынуждало его так поступать. Массовые погромы нееврейского (необрезанного) населения, заставляли тогда многих записываться в евреи. И Осип Мандельштам (настоящая фамилия Инвалидов), и Борис Пастернак (настоящая фамилия Пассажиров), и Лариса Рейснер (настоящая фамилия Райсоветова), и Лев Троцкий (Леонид Черносотенный), и Исаак Бабель (Иван Погромов), - все они были русскими патриотами и русскими людьми. Как человек объективный, отмечу, что имели место (очень редко) и обратные попытки. Самый известный (и, по-моему, единственный) такой случай – Сергей Есенин (Самуил Исаакович Шварцман). В пьяном угаре, а может, и для того, чтоб его не разоблачили как верного соратника Колчака и Деникина, Врангеля и Юденича, Махно и Петлюры, Гумилева и Ахматовой (знаменитая в свое время банда «Гомосек», что в переводе с идиша значит «Смерть людям», которую они возглавляли, тогда наводила ужас на весь Петроград) кровавые чекисты, он поменял свою фамилию. Отголоски данного события можно прочесть в его знаменитой поэме «Черный человек»: Приходит ко мне Шварцман На кровать мою садится Черный человек, черный… Что касается Ильи-Изяслава Эренбурга-Оренбургова, потомственного казака, реакционера, мракобеса и ретрограда, ему тоже пришлось перекраситься и обрезаться. На знаменитом «философском пароходе» был выслан и уничтожен весь цвет русской нееврейской интеллигенции. Адамович и Ходасевич, братья Сергей и Михаил Булгаковы, Франк и Стерлинг, Маршак и Барто, Кассиль и вся семья Гайдаров, включая Тимура, Егора и Марию. Трагичнее всего история, конечно, именно Трех Гайдаров, которых, правда, было четверо. Они стояли на палубе тонущего парохода (террорист и палач Леонид Иванович Канегисер прострелил якорь и корабль пошел на дно), молились за Россию, прощались с Россией и своим близким другом Изяславом Оренбурговым. Он глядел на них, сочиняя свое знаменитое антибольшевистское: За горе оскорбленных пчел, За то, что он к тебе пришел, За то, что ты — не ешь, не пей, Как кровь в виске — одно: убей! (пчелы, как известно, в переводе иврита значат - русские интеллигенты). Такого вот красно-коричневого петуха подпустил в свое время под ельцинскую лжеРоссию Изяслав Оренбургов, герой ГКЧП, ветеран НБП, великий русский сталинист-антибольшевик. 16. Сергей Шаргунов СВЕЖИЙ ВЕТЕР Писателя Шаландова рвало. Нутряно рвало, истово. Рвало в политику. Рассказы и повести его брали во всех журналах, романы – в каждом издательстве. А зачем? Ему-то, молодому и живому, ему-то зачем. В клубе «Улица ОГИ» (неподалеку он жил) он встретил политика Бугаева, Бориса Николаевича. Оппозиционера. Отбил его от ОМОНа. Почитал стихи. Встретились на другой день в офисе Бугаева, на Чистых прудах. Там уже были почвенник Лев Айсбуккер и перебежавший из партии власти философ Алексей Хилый. Пили пиво, кофе, звонили, договаривались, придумали название партии – «За Свободную Рассею». Бугаев возражал: почему Рассея, а не Россия, почвенник Айсбуккер молчал, а Хилый что-то горячо выкрикивал, убедил. Потом их называли За СРанцами, Айсбуккер подозревал Хилого, но молчал. Боялись ареста. Надо было спешить. Решили брать штурмом Кремль. С Москвы-реки. Катер (одолжили через знакомую проститутку у чеченцев) назвали «Авророй». Бугаев, Айсбуккер и Хилый стояли на палубе. На набережной – ФСБ, на другом берегу Шаландов. Его обнимала Нателла, стихотворица и, как говорили, любовница мэра. Ветер ерошил им волосы, она шептала стихи Шаландова, а шаланда «Аврора» шла на дно. Бугаев плакал, почвенник Айсбуккер молчал, двурушник Алексей Хилый целовал портрет президента. В город ворвался свежий ветер. Шаландова рвало в шоу-бизнес. 17. Вадим Степанцов ТРИ ГРАЦИИ В Париже под сенью олив и дурманов Парис наблюдал состязанье девиц. Одна – Виолетта, глава уркаганов. «Сосать под аккорды» – ее был девиз. Вторая – Диана, вдова и эстетка. Принцесса вольера для грез и утех. Кокетка, распутница и малолетка, волшебная фея любви не для всех. И третья стояла – из меди и стали валькирия блуда и страсти гроза – Аглая Петровна. Безумно сверкали ее абсолютно пустые глаза. Смущен был Парис и решение трудно давалось ему под канцону ветров. – Садитесь скорее в прекрасное судно, – сказал он отважно и скрылся в альков. Три грации тихо стояли и пели, Пока их кораблик смешно шел на дно. Ведь плавать они никогда не умели, А старый Парис был подлец и говно. 18. Вера Павлова * * * Ты Соломон моих пальцев, моей груди. Я Суламифь твои чресел, блуди, блуди. Нас уже трое, ты, я и я. Где же мы тонем, любовь Моя? Ну, так спаси, накрой всех разом Мужским и Мощным и Медным тазом 19. Татьяна Бек * * * Мне бы только горькую краюшку. Под сурдинку, сумрак и слезу. Девочка, дурнушка и старушка – Лишь бы прочь! – в безжалостном тазу. Их ковчег, суденышко, избушку Скрыли воды времени-ручья. Девочкой была я и дурнушкой, И старушка, кстати, – тоже я... 20. Олег Григорьев * * * Клюкин, Глюкин и Злюкин Залезли в таз жестяной. Проткнули его со скуки - На дно ушли с головой. 21. Александр Щуплов * * * ВАША СПЕРМА ПАХНЕТ ЛАДАНОМ, – РАССКАЗЫВАЛ МНЕ СТАРЕЮЩИЙ ТРАНСВЕСТИТ, арестованный еще в 1939 году за антисемитизм и педерастию. «Век вульвы не видать», – грустно подумал я, глядя на последний роман Михаила Кузмина «ТРИ МУДРЕЦА». Печальная история о несчастной любви трех молодых людей: Александра Н., Александра Г. и Сережи В. Они так хотели иметь ребенка. Нет-нет, господин палач, вы ошиблись – тех розовопопочных и упрогочленных лолитотообразных мальчиков имели они вдоволь. Они хотели иметь своего ребенка. Но утонули в водоворотах Женевского озера, слушая очередную поэму Александра Г., самого беспечного из любовников, кидаясь друг в друга яблоками и гондонами, предаваясь предпубертатной викхарите с промискуитетным фетишизмом рефлекторной мастурбации автосексуального онанизма путем ипсации. Велика Россия, а отсосать не у кого! Каков стол, таков стул. На том висим. И сосем - тоже! Лабардан-с. 22. Осип Мандельштам ПЯТАЯ ПРОЗА Шахер-махер! Цирлих-манирлих! Поедем в Новый Иерусалим! Андрей Платонович, кажется, вы инженер? В некотором смысле в пароходах должны разбираться! А дырку в тазу не увидели! Горнфельда, мерзавца, заметили, а дырку не углядели. Что? Райхельсон, говорите вы? Бросьте! Собрались псиные хари: «На воду его! на воду!..» Ах, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, не от ума наше горе. Совершенно не к кому обратиться! 23. Тимур Кибиров ОТРЫВОК ИЗ ПЕРВОЙ ГЛАВЫ «ВСТУПЛЕНИЯ» К ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ ВТОРОГО ТОМА ПОЭМЫ «КЛОЗЕТЫ» ...Начнем ab ovo т.е. от яйца: Какой-то критик в «Книжном обозреньи» Поведал, что я стар для современья... Узнал бы кто – убил бы подлеца. Так вот, о яйцах... Отправляясь в Питер На катере, а впрочем, то не суть, Решил я по дороге заглянуть К приятелю. В прихожей ноги вытер, Разделся, поздоровался, вошел. Достал цыпленка жареного в гриле, Капусты, помидоров, банку килек. Поставил водку «Русскую» на стол И начал спор о Пушкине: еврей Был дед его или, быть может, русский. Читатель ждет уж рифмы «Золотусский». Ну, на, дружок, возьми его скорей. И не стучи о рюмку огурцом. А помнишь, мы купались прошлым летом? Там трое забавлялися минетом, Но мы их утопили, подлецов!.. 24. Владимир Вишневский * * * В одном тазу? И трое? Ну и му... 25. Владимир Сорокин ЗАСЕДАНИЕ ПАРТКОМА Эмма Моисеевна Пенопласт откашлялась и, окинув взглядом собравшихся, начала: – Товарищи! Последним вопросом в сегодняшней повестке дня стоит... – У мужа твоего не стоит, – буркнул пожилой рабочий Сергей Кухта. Собрание длилось уже третий час, давно пора было домой, но секретарь парторганизации Пенопласт, казалось, и заночевать может на трибуне. – И вот тут трое, с позволения сказать, деятелей, – продолжала Эмма Моисеевна, – отправились на самодельном плоту вниз по реке. Разумеется, в состоянии алкогольного опьянения управлять как следует... Кухта, фрезеровщик 6-го разряда и отец двух розовощеких девочек, снова отвлекся. Он расстегнул сидящему рядом наладчику Степану Белову брюки и взял его вялый член в рот. Степан начал мочиться. Эмма Моисеевна сошла с трибуны и приподняв юбки, под которыми не оказалось ничего, кроме татуировки на правом бедре «Да здравствуют решения ХХIII, XXIV и XXV съездов КПСС!», начала с натугою испражняться. Ее заместитель, кудрявый гармонист Бубликов, жадно поедал кал. – Мудо! – провозгласила Пенопласт. – Блудо, – хором отозвались коммунисты. Зеленое мудо, ужасное блудо. Ужасное мудо, зеленое блудо. Зеленое млудо, веселое будо. Зеленое будо, веселое мудо. Тяжелое мудо, зеленое блудо. Ужасное брудо, веселое мрудо. Эмма встала. Эмма села. Бубликов съел. Бубликов взял. Кухта пил. Кухта ел. Эмма села. Эмма встала. Эмма мудо. Бубликов блудо. Будда заблудо. Буда замуддо. Муда забуддо. Мудда забудо. Октябрь-ноябрь 1997 г., Переделкино 26. Владимир Набоков МОРСКАЯ РЕКА Глава 1,2,3 Вот и участники путешествия: некто Пеноптикус (1672-1681), бедный житель Альфидии, писавший своему Учителю и глеофрасту Пино IV: «Никогда не следует следовать Тому, что вскоре последует». Смысл последнего утверждения, впрочем, ясен разве для сумасшедших, коими, к счастью для нашего повествования, и были несчастный Пеноптикус и младшие его современники Знет и Мифоний (биографы, правда, спорят по данному поводу: Бруно Херч утверждает, что Мифоний умер в Голландии никак не старше 15 лет и не мог участвовать в морской кампаниии Пеноптикуса, все герои которой, как известно, погибли). Где ты теперь, моя Леда? Прим. перев.: Текст написан в 1931 году в Берлине по-английски и по-французски. Первая глава печатается по итальянскому оригиналу, остальные переведены с испанского автором. Стихи даются без перевода. 27. Андрей Кнышев НУЖНОЕ ПОДЧЕРКНУТЬ Три мудреца (молодца, стервеца, подлеца, мерзавца, подонка) в одном тазу (тарелке, бутылке, скалке, мясорубке, газонокосилке, бетономешалке) Пустились по морю (по воду, по грибы, по миру, по ветру, по нужде, по фигу, все до двери) в грозу (ураган, бурю, снег, грязь, мразь, сука, гадина, как все осточертело!) Будь попрочнее (помрачнее, поскучнее, помоложе, поопытней, поприличней, позабористей, подешевле) старый таз (новый шуз, полный шиз, антифриз, противогаз, белый верх – черный низ) Длиннее был бы (не был бы, был да сплыл, жили-были, убыл-прибыл, дебет-кредит, скоро будет, а кто спрашивает?) Мой рассказ (повесть, новелла (Матвеева), роман, сказка, ложь, клевета, провокация, обляция, солифлюкция, мастурбация) 28. Игорь Холин * * * Наша Маня горько воет, У нее четыре зуба. Да и те вчера ей трое Ловко выбили у клуба. Утопили в речке «Мячик» – Так кораблик назывался. А на нем утоп и Хачик – Он с друзьями развлекался. Во дворе кого-то душат. И собака лает матом. Говорят, вчера на суше Дали гражданам зарплату. 29. Генрих Сапгир * * * Принцесса была Отвратительной. Нрав имела она Омерзительный. Как-то в большую грозу Очутилась принцесса В тазу. А в тазу мудрецы Отвратительные Разговоры ведут Омерзительные. Увидали принцессу и в крик: – К нам иди, – говорят, – На шашлык. А в руках у них скальпели острые И ладони покрыты коростою. Мы тебя, – говорят, – Отвратительную Превратим в еду Омерзительную! Руками-ногами замолотили, Дырку в тазу пробили. Закричали хором: – Тону! И сразу пошли Ко дну. А, может, все было наоборот: Баба-яга была Замечательной, Но характер имела Мечтательный. Как-то в большую грозу и т.д. 30. Лукиан из Самосаты МЕНИПП И ХРИСТОС Менипп: Бог мой! Не Христос ли ты? Да, Христос, клянусь Христом! Христос: Не зря тебя прозвали собакою, эллин. Менипп: Ну, не кипятись. Так ты, стало быть, тоже умер? Христос: Конечно, я же Сын Человеческий. Менипп: А я думал – ты Сын Божий. Христос: И Бог, и Сын Божий: Бог-сын, Бог-отец, Бог-святой дух... Менипп: Вас, значит, трое? Кто же из вас умер? Христос: Не стоило бы с тобой говорить, но так уж и быть... Все трое. Зловонный Лукиан написал мерзкий памфлет, что мы якобы утонули в грязном корыте. А ведь я по воде хожу, как по земле – о том каждый знает. Менипп: И тем не менее ты здесь. Но не переживай: лишь бы христопоклонники не узнали. Пойдем лучше ко входу. По-моему, там Харон какого-то Магомета привез. 31. Франц Кафка ПОРКА Кто-то, по-видимому, неверно истолковал искренний патриотизма Йозефа Ш., потому что, желая лишь скорее попасть на фронт, он угодил в дурдом. – Вы разве идиот? – поинтересовался маленький человек, которого, впрочем, Ш. не слушал: ему важно было разобраться, почему он до сих пор не получил оружие и форму, – вероятно, разговаривавшие с ним люди и могли ему объяснить случившееся, но настроены – Ш. видел отчетливо – они были недружелюбно, поэтому он счел лучшим для себя не спорить с ними. – Осмелюсь доложить, да. После непродолжительного обмена вежливыми репликами спрашивающий извлек предмет, весьма похожий на военного образца клизму: – Вам придется совершить морское путешествие. С двумя господами, – незнакомцы учтиво раскланялись, – которых вы сейчас видите перед собой. «На фронт, – успел подумать Йозеф Ш., – в самую ж...» 32. Анна Русс *** Девки ходят без усов Без трусов Черные колготки У меня для девок пряники да плетки. Оригами С раздвинутыми ногами А в Рязани Мудрецы с раздолбанными тазами Плывите дети По Великому Млечному По Великому Течному По Великому Ягодичному Пути Пу-ти Пу-ти Пу-ти Детка не расти Волосы распусти И на дно девочка все втроем Влагалище твой водоем Не видать мне мудреца-ца-ца-ца с яйцами Буду спать со своими пальца-ца-ца-пальцами 33. Нина Краснова * * * Я залезла к тебе в тазик, Целовала тебя в глазик. Но супружница твоя Оказалася змея! Тазик мы перевернули И все трое потонули. 34. Борис Виан ПОДВОДНИКИ Бабер Альмю, автор блистательной эпопеи «Взбесившийся гамадрил» и романтической повести «Сифилис», в свои неполные сорок лет выглядел совсем стариком: на вид ему можно было дать двадцать, а то и все двадцать два года. Но в то утро он чувствовал себя превосходно. «Тебе не дашь твоих семидесяти!» – сказал ему старый друг и любовник всех его жен, дочерей, сестер и просто знакомых Луи де Бройль. Они собирались в морское плавание и ждали третьего своего товарища. Третий как всегда запаздывал. Его ждали двадцать лет, сорок восемь дней, две минуты и одиннадцать секунд северной долготы и вот такой ширины, но он так и не явился, а поскольку пора уже отправляться в путь, то будем считать его присутствующим условно. Итак, соучастники прекрасно подготовились к путешествию: Луи де Бройль взял с собой целый портфель грязных ) картинок, Бабер Алькю (по-моему так лучше, так что впредь никакого Бабера Альмю не существует, а существует Вальмер Балькю, впрочем, скорее Дальмер Баклю), взял с собой фотоаппарат, теннисную ракетку и лыжную шапочку. Что же касается третьего участника, то о нем лучше и не говорить вовсе. Скажу только, что он недавно женился на моей сестре (так ему и надо!) и стал рьяным приверженцем американского проповедника Сквернона Салливана. Друзья (хотя друзьями их можно назвать разве что условно, ведь они злейшие и заклятые враги) погрузились в свое загадочное плавучее средство и немедленно пошли ко дну. А раз так, то и мне не остается ничего другого, кроме того, чтоб завершить свое повествование, хотя и жаль обрывать историю, которая так и не началась. ) – грязных не в смысле испачканных, а непристойных. Но непристойных до такой степени, что назвать их иначе, чем грязные, никак не возможно – Прим. автора. 35. Владимир Набоков МОРСКАЯ РЕКА Глава 1,2,3 Вот и участники путешествия: некто Пеноптикус (1672-1681), бедный житель Альфидии, писавший своему Учителю и глеофрасту Пино IV: «Никогда не следует следовать Тому, что за этим последует». Смысл последнего утверждения, впрочем, ясен разве для сумасшедших, коими, к счастью для нашего повествования, и были несчастный Пеноптикус и младшие его современники Знет и Мифоний (биографы, правда, спорят данному поводу: Бруно Херч утверждает, что Мифоний умер в Голландии никак не старше 15 лет и не мог участвовать в морской кампаниии Пеноптикуса, все герои которой, как известно, погибли). Где ты теперь, моя Леда? Прим. перев.: Текст написан в 1931 году в Берлине по-английски и по-французски. Первая глава печатается по итальянскому оригиналу, остальные переведены с испанского автором. Стихи даются без перевода. 36. Мао Цзе Дун *** Их было трое – сильных, смелых и юных Из провинции Циньюша. Отправились в море они на рыбацкой шхуне Алым флагом шурша. Но сепаратисты-милитаристы Их зажали в шквальном огне. Вспоминая ласточку Хоккусайи, Улыбались патриоты на дне. -------------------------------------------- Новая страница --------------------------------------------------- Польский юмор. Рассказы. Януш Осенка в переводах Анатолия Шамардина __________________________________________________________________ Януш Осенка Януш Осенка – один из самых ярких польских писателей-сатириков, принадлежит к той славной когорте коллег, которые в 70 – 80-е годы ХХ века задавали тон всей общественной жизни Польши и рассказы, репризы и шутки которых служили основой всех выпусков популярнейшей советской телепередачи – кабачок «13 стульев», возникший и открывшийся на экранах советского телевидения в 1966 году и закрывшийся (насильственно прикрытый противниками юмора, и особенно сатиры) в 1980 году. В 1-м выпуске «Эоловой арфы» были напечатаны два рассказа Януша Осенки – «Школьные годы» (монолог секретарши) и «Часы с кукушкой», во 2-м выпуске – рассказ «Ветеран», в переводе певца и композитора Анатолия Шамардина, который на досуге любит читать зарубежную литературу на зарубежных языках. В 4-м выпуске альманаха вниманию читателей предлагаются рассказы Януша Осенки «Служебная командировка за границу» и «Неделя трезвости», опять же в переводе Анатолия Шамардина. СЛУЖЕБНАЯ КОМАНДИРОВКА ЗА ГРАНИЦУ Для заключения неотложных торговых переговоров срочно понадобилось послать за границу одного из наших коллег. Поскольку речь шла о западной стране, то, хочешь не хочешь, человек этот должен был соответствовать всем параметрам для этого важного дела, то есть – быть стойким, морально устойчивым и так далее. Вот такого человека нам и предстояло выбрать у себя в коллективе. Дебаты происходили примерно так: - Пусть едет пан Жудловский. - Исключено. Пан Жудловский холост. Он может за границей запросто загореться и влюбиться в кого-нибудь и акклиматизироваться там. - Ну, так быстро он не загорается. Он скорее стесняется и избегает женщин. - До сих пор стеснялся и избегал. Но на Западе есть такие женщины, которые любого запросто сведут с ума. Парень запросто может размякнуть и влюбиться... - Кстати, пан Каминский у нас не производит впечатления падкого на женщин. Кроме того, он уже женат. Давайте пана Каминского пошлём. - Да что вы! Нельзя! У него жена – страшилище. Он только и ждёт подходящего момента куда-нибудь удрать от неё. Нет, нельзя ему ехать за границу. - А как насчёт пана Незабудки? Он великолепный специалист. - Да, но он – реакционер. Он с восторгом говорит о Франции. Нет, такой оттуда назад в Польшу не возвратится. - Но в конце концов в послевоенное время он уже раз семь ездил за рубеж и всегда возвращался оттуда. - Хорошо, прекрасно! Но сколько еще всё это может так продолжаться? В смысле - сколько ещё всё это может обходиться так хорошо? Между прочим, с тех пор, как пан Маслач слинял из Парижа в Аргентину, с государственными деньгами, у меня нет доверия к реакционерам. Ну, не доверяю я пану Незабудке. Пан Маслач слинял, а этот останется стойким и не слиняет? С чего бы это? - Чёрт его знает. А что если мы пошлём пана Маларчука за границу? Он добросовестный сотрудник, высококлассный специалист, и кроме того – он по уши влюблён в свою жену! - У меня нет полного доверия к людям с буйными страстями. В большинстве случаев – это короткая вспышка огня (сухая солома, брошенная в костёр). Только неуравновешенный и неразумный человек может влюбиться в собственную жену по самые уши. И вот такого человека мы пошлём на важные переговоры? Пожалуй, лучше, нет, не надо ему ехать... - В таком случае у нас есть ещё пан Коровики. - У пана Коровики – дядя во Флориде, миллиардер. Пан Коровики вотрётся к нему в доверие, чтобы добраться до его наследства. И с этим наследством он потом может спокойно жить в Нью-Йорке ещё тысячу лет. - Пан Коровики никак не может жить в Нью-Йорке тысячу лет, потому что ему уже сейчас 65 лет. Кроме того, говорят, этот его дядя вот-вот обанкротится. - Этого никогда не узнаешь точно. Бывают и ложные банкротства, на которых ещё и заработать можно. Нет, пан Коровики не поедет за границу... - Правильно. Лучше давайте попробуем послать туда пана Галашка. - Пан Галашка вот уже десять лет занимается иностранными языками, и постоянно совершенствуется в этом, повышает свой уровень, и я подозреваю, что он в глубине души очень даже хочет в конце концов сбежать куда-нибудь за границу. Не случайно ведь он иностранные языки учит! - По какой причине он хочет сбежать? - Ну, я не прорицатель, не могу сказать это за него... - Интересно... Тогда у нас остаётся только одна кандидатура - пан Кровка. - Но он не знает языков. Никаких. - И специалист он – никакой. - И вообще, он – пустой орех. - И как наш сотрудник и коллега – он совершенно бесполезный для всех человек. - Одним словом, абсолютный ноль. - В случае провала он не представляет для нас никакой потери. И пан Кровка получил командировку за рубеж. НЕДЕЛЯ ТРЕЗВОСТИ В город N я приехал как раз, когда там проходила неделя трезвости. Семь дней подряд, 24 часа в сутки, каждый день, все без исключения, жители города N были абсолютно трезвы. Это почти невероятно! Я бы тоже засомневался в этом, если бы не увидел всё это собственными глазами. Сам глава города лично водил меня по своим владениям, по всему городу и показывал мне без устали разные учреждения и места с большими скоплениями людей, где все работали, даже в малоприметных уголках и задворках, где, казалось бы, можно было что-то такое организовать на троих – и тем не менее и там всё было совершенно свободно от алкоголя. Даже в помещениях, где было очень мало людей, даже там то и дело попадались мне люди, то один, то другой человек, и все – совершенно трезвые. - Судя по всему, у вас всё везде действительно так, как вы говорили, то есть действительно у вас везде – неделя трезвости и действительно все везде трезвые. Это удивительно! – признался я. – Это чрезвычайно необычайно! - Пожалуйста, посмотрите сами, - сказал мне глава города, уже в своём бюро, - за письменными столами сидят, насколько можно охватить взглядом, только трезвые сотрудники. Мы даже готовы к тому, что кто-нибудь заявится к нам и заподозрит нас в подлоге, - сказал глава. – Он может, если захочет, прямо на месте всё проверить. Вот здесь, у порога мы положили длинную доску. Каждый сотрудник нашего бюро проходит вдоль по ней, до самого конца, и ни разу не качнётся. И действительно! Один за другим все сотрудники подвергали себя этому экзамену. И ни один из них не споткнулся. Удивительно! Ну, положим, бюро главы города – это не такое уж главное учреждение, это второстепенное учреждение, но и в ресторане все были трезвы. Лучше всего, чтобы описать эту ситуацию, я скажу так, что даже официант – и тот был трезв. А уж из гостей, что уж говорить, все – один трезвей другого. Одному из них официант подал счёт, в котором приписал ему на 100 злотых больше. Гость возмутился: - Я что – в стельку пьян и не вижу, что вы приписали мне на 100 злотых больше? Вы думаете, что я пьян? Нет, я