Нина Краснова

ТАГАНСКИЙ ЗОЛОТУХИН

эссе

Высоцкий играл Гамлета. Мечтал об этом и Золотухин. Вокруг роли Гамлета развернулись страсти. Почему-то считалось, что после того, как Высоцкий сыграл Гамлета, никто больше не имеет права играть его.

Один недоброжелатель написал Золотухину: какой из тебя Гамлет? никогда тебе Гамлетом не быть, оставайся Бумбарашем.

Высоцкий пил, срывал репетиции и спектакли... И поневоле Любимов стал подумывать о том, чтобы найти ему дублера. И когда принц Гамлет-Высоцкий в очередной раз напился и заболел и загремел в больницу Склифосовского, шеф предложил Золотухину попробовать себя.

26 января 1971 года Золотухин записал:

"Вчера у Володи день рождения - шеф предложил мне попытать удачи в Гамлете. Какая-то ирония".

Один раз, когда Высоцкий вышел из строя, Золотухин сыграл вместо него роль Керенского. А теперь ему выпала карта - сыграть Гамлета. Золотухину не хотелось "играть на трагедии" Высоцкого, "он царь еще". Но отказываться от такой роли тоже не хотелось, естественно. У каждого артиста не две жизни, а одна. Чего в одной жизни не сделаешь, не надейся, что сделаешь это в другой жизни.

Он согласился на роль Гамлета и начал переписывать эту роль и репетировать ее с Офелией - Клейменовой.

Все уже говорят ему, что у него получается, может получиться... Один коллега сказал ему: "Раньше я не видел в тебе Гамлета, теперь убедился, что ты можешь и должен играть!"

Личная жизнь со всеми своими светлыми и темными сторонами, любовь, жена, теща, дети, друзья-товарищи, сложные отношения с ними, выяснение этих отношений, ссоры и примирения, выпивки в компаниях, пьянки, тяжелое похмелье... Все, все выбивает творческого человека из колеи, все мешает ему идти к осуществлению своей мечты. Сама жизнь ему мешает, а особенно люди... Об этом он и пишет в своем дневнике, исповедуется сам перед собой и перед читателями, как на духу.

Всю свою жизнь Валерий Золотухин мечтал написать большой роман наподобие "Войны и мира". "Таганский дневник" - это и есть "Война и мир" Золотухина. И недаром он сам называет его романом. Он писал его с 1 сентября 1958 года, со студенческой скамьи, со своего первого курса ГИТИСа. Педагог по актерскому мастерству Ирина Анисимова-Вульф говорила своим ученикам:

- Молодые люди, записывайте все, что увидите и услышите... Запоминайте и записывайте свои и чьи-то настроения, интересные разговоры, характерные вещи, мимику, походку, пластику.

Золотухин стал записывать, и за собой, и за товарищами, которые ленились это делать. Он жил тогда в общежитии на Трифоновской улице и каждый день сидел и писал ночью при свете настольной лампы, когда все спали... Как Лев Толстой.

И за жизнь написал 90 (девяносто!) тетрадей дневника! Как правильно сказал сам Валерий Золотухин в своем интервью в "Московском комсомольце" (23 июня 2003 года), это "тянет на Гиннеса, а то и на Нобелевскую" премию. Он сказал это в шутку, но шутку можно отбросить в сторону. Потому что он, и правда, тянет на это, без всякой шутки...

"26.01.1968

Вчера Высоцкому исполнилось 30 лет..."

Высоцкий был старше Золотухина на 3 года. И всего-то. А сейчас кажется, что - на целую вечность.

Золотухин родился 21 июня 1941 года, в семье председателя колхоза и староверов-кержаков, на Алтае, в селе Быстрый Исток, далеко от Москвы, "вырос в одной комнате с теленком, поросенком и курями под печкой русской (как он написал в своем дневнике)". И оттуда, черт-те откуда, выбрался в Москву! Чтобы стать артистом. Он с самого детства мечтал об этом. В шесть лет он упал со второго этажа и сломал себе ноги и три года лежал прикованным к постели с остеомиелитом и до восьмого класса ходил на костылях. И все в школе называли его "гадким утенком". И он решил назло всем стать артистом: вот увидите, какой я гадкий... я вам покажу! На одном из праздничных вечеров он, как Мересьев, сплясал "Яблочко" и поразил этим всех и привел в полный восторг...

Золотухин пришел с Алтая в Москву пешком, прямо на костылях, и поступил в ГИТИС, на факультет музыкальной комедии. Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф, ученица Станиславского, режиссер Театра Моссовета, разглядела в нем драматического артиста и сказала ему: "Ваше место в драматическом театре". И с ее легкой руки он, еще студентом, попал в Театр Моссовета. И познакомился с выдающимися артистами Николаем Мордвиновым, Верой Марецкой, Любовью Орловой, Фаиной Раневской... Когда уже оканчивал институт, женился на своей сокурснице Нине Шацкой. И в 1964 году за свой талант был принят Юрием Любимовым в Театр на Таганке...

Валерием родители назвали сына в честь кумира советской эпохи летчика Валерия Чкалова. Золотухин гордится этим.

Я увидела нечто общее между Золотухиным и Чкаловым, и это общее, на мой взгляд, заключается не только в их тезкости, а и в самой натуре, в их выпрастывании и выпрыгивании из своей среды, в которой они выросли, в преодолении предопределенности своей судьбы, в тяге и стремлении куда-то вверх, в небо, не только в прямом, но и в переносном смысле, к чему-то высокому, к некоей возвышенной цели, в полете к ней - через тернии к звездам, и в достижении этой цели, которая у каждого своя, у Золотухина - это покорение мира высокого искусства.

Свою прозу он начал печатать в периодике с 1973 года. Тогда в журнале "Аврора" появился его рассказ, а в журнале "Юность" - его повесть. И Борис Полевой просил его приносить в журнал все, что будет выходить из-под его пера. И позже в "Юности" появились "Дребезги" Валерия Золотухина (повесть в рассказах), "Комдив четырнадцатый" (рассказ-быль), "Похоронен в селе" (рассказ). Андрей Вознесенский считал, что артист "вступил в иное измерение", что теперь зрители будут видеть в нем не только того, кто "несет (им) слово автора (пьесы)", но и того, кто сам способен создать "великое литературное слово", и предрек ему писательскую судьбу...

Съемки фильма "Хозяин тайги", в котором Золотухин играет роль милиционера, проходили в 1968 году в Сибири, в Красноярском крае, в селе Выезжий Лог. Высоцкий и Золотухин в течение всего этого времени жили на постое у хозяйки Анны Филипповны, в заброшенном доме ее сына, спали на панцирной кровати, заправленной байковым одеялом. Сибиряки приходили к этому дому и глядели в окна, чтобы увидеть "живого Высоцкого", а Золотухина, физиономию которого они тогда не знали, они принимали за охранника, потому что он днем и ночью ходил в форме милиционера, чтобы лучше войти в свою роль, в шкуру своего героя. И просили Золотухина, как сторожа, чтобы он показал им живого Высоцкого вблизи. И он выманивал Высоцкого на крыльцо и показывал его всем. А потом, смекалистый деревенский рационализатор, подумал: "А чего ради я его за так (всем) показываю, когда можно за что-нибудь?" И в другой раз сказал "зрителям": принесите нам молока, тогда я и покажу вам Высоцкого. И стал показывать его, как медведя в зоопарке или как верблюда на ВДНХ, за молоко, а потом и за самогон... Сам Золотухин очень живо, смешно и художественно описывает это в своем "Этюде".

Приходилось им с Высоцким и в местной бане париться. И однажды Высоцкий спросил у Золотухина, чем отличается "баня по-черному" от "бани по-белому". Тот объяснил: баня по-белому - "культурная, чистая", в ней нет дыма и гари, дым из печи уходит в дымоотвод, в трубу. А баня по-черному - без всяких дымоотводов, и дым от сгорания дров никуда не уходит и заполняет всю внутренность бани, и поэтому стены и потолок там сажей покрываются, и в детстве он и его брат иной раз приходили из такой бани домой "с черными задницами".

По ночам Высоцкий сочинял песни. И однажды он разбудил Золотухина среди ночи и спросил у него, как называется место, где парятся: "Полок?" - "Полок".

А потом он опять разбудил его среди ночи и спел ему под гитару свою новую песню "Банька" ("Затопи ты мне баньку по-белому..."), и там было слово "полок", употребленное в дательном падеже, в котором оно должно было бы звучать без беглой гласной "о" после корня, а у него звучало с буквой "о":

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,

Раскалю я себя, распалю!

На п о л o к е у самого краешка

Я сомненья в себе истреблю!

Золотухин стал подпевать ему, а вернее (поскольку он не знал слов) "подмыкивать" (м-м-м)... и гордился тем, что он стал соучастником этой песни, а потом сказал, что надо говорить не "на полoке", а на "полкe": мол, у нас на Алтае и у нас в Сибири так говорят, и не мог объяснить - почему. И только спустя время понял, почему, потому что "о" в этом слове - беглая гласная, как, например, и в слове "потолок", которое в дательном падеже звучит без нее: на потолке (а не на потолoке)...