совершенно трезв! Потому что у нас неделя трезвости! - Чёрт возьми, я совсем забыл об этом, - оправдывался официант, - но ведь у нас не неделя честности, о неделе честности я что-то не слышал. Даже мысль об этом ужасна! Неделя честности? Да в этом случае нам всем – конец! Совсем другое дело с неделей трезвости. Даже в баре, я заметил, разговоры стали вестись вежливо, и как-то даже до скукоты. Просто немыслимо! Куда подевалась наполненная поэзией философия: жизнь есть жизнь, а человек есть человек. По улице спешили куда-то трезвые, рассудочные прохожие, автомобилями управляли совершенно трезвые водители. Я видел собственными глазами огромную машину, гружённую углём, за рулём которой сидел совершенно трезвый человек. Надо ли ещё что-то дополнять к этому? У пивных ларьков, которые всю эту неделю торговали лимонадом, стояли рабочие с соседней стройки, школьники, юноши. Они с удовольствием пили лимонад и говорили между собой об этой полезной затее – о неделе трезвости. И всё это – чтобы держать себя в абсолютной трезвости. Ну а когда перед одной из пивных палаток остановился грузовой автомобиль и водитель вышел из кабины и попросил налить ему бокал лимонаду, я от удивления просто рот разинул и так и стоял с открытым ртом и смотрел на водителя – он был совершенно трезв. В парке я увидел, обнаружил спящего на лавке мужчину. Я разбудил его и попросил дыхнуть мне в лицо. Ничего! Он был трезв. А заснул он, как он сам мне признался, исключительно от скуки. Меня, конечно, заподозрят во лжи, если я добавлю к этому, что мне в городе N повстречались, вы не поверите, трезвые носильщики из мебельного магазина, они поднимали на лямках на 5-й этаж большое пианино. Встретились мне и трезвые уличные музыканты. Вы не поверите, даже совершенно трезвые продавцы овощей встречались мне на каждом шагу. И, что совсем удивительно и невероятно, мне повстречался совершенно трезвый нищий! Наконец, я решил хотя бы мельком бросить последний взгляд в заведение, которое по определению не может быть пристанищем трезвых людей: это – в вытрезвитель. Скучная пустота встретила меня там. Ремни, которыми беспокойных пьяных клиентов привязывали к кроватям, болтались сиротливо поперёк кроватей, на вешалках висели невостребованные смирительные рубашки, шкафы для приёма одежды тщетно ждали клиентов. Нигде невозможно было даже почувствовать следы алкоголя. Что мне оставалось ещё? Прощание с бесконечно трезвым главой города, покупка проездного билета у трезвого служащего железной дороги в окошечке – полное отсутствие кисловатого запаха пива в железнодорожном буфете, и наконец – моё возвращение домой с мыслями о смысле жизни. Когда я возвратился домой и написал репортаж о проходившей в городе N неделе трезвости, ни одна серьёзная газета не была готова её напечатать: - Мы являемся прессой нового типа», - объяснили мне редакторы. – Нашей задачей является деловая информация, а не погоня за сенсациями. Перевёл с польского через немецкий – Анатолий ШАМАРДИН 3 апреля 2011 г. ____________ Анатолий Шамардин – певец и композитор, филолог, родился на Ставрополье, в семье ростовского казака и понтийской гречанки, в селе Ольгино, детство провёл в греческом селе Хасаут. Окончил Горьковский институт иностранных языков и Московское музыкальное училище им. Октябрьской революции (ныне – колледж им. Альфреда Шнитке). Преподавал в вузах немецкий и английский языки, стилистику, филологию. В 70-80-е годы работал солистом-вокалистом в оркестре Леонида Утёсова и в разных филармониях страны. В 90-е годы жил и выступал с концертами в Европе, в Германии, Греции. Автор многих статей и рассказов из жизни артистов, а также переводчик прозы польского писателя-юмориста Януша Осенко, трактатов китайских философов, переписки Гёте со своей женой Кристианой. Печатался в журналах «Огонёк», «Юность», «Наша улица», в альманахах «Истоки», «Эолова арфа», в газетах «Сельская жизнь», «Слово». Член Союза профессиональных литераторов. Живёт в г. Химки Московской области. Классики мировой литературы. Семейная жизнь Гёте в письмах _____________________________________________________________________________ Иоганн Вольфганг фон Гёте В 3-м выпуске «Эоловой арфы» была напечатана часть переписки Гёте со своей женой Кристианой, в переводах Анатолия Шамардина. Вот ещё небольшая часть. «Эолова арфа» «СЕМEЙНАЯ ЖИЗНЬ ГЁТЕ В ПИСЬМАХ» Письмо № 34. Гёте (Кристиане). 10 апреля 1795 г. Ена Кроме всего остального посылаю тебе, прелесть моя, пять пустых бутылей для вина, и даже с пробками в придачу, чтобы ты видела, как я умею следовать хорошим примерам, особенно если это касается домашнего хозяйства. Меня очень радует, что вы так весело проводите время, устраивая себе иногда посиделки, а то я уже подумал, что погода мешает вам приятно провести время в уютной домашней обстановке. В воскресенье ко мне заглянет Майер и останется ночевать. Внешне он тебе напомнит Мангольда. Мешочек с семенами лежит в моей библиотеке, и ты правильно сделаешь, если в скором времени бросишь их в землю у нас в огороде. Рассчитывай на то, что несколько дней ты можешь пожить здесь у меня, возьми с собой всё необходимое для тебя. Привет нашему малышу от меня. Хотелось бы знать, что все недомогания твои уже вполне сносны и терпимы и в ближайшее даже и совсем исчезнут. Всего тебе наилучшего. Гёте Письмо № 35. Кристиана. 11 апреля 1795 г. Веймар Посылаю тебе шесть бутылей вина. Я не думала, что ты так долго пробудешь в Ене. Во вторник или в среду я приеду к тебе с малышом. Он уже сейчас радуется предстоящей встрече с тобой. Ребёнок очень любит своего папочку, но и мамочку тоже. Я тоже очень рада, что могу быть поближе к тебе, то что я не приехала раньше, на то у меня были причины – мне надо было привести всё в порядок в нашем нижнем саду, а в саду прямо за нашим домом всё уже в полном порядке, хорошо выглядит. Когда ты приедешь домой, то удивишься. Наш сад очень меня радует. От него прямо глаз нельзя оторвать, до чего он хорош. Сегодня я кое-что поделаю в старом саду, а потом пойду смотреть и слушать комедию. Всего тебе хорошего, будь здоровеньким, и, прошу тебя, не строй чрезмерно глазки дамам, всем подряд, если таковые случайно там появятся. Со мной всё довольно сносно, не беспокойся. Ну, и кроме того, я тебя очень люблю. Я очень рада нашей с малышом поездке к тебе. До скорой встречи, мой милый. Кристиана _______ 2 июля Гёте едет в Карлсбад, на воды, чтобы в течение четырех недель принимать ванны и пить лечебную воду. Письмо № 73. Кристиана. 2 октября 1797 г. Веймар Милый! Сегодня с утра моя первая мысль – я получу от тебя письмо, но на этот раз я напрасно надеялась. Вечером последняя мысль была о тебе, а утром опять первая мысль – о тебе. Мне сегодня так тяжело, у меня такое ощущение, что без тебя я больше не смогу всё это вынести. Вот и сегодня все в доме жаловались на мой чёрный юмор. Я даже не знаю, что будет твориться со мной, как я себя поведу, если вдруг получу от тебя весточку о том, что ты уже возвращаешься домой, ко мне. Без тебя мне никакая радость не в радость. С тех пор, как я приехала из Франкфурта домой, у меня не было ни одного приятного часа, ни одной приятной минуты. Я тебе в последнее время ничего об этом не говорила, скрывала от тебя, молчала, чтобы не огорчать тебя, но долго так продолжаться не может. Я и так пыталась каким-то образом развеяться, занять себя чем-то, но не получается это у меня. Даже спектакли и комедии, которые я посещаю, не доставляют мне удовольствия, и у меня нет покоя, мне ничего не нравится, мне всё не по душе. Не сердись на меня, что я пишу тебе такое скорбное письмо, оно у меня идёт из глубины души, от всего сердца. Несколько слов о театре. Стоило посмотреть «Красоту и добродетель», оперу композитора Мартина, весь партер был в восторге, и я думаю, Гунниус в этой опере был великолепен, его пение и игра были очаровательны. И его жена тоже неплохо пела, но всё же не так, как он сам. Две новые певицы появились, но пока не произвели на меня особого впечатления. До этого была несравненная Беккерн, её нам всем постоянно не хватает. Все говорят: бедная Беккерн. Она умерла 22 сентября. Бедняжка! Конечно, я могла бы напропалую всем глазки строить, желающих полно, но я не хочу ни с кем это делать, мне нужен только ты. От твоей милой мамы я опять получила письмо, меня это очень обрадовало. Но она мне написала, что она пока не получила от тебя ни одного письма, а все мои письма тебе пока лежат у неё, у твоей мамы, и дожидаются тебя, ибо она не знает, по какому адресу их дальше посылать, она не знает, где ты сейчас, в данный момент находишься, и куда их направлять. Короче, если ты не здесь (не в Веймаре), если тебя нет со мной, всё остальное – чепуха, пустота, ничто. А уж если ты собираешься путешествовать, поехать в Италию или ещё куда-нибудь и не хочешь меня взять с собой, то я поеду с нашим малышом вслед за тобой, снаряжу повозку с лошадьми и поеду, ибо для меня – лучше вынести все неудобства пути, холод и ветер, плохую погоду и всё неприятное, что может случиться, чем опять так долго, бесконечно быть без тебя. Это мне представляется просто невозможным. Дома всё в порядке. Ты можешь заявиться домой хоть днём, хоть ночью. И Майеру тоже всё у нас понравится, я думаю. Приезжай поскорее и люби меня так, как я хочу, чтобы ты меня любил. До встречи. Кристиана Письмо 74. Гёте. 17 октября 1997 г. Штефе Я всё ещё не получил от тебя ни одного письма и не могу узнать, всё ли в порядке с нашим малышом, и порадоваться, если с ним всё в порядке. Может быть, загадка с твоими письмами, где они застряли, прояснится сама собой. И, может быть, тогда они вдруг придут все вместе, скопом. И я, собственно, пишу тебе о сегодняшнем положении вещей, чтобы успокоить тебя, если ты вдруг услышишь, что есть слухи о том, что скоро опять начнётся война. Через несколько дней я поеду в Цюрих. И если вдруг на Рейне станет, упаси Бог, неспокойно, то я через Швабию и Францию поеду тем путём, который в прошлом году выбрал для себя Виланд. Вот пока всё, что я могу сообщить тебе, а в скором времени я напишу тебе о себе побольше и тогда ты узнаешь обо мне побольше. Живи - радуйся - и поцелуй малыша. Могу ещё добавить, что я привезу тебе маленькие и большие галстучки и всякие другие вещи. До скорой встречи! Пиши и посылай мне письма подручной почтой по адресу: книготорговцу господину Гота в Тюбинген. Не забывай меня, блаженствуй, довольствуйся тем, что есть, и будь спокойна при любых обстоятельствах. Скоро ты меня увидишь. Г. Перевёл с немецкого – Анатолий ШАМАРДИН 5 апреля 2011 г. ---------------------------------------------- Новая страница ------------------------------------------------- Творческие вечера. Юбилеи. Нина Краснова _____________________________________________________________________________ ЮБИЛЕЙНЫЙ ВЕЧЕР ПОЭТЕССЫ НИНЫ КРАСНОВОЙ в Большом зале ЦДЛ (Центрального Дома литераторов на Большой Никитской) 22 марта 2010 года (Репортаж с места события) Location: Москва. 24.03.10 (Строки из блога Елены Зейферт) У НИНЫ КРАСНОВОЙ «На поэтическом вечере Нины Красновой, который прошёл в ЦДЛ, было так душевно тепло, как просто не бывает. Эта женщина сумела впитать в себя всё лучшее, что есть в русской ментальности: душевность, непосредственность, удальство, простоту. И к ней на вечер стеклись хорошие люди... - Кирилл Владимирович Ковальджи (как ведущий вечера), Сергей Мигранович Мнацаканян...» Елена Зейферт 22 марта 2010 года в Большом зале ЦДЛ с успехом (а кто-то даже считает, что еще и с помпой) прошел юбилейный вечер поэтессы Нины Красновой, рязанской москвички и московской рязанки, яркой представительницы поколения семи-восьмидесятников, Принцессы поэзии «МК», Рыбы, по европейскому гороскопу, и Тигра по восточному гороскопу, автора пятнадцати книг стихов, частушек, поэм, эссе, две из которых вышли прямо к ее дню рождения, к 15 марта, как яички к Христову дню: «В небесной сфере» и «Имя» (М., «Книжный сад», 2010). На сцене стоял стенд, на котором располагались ее книги, от самой первой, под названием «Разбег», выпущенной в 1979 году, в издательстве «Советский писатель», до двух новых, и некоторые журналы с публикациями поэтессы, в том числе «Наша улица» с фотопортретом Нины Красновой на обложке, и «Студенческий меридиан» с разворотами материалов поэтессы об Андрее Вознесенском, о Валерии Золотухине и фотоиллюстрациями к ним и т. д. Потом, как рояль из кустов, из-за кулис выехал мольберт, на котором появился импрессионистический портрет Нины, написанный художником Джавидом и сделанный словно из ткани воздуха. Нина Краснова, которая привыкла ходить по-спортивному в брюках или в джинсах и в ботинках со шнурками или в кроссовках и которую все привыкли видеть такой, на этот раз «вместо брюк надела платьицу», как в одной из своих песен, но не «белу платьицу с вышивкой по рукавам», а светское черное бархатное платье-миди с блёстками и с ламбрекеновыми волнами и красные бусы из прессованного камня и черные бусики и черные туфли-чулки на высоких шпильках. И такая, с пепельно-русыми распущенными волосами (с причёской в стиле «дикая трава», которую она носит всю жизнь, с юности, не меняя) предстала перед залом, перед своими друзьями, читателями-почитателями, слушателями и зрителями. Прозаик Игорь Нерлин, автор альманаха «Эолова арфа», и он же один из операторов, запечатлевателей вечера на кинокамеру, галантно преподнес ей букет цветов чудной красоты, розы, тюльпаны, лилии в зеленой упаковке а ля манжетка, и это был самый первый букет для Принцессы поэзии, к которому в течение вечера добавилось столько букетов, что она не смогла увезти их домой на (не своем) «Понтияке» и часть раздарила сотрудникам ЦДЛа и кому попало... Свой вечер она вела сама, экспромтом, не по заранее заготовленному сценарию, а помогать ей вызвался ее давний товарищ по литературному оружию, то есть по перу, которое Маяковский приравнивал «к штыку», поэт Кирилл Ковальджи, тоже Рыба по европейскому гороскопу, который несколькими днями раньше тоже отметил свой юбилейный праздник. ...Нина Краснова старалась дать выступить на сцене всем, кто хотел, а их было много, поэтому сама она выступала мало, то есть мало читала своих стихов, но зато их читали у микрофона другие участники вечера, а кроме того ее стихи звучали еще и в виде песен, так что она не перекормила публику своей поэзией, и правильно сделала, потому что даже и хорошие стихи в большом количестве вещь невыносимая, как говорила Ахматова, и лучше недокормить ими публику, чем перекормить. На вечере выступали: 1. Сергей ФИЛАТОВ, Президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ, глава администрации первого Президента России 90-х годов Бориса Ельцина, сопредседатель Союза писателей Москвы. 2. Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ, поэт. 3. Виктор ШИРОКОВ, поэт. 4. Анатолий ШАМАРДИН, певец и композитор, солист оркестра Леонида Утёсова 70-х годов, автор песен на стихи Нины Красновой. 5. Фёдор КОНДЕНКО, музыкант, гитарист. 6. Александр ТРИФОНОВ, художник, лидер Третьего русского авангарда, оформитель книг Нины Красновой «Цветы запоздалые» (2003), «В небесной сфере» (2010), «Имя» (2010) и двух номеров альманаха «Эолова арфа», вышедших в издательстве «Книжный сад». 7. Сергей МНАЦАКАНЯН, поэт, сотрудник «Литературной газеты». 8. Светлана РЕЗАНОВА, заслуженная артистка России, певица. 9. Валерий ЗОЛОТУХИН, народный артист России, писатель (приветствие с экрана). 10. Лола ЗВОНАРЁВА, критик, литературовед, академик РАН. 11. Григорий ПЕВЦОВ, поэт, критик, литературовед, искусствовед. 12. Джавид АГАМИРЗАЕВ, художник, лауреат Государственной премии Дагестана, оформитель книги Нины Красновой «Четыре стены» (Рязань, «Старт», 2008 г.). 13. Пётр КОБЛИКОВ, литератор, редактор журнала «Детское чтение для сердца и разума». 14. Тамара ЖИРМУНСКАЯ, поэтесса (приветствие из Мюнхена, эссе о Нине Красновой, присланное ей по электронной почте). 15. Руководство ЦДЛ. 16. Алексей КАРЕЛИН, композитор, автор песен на стихи Нины Красновой. Группа поэтов из Рязани: 17. Алексей БАНДОРИН, поэт, глава Рязанского отделения Союза профессиональных литераторов, издатель. 18. Людмила САЛТЫКОВА, поэтесса, редактор альманаха «Под небом рязанским». 19. Людмила ТЕРЕХИНА, поэтесса. 20. Тамара КОВАЛЕВСКАЯ, поэтесса. 21. Сергей ДВОРЕЦКИЙ, поэт. Вели вечер: Нина КРАСНОВА, поэтесса, Принцесса поэзии «МК». Кирилл КОВАЛЬДЖИ, поэт, член Секретариата СП Москвы. Вот стенограмма вечера, которая отражает всю атмосферу этого литературного праздника, и не только всю его атмосферу, но и всё его содержание... Кирилл КОВАЛЬДЖИ, поэт, ведущий (соведущий) вечера Нины Красновой: - С большой радостью я открываю юбилейный вечер Нины Красновой. Недавно у меня был свой юбилейный вечер. Но у меня-то был юбилей, но солидный. А у нее – какой (это) юбилей? Она у нас еще совсем молоденькая. Но все равно давайте мы ее поприветствуем и начнем наш вечер. И давайте послушаем, что нам скажет сопредседатель Союза писателей Москвы и Президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ Сергей Александрович Филатов. Начнем вечер с него. (Аплодисменты.) Нина КРАСНОВА, поэтесса: - А я пока поздороваюсь со всеми, кто пришел на мой вечер... пока Сергей Александрович, двойной тезка нашего Есенина... рязанского... и общерусского... идет на сцену. (Нина Краснова обращается к залу.) Я вам говорю: здравствуйте! я рада видеть вас и очень благодарна всем, кто пришел сюда... Сергей ФИЛАТОВ, сопредседатель Союза писателей Москвы, Президент Фонда СЭИП (дарит Нине Красновой большой букет желтых хризантем, обнимает Нину, а она Сергея Филатова): - Я Нину поздравляю с днем рождения. Правда, я не нашел ни в газетах, ни в Интернете, с чем ее все-таки поздравлять, с каким юбилеем? (Смех в зале.) Она скрывает свой возраст? То ли это юбилей ее творчества, то ли юбилей жизни... Но она – молодцом! Она совершенно прекрасно выглядит. Мы ее очень любим, за ее жизнерадостность, мы ее очень любим за то, что она всегда улыбается, она всегда расположена с добром к людям, она всегда рада любой встрече с людьми. И ее поэзия – это полное отражение вообще ее внутреннего мира, которое мы всегда читаем на ее лице и в ее глазах. Редко встречаешь человека такой открытости, как Нина Краснова, человека, у которого так широко раскрыта душа. Обычно поэты легко ранимы, они не очень стараются раскрывать свою душу, чтобы не поранить ее (чтобы кто-то не поранил тебе ее каким-нибудь словом). Нина всегда открыта, она всегда расположена к тому, чтобы говорить, дружить, петь, танцевать, радоваться людям и радостям жизни. И никто, по-моему, пока, насколько я знаю, не осмелился пустить – даже невзначай - какую-то чёрную ядовитую стрелу в ее адрес. Ниночка, счастья тебе, здоровья тебе, хорошей поэзии, творчества! Ты шла в литературу трудным путем (поднималась из рязанского подвала в «небесную сферу»), но не сошла с этого пути и не сломалась и не утратила своей доброты и открытости. Редко кому из писателей с такой же судьбой, как у тебя, удается такое. Есть писатели и поэты, которые закрываются, замыкаются в себе, а ты всегда открыта. Ты – рязанская дочь, под стать великому Сереже Есенину и несешь любовь к своей Рязани, к своей родине, к своей земле, к нашим россиянам и ко всему миру тоже, поэтому тебя очень много печатают за рубежом. Ты с раннего литературного возраста начала помогать молодежи, ты вела литобъединение, ты выпускаешь сегодня альманах «Эолова арфа»... Ты лауреат очень многих премий... (Сергей Александрович, наверное, думает, что я такая поэтесса, которая заслуживает премий и что поэтому они у меня и есть, но на самом деле у меня нет никаких премий, я никогда не гонялась за ними и ни у кого не выпрашивала их, у меня есть только звание Принцессы поэзии «МК», которое мне очень дорого, и звание лауреата Седьмой Артиады народов России, а также конкурса им. Рубцова «Звезда полей» 2009 года с прилагаемыми к ним дипломами, то есть «похвальными грамотами». – Н. К.) Вообще, очень радостно думать о тебе, о твоем литературном пути, с которого ты не сворачиваешь, о твоем жизненном пути... И самое главное - я абсолютно убежден, что тебя ждет хорошее будущее, и мы будем счастливы и рады этому твоему будущему! И не раз будем встречаться и на сцене и в других, так сказать, местах. (Залу.) ...Вы знаете, я, честно говоря, не люблю читать (речи) с листа, но этот вот адрес, который я держу в своих руках (адрес в красных крышках-корочках), который мы подготовили... он настолько нестандартный, что я, честно говоря, хочу все-таки прочитать его и прочитаю (вслух, перед микрофоном). Если вы мне позволите... (Сергей Филатов читает перед микрофоном адрес, в красной папке.) Дорогая Нина! Нина Петровна Краснова! Сердечное послание Союза писателей Москвы и Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ сегодня в едином порыве обращено к тебе – ты заслуживаешь дифирамба! За талант и женское обаяние!! Не так давно, каких-то несколько лет назад, в такой же оттепельный мартовский день, пробуждающаяся от зимы прекрасная рязанская земля почувствовала на себе первые легкие шаги будущего Поэта, который вслед за Есениным призван был прославить свою родину. Уже не знаем, рязанские, либо московские родники напитали твою творческую душу, но, скорее всего, именно они помогли тебе самой стать животворящим поэтическим источником. Твой «Разбег» был хоть и затяжным, но прыжок в большую литературу оказался поистине чемпионским. Хрупкая девушка, еще на заре нежной юности выбравшая тернистый путь литературного творчества, ты, спустя годы, идешь по нему твердой и уверенной походкой, став для многих признанным примером всепоглощающей любви к литературе и к людям. Перед нами замечательная женщина, поэт, эссеист и даже – издатель! С успехом стартовал твой альманах «Эолова арфа». И вдвойне приятно, что не только прекрасной богине Поэзии, но и серьезной Прозе посвятила ты свое служение, одинаково добиваясь успехов на обоих поприщах! Милая Нина, пусть твой творческий родник и дальше будет кристально чистым, а твои книги, словно письма радости, и дальше пусть приходят к благодарным читателям! Сопредседатель Союза писателей Москвы, Президент Фонда СЭИП С. А. Филатов Это я. Нина КРАСНОВА: - У меня есть стихи, посвященные Сергею Филатову, я хочу прочитать их. Четыре строки. Я написала их не прямо сейчас (смех в зале), а намного раньше (они есть в моих книгах «Четыре стены» и «Имя»)... Нина Краснова ПРО СЕРГЕЯ ФИЛАТОВА Сергей Филатов полон сил и молод, Он не в теплице рос и прорастал – Из проходной завода «Серп и молот» Он в люди вышел, VIP-персоной стал. (Аплодисменты, крики «Браво!») Сергей Александрович – двойной тезка Есенина сын поэта Александра Филатова, который когда-то написал поэму о Сергее Есенине и о его матери: В приокском селе под Рязанью Жила эта русская мать. Она за шитьем и вязаньем Любила сынка поджидать... Я маленькой девочкой, когда мне было 7 лет, читала эту книжечку, эту поэму и зачитывалась ею и всю ее выучила наизусть. И не знала, что я познакомлюсь с сыном автора этой поэмы, с Сергеем Филатовым... который, как вы знаете, был главой администрации первого Президента России – Бориса Ельцина, а теперь он – Президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ и сопредседатель Союза писателей Москвы. Сергей Филатов – птица высокого полёта, человек большой и благородной души, высокой культуры, который заботится о поэтах, о писателях, о развитии нашей литературы... И я рада, что судьба свела нас с ним на нашем жизненном и литературном пути и что мы вместе идем по одной дороге, в одном направлении, в хорошее «светлое будущее»... ...