Высоцкий потом "великодушно позволил гласной "о" (в своей песне)... убегать" из слова "полок" и компенсировал ее отсутствие соседней согласной буквой "л", которую он растягивал и пел как гласную: на пол-л-лке...

А Золотухину он в связи с этим подарил такой автограф:

"Валерию Золотухину - соучастнику "Баньки"... сибирскому мужику и писателю с дружбой Владимир Высоцкий".

Валерий Золотухин гордится этим автографом и потому, что Высоцкий назвал его соучастником (то есть как бы и соавтором) "Баньки", и потому, что он назвал его писателем, а не артистом, хотя на съемках фильма "Хозяин тайги" он выступал в качестве артиста и милиционера, а не писателя.

...В последней главе повести "Дребезги" к герою Володе в Москву приезжает из Быстрых Истоков его отец. И Володя ведет его на экскурсию на "музейное" Новодевичье кладбище и показывает ему могилы Чехова, Гоголя, Маяковского, Дурова... Потом - могилы Станиславского, Качалова, великих артистов и говорит:

- Весь Художественный Театр здесь похоронен.

- А помещение кому же передали? - наивно спрашивает отец.

Сын объясняет ему, что Театр функционирует, не все артисты МХАТа умерли...

И вот тут отец поднимает очень серьезную тему:

- Ну, а как ты о себе думаешь? Где велишь закопать себя? Здесь или в Быстром Истоке?

Сын Володя (он же сам Золотухин) отвечает:

- Чтобы здесь быть похороненным, надо быть достойным этой компании.

- А родина тебя всякого примет, и в славе, и без нее. Копейки с тебя не возьмет за метр земли...

"Артист должен обеспечить себе антисмерть не только ролями, но и книгой про жизнь - неудачи и удачи свои", - считает Золотухин.

Дневник Золотухина - это живая галерея портретов артистов Театра на Таганке и других театров, и артистов кино, и режиссеров, и писателей и поэтов, и его родственников, и его жен и детей, и разных его знакомых, друзей-приятелей и недрузей и неприятелей - тоже. Причем эти портреты складываются перед глазами читателей постепенно, на протяжении всей книги... собираются в одно целое из отдельных черт и штрихов, и положительных, и отрицательных, из отдельных кусочков и фрагментов...

Он рисует свой портрет не только своими собственными словами о себе, но и чьими-то словами о нем. Например:

"Золотухин, когда берет гармошку, вспоминает свое происхождение и делается полным идиотом".

"Это изречение принадлежит Высоцкому", - поясняет Золотухин и парирует на это изречение словами Глаголина о Высоцком: "Высоцкий катастрофически глуп". И тем самым Золотухин сводит счет с Высоцким и выравниет этот счет. Получается боевая ничья - 1 : 1.

Но Золотухин, естественно, бывает разным, как в жизни, так и в дневнике, а не только веселым и смешным и смешливым, как и всякий человек. И вообще он не такой простой рубаха-парень, и даже вовсе не простой, каким может показаться кому-то. Он - сложный, глубокий и утонченный человек. Намного сложнее и глубже и утонченнее так называемых аристократов, которые строят из себя таковых. И об этом говорят другие портреты его дневника. Но главное - он очень честный сам перед собой. Потому что он хочет познать сам себя, а через себя - вообще человека, а через вообще человека - мир, чтобы заглянуть в вечность.

Золотухин следит за распорядком своего дня, соблюдает "физический режим", чтобы всегда быть в хорошей "физической форме".

Но он зря говорит о себе, что он не увлекающийся, не страстный и не одержимый человек. Это совсем не так. Особенно если это касается работы, без которой он жить не может, без своей работы в Театре и в кино и без своей работы на ниве литературы, за письменным столом. Он только и живет своими спектаклями, фильмами и книгами, своей работой, он посвящает себя ей. Только очень увлекающийся, страстный и одержимый человек может так посвящать себя искусству и литературе, как он.

Правда, бывает, что он слетает с катушек и начинает пить. Он через каждые пять страниц пишет об этом в своем дневнике: я уже неделю пью... я пью и никак не могу остановиться... и т. д. Но он всегда ругает себя за это. И стыдится самого себя и спрашивает самого себя: хорош ли я был вчера или сегодня, когда пил? Как я себя вел, что кому хотел доказать и доказал ли?! Нравился ли и нравлюсь ли я себе таким? А людям? Например, он вспоминает, как репетировал с одним режиссором, Сахаровым, пьяный, пил воду из своей "чеплашки" и под конец взял у него рубль. И спрашивает себя задним числом: что он теперь обо мне подумает? Ужас! И дает себе зарок не пить. И потом устраивает себе "месячник здоровья" и долго, долго не пьет, чтобы это не вредило его работе, да и его здоровью, которое нужно для работы...

25 июня 1969 года он записывает в своем дневнике: "В 28 лет сбылась моя тайная мечта - увидеть свою нарисованную гуашью рожу на большом рекламном щите. И вот... наконец... повесили... над общественными уборными в проезде Художественного театра". Сам Золотухин этого, правда, не видел, но сотрудница Театра сказала ему, что видела и что он там похож сам на себя.

Он мечтает о главных ролях в кино и спектаклях, а довольствуется часто случайными, мелкими ролями и даже массовками. И переживает об этом. Потому что каждый артист мечтает о главной роли.

Он спешит жить, боится не успеть что-то сделать в жизни... Оглядывается назад, на пройденный путь и смотрит, что он успел сделать, а чего не успел. И записывает в своем дневнике: "Еще в сорок лет мне казалось, что я что-то успею сделать, но вот я уже старше Высоцкого и Шукшина... а еще не сделал того, что хотел..."

А вот он переживает, что какой-то Валерка Иванов его обогнал:

"1972. Многие ушли вперед. Иванов Валерка - я вижу, как он обогнал меня во всех смыслах: он больше знает (чем я), он лучше видит (чем я), он энергичнее (меня) и острее воспринимает (все) и (острее) реагирует (на все)... "

Но когда я сейчас читаю это место дневника, я думаю: а кто такой этот Валерка Иванов? Это еще что за марафонец с олимпийским факелом в руках? И где он сейчас? Его нигде нет. Да, может быть, на каком-то отрезке пути он и обогнал и обшпокал Золотухина, как казалось самому Золотухину, но потом сошел с дистанции... и где его теперь искать, в каком кювете? И кто он рядом с Золотухиным?!

Лена Сташева когда-то сказала Золотухину: "Ты великий артист, и свое слово ты еще скажешь. Я знаю точно. Повторяй себе это чаще, что ты - великий".

Кто такая - эта Лена Сташева (сотрудница театра)? Что за экстрасенс, что за Чумак и Кашпировский? Я не знаю. Но она оказалась пророком Моисеем в своем отечестве.

Высоцкий тоже не раз говорил Золотухину: ты - великий артист. И как писателя он его ценил. И сказал о нем когда-то:

- Золотухин - человек, щедрый на похвалу... Он не боится хвалить другого, потому что внутри себя уверен, что сам он все равно лучше.

Это так и есть. Высоцкий попал своими словами в самую точку, в "яблочко".

Золотухин говорит читателям со страниц дневника: стройте свою судьбу сами.

Золотухин во всех своих ролях - живой человек, то есть интересный, нескучный. И из всех прилагательных ему больше всего подходит прилагательное "живой". Не зря он играл главную роль в спектакле с таким названием. Золотухин и человек - живой, и актер - живой, и писатель - живой, каждым своим словом, каждой своей строкой. И его образ в дневнике получился - живой, как и в жизни. И такой он и останется в дневнике и в истории. И такой он и войдет в вечность и в Бессмертие - живой.

Гете сказал когда-то: писатели - это секретари человечества.

В том смысле, что они записывают жизнь человечества... Сидят в разных концах земли, в своих кабинетах, со своими гусиными перьями и скрипят ими, записывают каждый свое.

Золотухин - как раз и есть один из этих "секретарей" (которых ни в коем случае нельзя путать с его "коллегами" из правления Союза писателей). Он "секретарь человечества" в самом чистом, классическом, эталонном виде. И говорит сам себе в своих дневниках: надо писать, надо писать, о себе, о Театре на Таганке, об артистах...

"Надо писать о наших артистах. Как бы там ни было, каждый живет, работает, старается и достоин внимания". Понятно, что они достойны внимания и о них надо писать. Но почему это надо делать ему, Золотухину? Почему он решил взять эту миссию на себя? У него, что, как в песне Пахмутовой, "нету других забот", кроме этого? Ему что - больше делать нечего и больше всех надо? Да полно у него других забот, и ему всегда есть что делать. Но он по натуре "секретарь человечества", и ему, и правда, "больше всех надо" - писать, потому что он без этого жить не может.

"Когда я пишу - я живу", - говорит он в одном месте своего дневника, а "без этого я - труп".