Я хочу сказать, что после его такой красивой речи обо мне, которую он сказал здесь и в которой он нарисовал мой очень красивый образ, мне прямо можно влюбиться в себя. (Смех в зале.) Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - Раз Сергей Александрович прочитал свою речь с листа, у микрофона, то и я пойду туда же, но только я прочту вполне серьезное литературное эссе, посвященное Нине Красновой. Оно называется «Как подсолнух». (Кирилл Ковальджи выходит из-за столика на середину зала, к микрофону, и читает свое эссе в серебряных корочках.) Рыбке от Рыбы! Нине Красновой – с любовью! (Это написано на бумаге красным гелем, от руки. – Н. К.) КАК ПОДСОЛНУХ Нина Краснова удивительна, хотя удивлять не старается. Просто она естественна, как дикарка. Горожане, особенно столичные жители, скованы разными стереотипами поведения – целым набором условностей, ролей, масок. Потому непосредственная, как ребенок, Нина одних умиляет, других шокирует. Что до творчества, то редко можно встретить такое единство, я бы сказал – тождество, автора и его произведений, как в данном случае. Душа нараспашку. Если к ясноглазой открытости Нины прибавить неуёмную, ненасытную тягу к людям, знаниям, добру, то мы откроем главное свойство ее таланта: способность к росту без утраты изначальной свежести, детской восторженности и веры в то, что жизнь прекрасна. Книги, только что выпущенные «Книжным садом» Юрия Кувалдина, достойно поспели к ее юбилею. Весомые, пожалуй, самые емкие из всех изданий Нины. Тут и стихи, и проза, и литературные эссе. Книги животрепещущие, совершенно свободные от какой-либо конъюнктуры. Нина воспринимает жизнь с таким острым заразительным любопытством, что это передается читателю даже тогда, когда она сообщает факты достаточно известные. Она открывает мир заново. Она сама себе завидует. Особо стоит отметить ее эссе о поэтах, и особенно – открытие Тютчева. Нина не боится признаться, что поздно постигла поэта. И только она может так написать: «...теперь (я) буду читать только самых главных поэтов, классиков, которые являются гордостью русской и мировой литературы. Авось и подымусь вместе с ними на более высокий уровень в своем культурном развитии, в своей собственной поэзии». Сказано не без улыбки, но ручаюсь – чистосердечно! Молодые стихотворцы, берите с нее пример, пожалуйста! Не будьте снобами. Еще и еще раз подчеркиваю: пристальность и удаль, свежесть и безыскусственность прозы и поэзии Нины Красновой – это редкость. Она родилась свободной, и теперешняя свобода ей в самый раз. Правда, ее свобода чисто лирическая. Нина чурается политики. Почему? Скорей всего потому, что политика никак не вписывается в тот доброжелательный и дружественный мир, который так дорог Нине. Есть правдолюбы, борцы против зла, нацеленные на него. Нина не из их числа. Она – как подсолнух – поворачивается за солнцем. Мог бы я отметить и слишком «примиренческие» отношения (Нины) к совершенно разным личностям, но вправе ли я не считаться со свойством ее оптики? Но это я попутно. Не для того я говорю о творчестве Нины Красновой, чтобы подчеркнуть ее уязвимость (она и так не защищена ничем, кроме открытости!), а для того, чтобы сказать: ищущий живого общения со словом будет вознагражден! У нас есть поэты, весьма искушенные в современной поэтической ситуации, но есть и Нина Краснова, которая, «не замечая» поэтического ипподрома, просто и мило заявляет о себе, всегда самой собой и оставаясь, и обгоняя саму себя. Побеждает такой простотой, которая и есть отвага. Кстати, в последние годы Нина вдруг обнаружила чуткость «самовитому» слову. У нее появились экспериментальные стихи, филологические игры («Осень... О, сень осин! Осень... О, сень сосен!»), но все-таки для завершающего аккорда обращусь к трогательной и лукавой ее лирике: Нина Краснова * * * Вы сидите степенны и чинны. Вы мудрей меня и умней, Но не знаете вы причины Неуместной улыбки моей. И не ведаете нимало, Как сегодня при сводне-луне Я, на всё наплевав, обнимала Вас в своем утопическом сне, Как от ревности ветры выли... Вы лежали обнажены. Вы не знаете, как вы были Этой ночью со мной нежны. Кирилл Ковальджи 15 марта 2010 года Спасибо тебе, Нина! (Из зала – крики «Браво!») Нина КРАСНОВА: - Спасибо вам, Кирилл... (Залу.) Это наш классик поэзии Кирилл Ковальджи. Спасибо вам, Кирилл, за ваше лиричное, поэтичное эссе обо мне, которое вы сейчас прочитали здесь... Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - Я поздравляю Нину с днем рождения. И еще я хочу подарить Нине репринтное издание 1926 года, собрание сочинений Есенина из Рязани – рязанке (трехтомник). Нина КРАСНОВА: - Ух ты! Спасибо, Кирилл! (Нина Краснова принимает из рук Кирилла Ковальджи трехтомник Есенина.) (Нина Краснова Сергею Филатову, в зал.) Сергей Александрович! А вы куда ж ушли от нас (со сцены)? Для вас ваше кресло здесь стоит... (Нина Краснова зрителям.) Или он ушел? Я не вижу. («Здесь он! Здесь!») А почему же он сюда не идет? (Нина Краснова Сергею Филатову.) Сергей Александрович! Может быть, вы подниметесь сюда и займете здесь свое законное место?.. Когда захотите посидеть здесь, то приходите сюда, ладно? (Смех в зале.) Про Кирилла Ковальджи у меня тоже есть стихи, где есть такие строчки: Из поэтов спонсировать должен КОВО «ЛДЖИ»? - КОВАЛЬДЖИ. (Смех в зале.) Нина КРАСНОВА: - Ребята, список выступающих у нас очень большой, 45 – 50 человек. (Смех в зале.) Они в списке идут все по алфавиту. Но я не знаю путем, кто из них пришел сюда и находится здесь, в зале (не могу разглядеть их, потому что у меня зрение слабое и очки слабые, не как морские бинокли). А делать перекличку, как в армии? надо ли это? Все, конечно, не смогут выступить... КРИКИ ИЗ ЗАЛА: - А почему? Пусть все и выступят! Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - Хором... (Смех в зале.) Нина КРАСНОВА: - Кто желает выступить, присылайте сюда записки из зала. (Нина Краснова просматривает с Кириллом Ковальджи гипотетический список выступающих, советуется с Кириллом Ковальджи, кому предоставить слово.) Кирилл КОВАЛЬДЖИ (смотрит в список, потом в зал): - Вот я вижу Александра Тимофеевского... Нина КРАСНОВА и Кирилл КОВАЛЬДЖИ (дуэтом, не сговариваясь): - Ему мы сейчас и предоставим слово. Нина КРАСНОВА: - Александр Тимофеевский – выдающийся поэт. Вот он сидит в зале, в первом ряду. Он находится и в первом ряду поэзии, и в первом ряду партера, здесь, в ЦДЛ. (Смех в зале.) Александр Тимофеевский не любит, когда мы говорим, что он – автор песни «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам». Мы и не будем об этом говорить. (Смех в зале.) Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ (держа в руках книгу Нины Красновой «В небесной сфере», преподносит Нине белые лилии): - Нина, дорогая! Я поздравляю тебя с днем твоего рождения! Я восхищаюсь тобой во многих отношениях! И не только я. И в чудном эссе, которое прочитал нам Кирилл Владимирович Ковальджи, и в прекрасном дипломе, который прочитал Сергей Александрович Филатов, отмечены твои удивительные черты... Но мне к ним, ко всему этому хочется еще добавить, что ты трудолюба, как пчелка... Нина КРАСНОВА (улыбаясь): - Это правда... (Смех в зале.) Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ: - Твоя трудолюбивость – поразительна! Она, твоя трудолюбивость, меня совершенно потрясает! Вот ты подарила мне книгу «В небесной сфере». И я читал твои эссе... Они очень интересны! Тут ты пишешь и о Волошине, и о Мандельштаме, и о Кувалдине, и о замечательных наших поэтессах... Очень интересна твоя статья о Тинякове, о поэте малоизвестном. И вот ты там приводишь цитату из Манацакиана (Мнацаканяна), который говорит о трудной проблеме: как сравнить поэтов первого и второго ряда? Например, как сравнить Бальмонта с Блоком? Но я думаю, что этот вопрос решается, если мы обратимся к классикам. Маяковский говорил: Сочтемся славою! Ведь мы – свои же люди... Пускай нам общим памятником будет построенный в боях... Ну, пусть не социализм, пусть не капитализм, а что-нибудь более прекрасное... Мы все-таки на это надеемся (что мы построим что-нибудь прекрасное). А наши поэты-классики будут для нас нашими ориентирами. Марина Цветаева прочитала «Гренаду» Светлова и сказала: «Это лучшее стихотворение (о Гренаде)!..». Нет поэтов ни первого, ни второго ряда, есть поэты, каждый со своим голосом. И надо услышать свежий голос поэта. Действительно, никто до Светлова не писал так, как Светлов написал свою «Гренаду». Ни Маяковский, ни Ходасевич, ни Бальмонт, ни Блок... а вот Светлов взял и написал. И вот я хочу сказать, что у Ниночки - свежий голос, единственный, только ей одной принадлежащий, и этот единственный голос, удивительный такой, присущий только ей, и ставит ее в первые ряды нашей поэзии. Мне хочется, чтобы мы этот голос услышали. Вот. Я специально подобрал любимое мной стихотворение Ниночки Красновой. И я прошу Ниночку Краснову прочесть его (вслух, перед микрофоном). А я отвечу ей коротеньким стишком Саши Тимофеевского, который я написал в 1958 году... Нина, вот я заложил закладкой твое стихотворение в книге... Нина КРАСНОВА (подходит к Александру Тимофеевскому, берет у него из рук свою книгу «В небесной сфере», смотрит в нее): - Какое стихотворение надо прочесть? Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ: - Нина, вот я его заложил закладкой... Нина КРАСНОВА: - Тут, в книге много закладок. Вот сразу видно, что ты читал меня. Какое стихотворение я сейчас буду читать? (Александр Тимофеевский помогает ей найти это стихотворение.) А, вот это... Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ: - Я не ухожу (буду стоять рядом с тобой). Нина КРАСНОВА (с выражением читает свое стихотворение): Нина Краснова * * * Радуясь тебе, как подарочку, Я иду с тобою под ручку. Я иду с тобою под арочку, Радуясь тебе, как подарочку. Кот дворовый с кошкою лижется, Ветер-бомж под лавку ложится. А в сторонке светится лужица, Как «секрет» под стёклышком – лужица. Я иду с тобою под арочку, Я иду с тобою под ручку, Весело играя под дурочку, Я иду с тобою под арочку. (Нина Краснова берет Александра Тимофеевского под ручку и шагает с ним на месте.) Надо же это разыграть... показать, как мы идем с тобою под ручку... (Александр Тимофеевский подыгрывает Нине Красновой.) Вот так мы и идем, правильно? (Смех в зале. Александр Тимофеевский целует Нину Краснову в щечку.) Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ: - Теперь - ответ Нине Красновой от имени Саши Тимофеевского из 1958 года. (Александр Тимофеевский читает Нине и залу свое стихотворение 1958 года.) Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ: Александр Тимофеевский * * * Испачкала ты куртку мне Своею шубкой маркою. Теперь я прячусь уркою В тени под вашей аркою. И с Пастернаком Борькою Не пить мне больше горькую. И снишься ты все реже мне. И как-то утром в раже я Тебя зарежу рыжую, Убью, заразу вражию. (Смех в зале, аплодисменты, крики «Браво!». Александр Тимофеевский и Нина Краснова приобнимают друг друга и целуют друг друга в щечки.) Нина КРАСНОВА: - Кирилл, теперь кто у нас идет по списку? Кто теперь будет выступать? Я с вами во всем советуюсь. Потому что без вашего руководства я не могу обойтись.... Кирилл КОВАЛЬДЖИ (смотрит в список): - Мне кажется, очень хочет выступить поэт Сергей Каратов... Нина КРАСНОВА: - Сергей Каратов – это мой однокурсник, однокашник. Мы с ним вместе учились в Литературном институте, в семинаре у Евгения Долматовского. Как, кстати, и Кирилл Ковальджи. Он тоже учился у Евгения Долматовского. Мы все учились у него («чему-нибудь и как-нибудь»), только в разное время. Кирилл - пораньше, чем мы. А мы – попозже, чем он. Сергей, ты где? Я тебя не вижу. (Нина Краснова приставляет свою ладонь к своему лбу, козырьком, и смотрит в зал.) Так... Я, как этот... как Илья Муромец, высматриваю Сергея Каратова в зале... и не вижу его. Значит, его нет. Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - Был он (здесь). Нина КРАСНОВА: - Значит, «был да ушел». Значит, он попозже подойдет. Тогда мы пока еще кому-то предоставим слово. (Сергей Каратов в это время, оказывается, сидел в нижнем кафе, пил кофе. И потом всё же пришёл в зал. Но там уже выступали другие, а он так и не выступил, о чем очень жалел.) Кирилл КОВАЛЬДЖИ (смотрит в список выступающих, потом в зал): - Виктору Широкову? Нина КРАСНОВА: - Та-а-ак, Виктор Широков!.. Виктор Широков! Он здесь или его тоже нет? ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: - Здесь, конечно... Нина КРАСНОВА: - Виктор Широков. Мы ждем Виктора Широкова на этой сцене Я не вижу его, потому что мне свет бьет в глаза... ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: - Здесь Широков! Здесь! Вот он идет! Нина КРАСНОВА: - Слава Богу... Такого большого я и не увидела... Слона-то я и не приметила... Вон он – молодЕц. Он всегда приходит на помощь своим товарищам, чтобы сказать хорошие слова о них (в данном конкретном случае обо мне)... (Смех в зале.) Виктор ШИРОКОВ: - Нина, я начну с экспромта, посвященного тебе. Нина КРАСНОВА: - Вот это самое лучшее! (Смех в зале.) Виктор ШИРОКОВ (читает свой экспромт): Ах, Нина! Как же ты добра! Как Ленинград, ты – дочь Петра! Читаю, ошибаясь словно: Не Нина ты – Нева Петровна. Что я хочу сказать? Нина Краснова, действительно, удивительный феномен, и литературный, и житейский, и человеческий. Я с ней познакомился, страшно вспомнить и сказать... когда... больше 30 лет назад... И у нас с ней была даже небольшая переписка. И когда Нина стала активно печатать в журнале «Наша улица» свою переписку с ушедшими уже, так сказать, далече литераторами, я вообще дрогнул, потому что я почувствовал, подумал, что у нее и до меня и до моих писем очередь дойдет. Но, слава Богу, я к поэтессам относился всегда ровно, дружески, а не как-нибудь еще, и меня (как и Нину) мои опубликованные письма к ней ничем не скомпрометировали. Нина - молодец в том, что она проста и естественна. Редко кто из поэтов выдерживает на протяжении всей жизни вот такой искус – остаться самим собой, естественным. Потому что, действительно, кого-то тянет в одну сторону, кого-то в тянет другую сторону... Вначале, когда Нина любила сочинять и сочиняла частушки – и я думаю, что она и не перестанет сочинять их, вы их, наверное, еще и услышите здесь, - она своей безыскусностью чем-то напоминала мне Ксению Некрасову... Потому что нужна определенная смелость – чтобы отказаться от книжной мудрости и т. д., как Ксения Некрасова и Нина Краснова. Но потом Нина показала, что она не чужда этой книжной мудрости. И очень удивила меня, когда вдруг написала и издала книгу об Андрее Вознесенском, я, честно говоря, тогда дрогнул... Я подумал: что же это ее потянуло в эту сторону? А потом она написала массу эссе о поэтах Серебряного века и о поэтах и писателях нашего времени. За что надо сказать спасибо ей и журналу «Наша улица», который печатал эти ее эссе. Читать всё это было чрезвычайно любопытно, чрезвычайно интересно, потому что помимо каких-то известных общелитературных фактов там были ее собственные наблюдения, свои крупицы пристальной эссеистики, и я думаю, что это останется надолго, точно так же, как ее поэзия. Я хочу обратиться к Нине вот с таким своим стихотворением, как бы вот о женской поэзии. Я прочитаю его. Виктор Широков * * * Я прочитал твои стихи. Они достойны обсужденья. В них есть расплата за грехи, Есть и прощанье и прощенье, Есть бесконечная печаль О днях минувших, и однако Есть неразгаданная даль И блеск созвездий зодиака. У книги женское лицо Мне тоже родственных усилий, Двойное вечности кольцо, Дочь времени и дочь России. Есть плач, а значит есть и связь Не только в том, как нас назвали. А в том, что видится приязнь В глазах и далей, и озалий. Не сымитирован твой пыл И настоящее сиротство. Надеюсь, всё, что я забыл, Назвать ты явишь благородство. И если, по стихам знаком, Поэт предчувствует заранье: Ты благодарственным кивком Ответишь на мое посланье. Но что я хочу сказать? Что у нас сегодня вечер начался с трогательных объяснений мужчин в любви к единственной на сегодня царице этого вечера Нине Красновой. Я надеюсь, что я за рамки не выдвинулся (не вышел из регламента). И я с удовольствием поздравляю ее с первым ее юбилеем, которых в ее жизни будет еще много! (Аплодисменты.) Нина КРАСНОВА (Виктору Широкову): - Спасибо тебе, Витя! Я отвечаю тебе «благодарственным кивком» на твои стихи, которые ты прочитал мне здесь перед всем залом, и на твои прекрасные слова, которые ты сказал в мою честь! Так... Вон мне Анатолий Шамардин шепчет из-за кулис, что гитарист, который пришел на мой вечер, сейчас уйдет, потому что он устал ждать, когда его вызовут на сцену выступать, и уже спешит домой. А че ж он так? Пришел сюда, так пусть выступает, ждет своей очереди и никуда не спешит. (Нина Краснова – Анатолию Шамардина.) Ну что, вы с ним сейчас выйдете на сцену? Тогда выходите сюда и не шепчите нам что-то из-за кулис. (Нина Краснова – залу.) Это Анатолий Шамардин со своим гитаристом. Сейчас Анатолий Шамардин представит нам его и споет песни... я, надеюсь, на мои стихи... (Смех в зале.) Анатолий Шамардин! Где ты? Убежал. А время идет. А сам говорил, что времени у гитариста нет, а сам куда-то убежал, когда я собралась вызвать из обоих на сцену... За гитаристом пошел (в артистическую комнату)... Пока они оба идут сюда, я прочитаю про Анатолия Шамардина свои стихи, посвященные ему. Он, прежде чем прийти в искусство, на эстраду, окончил институт иностранных языков, получил высшее филологическое образование и знает много иностранных языков и читает много книг не только на русском, но и на немецком языке и на греческом, который для него родной по матери. И вот послушайте мои стихи, посвященные Анатолию Шамардину, четыре строки: Нина Краснова * * * Представитель русского бельканто, Знающий и Бебеля, и Канта, Анатолий Шамардин – Это просто шарм один! (Смех и аплодисменты в зале. Анатолий Шамардин с гитарой и с гитаристом, у которого своя гитара, выходит на сцену.) Вот это он самый и есть – певец и композитор Анатолий Шамардин! Солист оркестра Леонида Утесова 70-х годов! Анатолий ШАМАРДИН (выходит на сцену в бархатном черном пиджаке, в красной с черными полосками на рубашке, с итальянским шейным платочком бордовых и черных тонов и в охристо-желтых вельветовых брюках, с желтой гитарой в руках): - Я думаю, шарм один – это наша Нина Краснова. У нее изумительные стихи. Они только на первый взгляд кажутся такими простыми, в стиле наива, но они написаны с большим искусством, с большим мастерством, в них есть свой подтекст, и они очень лиричные. И не случайно ее стихи выходят в 30-ти странах мира. И серьезные люди относятся к ним и к ней очень серьезно. Достаточно сказать, что среди тех, кто поздравил Нину Краснову с днем ее рождения и с ее новыми книгами, был первый Президент нашей страны Михаил Сергеевич Горбачев! (Зал: «У-у-у!») В свое время, еще в 1989 году, Нина написала изумительный автобиографический, дневниковый роман в жанре лирической прозы «Дунька в Европе», 1200 страниц на машинке, в котором описала всю эту нашу перестройку, то есть свою жизнь и свою первую поездку за границу, в Польшу, на фоне этой перестройки, и все дела, которые происходили тогда у нас в стране и в мире, и передала дух и атмосферу того времени. И, естественно, что когда на днях Михаил Сергеевич поздравил Нину с днем рождения и похвалил ее и за ее стихи, и за ее прозу, и за ее частушки, она отреагировала на это просто с восторгом, потому что она в свое время поддерживала перестройку, и все начинания Михаила Сергеевича Горбачева. К сожалению, эта книга 20 лет (не 20, а 11 лет. – Н. К.) не выпускалась, пролежала в столе, в долгом ящике, потому что кому-то нужно было, чтобы она не выпускалась. И вышла она только в 2000 году, в двенадцати номерах журнала «Наша улица» (не вся, но почти вся, 900 страниц). И из «горячей прозы» превратилась в исторический роман. (Смех в зале.) ...