Золотухин - не просто секретарь человечества - он секретарь-стенографист, который не думает, стоит ли записывать такой-то эпизод или такую-то свою мысль или такое-то событие... может, не стоит? может, это не представляет интереса для истории и не имеет глобального значения? Он запечатлевает все, что успевает запечатлеть со скоростью своего пера. И ничего не просеивает сквозь свое символическое решето, чтобы что-то большое и глобальное, крупномасштабное оставить, а мелкое выбросить... как семенную картошку (из которой, кстати, может вырасти большая картошка)...

1968. В Театре "уже висит приказ об увольнении Высоцкого по 47-й статье. Сошел артист с катушек".

1968. Шеф: "Беда Высоцкого не в том, что он пьет. На него противно смотреть, когда он играет трезвый: у него (тогда) рвется мысль, нет голоса..." Беда Высоцкого в том, что не хочет работать, "он обалдел от славы... От чего обалдел? Подумаешь, сочинил пять хороших песен, ну и что?.. Он а-ля Есенин, с чего он пьет?" Будет пить, его "затопчут под забор, пройдут мимо и забудут эти пять песен... Я приучаю вас работать".

1987. 30 сентября. "Сегодня 70 лет Ю. П. Любимову!! Господи! Спаси и сохрани его!! Ай-ай-ай! Как же бы дать ему знать, что мы помним его и поздравляем, а!!"

1998. 23 ноября. "Поставив свой лучший спектакль за последние 10 лет ("Марат-Сад"), Любимов вернул Таганку во времена ее расцвета". "Юрий Любимов подтвердил свой класс".

Золотухин хочет хорошо сыграть в спектакле и просит Бога благословить его на это: "Благослови (меня), Господи... на... сегодня и завтра. И не забудь про коллег моих".

1998. 24 ноября. Шеф (Золотухину): "Ты работал сегодня здорово... просто молодец, учел все (мои) замечания... и мощно взял..."

Новая "роль (роль Доктора Живаго) села на меня, как хорошо подогнанный костюм".

Дневник Золотухина - это художественный протокол и своеобразнвя летопись и энциклопедия жизни Театра на Таганке, артистов этого Театра, режиссера Юрия Любимова и своей собственной жизни.

27 января 1991 г. он записывает свой сон: "Приснился мне Любимов - с лицом северного корейца". Почему Любимов приснился ему в таком образе, корейца, да еще северного?

Сначала образ корейца применительно к Любимову кажется нелепым и смешным, даже нарочито несуразным, прикольным. Но потом вдруг ты смотришь на Любимова - взглядом Золотухина и как бы художественным взглядом кинорежиссера - и находишь у него черты... корейца...

Образ северного корейца пришел к Золотухину через сновидение, то есть через вторую реальность, через подсознание, через подкорку головного мозга, откуда и приходят к людям с воображением художественные образы.

Вот еще один. Но не из второй реальности и не из подсознания, а из жизни. Золотухин сидит у себя дома, в кабинете, на столе у него бумага, в руке у него ручка, он сидит и "ждет вдохновения" и так и пишет в дневнике: "(я) жду вдохновения, но вместо него приходит Федя (приятель Золотухина)". Федя - вместо Музы. Так сказать и. о. Музы. Как только Федя ушел, Золотухин быстренько вскипятил себе в половнике чай (для бодрости, чтобы не заснуть) и опять стал ждать вдохновения и опять пишет в дневнике: "и вот (я) сижу вновь, жду вдохновения... Вместо него (на Золотухина) спускается сон". Морфей. А вдохновение к нему так и не пришло. Зато в дневнике появились образы Феди и Сна - врагов вдохновения.

Вот как в одном из эпизодов дневника, 17 января 1989 года, Золотухин с помощью художественного жеста передает свое волнение, которое он испытывает, когда приезжает в Овсянку к "простому, но не всем доступному" знаменитому писателю Астафьеву и ждет его в гостинице, в своем номере, и видит в окно, как Астафьев всходит, без шапки, на крыльцо гостиницы и сейчас придет к нему в номер: "Я засуетился. Стал быстро обуваться не на ту ногу".

Это почти как у Ахматовой:

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки...

Но у Ахматовой этот - неправильный совершенный - жест с надеванием перчатки не на ту руку передает нервно-печальное волнение героини после ее конфликта и прощания с любимым человеком и создает печальную картину стихотворения и такое же печальное настроение у читателя, а у Золотухина похожий - неправильный совершенный - жест с обуванием ботинка не на ту ногу передает нервно-радостное волнение героя перед встречей со знаменитым писателем и создает веселую и смешную картину этого эпизода и веселое настроение у читателя, которое усиливается новым - уже несовершенным - жестом героя: он хотел было убрать со своего стола тетрадь и перо, навести на столе порядок, но "не стал (ничего) убирать" со стола, чтобы писатель увидел, что "артист успевает писать-графоманить"...