У Нины как бы очень простой слог, и как бы очень простые стихи, но они очень содержательны. Я написал песен 18 на ее стихи. Но на протяжении десяти лет исполнял в концертах всего 2-3 песни. А сегодня я хочу отдать дань такой великолепной поэтессе Нине Красновой и спеть побольше ее песен... В романсовом и в русском народном плане. Правда, я так давно их не пел, что некоторые слова уже подзабыл. И хочу представить вам замечательного гитариста-семиструнника... У нас в стране было два великих гитариста, которые бесподобно играли на семиструнной гитаре. Это - Сергей Орехов (который умер несколько лет назад), который аккомпанировал мне когда-то – русский Пако де Люсия, только еще выше. И его напарник – вон он, Федор Конденко! Мы с ним давно не виделись и только сегодня встретились, и он еще даже не знает, что я буду петь, мы не успели порепетировать с ним. Но вы посмОтрите, как мастерски он аккомпанирует и как мастерски он импровизирует... Федор Конденко! (Аплодисменты зала.) Стихи Нины Красновой. Романс «Если хотите...». ЕСЛИ ХОТИТЕ... Стихи Нины Красновой Музыка Анатолия Шамардина Давайте фужеры вином наполню. Вы не торопитесь никуда? Если хотите, я не напомню Вам о любви моей никогда. Не буду, капризам ее потакая, Идти за нею на поводу. Но если помощь нужна какая, Вы имейте меня в виду. Не буду дежурить у ваших окон, Не позовете – к вам не приду. Но если станет вам одиноко, Вы имейте меня в виду. (Музыкальный проигрыш, к которому Анатолий Шамардин добавляет свой художественный свист.) Если предложите, буду рада С вами вместе гореть в аду. И я умру за вас, если надо. Просто имейте это в виду. (Аплодисменты!) Еще одна песня... я отношу ее тоже к романсам. Здесь от строфы к строфе, от куплета к куплету идет вроде бы какое-то повторение одних и тех же фраз, и кажется, что в них нет ничего особенного, но они слегка видоизменяются от строфы к строфе, и от этого меняется весь смысл стихотворения и усиливается его драматизм, вы послушайте, о чем там поется, и послушайте, какие там замечательные рифмы, изуми-и-ительные рифмы! «Забудешь меня»! ЗАБУДЕШЬ МЕНЯ Стихи Нины Красновой Музыка Анатолия Шамардина Забудешь меня через несколько дней, Другую укроешь своим «пальтом». А мне тебя позабыть трудней, Но, может, забуду, забуду потом. Окрутит тебя, ни на что не годна, Какая-нибудь Надин. Ведь я у тебя не одна, не одна, А ты у меня один. Забудешь меня через несколько дней, Другую укроешь своим «пальтом», И будешь думать о ней да о ней, Забудешь меня через несколько дней, Но вспомнишь меня потом. (Музыкальный проигрыш.) Ведь рядом со мной ни на что не годна Какая то там Надин. Ведь я на свете такая одна, А ты такой не один. (Аплодисменты!) Нина КРАСНОВА: - Тут, в этом зале есть Нади, пусть они не обижаются на меня за эту песню и не воспринимают ее на свой счет, там имеется в виду совсем другая Надя, Надин, не одна из тех, которые сидят в зале (а моя лирическая героиня, не реальное лицо). (Смех, аплодисменты.) Анатолий ШАМАРДИН: - Я не знаю, можно ли назвать романсом мою песню «Селезень и уточка» на стихи Нины Красновой, но мне кажется, что это романс. Там тоже вроде бы очень простые слова, но они очень трогательные, чрезвычайно трогательные! Потому что в них есть то, что немецкие филологи называют «нЭйбензин», то есть «сосмысл», а я по образованию филолог и когда-то преподавал в вузах немецкую филологию и стилистику, и я очень тонко чувствую в стихах Нины этот «нЭйбензин» - «сосмысл». Он есть во всех ее стихах. СЕЛЕЗЕНЬ И УТОЧКА Стихи Нины Красновой Музыка Анатолия Шамардина Чистый пруд с бордюрами, чистый водоем. На волнах играя в игры детские, Селезень и уточка вон плывут вдвоем, Словно две поделки городецкие. Селезень и уточка. Что они хотят? Вместе быть и кайф любви испытывать, Свить гнездо семейное, завести утят, По своей системе их воспитывать. Пара трансцендентная в мире суеты С встрясками сильнее, чем в Армении, Селезень и уточка – это я и ты, Это я и ты в прошедшем времени. (Аплодисменты!) Нина пишет стихи и в разных размерах, ритмах и стилях. У нее есть стихотворения в стиле раешника. И на одно из таких стихотворений я написал песню «Заявление красной девицы доброму молодцу». И сейчас я спою вам ее. Это не романс, а песня. (Анатолий Шамардин – Федору Конденко.) Ре минор. ЗАЯВЛЕНИЕ КРАСНОЙ ДЕВИЦЫ ДОБРОМУ МОЛОДЦУ Стихи Нины Красновой Музыка Анатолия Шамардина Прошу за беспокойство меня простить и в царство вашей души меня пустить. Пустите красну девицу, добрый молодец, если не в благоустроенный дворец, то в домок, у которого из трубы идет дымок... А если не в домок, то в шалаш, только бы в Ваш... А если не в шалаш, то на деревце или на ветку или в проволочную клетку... Я обернулась бы маленькой синичкой или жар-птичкой и жила бы себе и пела и любые неудобства терпела. А если не на деревце, не на ветку и не в проволочную клетку, то под деревце, под кусточек... Я обернулась бы аленьким цветочком и жила бы себе под деревцем, под кусточком под кусточком, под зеленым листочком и была бы довольна и весела и цвела. А если не под деревце, не под кусточек, не под зеленый листочек, то в болотце или в речушку... Я обратилась бы в царевну-лягушку и жила бы себе и квакала и не плакала. (Ля-ля-ля-ляй, ляй-ляй, ля-ляй-ляй, Ля-ля-ля-ляй, ляй-ляй, ля-ляй...) И не плакала, и не плакала... И закончить свое выступление я хочу двумя короткими песнями на стихи Нины Красновой. Песня, которую я сейчас спою, состоит всего из двух куплетов. Но ее по тексту, по стихам можно поставить рядом с «Подмосковными вечерами» и рядом со всеми самыми лучшими песнями, написанными на стихи самых лучших, самых великих наших поэтов. В свое время то же самое мне когда-то сказал великий гитарист Сергей Орехов, когда мы записывали с ним эту песню в студии. Мы с ним и вот с Федей Конденко дружили 30 лет. И сейчас я спою эту песню под аккомпанемент Сергея Орехова, записанный на диск, и мы с Федей добавим к этому аккомпанементу свой живой аккомпанемент. Песня называется «Сон под пятницу». Конечно, эта песня от женского лица, от первого лица. Поэтому все девушки, бабушки, дамы, все представительницы женского пола подпевайте нам эту песню, она легко запоминается... Мы будем рады, если вы будете нам подпевать. Честно говоря, мы ожидали, что Большой зал будет переполнен, что он будет набит битком (а не на девять десятых)... Мы с моими друзьями... Нина КРАСНОВА: - Не надо говорить про это! Анатолий ШАМАРДИН: - Вот Нина не хочет, чтобы я про это говорил... Нам хотелось бы, чтобы зал был переполнен, чтобы публики здесь было так же много, как в Германии, в Греции, где люди буквально ломились в зал на наш концерт... Я хочу сказать... если кто-то не пришел сюда, то это не потому, что люди не хотят нас знать, не хотят слышать и видеть нас, а потому, что они просто не знают нас. Они знают только тех, кто выступает по телевизору, только тех, кто состоит в шоу-бизнесе и кого им навязывают каждый день с экрана телевизора... «Сон под пятницу». Стихи Нины Красновой. (Анатолий Шамардин поет своим нежным тенором песню «Сон под пятницу» и подыгрывает себе на своей гитаре и подпевает сам себе – на фонограмме - вторым голосом. Федор Конденко аккомпанирует ему на своей, необычайно красивой гитаре с узорным декором, который сверкает и переливается в лучах софитов яркими искрами. Нина Краснова со своего места подпевает Анатолию Шамардину с каждой третьей строки каждого куплета и в проигрыше между куплетами. Зал подпевает им.) СОН ПОД ПЯТНИЦУ Стихи Нины Красновой Музыка Анатолия Шамардина Мне приснился сон под пятницу: Я надела белу платьицу С вышивкой по рукавам И пошла на вечер к вам. Я пойду на вечер в пятницу, Вместо брюк надену платьицу С вышивкой по рукавам, Чтобы стать милее вам. (Ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля, Ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля, Ля-ля-ля, ля-ля-а-а, ля-ля-а-а, Ля-ля-ля, ля-а-ля...) Я пойду на вечере в пятницу, Вместо брюк надену платьицу С вышивкой по рукавам, Чтобы стать милее вам. (Аплодисменты! Крики «Браво! Браво!». Анатолий Шамардин и Федор Конденко берут друг друга рука за руку, поднимают сцепленные руки над головами и кланяются публике. Федор Конденко уходит за кулисы.) Спасибо! И еще одна песня на стихи Нины Красновой. Я совершенно искренно и совершенно серьезно хочу сказать об этой песне. Если бы я был где-то там, наверху, в правительственных кругах, то за текст этой песни, которая называется «Я не пью и не курю», я бы присудил бы Нине Государственную премию. Потому что никто никогда в нашей стране до сих пор не догадывается, что люди, которые пьют и курят, на 30 - 40 лет сокращают свою жизнь (и жизнь своих близких людей). И я считаю, что человек, который написал текст этой песни, написал великую песню. Это великая песня. И сейчас я спою ее под музыкальное сопровождение, сделанное в студии. Те, кто курит, можете воспринять эту песню как шутку. А те, кто не курит, никогда и не начинайте курить, и не курите! Пойте эту песню вместе с нами. (Анатолий Шамардин обращается к оператору студии, которая находится на балконе.) Пожалуйста, Маша, аккомпанемент (музыкальную фонограмму песни)! Я НЕ ПЬЮ И НЕ КУРЮ Стихи Нины Красновой Музыка Анатолия Шамардина Я любого покорю, Очень многих покорила. Я не пью и не курю, Не пила и не курила. Посмотрите в окуляр: Нет, совсем не персиянка – Но редчайший экземпляр, Словно бабочка пестрянка, Словно бабочка пестрянка, Перед вами россиянка, Покоряю всех подряд, Никого не атакуя. Трудно встретить, говорят, Нынче женщину «такуя». Я не пью и не курю, Не пила и не курила. Я любого покорю. Что ж тебя не покорила? (Зал подпевает Анатолию Шамардину и хлопает ему в такт музыке. Дочь поэтессы Тамары Жирмунской Саша преподносит Нине Красновой цветы, говорит «Браво!». Нина Краснова идет к ней, приплясывая, пританцовывая, берет цветы, говорит ей «Спасибо! Спасибо, Саша!», возвращается к своему столику, приплясывая и пританцовывая, кладет их на столик, и не садится на диванчик, а до конца песни продолжает приплясывать и пританцовывать на месте и кружится то по часовой стрелке, то против часовой стрелки и похлопывает в ладоши в такт музыке и песне. Аплодисменты! Крики «Браво! Браво! Браво!») Анатолий ШАМАРДИН: - И, может быть, я спою одну веселенькую неаполитанскую песенку. Она звучит ровно 1,5 минуты. У меня целая программа есть из неаполитанских песен. Я спою одну из них, она называется «Веселые крестьянки». ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: - Это – Нине! Анатолий ШАМАРДИН: - Да, это мы дарим Нине! Она, кстати, очень любит песни и сама их пела когда-то, и не только итальянские, но и греческие песни она с удовольствием пела. (Обращается к оператору Маше.) Маша! Можно включить музыку (фонограмму)? Погромче, погромче! Погромче! Это не мешает! Спасибо. (Анатолий Шамардин поет песню «Веселые крестьянки», спускается в зал, к зрителям. Директор детской студии «Изограф» Надия Дурасова дарит ему букет красных и розовых гвоздик. Зрители поддерживают его аплодисментами в такт песне.) Один куплет этой песни я перевел с итальянского языка на русский и спою его на русском языке. Шагал забавный ослик рядом, Цок-цока, цока-цока, дили-дон, С большой корзиной винограда Шагал на рынок важно он, Цока-цока, цока-цок, Цока-цока, цока-цок... Спасибо! (Аплодисменты! «Браво! Браво! Браво!») Спасибо большое, приходите еще на наши концерты... Нина КРАСНОВА: - Я хочу сказать, что не только я не пью и не курю, сам Анатолий Шамардин тоже не пьет и не курит. И Кирилл Ковальджи тоже не пьет и не курит. Здесь, в зале, я вижу своих друзей - художника Джавида, он нарисовал мой прекрасный портрет, который стал обложкой моей книги «Четыре стены». Джавид тоже не пьет и не курит. Рядом с ним сидит главный редактор журнала «Детское чтение для сердца и разума» Петр Кобликов, он тоже не пьет и не курит. Рядом с ними сидит художница Надежда Мухина (которая, между прочим, подарила Нине Красновой то самое платье, в котором она выступает на своем вечере), Надежда Мухина тоже ведет благопристойный образ жизни... И писатель и режиссер Ваграм Кеворков тоже не пьет и не курит. И много здесь моих собратьев и сосестёр по перу, положительных со всех сторон. (Смех в зале.) Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - У нас здесь некоторый преизбыток святости, за что многие попадут в рай. (Смех в зале.) Теперь, прежде чем предоставить слово следующему гостю вечера, я хочу зачитать некоторые поздравления, которые поступили в адрес Нины по почте, по телеграфу, по Интернету и т. д. А кто из присутствующих хочет что-то сказать, присылайте нам сюда свои записки, заявляйте о себе, чтобы мы знали, кто хочет выступить. Мы же ведем этот вечер экспромтом, стихийно, мы не готовили никакого сценария этого вечера и ничего не организовывали заранее... Вот я сейчас прочту одну телефонограмму. А вы постарайтесь угадать, кто ее прислал Нине Красновой. (Кирилл Ковальджи зачитывает вслух телефонограмму.) «Дорогая Нина! Я потрясен вашими стихами! Я никогда ничего подобного ни у кого не читал, не видел. В них столько любви, столько откровения. Мне нравится, что у вас в стихах нет никакой зауми. Я не люблю заумь. У вас в стихах чувствуется добрая душа и горячий пульс. Я восхищен вашими книгами, которые вы мне подарили («В небесной сфере» и «Цветы запоздалые»). Вы – молодец! Будем жить!.. 2 марта 2010 года...» В дате уже есть намек на имя автора телефонограммы - 2 марта. 2 марта - это день рождения автора телефонограммы... А его имя - Михаил Сергеевич ГОРБАЧЁВ! (Весь зал: «А-а-ах!») Поздравление от Первого секретаря Союза писателей Москвы Евгения Юрьевича Сидорова: «Ниночка! Я тебя люблю! Желаю тебе огромных, огромных успехов!.. Евгений СИДОРОВ». Вопрос: может быть, Евгений Юрьевич здесь? Нет?.. Не пришел он? Нина КРАСНОВА (с юмором): - ...Отделался телефонограммой. Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - Да. (Смех в зале, оживление... Но вообще-то Евгений Сидоров предупредил Нину Краснову о том, что он не сможет прийти на мой вечер 22 марта, потому что он в это время будет в другом месте, на официальном мероприятии. Так же, как и Андрей Дементьев, который не смог прийти, потому что его в эти дни не было в Москве, он был в отъезде, но пожелал мне удачи. Так же, как и поэт, писатель Юрий Поляков, главный редактор «Литературной газеты», который тоже был в отъезде, но в своем устном приветствии мне сказал: «Нина, ты хорошо работаешь, работай так и дальше». А Андрей Вознесенский, у которого (были) проблемы со здоровьем и который почти не мог говорить и еле-еле говорил шепотом, но которого не покидало чувство юмора, еще раньше прислал мне свой музыкальный привет по телефону, включил проигрыватель и проиграл мне «гимн любви» Леграна, а Зоя Богуславская послала мне от Андрея Вознесенского «нежность» («Нина, он посылает вам свою нежность»), к которой она присоединила и свои хорошие чувства ко мне... А главный редактор Ex libris-а «Независимой газеты» поэт Евгений Лесин, главный редактор газеты «День литературы» критик Владимир Бондаренко», главный редактор газеты «Слово» писатель Виктор Линник, главный редактор журнала «Наша улица» писатель Юрий Кувалдин поздравили Нину Краснову с ее праздником ещё и публикацией ее стихов. Кирилл КОВАЛЬДЖИ (просматривает бумаги с другими поздравлениями): - Не только мужчины, но и женщины искренне и бескорыстно поздравляют Нину с днем рождения. Например, Мария Арбатова, которая прислала ей такое поздравление: «Дорогая Нина! Поздравляю тебя с днем рождения! Я всегда считала и считаю тебя одной из самых талантливых поэтов своего поколения. И со мной всегда был и есть солидарен и Александр Еременко, и другие известные поэты. Желаем тебе гореть яркой, негасимой звездой на небосклоне большой литературы!.. Мария Арбатова». Тамара Жирмунская прислала из Германии, из Мюнхена свое эссе о Нине Красновой... Мы потом, может быть, прочитаем вам его или фрагменты из него. (Прислали Нине свои поздравления и ее сосестры по перу писательница Рада Полищук, поэтесса Анна Гедымин, Мария Авакумова, Людмила Осокина и много-много кто еще...) И очень короткое и четкое поздравление прислал Нине Красновой художник Александр Трифонов, пожелал ей больших успехов. Он, кстати сказать, оформитель новых книг Нины, которые стоят на стенде. Нина КРАСНОВА: - «Цветы запоздалые», «В небесной сфере», «Имя»... А сам Александр Трифонов здесь? Нет его здесь? ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: - Здесь! Здесь! Нина КРАСНОВА: - Может быть, мы попросим его выйти на сцену, к микрофону, и выступить? (Александр Трифонов из середины зала идет на сцену.) Нина КРАСНОВА: - Александр Трифонов - лидер Третьего русского авангарда, художник-нонконформист, фигуративный эскпрессионист, очень известный в мире искусства, хотя и молодой. Он – сын писателя Юрия Кувалдина. Они оба помогли мне выпустить к моему юбилею новые книги – «В небесной сфере» и «Имя», в переплетах и в прекрасном оформлении Саши Трифонова. Александр ТРИФОНОВ: - Добрый вечер, друзья! Я очень коротко скажу... Много слов говорить не буду, их скажут люди более опытные, известные в литературных кругах. Что касается Нины Красновой, это прекрасный русский поэт, самобытный поэт, прекрасная самобытная поэтесса... Стихи у нее разные, и каждый найдет в них что-то интересное для себя, то есть они не оставляют человека равнодушным. Помимо этого она активнейший участник культурной жизни. И я хочу сказать, что лично для меня она сделала очень много хорошего, полезного, за что я ей просто очень благодарен. Она участвовала практически во всех моих выставках, посетила практически все мои выставки, которые в Москве проходили, и помогала мне организовывать и проводить их, и писала о них и обо мне. Мы с ней тесно сотрудничали на ниве журнала «Наша улица», где она постоянно публиковалась... И вот сейчас у нее вышли две новые книги, в моем оформлении (Саша Трифонов подходит к стенду и показывает их обе зрителям и снимает со стенда книгу «Имя» и вертит ее в руках). На обложке книги «Имя» использована моя картина «Ангел». Обратите внимание: на ней - ангел русифицированный, он в валенках, со скрипкой, он летит и уносится куда-то в звездное пространство, по направлению вверх. Нина КРАСНОВА: - И, между прочим, он подходит для моей песни «Сон под пятницу», этот ангел в белом платьице, только у него вышивка не по рукавам, как у меня в моей песне, а по подолу... Очень трогательная картина... (Смех в зале.) Александр ТРИФОНОВ (улыбаясь и получше всматриваясь в свою картину на обложке книги «Имя»): - Да-а, да-а... Нина КРАСНОВА: - Картина эта называется, между прочим, «Ангел-девочка» (это я – ангел-девочка). (Смех в зале.) Александр ТРИФОНОВ: - Так что, Нина Петровна, я от всей художественной общественности горячо и крепко поздравляю вас с вашим юбилеем! И желаю вам огромных успехов и новых выставок и книг! Спасибо! (Саша Трифонов и Нина Краснова приобнимают друг друга. И Саша идет в зал.) Нина КРАСНОВА: - Я прочитаю свое стихотворение, посвященное Александру Трифонову. «К картине Александра Трифонова «Красная ворона». На свете есть черные вороны, есть белые вороны. А у Александра Трифонова на его картинах есть еще и зеленые вороны, и есть красная ворона. Он подарил мне ее, и она висит у меня в кабинете, среди других его замечательных картин. Нина Краснова К КАРТИНЕ АЛЕКСАНДРА ТРИФОНОВА «КРАСНАЯ ВОРОНА» Вся из красной краски сотворёна, На картине вон стоит ворона – В треуголке, как какой-нибудь Кутузов, А Кутузов не любил носить картузов. Вся из красной краски сотворёна, Смотрит вон на нас стоит ворона, Нас насквозь пронзая, словно ярким лазером, Ярким глазером своим, точнее – глазом. Эта птица любит акты риска, Из Театра Армии актриска, Это образ героический и шуточный, Не серийно-производственный, а штучный. Вся из красной краски сотворёна, На картине вон стоит ворона, Говорит ворона: «Кар-р, картина классная! Я не белая, не чёрная ворона – Я ворона, кар, ворона, красная!» (Аплодисменты!) Нина КРАСНОВА: - А Кувалдина нет здесь? Саша Трифонов здесь и за себя, и за него, да? (Смех в зале.) (Актер Театра Армии, заслуженный артист России Александр Чутко преподносит Нине Красновой букет розовых роз.) Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - Следующий выступающий, по слухам, тоже не пьет и не курит. Это поэт, эссеист, журналист, который очень много помог развитию нашей поэзии. Он работал в «Московском комсомольце», а теперь работает в «Литературной газете». Это - Сергей Мнацаканян! (Пока он идет на сцену из зала, Нина Краснова говорит о нем залу.) Нина КРАСНОВА: - Сергей Мнацаканян! Я ему очень благодарна за титул Принцессы поэзии «Московского комсомольца», который я с его легкой руки получила на празднике поэзии, на турнире поэтов в Лужниках в 1995 году и который ношу с радостью и гордостью. Я тогда пришла на этот турнир не для того, чтобы, чтобы участвовать в нем, а чтобы просто посмотреть, что это такое, и что на нем происходит. А Сергей Мнацаканян был Верховным Магистром турнира и главой жюри, и там еще был Владимир Вишневский. Сергей попросил меня прочитать какие-то свои стихи и спеть несколько частушек. Я выступила. И мне присудили титул Принцессы поэзии. И так я стала Принцессой поэзии, навеки! Причем я дважды получала этот титул на турнире поэтов в Лужниках, то есть я – дважды Принцесса! За что большое спасибо Сергею Мнацаканяну! Сергей МНАЦАКАНЯН: - Ну вот, Нина всё рассказала за меня, всё, что я мог рассказать вам. (Смех в зале.) Хотя мы все не пьем и не курим - это правда, а мы сейчас здесь не пьем и не курим потому, что мы находимся в зале, где не выпьешь и не закуришь (смех в зале), но все равно, всё, что происходит сегодня в этом зале, всё это очень трогательно и замечательно. Потому что Нина Краснова, действительно, очень органичный человек. И я знаю ее много лет. И много лет я удивляюсь, как она... в некотором смысле эмигрировав из Рязани в Москву, именно эмигрировав - это очень правильное слово, сохранила здесь сама себя. Ведь в те годы, когда Нина приехала сюда из Рязани, там еще сохранялся тот многовековой старинный уклад, который уже давно был поломан здесь, в Москве, и, наверное, теперь уже поломан и там, и Нина должна была пройти в Москве адаптацию к другой жизни... И вот уже в этой другой жизни она сохранила свою индивидуальность, свою непосредственность и органичность... И поэтому, когда лет 15 назад в Лужниках был праздник «Московского комсомольца» и мне довелось вести там поэтическую площадку и мы начали выбирать Принцессу поэзии... Мы Принцев-то особенно не выбирали... Принц это как-то не звучит, а вот Принцесса это звучит («это звучит гордо!»)!.. и все тогда, не только я и жюри, а весь пишущий народ, я подчеркиваю – пишуший народ, единогласно проголосовал за Нину! Так она стала нашей Принцессой поэзии! Выйди сюда! Покажись народу, Ниночка! Причем Принцессами не становятся на мгновение, на время, - ею становятся навсегда! (Нина Краснова, весело улыбаясь, выходит к микрофону, делает книксен публике, обнимает и целует Сергея Мнацаканяна, прикасаясь к нему не губами, чтобы не измазать его в своей помаде, а своими щеками к его щекам и подставляя ему свои щеки, одну и другую, и он обнимает и целует её в щеки, которые она подставляет ему.) Ниночка! Ты – прелесть! Она была юная красотка... Да и сейчас она вообще-то... ничего, а, Нин? Вон какая красотка! И я желаю ей оставаться такой долго-долго... ...Я не хочу полемизировать с поэтом, который пытался как-то на меня сослаться и произнес мое имя как-то по-японски или по-китайски... Я скажу: не надо думать о том, что в поэзии все равны. Надо знать железно о том, что в поэзии все не равны! Светлов - прекрасный поэт, но разве можно поставить его рядом с Пастернаком и сопоставить с Пастернаком? Ну это невозможно. Поэтому надо говорить о рядах в поэзии, о месте в поэзии («о месте поэта в рабочем строю»)... этого не надо стесняться... Но ведь что интересно... Когда была разрушена наша непростая страна, в которой большинство здесь из присутствующих жили когда-то, получилось как-то так, что все иерархии, построенные в ХХ веке, они были тоже разрушены. И, может быть, мы все стали равны в чем-то. Все(!) - кроме Принцессы поэзии Нины Красновой! Которая выше всех нас! (Нина Краснова, дурачась, делает себе из пальцев корону на голове.) Сергей МНАЦАКАНЯН (с шутливой укоризной): - Ни-и-ночка, ну что это? (Смех в зале.) Нина КРАСНОВА: - Это корона. (Смех в зале.) Сергей МНАЦАКАНЯН: - Это не корона... Это, я бы сказал, что это... (Рога? Но, между прочим, рязанские женщины когда-то, до революции и до 30-х годов XX века, носили «рога», и моя бабушка, то есть мама моей мамы; она заплетала себе косички около лба и закручивала их бараночками, которые походили на витые бараньи рожки и так и назывались – «рога», а когда она покрывала себе голову платком, то на месте косичек у нее получались возвышения, как будто под платком были рога, я видела это на фотографии из архива моей матушки.) В общем, мы поздравляем тебя, радуемся за тебя. Ниночка! Спасибо тебе, что ты у нас такая роскошная женщина и поэтесса! ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: - Нина – Золушка! Она похожа на Золушку! Нина КРАСНОВА: - Спасибо, Верховный Магистр! Сергей МНАЦАКАНЯН: - Благодарить меня не надо. Мне надо поскорее уйти со сцены... Нина КРАСНОВА: - Ты не совсем убегай. Потом еще фуршет будет... Сергей МНАЦАКАНЯН: - Да, но сейчас мне надо поскорее уйти со сцены, пока я не разговорился... (Аплодисменты зала!) Нина КРАСНОВА: - Так, а теперь мы, может быть, попросим выйти на сцену певицу Светлану Резанову, чтобы она спела нам песни, и потом отпустим ее, а то она вся истомилась за кулисами. Сейчас перед вами выступит Светлана Рязанова, а потом мы посмотрим маленький фильм, минут на... минут на не 60 (смех в зале)... Заслуженная артистка Россия, звезда эстрады с советских времен Светлана Резанова! Блистательная, неугасаемая, великолепная! Мы, Светлана Резанова и я, познакомились когда-то благодаря Римме Казаковой, с которой мы обе дружили. И вот с тех пор мы дружим со Светланой Резановой. И она пришла на мой концерт! Спасибо ей! И сейчас она споет здесь мои и ваши любимые песни, известные с советских времен. Светланочка! (Светлана Резанова, очаровательная и милая, в легком длинном наряде белых-синих-сиреневых тонов, с черными дополнениями, и с пышным сиреневым бантом на черной – с люрексами - кофточке, около плеча, и с пышными, пенистыми оборками и воланами на юбке, и с длинным полупрозрачным сиреневым шарфом на плечах и в черных туфельках на высоких тонких каблуках, со своей неизменной пышной прической, с чёрными завивающимися волосами под тон черной кофточке с короткими рукавами, выходит из-за кулис под мелодию песни «Белый танец» и «на глазах у всех» идет через весь зал, то есть через всю сцену к микрофону и поет – живьем! а не в записи (не как все эстрадные звезды нового времени, работающие в шоу-бизнесе) - песню «Белый танец», глубоким альтом, чистым, красивым голосом, таким же, как и десять и двадцать лет назад, который вся страна слышала на пластинках, по всесоюзному радио и центральному телевидению...) Светлана РЕЗАНОВА (поет): Музыка вновь слышна. Встал пианист и танец назвал. И на глазах у всех К вам я сейчас иду через зал. Я пригласить хочу на танец вас и только, И не случайно этот танец – вальс... Вихрем закружит белый танец Ох, и услужит «белый танец», Если подружит «белый танец» нас... ...Может быть, этот вальс Нам предстоит запомнить навек. ...Я пригласить хочу на танец вас, и только вас, И не случайно этот танец – вальс... (Начинается музыкальный проигрыш.) Светлана РЕЗАНОВА: - А вот сейчас наступил тот самый момент, когда я приглашаю мужчин на сцену. Кто хочет выйти сюда, ко мне, на сцену? Вот у нас на первом ряду красивые мужчины сидят. (Светлана Рязанова обращается к ним.) Хотите потанцевать со мной? Кто хочет потанцевать? Выходите сюда, на сцену. Ну давайте устроим маленькое шоу – для Нины. Ну, кто смелый-то у нас? Нет таких? Ну что же вы? Сейчас кончится музыка. Неужели мне надо спускаться в зал, идти просить, уговаривать кого-то из вас станцевать со мной? брать кого-то за руку и вести сюда? Давайте, давайте, ребята!.. (Светлана Резанова под звуки мелодии «Белого вальса» грациозно ходит с микрофоном по сцене и приглашает мужчин на «белый танец», а они стесняются выйти на сцену, боятся ударить в грязь лицом.) Нина КРАСНОВА (мужчинам зала): - Девушка приглашает вас на «белый танец»... Что же вы (заставляете ее уговаривать вас станцевать с ней, ставите ее в неудобное положение?)?.. (И тут среди сотен мужчин находится один благородный рыцарь в строгом серо-коричневом костюме-тройке... причем находится он не в зале, а на сцене... поэт Кирилл Ковальджи! он и спасает всё положение, встает со своего кресла в стиле рококо, выходит из-за своего столика в стиле рококо и идет к Светлане Рязановой через всю сцену и берет эту воплощенную музу песни и танца за руку и за талию и танцует с ней «белый танец» вальс! легко, изящно, как прирожденный танцевальщик из ансамбля бальных танцев или как участник телепрограммы «Танцы со звездами»... не наступая своей партнерше на ноги, не сбиваясь с такта и ритма... и кружится с ней в плавном вихре вальса... и весь зал любуется этой красивой, благородной парой, на которую смотреть – одно удовольствие...) Нина КРАСНОВА: - Браво! (Кирилл один за всех мужчин показал пример рыцарства!.. Вот – настоящий поэт! И кто скажет, что несколько дней назад он отметил свое 80-летие?) (Музыкальный проигрыш заканчивается. И Светлана Резанова, к зависти всех мужчин, которые теперь сидят в зале и все до одного завидуют Кириллу Ковальджи, смотрит Кириллу в глаза и поет уже только ему одному, глаза в глаза.) Светлана РЕЗАНОВА (поет): Я пригласить хочу на танец вас и только вас. И не случайно этот танец – вальс. Вихрем закружит «белый танец», Ох, и услужит «белый танец», Ох, и услужит «белый танец», Если подружит «белый танец» нас... (Песня заканчивается. Танец заканчивается. Светлана Резанова и Кирилл Ковальджи берут друг друга за руку и поднимают ввысь свои сцепленные руки, Кирилл смотрит в зал сияющее-горделиво, как победитель на турнире рыцарей, а Светлана - как прекрасная дама, которая только с ним теперь и будет танцевать свой «белый танец», и больше ни с кем. Этот вальс «предстоит запомнить навек» не только Светлане и Кириллу, но и всем зрителям Большого зала ЦДЛ. Кирилл целует руку Светлане и идет на свое место за столиком. Нина Краснова говорит Кириллу Ковальджи: «Вы один спасли честь всех мужчин, присутствующих тут, вы – молодец!») Светлана РЕЗАНОВА (зрителям): - Ну что ж, давайте немножечко попоем вместе. Я спою песню «От зари до зари», которую вы хорошо знаете... а вы будете мне подпевать в припеве. Песню эту вы хорошо знаете. Подпевайте мне... К долгожданной гитаре я тихо прильну, Осторожно и бережно трону струну. И она отзовется, зазывно звеня Добротою наполнит тебя и меня. ...Я гитару настрою на лирический лад И знакомой тропинкой уйду в листопад... (В это время на белом экране, который висит на заднике сцены, возникает герой видеосюжета Валерий Золотухин, в синих джинсах, в бежевом шерстяном свитере крупной вязки, с клетчатым шарфом на шее, бритоголовый, размером во весь экран. А это значит – оператор Маша напоминает Нине Красновой, что после Светланы Резановой будет выступать Валерий Золотухин, говорить свое золотое слово, золотые слова о Нине Красновой.) От зари до зари, От темна до темна О любви говорит, Ой, гитарная струна... (Зал подпевает Светлане Резановой. Потом звучат аплодисменты и крики «Браво!» Нина Краснова подходит к Светлане и приобнимает её.) Светлана РЕЗАНОВА: - Спасибо, Ниночка, спасибо большое. Ты - ты очаровательная женщина, ты очень милая... (Залу.) Спасибо, спасибо! Мы с Ниной переписываемся в «Одноклассниках» и в «Моем мире». Приходите к нам к нам в «Одноклассники» и в «Мой мир». Спасибо тебе, спасибо, Ниночка... Нина КРАСНОВА: - Наступила кульминация вечера... Сейчас мы посмотрим фильм, такой, видеосюжет на 18 минут. Валерий Золотухин! У себя в гримёрке, в Театре на Таганке... Выступает перед вами (то есть перед всеми нами)... Валерий ЗОЛОТУХИН (с экрана, видеозапись 16 марта 2010 г.): - Так получилось, сегодня в театре была предпремьера спектакля «Мёд» по поэме Тонино Гуэрра, где я играю роль Fratello. И сегодня Союз писателей России и министерство культуры номинировали Валентина Распутина, слава Богу, на Нобелевскую премию. Я поздравил с этим Валентина Григорьевича... и с днем рождения, которое у него, как и у Нины Красновой, 15 марта... И вот сейчас я поздравляю с днем рождения Нину Краснову, замечательного поэта, мастера русского слова. Меня всегда занимает такая мысль: вот куда, интересно, смотрит, допустим, Кремль или, там, первый канал телевидения, или еще какие-то другие каналы... Почему они не видят нашего «золота», которое достойно внимания? Потому что золото российское лежит где-то такое вне проездных путей, по которым идут шоумены, знаменитости... Они идут мимо него... И оно – в стороне от них, и старатели ищут и находят его где-то такое в стороне и моют и моют, моют... И вот в Рязани намыли такой золотник, как Нина Краснова. Ее ни с кем из современных поэтов сравнить невозможно, потому что она такой мастер и так мастерски владеет разноритмикой, разнорифмикой, разноязычием каким-то... Она ни у кого ничего не заимствует. Она, по-моему, даже не читала словарь Даля (это я шучу, конечно). Она настолько своеобычна, своеобразна... рифма у нее всегда какая-то неожиданная, образ какой-то такой переворотный... Она часто вспоминает свою маму. И вот мама, видимо, от рязанской земли наградила, наделила ее какой-то такой первородностью... Мне хотелось сказать – первобытностью, но это – чушь, потому что у Нины за плечами и Литературный институт, и самообразование... И, конечно, читая стихи Красновой, ее эссе о поэтах, писателях, о Мандельштаме, о Вознесенском и прочее, прочее... понимаешь, что она... что это не фунт с изюмом, а изюм с фунтом, потому что это такое своеобразное преломление языкового поля... это всё ни на кого не похоже... Нина ни на кого не похожа... Я просто горжусь тем, что я с этим поэтом, с Ниной Красновой, знаком, что я имею честь быть в ее свите... И что я иногда читаю ее стихи, посвященные мне (ее посвящения мне)... когда она иногда бывает на спектаклях театра Таганки... на «Докторе Живаго»... Я могу открыть нашу с ней тайну... Нина мне вышила несколько платков Живаго (цветными нитками). Потому что мне в этом спектакле приходится, там, быть в слезах, переживать, плакать, я там плачу, сопли вытираю... всё это смешно... Ниночка мне вышила такие платки, для спектакля... ну, и, я говорю, в этом есть своя тайна... хотя я ее почти раскрыл, но тем не менее, всё равно... Нина – тончайшая душа, тончайший лирик – Нина Краснова, тончайшая поэтесса... Хотя у нее есть такие, знаете, такие закидоны с туфелькой, и так она ударит иногда рифмой, и так она иногда ударит образом, что хоть стой, хоть падай... Строки Нины, посвященные ее сестре, «Прощай, сестра, увидимся в аду...», нельзя читать без слёз... Нина Краснова НА СОШЕСТВИЕ МОЕЙ СЕСТРЫ В АД Прощай, сестра! Увидимся в аду. Когда – не знаю – и в каком году, Это будет, будет это, да. В гробу, как в лифте, я спущусь туда. Тебя узнаю с переда и с зада И вытащу тогда тебя из ада И к Богу в рай за ручку отведу. Прощай, сестра! Увидимся в аду. Невозможно читать всё это без слёз, и при том я должен сказать, что во всём этом никакой сентиментальности, никакого слюнообразования (и вообще в стихах Нины нет этого)... У нее, у Нины Красновой, такая поэзия... Вот... что отличает художника настоящего от не художника? У нее искусство выше личного. Мы иногда путаем искусство художника и что-то другое. А у нее вот дар ее таков, и, между прочим... прошу заметить, это было и у Высоцкого... дар ее таков – что он выше суеты, выше нашей возни. Как у Высоцкого... Трудно представить... У меня часто спрашивают: а вот в наше время какие бы песни пел Высоцкий... Это трудно себе представить, что он пел бы, но уж точно он бы, там, я не знаю, не осуждал Путина или Медведева, которых вообще только ленивый не осуждает, наших правителей, наше правительство... или, там, Ельцина и все прочее... У Высоцкого этого не было. Так же, как нет этого и у Нины Красновой. Такой у нее дар. Это с ее стороны не просто: я избегаю, так сказать, политической конъюнктуры, политической темы... Это всё фигня, дело в другом... Просто дар Нины выше этого. Я в этом смысле просто преклоняюсь перед ней. Ну, Есенин – да. Она с родины Есенина... Но это, знаете, мне вот говорят: вот Шукшин... он с Алтая. И я – с Алтая. Некоторые меня называют – хвост кометы Шукшина. Это бред сивой кобылы. Потому что, во-первых, когда появился Шукшин, я его тогда не читал. Я сам по себе. И Нина Краснова сама по себе. Кстати, и у Нины Красновой есть стихи о том, что ей говорят, там, что ты не дорастешь до Есенина, и она за бочкой где-то прячется и читает его книгу. При чем тут Есенин? Есенин – это Рязань. Ну и что? Подумаешь, делов-то на копейку. Да, это гений. Ну, Есенин, да, конечно, гений. Ну и что? Ну, Алтай, да, это Шукшин. Ну и что? Я к чему это говорю? Я говорю это к тому, что когда Нину Краснову зачали родители, вряд ли они читали, там, в это время Есенина... То есть Есенин тут ни при чем. Потому что генетически поэт на Руси рождается чуднО, никогда не поймешь, откуда что взялось. Я только говорю о том, что ни на кого Нина Краснова в поэзии не похожа в этом смысле. Частушки она сочиняет... Но это у нее не главное. Это знаете, как вот выходишь на эстраду и мне говорят: «Валерий Сергеевич! Да ну спой «Ой, мороз, мороз...» - Меня просят: «Ну спой «Ой, мороз, мороз...». Ой, Господи, так мне надоела эта песня «Ой мороз, мороз...». Но я ее пою. Так и Краснова... Иногда, увлекаясь частушками, частушечной популярностью, она вдруг что-то такое завернет... Но феномен Красновой для меня заключается не в том, что она пишет частушки. ...Шукшин мог бы получить Нобелевскую премию... вот я молю Бога, чтобы ее получил Распутин... Многие представляют Шукшина таким кержачом... При чем тут кержачи? Кержачи – это его персонажи Шукшина, но не сам Шукшин. Так же и частушки (и герои частушек Красновой)... Это персонажи Красновой, но не сама Краснова. Краснова достаточно умна и интеллигентна и образована, но хотя она иногда и подыгрывает публике (под героинь своих частушек), как и я иногда подыгрывал и подыгрываю под крестьянина... это издержки нашего производства. Чем хороша и дорога Краснова? Она никогда не подделывается ни под кого, и под Есенина в том числе. Чем дорога мне Краснова? Вот если есть бессеребреники на Руси, то к ним относится поэт Нина Краснова. Я иногда ей говорю, я говорю: «Нин, ну давай я дам тебе, там, 20 – 30 тысяч на твой юбилей». – А она: «Не, не. не! Да не надо, Валерий, не надо, не, не, не!» Мы иногда с ней такую сделку делаем, сделку такую, знаете... я говорю: «Нин, напиши... Вот я через три дня уезжаю на праздник Петра и Февронии... мне нужно стихотворение, чтобы не просто какие-то общие слова говорить об этом празднике, а чтобы это были не общие слова, не что-то такое похожее на статью». Я говорю: «Нин, напиши стихотворение о Петре и Февронии... Вот я через два-три дня уезжаю...». – Она воспринимает это как гос. заказ и пишет... но пи-и-шет (так, что никто не может написать так, как она)... хочу прочитать... (Валерий Золотухин читает стихотворение Нины Красновой.) Нина Краснова ПЁТР И ФЕВРОНИЯ Валерию Золотухину (по его гос. заказу) Петру и Февронии песню споемте хвалебную За праздничным общим столом из напитков и яств. Феврония-дева своею закваскою хлебною Петра исцелила от струпьев проказы и язв. Премудрая дева, с корнями рязанскими травница, Лечила его и своею любовью при том. В избушке лесной находилась Февронии здравница. Потом обвенчались Феврония с князем Петром. И благословленные в церкви святыми иконами, Но кое-кому из бояр не придясь ко двору, Они, по преданию, жили святыми законами И Госоподу Богу служили, а значит добру. И их имена на скрижалях истории вырезал Господь, проведя по линейке железный резец, И тем отношение к этим героям и выразил Явившим для нас христианской любви образец. За пологом времени многими неразличимые, Святые супруги в посконных рубахах до пят, Во веки веков неразлучные, не разлучимые, В двуспальной гробнице смиренно покоятся спят. Над ними летают не черные стаи воронии, А светлые ангелы с блеском небесным в очах. Поклонимся двум чудотворцам – Петру и Февронии! Восславим земную любовь и семейный очаг! (Валерий Золотухин произносит имя Нины Красновой с растяжкой.) Ни-и-на Красно-о-ва. Москва, 18 - 20 июня 2009 года. Она шутит, и я шучу: она «получила государственный заказ от Золотухина», которому нужно было вот так, позарез, какое-то точное слово о Петре и Февронии... это, знаете, ну, может быть, кто-то упрекнет меня в несопоставимости, что ли (одного с другим)... но вот, допустим, Пушкин сидит пишет «Клеветникам России», потому что госуда-а-рь попросил его написать о событиях в Польше. И Пушкин написал такое стихотворение, с которым мы не можем разобраться до сих по-о-ор. Лев Аннинский вдруг спросил у меня: «А почему Александр Сергеевич Литву-то записал в славянки?» (Валерий Золотухин смеется.) - Я: «Да я не знаю, Пушкину видней». Пушкину видней. Так и Красновой видней. Потому что о Петре и Февронии ходит, ну, столько много легенд всяких, и вдруг такое потряса-а-ющее, с моей точки зрения... ода не ода, но такое стихотворение, которое воспринималось буквально всеми... Когда мы открывали памятник Петру и Февронии в Архангельске, в Ярославле, дети замирали на строчках этого стихотворения... настолько просто, настолько здо-о-рово оно написано с точки зрения просто поэзии. Я не знаю, к кому из современных поэтов я могу обратиться с гос. заказом. Я думаю, что вот, прости меня Господи, ни к кому, кроме Нины Красновой. Михалков умер... А если сказать Нине: Нина, напиши гимн Советского Союза... Она бы се-е-ела, поду-у-умала, как рязанская дева, и, могу дать руку на отсечение, она написала бы текст гимна Советского Союза. Написала бы! Потому что Бог на нее посмотрел, на Ниночку и... ей в темечко так... плюнул ей в темечко, тьфу (смех в зале... Валерий Золотухин показал, как Бог плюнул в темечко Нине Красновой, пометил ее своей метой). Бог редко кого помазывает (как ее), и редко кому он дает (то, что ей), а он ей да-а-л... Еще раз повторяю, что я горжусь тем, что я знаком с Ниной Красновой, как с поэтессой... люблю ее, люблю ее рассуждения, когда она без границ и без края о чем-то там рассуждает, об Ахматовой и Мандельштаме, о Шолохе, о Крюкове... в своих рассуждениях она иногда, как море во время цунами, может допускать перехлесты, перехлестывать через край, но на то она и поэт... Она – поэт! Ей позволительна чрезмерность в рассуждениях. В поэзии она не такова – в поэзии она точна... Поэта надо судить по его стихам. Спасибо тебе, Нина. Я поздравляю тебя с днем рождения, с твоим юбилеем... я не знаю, сколько тебе лет, ты для меня... нет, не для меня, а для нас... жемчужина нашего российского бытия. Повторяю, что без тебя, без твоей поэзии невозможно представить себе русскую литературу ХХ и XI века. Как невозможно представить ее без великого писателя Распутина, день рождения которого – 15 марта – совпадает с твоим... ты знаешь, прости меня, Нина, за отвлечение... А день рождения Пугачевой когда? 15 апреля. Но это я так... я ничего не хочу сказать по поводу Пугачевой. Нина, я тебя поздравляю... очень тебя люблю... храни тебя Господь. (Валерий ЗОЛОТУХИН.) (Аплодисменты зала!) Нина КРАСНОВА (обращается к Валерию Золотухину, который находится на экране): - Спасибо, Валерий Сергеевич! (Рада Полищук преподносит Нине Красновой букет белых цветов в розовой упаковке.) От Рады Полищук у меня тоже поздравление есть. Рада Полищук – самая интимная и самая откровенная и самая чудесная писательница! У меня о ней есть такие строки: Нина Краснова ПРО РАДУ ПОЛИЩУК Все твои сочинения, Рада, Я читать-перечитывать рада. Пишешь ты с мастерством и блеском В стиле родственном мне и близком. Рада – не только чудесная писательница, она еще и настоящая подруга! Она чувствовала, что я волнуюсь перед своим вечером в ЦДЛ и прислала мне поздравление с днем рождения и написала: «Нина! Не волнуйся! Ты – звезда! И всё у тебя будет хорошо! Она мне так написала!» Ее бы устами да мёд пить. Мой день рождения... вернее - не день рождения, а знак Зодиака совпадает не только с Распутиным, и не только с Кириллом Ковальджи, но и с Петром Кобликовым, и с Надеждой Мухиной, которые сидят в зале, но и много с кем еще... Вообще, я скажу, тут очень много Рыб сидит, в этом зале, здесь целый аквариум или целое море Рыб. Тут полно их... Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - Могу добавить, что 14 марта умер Карл Маркс... (Смех в зале.) Нина КРАСНОВА: - Под знаком Зодиака Рыбы – много великих дат, и много великих людей. Но Карл Маркс не Рыба (потому что у него день рождения не в марте). Нина КРАСНОВА: - А теперь-то мы что будем делать? Теперь-то мы чего будем делать? (Надежда Мухина преподносит Нине Красновой букет белых роз.) ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: - Нина! Стихи свои читай! - Частушки пой! Нина КРАСНОВА: - Это обязательно. Я почитаю свои стихи. (Нина Краснова обращается к зрителям.) Вот скажите, сколько сейчас времени? ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: - Без двадцати девять... Нина КРАСНОВА (смотрит в зал и видит во втором ряду поэтессу Людмилу Осокину, которая смотрит на нее): - Поэтесса Людмила Осокина, я вижу, сидит в зале. У нее тоже юбилей. Вот на стенде стоит моя книга из серии «Библиотечка Союза писателей Москвы». Людмила Осокина – главный редактор этой «Библиотечки...». Она и сама поэтесса замечательная. И вот она сейчас выпускает серию книг от СП Москвы и, главное, начала выпускать эту серию с меня. И чем для меня ценна моя книжечка, которая вышла там? В советское время авторам книг платили гонорары за книги, а уже в постсоветское время никто никаких гонораров авторам не платит, а еще с авторов деньги берут, чтобы издать им книги... И вот я с 1989 года издаю книги только за счет спонсоров... не спонсоров, их у меня нет, а за счет своих друзей, которые помогают мне, и за счет инвесторов, которые дают мне тебе деньги в долг, а потом я возвращаю всем долги... (Я вся с этим замучилась...) А книга, которую издала мне Людмила Осокина, вышла бесплатно, не стоила мне ни гроша. В ней всего 34 страницы, но она мне очень дорога - и эта книга мне, и дорога мне и Люда Осокина... А теперь... что у нас дальше? Кирилл, руководите парадом! Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - Тут много выступало мужчин. Это естественно. Но, может быть, теперь кто-то из женщин выступит. Например, Лола Звонарева. Нина КРАСНОВА: - Лола Звонарева – критик, литературовед, академик она у нас, доктор наук разных, там, всевозможных наук... Очень она у нас умная, очень она в то же время лиричная. И сейчас она что-то такое хорошее про меня скажет. Я слушаю тебя, Лола... Мы все тебя слушаем. Лола ЗВОНАРЁВА: - Дорогая Ниночка! Я хочу сказать, что уже 25 лет назад, когда я впервые услышала твое имя – от Александра Николаевича Щуплова, на фестивале молодой поэзии СССР, ты уже была таким замечательным, достойным образцом трепетного отношения к поэзии и удивительно настоящим человеком, который чувствует каждую строчку стихов, каждое слово... И я знаю, что на примере твоих – еще ранних – стихов Александр Щуплов и многие другие поэты, твои друзья, уже учили молодых, юных поэтов – из разных республик – писать стихи. А потом я помню, как в журнале «Литературная учеба», когда мы еще не были знакомы с тобой, появилась статья рязанского поэта, барда Нурислана Ибрагимова о рязанских поэтессах, которая стала для меня большим событием. Он писал о тебе как о поэтессе, которая давно перешагнула границы Рязани, Рязанской области и голос которой слышен на самых отдаленных концах нашей огромной страны. И когда мы с тобой встретились и познакомились, для меня это тоже стало большим событием. Потому что, мне кажется, что нет такого второго человека, как ты, удивительно достойно относящегося к литературе и к друзьям и понимающего свой путь в литературе как служение слову, служение великим традициям русской культуры... Все это настолько чувствуешь и в общении с тобой, и в твоих стихах, и в твоей прозе. Не случайно, когда мы стали обсуждать твой роман «Дунька в Европе», мы увидели в нем твой такой мягкий и деликатный, но достойный ответ Юрию Поликарповичу Кузнецову на одну его шутку в твой адрес. Юрий Поликарпович когда-то пошутил по поводу первого приезда Нины в Европу, в Польшу, и назвал Нину Дунькой в Европе. На это Нина ответила ему интереснейшими комментариями, текстами, романом, который она назвала «Дунька в Европе» и в котором рассказала о том, как она чувствует польскую поэзию, польскую культуру, польскую историю... и сколько она знает о ней. И такое шутливое, самоироничное название - «Дунька в Европе» - оборачивается такой замечательной литературной, культурологической энциклопедией... И эти два тома стихов и эссе Нины, которые вышли в этом году, «В небесной сфере» и «Имя», я думаю, что у многих из вас они есть, они показывают, очень достойно показывают, насколько мощно у нас наше среднее поколение 70-80-десятников, которое считается «потерянным», насколько ярко проявили себя в литературе поэты, писатели этого поколения, которые «в пятидесятых рождены», насколько полно они высказались и выразили себя и насколько они услышаны. И твое, Нина, замечательное эссе «Четыре рифмующих женщины», действительно, ставит тебя в ряд и с Мариной Цветаевой, и с Анной Ахматовой, и с безвременно ушедшей Таней Бек. И я хотела бы подарить тебе вот эти два таких символических предмета. Вот эти желтые цветочки, потому что ты у нас стала таким солнышком, поэтическим солнышком нашего поколения. И я надеюсь, что долгие-долгие годы это солнышко будет освещать нашу жизнь. Тебя очень ценила Римма Федоровна Казакова. Она говорила, что когда цветы расцветают, то все чувствуют их. Так и твоя поэзия и ты... И еще я хочу добавить к этим цветочкам керамическую птичку, которая была как бы гадким утенком, а стала красивым лебедем и соловьем... Я сейчас занимаюсь Андерсеном. И эта птичка – она из мира сказок Андерсена... И она тоже символизирует твою поэзию и тебя. Дорогая Нина, я надеюсь, что у тебя очень много побед будет впереди. Потому что я вижу, что ты очень стратегически мыслишь и чувствуешь свое место в литературе. И об этом говорит и твой журнал, который ты сейчас издаешь. Ты там показала, насколько мы все внутреннее связаны, и с шестидесятниками, и с другими поколениями, с теми, кто был до них, и что нельзя зачеркивать и перечеркивать десятилетия литературы советского периода, когда мы знали и любили и стихи Риммы Казаковой, и стихи Кирилла Ковальджи... Многие любят и ценят тебя и твой журнал. Радуй нас, цвети, пиши, пой и издавай новые книги. Счастья тебе! Нина КРАСНОВА (любуется птичкой): - Птичка... Вот мы будем летать с ней в «Небесной сфере» среди цветов и звезд... Курочка это или петух? Не пойму, но пусть все равно летает... Лола ЗВОНАРЕВА: - Это волшебная птичка... Нина КРАСНОВА: - Да. - Тут еще Григорий Певцов должен выступить. Ему обещано. И еще Рязань должна выступить, рязанцы приехали сюда целой дружиной... (Нина Краснова разворачивает одну из записок, которые она получила от зрителей.) А вот мне как раз и записка от рязанцев пришла, от Алексея Бандорина: «Нин, ты что Рыбу Алексея Бандорина не объявляешь?» Я как раз и хотела объявить его и рязанцев. Алексей Бандорин – глава Союза профессиональных литераторов, поэт... Лауреат... наверное, уже двадцати премий. Сколько у тебя премий, Алексей? Двадцать или уже тридцать? Я не могу сосчитать, уже сбилась со счёта. Бандорин побил все рекорды по премиям. А еще он - издатель. В 2008 году он издал в Рязани, в своем издательстве «Старт» мою книгу «Четыре стены», на обложке которой – мой портрет, писанный художником Джавидом. Джавид сегодня тоже здесь, я всё хочу выпустить его на сцену. Но пока это у меня не получается. Алексей БАНДОРИН (выходит на сцену и ведет туда с собой группу поэтов-рязанцев): - Нин, когда ты в 2009 году проводила в Рязани свой авторский вечер – «репетицию» своего юбилея, я отдал тебе самый лучший зал! Нин, скажи, было так? Нина КРАСНОВА: - Было! Алексей БАНДОРИН: - И я сказал тебе тогда: я приеду в Москву на твой юбилей. Было так, Нин? Нина КРАСНОВА: - Было! Алексей БАНДОРИН (залу): - Я дал ей в Рязани самый лучший зал! Нина КРАСНОВА: - Ну а я тебе, что – плохой зал дала в Москве? Тоже самый лучший! Большой зал ЦДЛа! Алексей БАНДОРИН: - Здравствуйте все! Нина Краснова родилась 15 марта, а я – 16-го. Она старше меня на один день. И вот я приехал сюда со своими друзьями – чтобы поздравить Нину с ее днем рождения. Со мной приехали мои друзья – Людмила Салтыкова, поэтесса, Сергей Дворецкий, поэт и прозаик, Лидия Терехина, поэтесса и Тамара Ковалевская, поэтесса. Ниночка, ты их всех знаешь. Тамара Григорьевна Ковалевская, между прочим, лауреат премий Грибоедова и Чехова. Нин, щас я тебе пакет дам, ты посмотришь, что мы тебе привезли. (Алексей Бандорин передает Нине Красновой большой пакет с подарками.) Нина КРАСНОВА: - Так, это всё из Рязани мне везли... И чо там? (Заглядывает в пакет, но не лезет туда.) Людмила САЛТЫКОВА: - Нина Краснова – такая скромная, что никому не говорит вот чего: она лауреат Первого поэтического конкурса Николая Рубцова, «Звезда полей»! И сейчас она получает от нас альманах «Звезда полей», где напечатаны ее стихи. А кроме того она получает приглашение в Рязань на юбилей Алексея Бандорина 3 апреля. А кроме того мы дарим тебе, Нина, хороший словарь богатого русского языка... Нина КРАСНОВА (со смехом): - Чтобы я не забыла русский и рязанский язык... Алексей БАНДОРИН: - Нин, у тебя твой словарь гораздо богаче, чем тот словарь, который мы дарим тебе... Нина КРАСНОВА: - Я дополню его... (со смехом) рязанскими просторечиями (ненормативной лексикой)... (Смех зала.) Алексей БАНДОРИН: - Принимай от нас подарки. Нина КРАСНОВА: - Спасибо, Рязань дорогая! Спасибо, дорогие рязанцы! Я вас всех люблю и принимаю ваши подарки. («Не видала ль я подарков от рязанских казаков?..) Сергей ДВОРЕЦКИЙ: - Я хочу прочитать свое небольшое стихотворение, посвященное Нине Красновой. У Нины, если кто это помнит, есть в книге «Четыре стены» такие строчки: Нет на мне дорогого наряда, И на мне аскетизма печать... Вот я взял эти строчки как эпиграф к стихотворению о Нине и написал такое стихотворение, посвященное ей: Сергей Дворецкий НИНЕ КРАСНОВОЙ Нет на мне дорогого наряда, И на мне аскетизма печать... Нина Краснова Нет на Вас дорогого наряда, И, наверное, есть печать. Только мне вот зачем-то надо, Очень хочется Вас читать. Верно, стало с другими скучно, Верно, грусть заменила азарт. Может, холодно потому что, Что за окнами август, март. С вами радостно, Вас листать Просто, смотришь – и луч в оконце. Вы принцессой хотели стать, Чтоб примерить корону солнца. Наивысшего Вы разряда. (Эта строка неразборчива на пленке.) Пусть про Вас, что хотят, говорят. Нет на в Вас дорого наряда. Да и нужен ли он, наряд? Нина КРАСНОВА (рязанцы спускаются со сцены и идут в партер, занимать свои места): - О Рязань, прямо целой дружиной приехала в Москву и вышла на сцену... Алексей БАНДОРИН: - Это еще не вся Рязань! Там еще Миша Крылов хотел приехать! (Председатель Комитета по культуре и спорту при Рязанской администрации, поэт, бард.) Михаил Крылов! Он депутатом стал! Нина КРАСНОВА: - А где он? Не приехал? Алексей БАНДОРИН: - Он не смог, у него сейчас встречи со своими избирателями. Но он большую любовь тебе передал через нас. Сказал нам: «Передайте Нине Красновой от меня мою большую любовь!». Нина КРАСНОВА: - Ладно. Давайте ее мне сюда, передайте мне ее из зала, по воздуху (Нина делает руками такой жест, будто получает эту любовь из рук в руки). Вот, я принимаю от вас его большую любовь, которую он мне прислал. Кладу ее в большой мешок, а мешок перевязываю ленточкой... (Смех в зале.) Поклон от меня Михаилу Крылову и Рязани! ...Теперь... кто там у нас хочет выступить? Джавид или Петр? (Джавид Агамирзаев и Пётр Кобликов, они сидят вместе, в первом ряду.) Не робейте! (На сцену идет художник Джавид, несет в руках картину – портрет Нины Красновой.) Нина КРАСНОВА: - Джавид – художник, лауреат Государственной премии Дагестана. Он когда-то маленьким мальчиком приехал в Москву, из лезгинского села Кабир, окончил в Москве несколько художественных учебных заведений и всю жизнь живет здесь. Джавид, как говорит о нем Валерий Золотухин, художник «с глубинным талантом». Джавид - друг Валерия Золотухина со студенческих лет. Валерий Золотухин говорит: «У меня в жизни было два друга – Владимир Высоцкий, которого знает весь мир, и Джавид, норный человек, который сидит в своей норе и не думает ни о какой славе, а живет в полном уединении, как Диоген в бочке, и пишет свои картины, и его не интересует ничего, кроме искусства. И вот сейчас Джавид выступит перед вами, и, я чувствую, он подарит мне свою картину. (Смех в зале.) Джавид АГАМИРЗАЕВ: - Я очень хочу поздравить Нину Краснову за такой чудесный вечер и за ее потрясающую поэзию и за великолепный портрет Нины, который она мне дала возможность написать. И он, этот портрет, мне очень дорог, потому что он духовный такой получился. Я писал его в мастерской, там состоялась наша встреча с Ниной. Мне очень хочется подарить этот портрет Нине. Хотя я ей подписал его в 2007 году и тогда же хотел и подарить ей. Но она по скромности, очевидно, не захотела взять его у меня. А, может быть, он был ей не нужен... Нина КРАСНОВА: - Ну да, не нужен... такой портрет, и не нужен? Да кто же от него откажется? Тем более - сама модель? Нет, мы с Джавидом договорились, что Джавид подарит мне его. Но потом... я смотрю, он молчит, помалкивает, уже не заговаривает об этом. Я и подумала, что он решил «присвоить» его. (Смех в зале.) Да нет, просто я подумала, что Джавид же всё время выставляет его на выставках в разных галереях. И подумала, что Джавид, наверное, подумал: чем то и дело давать мне этот портрет, и то и дело забирать его у меня - не лучше ли держать его у себя? (Смех в зале.) Вот Джавид и решил оставить его у себя. А теперь он все-таки решил передать его мне. Джавид АГАМИРЗАЕВ: - Презентация этого портрета состоялась в 2007 году, в Дагестане... (Джавид дарит портрет Нине, устанавливает его на мольберте...) Нина КРАСНОВА: - Спасибо, Джавид! А я в начале вечера поставила этот мольберт на сцену, а потом убрала его. Потому что сотрудницы ЦДЛа сказали мне: чего он будет стоять пустой? А теперь вот они внесли его сюда, и он теперь стоит не пустой, на нём теперь стоит мой портрет. Он стал обложкой моей книги «Четыре стены», которая вышла в Рязани в 2008 году, в издательстве Алексея Бандорина «Старт». Портрет написан масляными красками. Джавид создал на нем мой образ, очень нежный, с тонкими энергиями, и передал структуру моих волос – такие ломаные соломки, лучики... Мне этот портрет очень нравится. «А мне нра-а-вится этот портрет», - если говорить словами самого Джавида и с интонацией Джавида. Нина КРАСНОВА: - Так... А теперь – у нас идет Петя. Петр Кобликов. Он меня называет... Он сам скажет, как он меня называет. Петр Кобликов - главный редактор журнала «Детское чтение для сердца и разума». Литератор, специалист по всем искусствам, бабочковед, автор книги о бабочках. Почетный турист СССР, всегда ходит с рюкзачком за плечами. Театрал. Почетный зритель Театра на Таганке с сорокалетним стажем. Таганку лучше него никто не знает. Он тоже - друг Валерия Золотухина. У нас здесь выступающие идут такими блоками, такими косяками. Рязань шла. Теперь Таганка пошла... (Здесь, кстати сказать, присутствуют в зале и сотрудники Таганки... Ольга Гражданкина и другие.) Петр КОБЛИКОВ: - Мы называем Нину Краснову - жар-птица русской поэзии, летающая на заоблачных высотах, до которой даже Пегас не доберется на своих крылышках... ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: - Говорите громче! Петр КОБЛИКОВ: - Нина Краснова - жар-птица русской поэзии, летающая на недосягаемых высотах, до которых даже Пегас на своих крылышках не доберется, не допрыгнет. А вот что касается ее частушек... Нина сумела эту простую русскую форму наполнить таким содержанием и такими чувствами, что Нинины частушки сравнимы с миниатюрами японской поэзии, а по своей остроте и озорству - с античными миниатюрами и комедиями. А иногда ее частушки – это не только комедия но и драма, которая иногда становится не просто драмой и не только драмой, но и трагедией. И все-таки, Нина, пусть твои частушки будут веселыми. Нина КРАСНОВА: - Про Петю у меня есть такая частушка: Петя, Петя, Петя, Петь, Давай с тобой частушки петь. (Смех в зале.) Пётр КОБЛИКОВ: - Нину сегодня сравнили с подсолнухом. Вот и я Нине Красновой принес сегодня символ красного подсолнуха и поздравляю ее от всего сердца! Нина КРАСНОВА: - Это мой любимый цветок гербера - ромашка такая, на которой можно гадать «любит – не любит». Спасибо. (Петр Кобликов целует Нину в щеки, раз, еще раз... потом берет и целует ее еще раз.) Вот теперь (ты всё сделал) по всем правилам... Спасибо, Петр... (Смех в зале.) Теперь будем двигаться дальше, в темпе... Сейчас выступит Григорий Певцов. Ему было это обещано. (Он записался в список участников моего вечера за несколько месяцев до начала вечера.) А потом я прочитаю свои стихи. Григорий Певцов! Поэт, литературовед, искусствовед. Автор нескольких замечательных книг. Недавно в моем альманахе «Эолова арфа» вышла его подборка стихов с предисловием Рене Герра. Очень хорошо написал о нем и о его стихах французский славист Рене Герра. Григорий ПЕВЦОВ: - Спасибо, Ниночка. Да, я поздравляю тебя с днем рождения и твоим вечером в ЦДЛе. (Григорий Певцов целует Нину в щеки, три раза.) Я постараюсь говорить покороче, чтобы дать нашим коллегам тоже высказаться. Вот видите, у нас тут совпало очень много событий... такая череда знаменательных юбилеев, совершенно таких мощнейших, я бы сказал. Вот у Кирилла Ковальджи недавно прошел вечер. Теперь – как бы вослед за ним - у Нины Красновой. Недаром Кирилл Ковальджи и Нина Краснова сидят на этой сцене вместе, рядом друг с другом. Смотрятся они действительно потрясающе! Лучше всех нас, вместе взятых, в этом нет никакого сомнения. И, на мой взгляд, Кирилл Ковальджи и Нина Краснова – это лучшие поэты нашего времени. Я даже не хочу говорить, что они - одни из лучших, потому что «одних из лучших» поэтов – много, а они – лучшие! И я очень рад этому обстоятельству, потому что... знаете, что их объединяет? Первое. Это то, что они оба – иноходцы. Вы знаете, есть у Высоцкого такая песня – «Иноходец», «Бег иноходца»: Я скачу, но я скачу иначе – по камням, по лужам, по росе... Говорят: он иноходью скачет, это значит – иначе, чем все... Иноходец не может бегать в табуне, как все, и не хочет бегать под чьим-то седлом и в чьей-то узде... И вот Нина Краснова и Кирилл Ковальджи – это иноходцы. У них у каждого - свой аллюр, свой шаг, они не пошли со стадом, с табуном, они не пошли за стадом, за табуном, они не пошли на поводу у власть предержащих, а с самого начала обрели свою ноту и были верны ей всю жизнь. И это сделало их настоящими поэтами. Браво! Это всё - даже на уровне каких-то судьбоносных знаков Зодиака. Я не буду сейчас пересказывать достойнейшую биографию Кирилла Ковальджи и сложнейшую биографию Нины Красновой... Но они оба сумели стать победителями. И второе их отличительное от качество - это преодоление. Во-первых, они смогли преодолеть сами себя, и многократно это делали в течение своей жизни. Во-вторых, они смогли преодолеть ситуацию, преодолеть границы – границы духовные, границы географические, границы пространственные, границы метафизические, и при этом сумели сохранить вот это благословенное содержание, вот эту суть, которая была передана им родной землей, где они родились. И в этом плане Нина, коль сейчас речь идет о ней, и сегодня мы чествуем и славим ее, Нина смогла от этих рязанских раздолий, от этой уникальной земли взять все, что только Господь мог ей дать. В этом плане правильно Валерий Золотухин сказал, что действительно она помечена Богом. Она блаженная. Это не мое право, не мое дело, не моя компетенция и прерогатива – определять, кто у нас в поэзии преподобный, кто равноапостольный, кто святой... Но то, что блаженством (и блаженностью) отмечена вся поэзия Нины, это вне всякого сомнения. А кто не знает, что это такое, тому достаточно побывать в Константинове... и когда ты побываешь там, когда подойдешь к Оке, когда проведешь там целый день... то тебе всё станет понятно, и станет понятно, что откуда берется у Есенина, и что откуда берется у Нины Красновой... Я хочу сказать, что Нина, если говорить о ее поэзии, отмечена какой-то уникальной легкостью... какой-то совершенно потрясающей невесомостью. У Нины – своя небесная воздушная тропа, по которой она идет... Нина, она и от Есенина многое взяла, безусловно. Но она легче, она невесомее, она чище даже Есенина, да простит меня Сергей Есенин... Потому что у нее в поэзии нет, что вообще для меня поразительно, у нее нет этой изнаночной чернухи, этого очень тяжелого драматизма и трагизма, который есть у Есенина, и который поэты-мужчины вытаскивают из своего сердца наружу и выкладывают перед читателями и показывают читателям. Он у нее вроде бы совершенно отсутствует. Она парит над миром, над ситуацией, как ангел... Но любой мужчина, который читает ее, он чувствует и умножает для себя до самого предела ее скрытый драматизм и трагизм, который звучит у нее в стихах резонансом, звучит вторым и третьим эхом. Знаете, когда Георгий Победоносец побеждает и пронизывает дракона своим копьем, он, этот святой Георгий, остается над ситуацией, он там, в небесах, он в вышине, он не спускается на этот уровень ада, на котором находятся все. Вот так и Нина. Это совершенно потрясающе! Что касается ее поэтической стороны, связанной с мастерством, тут она совершенно неутомимый художник, который ищет что-то свое, что-то новое... Она находится в постоянном поиске. Меня поражает, как она умеет в своей поэзии органичную русскую речь, высокое русское слово, идущее от Пушкина и Есенина, сочетать с чем-то совершенно новаторским, с авангардом и постмодернизмом, или, я бы сказал, с сюрреализмом, сочетать несочетаемые вещи, и притом писать безо всякой зауми, как тут правильно было сказано... У нее Сергей Есенин соседствует и сочетается с таким замечательным явлением нашего времени, как, например, Андрей Вознесенский. Я так чувствую, она очень много почерпнула и от Андрея Вознесенского. Нина - уникальное явление. У нее Пушкин и Есенин, работавшие в плане традиции, сопряжены с Андреем Вознесенским и с поэтами нашей «новой волны». Нам-то кажется, что это невозможно сочетать. Ведь у нас все хотят что-то отрицать напрочь, чтобы было только что-то одно: или только то, или только это... А она в своей поэзии сочетает всё это и как раз стоит и творит на стыке традиции и авангарда... Она творит на стыке всего этого. И главный принцип ее поэтического творчества – это гармония. Высший мир гармонии на стыке традиции и авангарда... И у Нины есть такие вещи... например, диссонансная рифма... я, например, ни у кого из поэтов почти не встречал диссонансных рифм. Читаешь ее стихи, и всё там идёт чисто, ровно, хорошо... а потом вдруг – раз! идёт диссонансная рифма! то есть идут очень близкие по звучанию слова, но с несовпадением гласных звуков - «оба маршем – об умершим»: Мы идём с тобою рядом, как солдаты, Мы шагаем по Петровке оба маршем... ...Я, храня музейно эти дни и даты, Вспоминаю о тебе, как об умершем. И тут идет точка, финальная, заключительная.... И возникает напряженность... которая как бы продолжает стихотворение дальше. Диссонансная рифма – это тонкий прием, это новаторство поэзии Нины, это неповторимость Нины... Это кому-то может не нравиться, такое её новаторство... И кому-то все эти ее перепады рифм могут показаться непривычными и неуместными, какому-то педантичному, академическому поэту. Но у Нины в стихах, в ее ритмах и рифмах, есть своя внутренняя стройность, есть какой-то свой внутренний закон. Там Нина от музыки со стандартным метром, со стандартным строем звуков переходит к метамузыке. И эта метамузыка – светлая, и она пронизывает всю поэзию Нины. Это вне всякого сомнения. Поэтому я хочу пожелать Нине дальнейших успехов на нелегких путях нашей родной поэзии. И надеюсь, что Нина порадует нас в третьем тысячелетии совершенно новыми уже, совершенно такими вот изысканнейшими своими опусами, поэмами, стихами... Понятно, что там у нее - и фольклор, и все такое... Но я не могу сейчас говорить об этом, потому что уже нет времени для этого. И еще она, конечно, человек потрясающий, потому что я, честно говоря, таких людей, как Нина Краснова... считаю редчайшими людьми... Таких людей, как Нина Краснова и Кирилл Ковальджи, коль я уж не успел в силу разных причин сказать о нем на его юбилейном вечере (где было много людей, давно знавших его и знавших дольше меня), то я говорю это сейчас, они, безусловно, люди редчайшие. Это те вот поэты, которые принесли себя в жертву литературе, русской поэзии до конца. И поэтому русская поэзия состоялась, вопреки переломленному от колена советскому искусству, хотя, конечно, и советское время дало свои плоды, и в советское время были, родИлись гении, которые несмотря ни на что сохранили чистую ноту и от поколения Кирилла Ковальджи передали (поколению Нины Красновой и) Нине Красновой. Виват! Жива русская литература, великое русское слово! Спасибо, тебе Ниночка за твою поэзию, за твое творчество! Низкий поклон! Нина КРАСНОВА: - Спасибо, тебе Григорий (за короткий, но очень содержательный доклад)! Кирилл КОВАЛЬДЖИ: - А теперь давайте попросим Нину почитать свои стихи. Нина КРАСНОВА: - У меня в списке - много выступающих. Но уже нельзя затягивать вечер... А Евгений Рейн здесь? Нет? Я его не вижу... (Крики из зала: «Его нет!» Был да ушел? Или его и не было?) Нина КРАСНОВА: - Я прочитаю письмо от Тамары Жирмунской, которое она прислала мне из Германии, из Мюнхена... Вообще очень много поздравлений и приветствий пришло мне ко дню рождения и к моему творческому вечеру... И не только из Москвы и не только из разных городов России, но и из-за рубежа. И из Швейцарии, из Женевы – от писателя Александра Логинова, и из Америки, из Вашингтона – от поэтессы Татьяны Николиной, и из Италии – от критика Владимира Бондаренко, который не смог прийти на мой вечер, потому что он сейчас в Италии, и от Тамары Жирмунской из Германии, из Мюнхена... здесь, на вечере присутствует ее дочка Саша, она только что преподносила мне цветы. Я сейчас не буду читать письмо Тамары Жирмунской всё целиком. Всё целиком я напечатаю его в альманахе «Эолова арфа», в разделе, посвященном моему творческому вечеру. А сейчас я прочитаю всего один абзац. (Здесь, в стенограмме, дается не абзац, а полный текст Тамары Жирмунской. – Н. К.) Тамара ЖИРМУНСКАЯ: 15 марта 2010 г. Мюнхен, Германия ТРУДОЛЮБЕЗНАЯ НИНА С чего началась наша дружба? Включаю свою зрительную память – скользят кадры, один другого краше. Вот мы с Ниной на Фатьяновском празднике в Вязниках. Расступаются свадебные генерал и генеральша: Николай Рыбников и Алла Ларионова. Овации в их честь не мешают нам, не столь знаменитым, уединиться, спуститься с поляны к роднику и умыться там ледяной водой, такой приятной в жаркий день на древней владимирской земле. Стираем усталость, намываем красоту. Вон как расхорошелась Нина, совсем еще молодая, звонкая, озорная, и стихи, которые она скоро прочитает с открытой эстрады, ей под стать: молодые, звонкие, озорные. Вот я у нее в гостях, в Москве, на улице Металлургов. Кто придумывает такие названия? Как обухом по голове. Квартира однокомнатная, но всё в ней есть. Чисто, уютно. Множество книг. На столе съедобные натюрморты из овощей и фруктов. «Ты что, вегетарианка?» Нет, но… Догадываюсь: питается так для фигуры, для легкости. Нина очень мобильна. У нее вышла новая книжка стихов, и она ее продает. Сама. Прямо на улице. А то и на проезжей части. В основном водителям машин. Увидев перед собой такую светлую, подвижную, свою в доску, да еще и поэтессу, шоферы охотно протягивают руку за маленькой книжкой. Просят автограф. Оставляют автору скромные денежные знаки – как раз на овощи и фрукты. Вот это и называется «натуральное хозяйство». Пьем что-то дамское. Закусываем. Поминаем добром нашего общего учителя по Литинституту: Евгения Долматовского. Он не любил выдумок в стихах, а любил живую жизнь. Между мной и Ниной 14 лет (возрастной дистанции). Многое успело измениться вокруг. Но вкусы и пристрастия Евгения Долматовского сохранились. И мы обе, такие разные, видимо, им соответствовали. Следующий кадр – Кусково. Гуляем (я и Нина) вдоль пруда в виду Шереметевского дворца, еще помнящего, наверно, Парашу Жемчугову. Она тоже из глубин народных (как и Нина Краснова), а прогремела в веках. Рядом с дворцом, через пруд, усадебная церковь с ангелом возле креста. Заповедные, священные места… Нина рассказывает мне о детстве в Рязани. С мамой, сестрой, братьями. Жили (они все) в подвале, в тесноте, но очень любили друг друга. И вдруг меня осеняет: всё это я знаю. Читала об этом. В ее стихах. Не просто в стихах – в сонетах. Как эта старательная близорукая девочка из провинции, учившаяся на одни пятерки, став столичной студенткой, пригубив мировой культуры, вдруг размахнулась на венок сонетов, оказавшись в одном ряду с Шекспиром, Петраркой, Вячеславом Ивановым, Брюсовым, Волошиным. А из наших – с Инной Лиснянской. И назвала этот пятнадцатичастёвый венок бесстрашно и даже с вызовом: «Подвал». Позволю себе привести тут так называемый магистрал, финал венка, квинтэссенцию содержания, составленный в соответствии со строжайшей сонетной формой из первой строки первого, второй второго, третьей третьего и так далее стихотворения. Высший стихотворный пилотаж. Нине он удался. Ей всё удается, потому что она, как выразился кто-то, трудолюбезная. О содержании судите сами: В толстенных стенах этого подвала, Как цветик подземелья я росла, В поэзии надежду подавала, Не разбираясь в тайнах ремесла. Я в детстве и нужду, и все терпела, Мне не хватало солнышка в окне, Таких условий жизни, как в «кинe», Но я не унывала – песни пела. Я с братьями росла, с сестрой и с мамой, В своей семье была я младшей самой, И только тронь меня какой кобель!.. О мой подвал! Забыть тебя – нелепость. Подвал – моей души святая крепость, Моей души святая колыбель. 