Золотухин путем соединения двух серьезных тем в каком-то месте своего дневника может создать комический эффект от их соединения, например, темы признания актера в своей стране публикой и друзьями и темы непризнания, недооценивания его собственной женой.

После спектакля "Живой", 25 сентября 1989 года, сестра его приятельницы Ирина говорит ему:

- Вы гениальный актер! Вам не в этой стране жить надо!

И актер думает над ее словами и гениально объясняет сам себе природу своего патриотизма, причину своего нежелания жить в другой стране и причину своего нежелания покидать свою страну:

"...я русский актер, я только здесь и "гениальный".

Но тут Золотухин резко меняет одну серьезную тему - общественную - на другую серьезную - личную, менее глобальную - и один серьезный тон на другой, менее серьезный, чтобы не доводить читателя до слез и не разводить сырость:

"А жена говорит, что я средний актер. Как после этого ее не бросить?"

Почитателей, которые тебя ценят, бросать не надо, то есть и страну, в которой они живут, бросать не надо, а жену, которая тебя недооценивает, можно и бросить...

5 марта 1989 года он приезжает на Ваганьково навестить могилу Андрея Миронова. И краем глаза видит недалеко от себя молодую пару и слышит такой диалог между ними, и передает этот диалог четырьмя строчками, как если бы одной строфой:

- Смотри, смотри, вон Золотухин!

- Да ты что, он же еще живой!!

- Да вон он на тебя смотрит...

- Да я тебе (и) говорю, что он живой еще!

Первой женой Валерия Золотухина была его сокурсница по ГИТИСу актриса Нина Шацкая, с которой он после института ушел работать к Юрию Любимову в Театр на Таганке и которая потом, через много лет, стала женой Леонила Филатова.

Нина Шацкая была Мариной Влади Золотухина 60-х годов, ее русской копией. Он когда-то записал в своем дневнике: "У каждого артиста должна быть своя Марина Влади". Правда, она появилась у него раньше, чем у Высоцкого оригинал Марины Влади (?).

В первые два года счастливой семейной жизни, в конфетно-букетный и медовый период, Валерий Золотухин чуть было не забросил свой дневник. Но потом, слава Богу, опомнился и вернулся к нему.

6 июня 1969 Валерий Золотухин записал в своем дневнике:

"ГОСПОДЬ ДАЛ НАМ СЫНА!

Милая моя жена! Я горжусь тобой...

...Тебе очень идет больничный халат, который ты... как всегда, не так как все - надела, задом наперед, и выходит - красиво, нестандартно и под индивидуальность".

Умеет Валерий Золотухин одной деталью выявить и показать индивидуальность человека, в данном случае своей (первой) жены Нины Шацкой, индивидуальность которой он выявил и подчеркнул халатом, который она надела задом наперед (как он сам когда-то обул свои ботинки не на те ноги, когда ждал встречи с Астафьевым и волновался, и как Ахматова когда-то надела на правую руку "перчатку с левой руки").

Своего сына от Нины Шацкой Валерий Золотухин назвал Денисом.

Ему он уделил многие страницы дневника.

На одной из них он, как бы споря с собой или с распространным мнением о том, что семейный быт и дети мешают творческим людям заниматься своим делом, говорит, что Дениска и вообще семейный быт не мешает им с женой посвящать себя искусству:

"Это чепуха, что нам быт мешает (на него можно все свалить и списать, чтобы оправдать себя. - Н. К.)". Вроде Дениска не давал ему писать дневник и как следует сосредоточиться. "Но, - говорит благородный отец Валерий Золотухин, защищая своего маленького отпрыска, - вот его три месяца нет дома (он в больнице. - Н. К.), до неприличия редко мы бываем у него, а я даже дневник плохо пишу".

Но дальше по тексту оказывается, что совмещать семейную жизнь с дневником не так-то просто. Жена обижается на мужа за то, что он посвящает себя дневнику больше, чем ей. Тем более, что семейные дела она считает важнее дневника. И дневникописатель "утешает" ее:

"Дальше хуже будет... по целым ночам сидеть буду (писать дневник, днем некогда). Мне надо заниматься, а когда? Так что приучайся засыпать без меня".

Ее это не устраивает. Тем более, что она считает, что дневник вообще не нужен, ни ей, никому... И вообще она недооценивает Валерия Золотухина как писателя и как артиста (что чувствуется по дневнику). И в конце концов, они расстаются... Потому что он не может бросить дневник.

Денис вырос и стал священником и подарил Золотухину пятерых внуков, октябрятскую "звездочку". Обеспечил его "нескучной старостью", как выразилась интервьюерка "Московского комсомольца", хотя до старости ему, как я считаю, далеко.

Из дневника Золотухина. 1998. 16 января. Золотухин вспоминал с Любимовым Целиковскую, жену Любимова, и между ними произошел такой диалог:

- Сколько ты прожил с Шацкой? (Спросил шеф.)

- 15 лет.

- Да, тоже срок. А я двадцать. Терпеливые мы с тобой люди, - сказал шеф, усмехаясь".

Вторую жену Валерия Золотухина зовут Тамара. От нее у него родился сын Сергей.

Из дневника Золотухина. 1997. 20 сентября. "50 лет Тамаре Владимировне Золотухиной! Господи, спаси и сохрани ее и детей ее. Помилуй ее и дай ей до шестидесятилетия дожить, а там и дальше. Храни семью нашу, Господи. Сейчас я пойду за цветами жене моей единственной и неповторимой по своей глубине совести и ума, и к тому же женственности. А то, что болезни искорежили ее, так что же теперь делать? Другого бы ей мужа..."

"Расскажи мне, как ты живешь?" - спросила Тамара Золотухина и у Валерия Золотухина год назад. - "Ты же знаешь, как я живу", - ответил он ей, ведь они прожили вместе уже тридцать лет. - "Нет, не знаю", - сказала она.

Оказывается, и так бывает. Люди живут вместе тридцать лет и ничего не знают друг о друге.

Валерий Золотухин, как человек деревенского происхождения, считает, что главная задача хозяина семьи - обеспечить семью материально.

18 ноября 2004 года, в 9 часов 50 минут утра, у него родился сын Иван, весом 4 кг 600 г и ростом 55 см, богатырь таганский, с чем его поздравляла вся Таганка, и артисты, и зрители. Иван Валерьевич родился не от Тамары, а от молодой актрисы Театра на Таганке Ирины Линдт, выпускницы Щукинского училища, дочери военного музыканта, с которой Валерий Золотухин познакомился пять лет назад и выступает дуэтом в концертах, она поет песни, романсы "Белой акации гроздья душистые", "А напоследок я скажу...", а он "Ходят кони..." и т. д. Она ни от кого не скрывала, что любит Золотухина. Даже признавалась в этом корреспонденту "Огонька": "Да, я люблю Золотухина, да он женат. Но я все равно его люблю". Таганская Джульетта. Я не раз видела Золотухина с нею по телевизору. И один раз видела ее не экранную, а живую. Он выступал с нею 28 января 2004 года на юбилейном вечере журнала "Наша улица" на улице Балтийской. Она - нежное, трепетное создание, похожее на ветку акации, или точнее - на белую гроздь акации. В "Нашей улице" № 6-2004 года напечатана беседа Кувалдина с Ириной Линдт, и ее стихи, "душевные выплески":

А зачем оно, Счастье, -

Проживем без него...

И еще внутри диалога с Кувалдиным даны стихи Дмитрия Кедрина "Беседа" о ребенке, который находится внутри будущей матери, то есть получается, что как бы об Иване:

На улице пляшет дождик. Там тихо,

темно и сыро.

Присядем у нашей печки и мирно

поговорим.

Конечно, с ребенком трудно. Конечно,

мала квартира.

Конечно, будущим летом ты вряд ли

поедешь в Крым.

Послушай, а что ты скажешь, если он

будет Моцарт...

Будет ли он Моцартом?.. Кувалдин говорит, что талант половым путем не передается. Передается только биологическое устройство. А талант - это загрузка Логосом... Как напишешь (загрузишь душу), так и будет...

22 июня 1969 года. "Вчера, значит, исполнилось мне 28 лет. Целый день до спектакля я пролежал на тахте, постепенно выходя из большого похмелья. Слетел с катушек, даже не понимаю, что случилось - выпили (он и его товарищи по большому искусству. - Н. К.) в группе не так и много..."

Вроде бы никаких художественных ухищрений в этом эпизоде нет, а образ героя - есть, конкретный и зримый, как на ладони, как в световом круге лучей осветительной установки. Этот образ слеплен из авторской речи героя, из его чистосердечных показаний, которые он дает самому себе, как если бы следователю МВД, отвечая сам себе на вопрос: почему он 22 июня 1969 года июня чуть было не сорвал спектакль в Театре на Таганке, почему он не играл в спектакле, в котором должен был играть (в "Антимирах")...

"...играть, конечно (с похмелья), "Антимиры" (я) не смог. Венька (Смехов) и Володька (Высоцкий) работали (за меня)... Просидел около (них и около сцены) на ступенечках, завернувшись в кулису".