1990 г., Рязань Удачи тебе, Нина, более полного признания, более крепкого здоровья и немного больше денег! Я тебя люблю и всегда помню о тебе, где бы ни жила и чтобы ни делала. Бис бальд! В буквальном переводе с немецкого то же, что у нас: до скорого! Тамара». Нина КРАСНОВА: Молодец Тамарочка - прислала мне свой привет из Мюнхена. Сегодня 22 марта, день света и равноденствия. И сегодня у Тамары Жирмунской - день рождения. И мы все с этой большой сцены, из этого большого зала поздравляем Тамару Жирмунскую с ее днем рождения! И желаем ей... чего мы себе желаем, того и ей! (То есть всего самого лучшего, чего мы только можем желать! И здоровья и сил «на дела хорошие»! И, разумеется, творческого горения и вдохновения и новых стихов и книг! И любви читателей! И – улыбки Фортуны! И манны небесной!) ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА (Нине Красновой): - А сейчас, пожалуйста, стихи свои нам прочитайте! - Стихи читайте! Читайте нам свои стихи! И частушки! Нина КРАСНОВА: - Я прочитаю одно стихотворение. Я прочитаю стихотворение о том, как моя старшая сестра отнимала у меня Есенина, его книгу, когда я была маленькой, не давала мне читать его, говорила мне: ты еще мала читать его стихи, тебе нельзя читать их, а то ты можешь испортиться. (Смех в зале.) Нина Краснова * * * Сестре Тане Мне сестра читать Есенина Запрещала, не со зла, Говорила: до Есенина Ты еще не доросла. Я брала его украдкою И, действительно, мала, В сенцах пряталась за кадкою И читала, как могла, И писала под Есенина, Стиль стараясь обрести, Понимая: до Есенина Мне еще расти, расти... А редакторша, которая напечатала это стихотворение в «Приокской правде», исправила последнюю строку этого стихотворения, написала за меня: до Есенина «мне расти, не дорасти...». Вот такую вот резолюцию она на меня наложила. (Смех в зале, аплодисменты.) Но дело не в том, чтобы перерасти Пушкина или Есенина. (Одуванчику или ромашке совсем не обязательно быть размером с дуб, чтобы украшать собой природу и выполнять свою благородную роль в природе. А какой-нибудь зарянке или соловью совсем не обязательно быть с лебедя и орла или со слона...) Но вырасти и стать большим хочет, мечтает каждый поэт. И каждый должен расти до той высоты, до какой он может дорасти. И должен стремиться расти и «петь по-свойски, даже как лягушка», как говорил Есенин. И мы закончим вечер песней Алексея Карелина на мои стихи. А кто не выступил... у нас еще будет фуршет в нижнем кафе, и там будут работать кинокамеры, вы можете выступить там и сказать перед камерами всё, что вы хотели сказать здесь. Я все это обработаю и сделаю из этого фильм. Людмила Осокина любит выступать и знает мои стихи наизусть и очень хорошо читает их... но что делать? Надо заканчивать вечер и идти в нижнее кафе. (Из партера выходит сын поэта Виктора Бокова, очень похожий на Бокова, и машет рукой Нине Красновой.) Алексей БОКОВ: - Нина! Я поздравляю тебя с днем рождения! И уезжаю домой... Мне далеко ехать, в Подмосковье... Нина КРАСНОВА: - Это Алексей Боков! Спасибо, тебе, Алексей, что ты пришел. Алексей БОКОВ: - ...еще одна Рыба, и еще один Алексей! Нина КРАСНОВА: - Да, еще одна Рыба, и она сейчас уплывает от нас... Это - сын поэта Виктора Бокова, одного из моих учителей. Алексей долго сидел и думал, когда же Нина Краснова про Бокова что-то скажет. И не дождался. Не успела я про Бокова сказать. (Смех в зале.) (Я не только о Бокове не успела сказать, но и о других своих учителях, которые сыграли свою большую роль в моей литературной судьбе.) Потому что я заслушалась своих чествователей и забыла о том, что мне надо что-то сказать обо всех своих учителях. Но о Бокове, как и о них, у меня есть стихи в моих книгах, в том числе и в новой книге «Имя». Нина Краснова ПРО ВИКТОРА БОКОВА В энциклопедии Боков описан. Для завистников Боков опасен, Боков песенен, Боков народен, Тянет по меньшей мере на орден! (Зал помахал Алексею Бокову руками, а Рыба Нина Краснова – еще и своими плавниками, если говорить языком поэзии.) ГОЛОСА ИЗ ЗАЛА: - Нина! Почитай нам свои стихи! Нина КРАСНОВА: - Я прочитаю стихотворение, которое было напечатано когда-то в журнале «Юность», когда там главным редактором был Борис Полевой, а заместителем Полевого Андрей Дементьев, и когда тираж журнала был 3 миллиона экземпляров. Я пришла к ним с улицы. Я тогда окончила Литературный институт и собиралась уезжать из Москвы в Рязань, откуда я и приехала в Москву. И они сразу стали меня печатать. А Кирилл Ковальджи тогда работал в «Юности» заведующим отделом критики. Этот журнал всегда поддерживал меня, с моих первых шагов в большую литературу. И вот когда в «Юности» появилась подборка моих любовных стихов, среди которых было стихотворение с такой строкой: «Так и быть – дотронься до меня», - нашелся один сердитый читатель, который написал в «Литературную газету» сердитое письмо, где возмущался моральным обликом моей лирической героини и писал: как же это такое - девушка и, наверное, комсомолка, просит молодого человека дотронуться до нее? какое безобразие! какая распущенность с ее стороны! А другие читатели стали заступаться за меня. И я обрела новых поклонников. А пародисты написали несколько пародий на эти мои стихи. И сам Король пародии Александр Иванов написал целых две пародии и таким образом сделал мне потрясающую рекламу! Я вам прочитаю сначала свое стихотворение, а потом пародии на него... не пародиИ, а пародиЮ Александра Иванова. Нина Краснова * * * За тобой слежу не без иронии – Полминуты, две минуты, три. Ну чего ты смотришь на бегонии? На меня смотри. Разве некрасиво это платье? Разве я тебе не нравлюсь в нём? Ты смущал меня по телепатии Ночью, утром, вечером и днём. Всё предвижу, чувствую заранее... Ем твою конфету, фантик мня. Ну чего ты трогаешь вязание? Так и быть – дотронься до меня. (Аплодисменты, смех в зале!) Вот эта невинная строка «Так и быть - дотронься до меня», она-то и возбудила фантазию и воображение пародистов. И сейчас я прочитаю одну из пародий Александра Иванова, в которой он обыграл мое деепричастие «мня» («фантик мня»). Деепричастие это звучит в моем стихотворении смешновато, но ведь и само стихотворение – с юмором. Александр Иванов НЕЧТО ТРОГАТЕЛЬНОЕ (Пародия) Ну чего ты трогаешь вязание? Так и быть – дотронься до меня... Нина Краснова Почему, являясь на свидание, Линию свою упрямо гня, Ты меня не балуешь вниманием И совсем не смотришь на меня? Ну смелее! Что за наказание? Ну не стой, затылок свой чеша. Тронь меня, отбросив колебания. Ты мужчина или ты лапша? И, отдавшись грустным размышлениям, Думаю, едя, пия, пиша: То ли ты сильнее искушения? То ли я не слишком хороша? (Аплодисменты, смех в зале!) Я в ответ на эту пародию (и на другую пародию) послала Александру Иванову письмо... не письмо, а свою новую книгу, с благодарным автографом. И вот, я знаю, что многие поэты считали его язвительным, желчным, злым человеком... потому что он писал очень острые пародии на них. Один поэт написал в своем стихотворении: вот что-то я давно стихов не пишу... А Александр Иванов написал ему: не писал – и не пиши! Вот так он мог убить поэта одной строкой. Но в жизни он оказался таким... очень добрым, благородным, интеллигентным человеком. И он в ответ на мое письмо написал мне: спасибо Вам, Нина, за то, что Вы понимаете юмор и не обиделись на мою шутку... я напишу на Вас новые пародии... И написал, сдержал свое обещание. (Смех а зале.) Вон, я вижу, Слава Лён сидит в зале. Слав, ты тогда уже в кафе, на фуршете, скажешь обо мне что-нибудь на камеру, ладно? Вон и поэт Эдуард Грачев здесь сидит, который помог мне сегодня привезти в ЦДЛ напитки и закуски для фуршета и саму меня привез, а иначе меня здесь и не было бы... Вон и писатель и режиссёр Ваграм Кеворков сидит здесь, который, как и Лён, как и Грачёв, стоит у меня в списке, в программе вечера... Мне хотелось бы, чтобы они тоже выступили здесь. Но мы сейчас начинаем завершать наш вечер, потому что его уже нельзя затягивать? Мы и так его затянули. «Куда же боле»? А сейчас на сцену выйдет композитор Алексей Карелин. Алексей! Ты не ушел? Алексей КАРЕЛИН (улыбаясь, выходит с гитарой на сцену): - Я здесь! Нина КРАСНОВА: - Композитор Алексей Карелин работал с Риммой Казаковой – писал песни на ее стихи. А сейчас он работает с Александром Тимофеевским, и уже много песен написал на его стихи. И вот, оказывается, и на меня тоже успел написать песню. Сейчас он нам ее споет... Алексей Карелин! Алексей КАРЕЛИН: - Да... Это называется – «Щас спою». (Смех в зале.) (Алексей Карелин обращаясь к залу.) Вы знаете, дорогие друзья, что может подарить композитор поэту? Конечно, песни. У меня свой подход к «моим» поэтам, к тому, что они пишут. Они пишут много, много хорошего. Но я выбрал такие песни, такие стихи, которые характеризуют Нину в отношениях с мужчинами. (Оживление и смех в зале. Алексей Карелин поет свою песню на стихи Нины Красновой «Что у нас с тобою было?», которые есть в ее книге «Четыре стены».) ЧТО У НАС С ТОБОЮ БЫЛО? Стихи Нины Красновой Музыка Алексея Карелина Я спросила дорогого, Поднимая кверху бровь: «Что у нас с тобою было? Это ведь была любовь?» Он сказал, включая лампу, Подавая мне пальто: «Что у нас с тобою было? Я и сам не знаю что». И сказал, пожав плечами, Поднимая кверху бровь: «Что у нас с тобою было? Ты не думай, что любовь». Я сказала, глядя в угол, Вся краснея от стыда: «Что у нас с тобою было, Ты забудь, забудь тогда». И сказала, сдвинув брови, Бросив сумку на плечо: «Если не было любови, Значит не было ничо!» (Аплодисменты зала!) Нина КРАСНОВА (Алексею Карелину): - Спасибо, Алексей! Это – одно из любимых стихотворений Александра Тимофеевского. И вот, оказывается, еще и Алексея Карелина. Спасибо, Лёш! Алексей КАРЕЛИН: - Дальше, дальше, дальше... У меня не одна, а три новые песни на стихи Нины Красновой. Они от женского лица. Мне приходится петь за женщин. Нина КРАСНОВА: - И это очень хорошо у тебя получается. Ты очень хорошо входишь в образ моей лирической героини. (Алексей Карелин поет вторую свою песню на стихи Нины Красновой.) НЕ ВИДАТЬ МОВО ДРУЖКА... Стихи Нины Красновой Музыка Алексея Карелина Я гляжу, гляжу С колоколенки: Не видать мово дружка, Воронёнка Коленьки. Я гляжу, гляжу, гляжу, Не ослепла вроде: Не видать мово дружка, Селезня Володи. Я гляжу, гляжу, гляжу, Вся опала с рожи: Не видать мово дружка, Голубка Сережи. Я глажу гляжу гляжу, Вся ослепну скоро: Не видать мово дружка, Сокола Егора. (Аплодисменты зала, смех.) Нина КРАСНОВА: - Спасибо, Алексей! Это такая птичья песня (все мои лирические герои там – птицы: ворон, селезень, голубь и сокол). (Смех в зале.) Алексей КАРЕЛИН: - И вот такая, на мой взгляд, наиболее лирическая из трех моих песен... Они все коротенькие, поэтому я позволяю себе спеть несколько песен. (Алексей Карелин поет третью свою песню на стихи Нины Красновой, с таким же успехом, как две первые.) НЕ ХОДИ КО МНЕ ТЫ, МИЛАЯ ПОДРУГА Стихи Нины Красновой (из украинского поэта Виктора Зубара) Музыка Алексея Карелина Ой, шумит тревожно Лес и вся округа. Не ходи ко мне ты, Милая подруга. Ты садишься возле Моего Ивана, Говоришь, стрекочешь, Весела, румяна. А на миг затихнешь, Лишь сидишь сияешь И травинку с шапки У него снимаешь, Смотришь на Ивана, У Ивана очи Ярче звезд на небе И чернее ночи. Ой, шумит тревожно Лес и вся округа. Не ходи ко мне ты, Милая подруга. (Аплодисменты!) Нина КРАСНОВА: - Алексей! Спасибо! Очень хорошо в этих песнях раскрывается твой голос, твои вокальные данные. А стихи этой третьей песни – это мой перевод из украинского черновицкого поэта Виктора Зубара. То есть у нее не один, а два автора стихов: сам автор и его соавтор – переводчик. Алексей КАРЕЛИН: - Ты знаешь, и мы знаем, что когда поэт переводит стихи с какого-то языка на свой, они становятся стихами этого поэта, это уже его стихи... Нина КРАСНОВА: - Да, они отрываются от своего автора и принадлежат уже не только ему, но и переводчику... Алексей КАРЕЛИН: - Сразу, как только я попал в близкий круг друзей Риммы Казаковой, я увидел там Нину Краснову и познакомился там с ней, она всё время была с Риммой, около нее... И мне сразу очень понравились стихи Нины, когда я познакомился с ее стихами... И вот я написал несколько песен на ее стихи. Нина КРАСНОВА: - Для меня эти песни – очень дорогой сюрприз! Сегодня я услышала их первый раз. И они все мне очень понравились! Сегодня здесь состоялась премьера этих песен. Алексей КАРЕЛИН: - Да, я сегодня первый раз исполнял их на публике... Они звучали на публике первый раз... Нина КРАСНОВА: - Первый раз, но не последний... Спасибо тебе, Алексей! Большое спасибо тебе за твои песни! (Алексей Карелин обнимает Нину, а она его.) Алексей КАРЕЛИН: - Нина любит фотографировать... У нее такое хобби... Запечатлевать для истории себя и своих друзей... У нее получаются очень хорошие фотокарточки... Нина КРАСНОВА: - У меня сейчас отняли фотоаппарат. Отняли. И я сижу без него, как без рук. (Смех в зале.) (На своем вечере в Большом зале ЦДЛ Нина Краснова никого и ничего не фотографировала, потому что не могла делать этого, сидя на сцене, на своем месте за столиком и ведя свой вечер на пару с Кириллом Ковальджи. Поэтесса из г. Жуковского Наталья Заруцкая, за что ей большое спасибо, взяла у Нины фотоаппарат «Soni» и ходила по сцене и фотографировала оттуда участников и гостей моего вечера, и Нину Краснову, и Кирилла Ковальджи. Кроме того в зале были профессиональные фотографы Николай Войткевич, Сергей Белянин, и фотограф-любитель Юрий Дмитриев, и дочка Кирилла Ковальджи Маргарита, и еще несколько фотографов. И были операторы, которые заснимали вечер на камеры, Михаил Матюхин, Дмитрий Григорьев, и авторы альманаха «Эолова арфа» Игорь Нерлин, Юрий Шуников.) Нина КРАСНОВА: - Вечер закончился! Кирилл! Спасибо вам за то, что вы помогали мне вести его, поддерживали меня. Спасибо вам за вашу руководящую роль на этом вечере. У вас очень хорошие руководительские способности, кроме того, что и поэтические, литературные. Большое спасибо и вам, Кирилл! И нашим фотографам и операторам! И нашим зрителям! Спасибо всем, кто пришел сюда! ...Когда Анатолий Шамардин сказал, что зал не полон, это неправда. Зал полон, «когда такие люди» в этом зале «есть». Большое-большое спасибо всем! А теперь я приглашаю всех в нижнее кафе, на фуршет! (Зрители стали дарить Нине Красновой цветы... Потом все отправились из Большого зала в нижнее кафе, на фуршет, чтобы продолжить вторую часть вечера и пообщаться и с Ниной Красновой, и с Кириллом Ковальджи, и друг с другом и выпить за поэзию и «за успех (нашего) безнадежного дела», как сказал бы Юрий Кузнецов и как он написал мне когда-то на одной из своих книг.) Стенограмму подготовила (расшифровала с видеодиска DVD-R и отредактировала) поэтесса Нина КРАСНОВА 25 – 30 ноября и 1 - 2 декабря 2010 года, Москва P. S. К сожалению, на моем вечере не выступили многие мои друзья, которые могли бы выступить... я не смогла предоставить слово всем... потому что не знала толком, кто из них есть в зале, а кого нет, многих я увидела только тогда, когда они преподносили мне цветы, но когда вечер уже затягивался, и я не могла вызвать никого из них на сцену, поскольку кто-то уже заранее «забронировал» себе там места у микрофона... то есть заранее пообещал мне выступить на моем вечере, а я пообещала им, что они выступят... И даже всем, кому я пообещала дать выступить, я не смогла дать выступить. Отчего потом чувствовала и сейчас чувствую себя перед ними виноватой. А многих (в том числе и очень известных поэтов и писателей) я просто не увидела в зале, потому что у меня от природы очень слабое зрение (близорукость), оно у меня слабое даже в очках, которые у меня – не морские же бинокли. Например, я не увидела ни Андрея Яхонтова, который стал бы настоящим украшением вечера, ни Евгения Лесина, который тоже не только не испортил бы обедни, а наоборот придал бы ей новый интересный оттенок, но со всеми с ними я потом пообщалась на фуршете, в нижнем кафе ЦДЛ... ни ребят из журнала «Юность» я не увидела во главе с главным редактором Валерием Дударевым... ни на вечере, ни после вечера, хотя они потом говорили мне, что были там, и даже с цветами для меня... На фуршете я видела от «Юности» только писателя-сибиряка Юрия Блинова, там же увидела и Андрея Яхонтова, и Евгения Лесина и пообщалась с ними. Каждый творческий вечер, да еще если в Большом зале, это по сути большой спектакль. А у спектакля должен быть и заранее написанный сценарий, и хороший режиссер-постановщик, который распределил бы роли между участниками спектакля и каждому из них установил бы лимит времени... У моего же вечера не было ни сценария, ни режиссёра. Спасибо еще, что у меня объявился добровольный помощник Кирилл Ковальджи, который помогал мне регулировать поток участников и вести вечер, который весь был экспромтным, но всё равно – получился «отличным», по оценке самих зрителей, то есть получился не комом, хотя это был первый в моей жизни мой собственный авторский вечер в Большом зале ЦДЛ, а первый блин, как говорится, всегда бывает комом. P. P. S. Очень много цветов получила я в этот вечер, столько, что они все не вошли в машину... И очень много подарков я получила. Один из моих почитателей Михаил Пискарёв, лингвист, арабист, автор книг по лингвистике, подарил мне ко дню рождения сто экземпляров дисков с песнями Анатолия Шамардина на мои стихи, которые выпустил по своей собственной инициативе, на свои собственные деньги, сам придумав дизайн, оформление диска и поместив на первой «обложке» репродукцию картины художника Джавида «Поэтесса Нина Краснова» 2007 года. P. P. P. S. Стенограмма моего творческого вечера получилась у меня явно великовата. Но уж какая получилась, такая и получилась. Зато она дает полную картину этого литературного праздника. ...У других поэтов бывает в год по нескольку творческих, авторских вечеров. А у меня это – всего-навсего пятый по счёту, за всю мою уже немалую жизнь. Первый вечер – с презентацией моих книг «Семейная неидиллия» и «Интим» - был у меня в Малом зале ЦДЛ в 1995 году, его тогда вели мои учителя, поэты Виктор Боков (со сцены) и Владимир Солоухин (из зала). Второй вечер – с презентацией моей книги «Цветы запоздалые» - был у меня в Малом зале ЦДЛ в 2003 году, его вел заслуженный работник культуры, один из ведущих телепрограммы «Романтика романса», музыкальный искусствовед и коллекционер редких пластинок Валерий Сафошкин. Третий вечер – без презентации новых книг – был у меня в Малом зале ЦДЛ в 2005 году, его вел писатель Юрий Кувалдин, главный редактор журнала «Наша улица». Четвертый вечер – с презентацией моей книги «Четыре стены» - был у меня в Рязани, в Доме Салтыкова-Щедрина (филиале Рязанской областной библиотеки им. М. Горького), в 2008 году, вела его я сама, а помогали мне издатели этой книги, поэты Людмила Салтыкова и Алексей Бандорин. А пятый вечер – с презентацией книг «В небесной сфере» и «Имя», тот самый подробную стенограмму которого я сейчас сделала для истории, состоялся в Большом зале ЦДЛ в 2010 году, и вела его опять же я сама, на пару со своим учителем, поэтом Кириллом Ковальджи. Не всё мне в чьих-то вечерах участвовать, в которых я очень часто участвую, и не всё мне в чужих пирах сидеть, надо же иногда и свои вечера делать и проводить, и надо иногда и свои пиры раз в несколько лет закатывать. Причем не надеяться, что кто-то напишет за тебя заметку о твоем вечере и напечатает ее в какой-нибудь газете, и никого не просить об этом, не сидеть не ждать у моря погоды, и не ждать милостей от природы, а самой сделать всю стенограмму своего вечера и поместить ее в Интернете и в своем же альманахе «Эолова арфа», и тогда никакие заметки в прессе тебе будут не нужны. P. P. P. S. ...За десять лет своего сотрудничества с журналом «Наша улица», на общественных началах, с 1999 по 2009 гг., я подготовила (то есть расшифровала, набрала на компьютере и отредактировала) десятки стенограмм вечеров журнала «Наша улица» и его авторов, сотни страниц с рассыпанными речами, которых хватит на два полновесных тома собрания сочинений объемом 20 а. л. каждый. Все эти стенограммы были напечатаны в «Нашей улице», но среди них не было ни одной стенограммы ни одного из моих авторских вечеров. И вот теперь я решила исправить это недоразумение, поместив стенограмму своего вечера за 22 марта 2010 года в своем альманахе «Эолова арфа». Н. К. 2 декабря 2010 г., Москва Ваграм КЕВОРКОВ (Письмо Нине Красновой по электронной почте – о ее стихах в книге «Четыре стены»): «Москва, 2010 г. Нинулик ...эти и другие твои стихи, равно как и стихи Риммы Казаковой о тебе, я даже учил наизусть. Особенно меня растрогали (твои) стихи о Есенине и геометрии - по-настоящему проникновенно. А об Оке («Встретились два мужика...») - блистательно по своей народности и глубинному смыслу, после этого стихотворения радостно думаешь: «Крепок народ наш, жива Россия и еще поживет!» Чтобы написать такое, надо крепко любить свой народ, надо быть частицей его, и, слава Богу, крепкой, доброй и талантливой частицей! А уж кто пчелка-труженица, так это Нина Краснова. Добра тебе, удач и побед! И большого здоровья, чтоб хватило на все, к чему тебя обяжет Господь! Обнимаю. Целую. Ваграм, в крещении нареченный Василием». Валентина САРЫЧЕВА О ПОЭЗИИ НИНЫ КРАСНОВОЙ С первого взгляда стихи Нины Красновой о родной Рязани, поэтах, о любви, о простых жизненных ситуациях кажутся простыми и незатейливыми. Но какое разнообразие форм, жанров, рифм! Особенно меня заражают частушки, озорные и откровенные. Такие пели в деревнях на народных гуляньях в великие православные и престольные праздники. Это неисчерпаемый родник народной мудрости, накопленный целыми поколениями и воплотившийся в незамутнённом виде в частушках Нины Красновой. А какая глубина мысли, она трогает до удивления, до тревожного состояния, до сопричастности души ко всему, о чём пишет поэт. Все поэты пишут о любви, но как написала Нина, никто ещё так не писал, без вычурности, внешней красивости, пышной образности, но её любви веришь, сочувствуешь её героине, сопереживаешь, сострадаешь. Поэзия Нины Красновой доступна и интеллектуалу, и человеку, не изощрённому в поэтических красках. Её хочется перечитывать, перечитывать и не переставать удивляться. И хочется пожелать ей дальнейших высот в творчестве! Эдуард ГРАЧЁВ ПОПРАВЛЯЯ ЗЕМЛИ ПОВРЕЖДЁННУЮ ОСЬ... (О Нине Красновой) Нина Краснова естественна, как вдох, как вода. - Проста? «Душа на распашку?» - про нее и не про нее. Кто знает и понимает Нину, и только тот, видит, как беспощадно требовательна и взыскательна она, в первую очередь к себе самой, бесстрашно раскрывая перед читателями своих стихов и эссе собственные творческие муки, горести и сомнения, мучительно размышляя о сложных и часто драматических отношениях поэта с эпохой. Пытливейшим образом изучает она чужой опыт, победы и поражения собратьев по перу, близких ей по духу, и тех кто, как кажется, от нее далеки. Пишет она легко без вызова и бравады. Почти все сказанное ею, как в поэзии, так и в иных литературных жанрах, говорит о созданном своеобразном и удивительном стиле поэтического и литературного мышления, которому в одинаковой степени присущи изменчивость и постоянство. Когда-то Евтушенко написал: «…И бегу я сам за собою, и себя догнать не могу…» Это о Нине Красновой. У Нины все удивительно складывается. - Задумала она альманах «Эолова арфа» - И вот уже выпустила два издания. - Кажется, она успевает везде… Мелькнет ее лик на Тверском бульваре, и вот она уже в ином измерении. Каждая удача тянет другую за собой. Кажется, совсем недавно вышла книга Нины «Цветы запоздалые», а вот уже у нее и новый сборник - «Четыре стены». И с каждой новой работой ощущается литературный рост Нины и та мудрость, что настигает умных людей, кого быстрее, кого позже. Во всей ее литературе ощущается «Вкус яблок, не сходящий с губ». Не слушай литснобов. Живи долго! Пиши Нина! Юбилей Нины Красновой. Нининана – стихи, посвященные Нине Красновой _____________________________________________________________________________ НИНИАНА (Некоторые стихи, посвящённые Нине Красновой) Виктор БОКОВ *** Нине Красновой Лирика твоя – как бабья кофта! Жил я на рязанской стороне. Я люблю рязанских мужиков-то, Только бабы – ближе как-то мне! Запоют, пойдут дробить по кругу, Только прах и пыль под каблуком. Встанут в ряд, с косой пойдут по лугу, Пышут плечи под цветным платком. Мне стихи – как праздник над Окою! Люди рукоплещут нам двоим. Выхожу плясать с твоей строкою, Запеваю голосом твоим. Ты мне – как сестра и как землячка, Как своя в есенинском селе. В поле конопель стоит, как мачта, Дышит хлеб рязанский на столе! 9 октября 1997 г., Переделкино, на даче Мария АВВАКУМОВА * * * Нине Красновой Кто у нас в редьке квас - озорница слова? Всем известно без подсказ – рязаночка Краснова. Кто у нас прямо в глаз запускает слово? кто звончей на весь Парнас? – Знамо, что Краснова. Честь по чести поздравляем да под ручки взгромождаем на высокий пъедестал, - чтоб сам Пушкин не достал. 15 марта 2010 г., Москва Татьяна БЕК ПОСЛАНИЕ НИНЕ КРАСНОВОЙ ИЗ МОСКВЫ В РЯЗАНЬ, к Новому году Подружка во стихе, Родной товарищ Нина, Любезная душе Прекрасная Краснова, - Да будет Новый год Как новая долина, Где и любовь, и свет, И – словом – «вита нова»! 27 декабря 1996 г., Москва Слава ЛЁН НИНЕ КРАСНОВОЙ на день рождения хорошо быть Ниной знамени Краснова генерала Белой Гвардии в тупик дабы поднимая батальоны снова против красных помнить время часа пик говорят в народе семимильным шагом с милым в одиночке хором не поют и не за горами в красном полушалке ПУТИНСКАЯ ЭРА от чего и пьют слушайте то-ва-ри-ва-ри-ши потомки как растёт трава на соке из сука две гитары – тара по любви – поминки только целый месяц месяц свысока нипочём печали по челу почином не великим – малым скупая слеза вечной жизни прахом уповая чином голубым как пятым воздух колеса 15 марта 2006 г., Москва Владимир ГАЛЬПЕРИН РЯЗАНОЧКИ Нине Красновой, московской поэтессе из Рязани Я связан с вами узами, Сознанием своим, Рязанки косопузые, Красавицы мои. Коса порой до пояса, А груди, как шары. На вас мужчины молятся До нонешней поры. В семье ли, за работою, В жару или в туман, Вы часто за остротою Не лезете в карман. Вы звонко за околицей Готовы песни петь. Взгляну на вас и хочется Обнять и… умереть. Пусть, что сказал, не нравится… Но я всегда хранил Ваш образ, раскрасавицы, Рязаночки мои. 2005 г., Татьяна КРАСНОВА * Сестре Нине Ты же сильная, очень сильная И красивая очень, да. Пусть пройдут эти слёзы ливнями, Эта горечь пройдёт навсегда. Ну откройся глазами синими. Боль – не боль. И беда – не беда. Ты же сильная, очень сильная. И красивая очень. Да. 1969 г., Рязань Виктор СУХОДОЛЬСКИЙ * Нине Красновой На кого похожа ты? На ландыш? С неба к нам упавшую звезду? Я никак, ну вот поди ж ты, надо ж, Нужного сравненья не найду. Может быть, ты – Золушка? Ждёшь принца Под вишнёвым облаком фаты? И в глазах твоих распахнутых струится Столько нежной, чистой доброты. Или ты – Ассоль? В мечтаньях рея, Веруешь в свой парус огневой? Как хочу быть капитаном Греем Я, рязанский парень рядовой. 1970 г., Рязань, литобъединение «Рязанские родники» Евгений АРТАМОНОВ * Нине Красновой Над миром звезд, конечно же, не счесть. Одни горят, другие только тлеют. Но три звезды особенные есть. Они мне тихой грустью сердце греют. Такой от этих звёзд исходит свет! Как будто кто кропит живой водою. Средь этих звезд, которым равных нет, ты будешь вечно самой молодою, но уж ничуть не меньшею из них, такою ж, как они, неповторимой. А для меня к тому ж на каждый миг всегда ты будешь самою любимой. А коль случится туча на беду, я разгоню, и ты засветишь снова. Есть три звезды. Они в одном ряду – Ахматова, Цветаева. Краснова. 1992 г., Рязань Анатолий СОЛОВЬЕВ * Нине Красновой ...Если долго идти по дороге, Где Ваш дом, - до Рязани дойду, Вас увижу весной на пороге, Как цветущую вишню в саду. 1991 г., Москва Эдуард ГРАЧЁВ * * * Нине Красновой Деревья в латунном окладе, И тени, забыв про испуг, Читают о смысле объятий, И глупости встреч и разлук. Мы прожили шорох на липе И будем писать до зимы Об этом ознобе при гриппе, И пире во время чумы. Шагая навстречу крапиве, И к липе из множества лип, Где птицы летают и блики, И звук к этим птицам прилип… 2010 г., Москва 2008 г., Москва Валентина САРЫЧЕВА ПОЭТЕССЕ НИНЕ КРАСНОВОЙ по прочтении её книги «Четыре стены» Меня опять ты поразила Неброской красотой стиха И слогом тонким одарила, И точной линией штриха. Здесь и гармония простая, Без вычурных, парадных слов, Но простота не показная, Стих словно вышит без узлов. Самобытно, не банально В любви призналась без прикрас. Признанье это уникально, Звучит оно, как высший класс. И благородство в каждой мысли, Познаний плещется река О жизни, о душе, о смысле, Тебе близка и дорога. Как яркий луч, во тьме сияешь, Звездою яркою горишь. Природным юмором сверкаешь, Счастливым творчеством кипишь. 2008 г., Москва Александр ЩУПЛОВ * Нине Красновой Коль на рожон поэзия полезла, Не отрезвят ни посох, ни сума. Дурашливость в поэзии полезна (Не путать с дурью в степени ума). Дурашливость в поэзии – начало. Хотя и ум, конечно, - не конец. Но с умными поэзия теряла, А с дураками обрела венец... 80-е годы XX века, Москва Геннадий КРАСНИКОВ * Нине Красновой, автору книги «Плач по рекам» Над больным двадцатым веком наклонясь, как врач, - плачь по рекам, плачь по рекам, дорогая, плачь! Всяк, кто звался человеком, - жертва иль палач, плачь по рекам, плачь по рекам, горестная, плачь! Во спасенье – нам, калекам, слёзыньки назначь, плачь по рекам, плачь по рекам, золотая, плачь!.. 90-е годы XX века, г. Лобня Московской обл. Александр БОБРОВ НИНЕ КРАСНОВОЙ Мы друг друга видим редко, Проживая через дом. Запевай, моя соседка, Как ведётся – чередом. Мы ведь помним друг про дружку, И в столичной толкотне Напою твою частушку, Что сложилась обо мне: Сашка ростом выше Нинки, Он по пояс – в облаках. Нинка Сашке до ширинки Достает на каблуках! Ведь у нас один наставник – Несгибаемый народ, Как и с кем его ни стравят, Он по-прежнему поет. Под луной ничто не ново. Здесь, где блочные дома, Рифму звучную к Перово Подберёшь легко сама. От Перова до Рязани, Даже если жизнь на «хэ», Продолжается дерзанье В песне, споре и стихе! 2000-е годы XXI века, Москва Александр ЕРЁМЕНКО ПОДРАЖАНИЯ НИНЕ КРАСНОВОЙ, сочинённые во время макетирования сборника любовно-эротических частушек Нины Красновой «Залёточка», под влиянием этих частушек Как у Сашки и у Нинки Были в сканере картинки. Сашка Нинке восемь раз Отсканировал анфас. Снится Нинка с белым задом, Чёрно-белое кино. Удивительное рядом, Но оно запрещено. (...) Евгений ЛЕСИН *** Нине Красновой Ко мне пришла Краснова Нина, Принесла бутылку джина, Съела весь мой мармелад. Всё равно я Нинке рад. 1996 г., Москва, «Книжное обозрение» Аршак ТЕР-МАРКАРЬЯН ЭКСПРОМТЫ НИНЕ КРАСНОВОЙ А Краснова Ниночка – Красива, как картиночка. Ниночка Краснова – Рязанская основа! В адидасовских кроссовках – Не на тонких каблучках – Ходит Ниночка Краснова, Все вздыхают: «Ох!» да «Ах!» Тебя носить бы на руках, Как образ киносерии... Слава Богу, нет в стихах У Красновой серости! Расстелил апрель постель Травами шелковыми... Н. Краснова – ты свирель, Поешь не за целковые!.. Окунь на Оке заокал... Пиво пьем с тараночкой... Приголубил Виктор Боков Ниночку-рязаночку!.. Тебе фамилию Отчизна Дала, чтоб каждый повторял. Ты, словно знамя коммунизма, Которому я присягал!.. 2000-е годы XXI века, Москва Татьяна НИКОЛИНА К АННЕ В СЛЕПНЁВО Нине Красновой «Я шла в Слепнёво к своей любимой поэтессе, как в Мекку, сняв с себя нарядные туфли, босиком...» Нина Краснова. «Четыре рифмующих женщины» К Анне пешком по грязи Нина в Слепнёво бредёт. Платье на ней из бязи. (Юбка, косынка из бязи...) Что-то её там ждёт? Туфли долой – босая К усадьбе она подходит, Взгляды вокруг бросая, Дома нигде не находит. Камня берёт кусок. Усадьба не сохранилась – Только пыль да песок, В память она превратилась. Август 2009 г. г. Вашингтон Наталья СЕМЁНОВА* Нине Красновой Летописательница, летохранительница, Словес плетением нас искусительница. От пирога истории откусительница. Нинакрасновидящая ясновидица, Поэтов грибособирательница, Писателей травосушительница, Литературных преданий Ниносказательница, Красновочитателей соблазнительница. 28 ноября 2010 г., США __________ * Читательница моего Живого Журнала, которая живет, судя по всему, в США, и с которой я не знакома лично, но которая постоянно читает в Интернете мой ЖЖ и присылает мне туда свои комментарии к моим страничкам, в том числе и вот такие, в форме стихов. – Н. К. Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ 1. Подражания Нине Красновой Ходит ко мне Ниночка, Моя ягодиночка, Утром и средь бела дня, Когда дома нет меня. 2000 г., Москва 2. Слоган Нине Красновой (Надпись на книге «Опоздавший стрелок») Твои стихи – как именины. И мой слогАн – ни дня без Нины! 15 мая 2003 г., Москва 3. Экспромт Нине Красновой на Блоковском празднике, в присутствии фотографов А вот Краснова Нина под зонтом, Объект мужского нежного вниманья. Как жаль, что мы не знаем все о том, Что Нине очень нравится сниманье. 1 августа 2004 г., Шахматово Римма КАЗАКОВА 1.Нине Красновой Ты приехала в Москву из Хабаровска, Из провинцевска, из хибаровска, ты приехала Москву покорять... Нина Краснова. «Римме Казаковой» Ты – весёлая рязаночка, так по-русски хороша! Как смолистых дров вязаночка – крепкая твоя душа. Что тебе судьбою вверено – в тайне сердца твоего. Доброты в тебе не меряно – все ошибки – оттого. Ты смела без опасения и открыта без затей, вся – в свой город, вся – в Есенина, вся – в бесхитростных детей. Ты нашла своё, заветное, в самом важном, в самом главном. Может, нынче незаметное, завтра это станет явным. Ну а что до славы, Ниночка: в нашей жизни краткой, бренной, слава – тоненькая ниточка между нами и Вселенной. Не дано нам знать, сдаётся, как бы небо ни просили: то ли ниточка порвётся, то ли будет очень сильной. Ты живи легко и вольно, знай: не совершенны судьи. Но гордись и будь довольна, что талант твой ценят люди. В стихотворном зыбком море, оценив, с плеча не рубят, ценят в радости и в горе! А точнее – просто любят! 2004 г., Москва 2. Нине Красновой к Женскому Дню 8 Марта Нина Краснова! Снова и снова Вижу твое существо. Нина Краснова – красное слово! Это – важнее всего. Мимо чужого, глупого, злого Мчишь в запредельность мечты... Скромное имя Нина Краснова Светом наполнила ты! 7 марта 2004 года, Москва ------------------------------------- Новая страница ----------------------------------------- БИБЛИОТЕЧКА ПОЭЗИИ Союза писателей Москвы «Что делать нам с бессмертными стихами?» - воскликнул Гумилёв по совершенно другому поводу, но сегодня это звучит – увы! – слишком конкретно. Как быть поэзии в жёстких условиях рынка, как ей быть в попсовом телевизионном пространстве, в бездонном, слишком доступном для графоманов Интернете? Это факт: поэзия с каждым годом богаче, а читателей всё меньше. Вот мы и решили внести свой, пусть небольшой вклад в дело преодоления такой болевой ситуации. Решили выпускать недорогие книжечки избранных стихотворений современных поэтов – членов Союза писателей Москвы. Эти книжечки – своеобразные визитные карточки для представления данных авторов-профессионалов широкому кругу читателей. Идея библиотечки давно носилась в воздухе. Но Союз писателей Москвы смог приступить к её осуществлению только сейчас. К сожалению, массовый читатель знаком только с немногими ключевыми фигурами современной поэзии. Но есть много поэтов, заслуживающих внимания, но не удостоившихся по разным причинам всенародной известности. Их знают, в основном, только профессионалы, коллеги по литературному цеху. Но так хотелось бы, чтобы их имена стали известны многим. Поэтому для тех, кто заинтересуется тем или иным автором, мы даём его краткую биографию. Будем надеяться, что число помощников и спонсоров библиотечки со временем увеличится, тогда и периодичность издания, и тиражи возрастут, а уж за поэтами дело не станет! - - - - - - - - - - - - На другой странице - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Библиотечка поэзии СПМ начала выходить в августе 2008 года. Идею библиотечки предложила поэтесса Людмила Осокина. В первом, точнее, в нулевом, так называемом, экспериментальном выпуске 2008 года, вышла книжка Нины Красновой. В конце 2008 года вышла ещё одна книжка – Александра Ревича ( правда, уже в другом оформлении). В 2009 году вышли книги Евгения Бунимовича, Елены Лапшиной, Юрия Влодова, Людмилы Осокиной. В 2010 году вышли книги Ивана Смирнова, Рады Полищук, подготовлена для издания антология поэзии членов СП Москвы. Главным редактором библиотечки является Людмила Осокина. В редколлегию входят: Елена Исаева, Елена Лапшина, Кирилл Ковальджи, Алексей Караковский, Нина Краснова, Татьяна Кузовлева, Галина Нерпина, Александр Тимофеевский. Книжки библиотечки продаются в Книжной лавке Литинститута (Тверской бульвар, 25), книжном магазине «Фаланстер» (Малый Гнездниковский пер., д. 12, ст. метро «Пушкинская»). Редколлегия -------------------------------------- Новая страница ---------------------------------------- «Эолова арфа» приносит свою благодарность за помощь в издании альманаха писателю Юрию Кувалдину и художнику Александру Трифонову -------------------------------------- Новая страница ---------------------------------------- ЭОЛОВА АРФА литературный альманах выпуск 4 Москва 2010-2011 Редактор Нина Краснова Художник Александр Трифонов Сдано в набор _____11. Подписано в печати _____ 11. Формат 60х90 1/16. Гарнитура «NewtonC». Печать офсетная. _______уч.-изд. л. (авторских листов). _____ п. л. (печатных листов). Тираж 700 экз. Издание Нины Красновой при поддержке издательства «Книжный сад» www.krasninar.narod.ru электронный адрес: krasninar@yandex.ru - - - - - - - - - - - - - На задней внутренней обложке «Эоловой арфы-4 - - - - - - С. А. Есенину – 115 лет! Сергей Есенин Об искусстве орнамента ...Нет, не в одних только письменных свитках мы скрываем культуру наших прозрений, через орнаментику букв и пояснительные миниатюры. Мы заставили жить и молиться вокруг себя почти все предметы. Вглядитесь в ЦВЕТОЧНОЕ УЗОРОЧЬЕ наших крестьянских простынь и наволочек. Здесь с какой-то торжественностью музыки переплетаются кресты, цветы и ветки. ДРЕВО НА ПОЛОТЕНЦЕ – значение нам уже известное, оно ни на чём не вышивается. кроме полотенца, и опять-таки мы должны указать, что в этом скрыт весьма глубокий смысл. (Все от древа – вот религия мысли нашего народа.) Древо – жизнь (символ жизни). Каждое утро, встав от сна, мы омываем лицо своё водою. ВОДА есть символ очищения и крещение во имя нового дня. Вытирая лицо своё о холст с изображением дерева, наш народ немо говорит о том, что он не забыл тайн древних отцов вытираться листвою, что он помнит себя семенем надмирного древа и, прибегая под покров ветвей его, окунаясь лицом в полотенце, он как бы хочет отпечатать на щеках своих хоть малую ветвь его, чтоб, подобно древу, он мог осыпать с себя шишки слов и дум и струить от ветвей-рук тень-добродетель. ЦВЕТЫ НА ПОСТЕЛЬНОМ БЕЛЬЕ относятся к кругу восприятия красоты. Означают они царство сада или отдых отдавшего день труду на плодах своих. Они являются как бы апофеозом как трудового дня, так и вообще жизненного смысла крестьянина. Таким образом, разобрав весь, казалось бы, внешне непривлекательный обиход, мы наталкиваемся на весьма сложную и весьма глубокую орнаментичную эпопею с чудесным переплетением духа и знаков. И «отселе», выражаясь пушкинским языком, нам видно «потоков рожденье». ...КРАСНЫЙ УГОЛ, например, в избе есть уподобление заре, ПОТОЛОК – небесному своду, а МАТИЦА – Млечному пути. Философский план помогает нам через такой порядок разобрать машину речи почти до мельчайших винтиков. ...наших предков сильно беспокоила тайна мироздания. Они перепробовали почти все двери, ведущие к ней, и оставили нам много прекрасных ключей и отмычек, которые мы бережно храним в музеях нашей словесной памяти. Разбираясь в узорах нашей мифологической эпики, мы находим целый ряд указаний на то, что человек есть ни больше ни меньше, как чаша космических обособленностей. В «Голубиной книге» так и сказано: У нас помыслы от облак божних... Дух от ветра... Глаза от солнца.... Кровь от чёрного моря... Кости от камней... Тело от сырой земли... «Ключи Марии». Сентябрь 1918 г. _______ М а р и я... означает душу. (Прим. С. Есенина.) --------------- Передняя обложка «Эоловой арфы» № 4 – Текст Есенина --------- С. А. Есенину – 115 лет! Сергей Есенин Об искусстве орнамента ...Самою первою и главною отраслью нашего искусства с тех пор, как мы начинаем себя помнить, был и есть орнамент... он существовал (у нас)... гораздо раньше приплытия к нашему берегу миссионеров из Греции. ...Все наши коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье вместе с полотенцами носят не простой характер узорочья, это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека. КОНЬ как в греческой, египетской, римской, так и в русской мифологии есть знак устремления, но только один русский мужик догадался посадить его к себе на крышу, уподобляя свою хату под ним колеснице. Ни Запад и ни Восток, взятый вместе с Египтом, выдумать этого не могли, хоть бы тысячу раз повторили себя своей культурой обратно. Это чистая черта скифии с мистерией вечного кочевья. «Я еду к тебе, в твои лона и пастбища», - говорит наш мужик, запрокидывая голову конька в небо. Такое отношение к вечности как к родительскому очагу проглядывает и в символе нашего петуха на ставнях. Известно, что ПЕТУХ встаёт вместе с солнцем, он вечный вестник его восхода, и крестьянин не напрасно посадил его на ставню, здесь скрыт глубокий смысл его отношения и восприятия солнца. Он говорит всем проходящим мимо избы его через этот символ, что «здесь живёт человек, исполняющий долг жизни по солнцу. Как солнце рано встаёт и лучами-щупальцами влагает в поры земли тепло, так и я, пахарь, встаю вместе с ним опускать в эти отеплённые поры зёрна труда моего. В этом благословение моей жизни, от этих зёрен сыт я и этот петух, который стоит стражем у окна моего и каждое утро, плеском крыл и пением встречая выкатившееся из-за горы лицо солнца, будит своего хозяина». ГОЛУБЬ на князьке крыльца есть знак осенения кротостью. Это слово пахаря входящему. «кротость веет над домом моим, кто б ты ни был, войди, я рад тебе». Вырезав этого голубя над крыльцом, пахарь значением его предупредил и сердце входящего. Изображается голубь с распростёртыми крыльями. Размахивая крыльями, он как бы хочет влететь в душу того, кто опустил стопу свою на ступень храма-избы, и как бы хочет сказать: «Преисполнись мною, ты постигнешь тайну дома сего», - и действительно, только преисполняясь, можно постичь мудрость этих избяных заповедей, скрытых в искусах орнамента... «Ключи Марии». Сентябрь 1918 г. _______ М а р и я... означает душу. (Прим. С. Есенина.) ----------------- Задняя обложка «Эоловой арфы» № 4. Текст Есенина ----------- С. А. Есенину – 115 лет! Сергей Есенин Об искусстве орнамента ...Нет, не в одних только письменных свитках мы скрываем культуру наших прозрений, через орнаментику букв и пояснительные миниатюры. Мы заставили жить и молиться вокруг себя почти все предметы. Вглядитесь в ЦВЕТОЧНОЕ УЗОРОЧЬЕ наших крестьянских простынь и наволочек. Здесь с какой-то торжественностью музыки переплетаются кресты, цветы и ветки. ДРЕВО НА ПОЛОТЕНЦЕ – значение нам уже известное, оно ни на чём не вышивается. кроме полотенца, и опять-таки мы должны указать, что в этом скрыт весьма глубокий смысл. (Все от древа – вот религия мысли нашего народа.) Древо – жизнь (символ жизни). Каждое утро, встав от сна, мы омываем лицо своё водою. ВОДА есть символ очищения и крещение во имя нового дня. Вытирая лицо своё о холст с изображением дерева, наш народ немо говорит о том, что он не забыл тайн древних отцов вытираться листвою, что он помнит себя семенем надмирного древа и, прибегая под покров ветвей его, окунаясь лицом в полотенце, он как бы хочет отпечатать на щеках своих хоть малую ветвь его, чтоб, подобно древу, он мог осыпать с себя шишки слов и дум и струить от ветвей-рук тень-добродетель. ЦВЕТЫ НА ПОСТЕЛЬНОМ БЕЛЬЕ относятся к кругу восприятия красоты. Означают они царство сада или отдых отдавшего день труду на плодах своих. Они являются как бы апофеозом как трудового дня, так и вообще жизненного смысла крестьянина. Таким образом, разобрав весь, казалось бы, внешне непривлекательный обиход, мы наталкиваемся на весьма сложную и весьма глубокую орнаментичную эпопею с чудесным переплетением духа и знаков. И «отселе», выражаясь пушкинским языком, нам видно «потоков рожденье». ...КРАСНЫЙ УГОЛ, например, в избе есть уподобление заре, ПОТОЛОК – небесному своду, а МАТИЦА – Млечному пути. Философский план помогает нам через такой порядок разобрать машину речи почти до мельчайших винтиков. ...наших предков сильно беспокоила тайна мироздания. Они перепробовали почти все двери, ведущие к ней, и оставили нам много прекрасных ключей и отмычек, которые мы бережно храним в музеях нашей словесной памяти. Разбираясь в узорах нашей мифологической эпики, мы находим целый ряд указаний на то, что человек есть ни больше ни меньше, как чаша космических обособленностей. В «Голубиной книге» так и сказано: У нас помыслы от облак божних... Дух от ветра... Глаза от солнца.... Кровь от чёрного моря... Кости от камней... Тело от сырой земли... «Ключи Марии». Сентябрь 1918 г. _______ М а р и я... означает душу. (Прим. С. Есенина.)