Золотухин-актер помогает Золотухину-писателю. Он в своем творчестве - еще и режиссер. Который сам ставит "спектакли" со своей труппой, сам отбирает актеров для главных и неглавных, но нужных ролей и для массовок...

"Демидова заявила, что хочет играть Гамлета".

Даже сам Валерий Золотухин не решался играть Гамлета, поскольку его играл Высоцкий. А Демидова заявила, что она, видите ли, хочет!

"Целиковская в климаксе... она шепчет про нас, про артистов, гадости ему (Любимову)"... Ну прямо какая-то баба-яга Целиковская, темная сила, а на фотографиях молодых лет - белокурая красавица и "ангел небесный"...

А вот как Золотухин нарисовал самого себя после "дружеской попойки" с милицией Грузии в выходные дни. Через взгляд Любимова на него и через свой диалог с ним, 11 февраля 1971:

Любимов артистам:

- Какое (у Золотухина) лицо?! Вы посмотрите на него - какое лицо?! Докладную писать не надо - все написано на лице, чем этот артист занимался эти выходные дни...

Любимов Золотухину:

- Что?! Пил (в выходные дни)?

- Жестоко (пил), Ю.П. Ко мне приехала высшая милиция Грузии...

- Милиция?! Да еще Грузии?! (С нею он и пил.)

- Высоцкий не был с вами? На нем тоже лица нет.

Высоцкий посоветовал Золотухину покрасить свои соломенные волосы в черный цвет, чтобы лучше сыграть Кузькина на сцене и выглядеть взрослым человеком, а не мальчишкой. Золотухин послушался его: "И я вечером же вчера, идя на репетицию, завернул в парикмахерскую и вышел оттуда черный, как жук навозный", - Шеф сказал ему: "Ты чего с собой сделал? Опять кино?" - думал, что это он для киносъемок покрасился. - "Что Вы, для Кузькина исключительно", - ответствовал актер. Шеф сказал ему, что соломенный цвет волос у него был лучше. Вот так, не угодишь на вас ни на кого, - подумал Золотухин...

"Любимов - таганский домовой".

А вот другой ракурс его портрета.

"Шеф свирепствует (мечет гром и молнии на своих артистов. - Н.К.):

- Вы становитесь ординарными заштатными актерами в приемах игры...

- Вам лишь бы не работать... ...Люди разучились работать - это трагедия страны...

- Не режессируйте со сцены...

- Не надо мне помогать, занимайтесь своим делом!

- Вы думаете, легко 8 лет держать театр на такой высоте... Чтобы в кассу толпы очереди стояли?

- Страна, имеющая лучшую литературу, докатилась до "Чего же ты хочешь?"!

А в другом месте дневника, которое я не буду сейчас искать в книге, Золотухин пишет, что шеф так ругал артистов за то, что они плохо работают, пьянствуют и срывают репетиции и так грохал по столу кулаком (скажет слово и - грох по столу, скажет слово и - грох по столу), и так сотрясал воздух, что все светильные установки вышли из строя! Вот это образ повелевателя грома и молний, повелевателя стихий!

И когда Золотухин пишет о Любимове, что для него нет вопроса - БЫТЬ или НЕ БЫТЬ, он, Любимов, - всегда ЕСТЬ, "он по своей натуре и воспитанию... боец, он сильный, он всегда победитель", это не голые слова, не голые фразы, потому что они подкреплены художественным материалом самого Золотухина.

Валерий Золотухин умеет создать портрет человека с помощью случайных реплик самого этого человека, через его слова не о себе, а о другом человеке, ничего не добавляя к ним от себя. Так он, например, создает портрет Беллы Ахмадулиной в своем дневнике.

1986. Ахмадулина встречает Золотухина на какой-то тусовке, на каком-то вечере, и между ними происходит короткий обмен любезностями.

- Золотухин... золотой... кто-то что-то мне говорил (про Вас)... Вы что-то написали...

- Я Вам дарил, Вы небось потеряли.

- Нет-нет, но я слышала, что Вы еще что-то написали, а я не читала, правда...

Белла называет Золотухина золотым, то есть хочет показать ему, что у нее очень хорошее отношение к нему. Но при этом она не читает и не считает нужным читать его книги!

Эпитетам Золотухина, его сравнениям и метафорам, художественным деталям позавидует любой писатель. О глазах коня он говорит, что они у него "цыганские", о волосах учителя немецкого языка - что они у него "буйноволосые", а, например, о Высоцком, которого он называет своим "кормильцем" (потому что книги Золотухина о нем кормят автора этих книг), он говорит, что Высоцкий кормит его в "камбузном" смысле слова, не в "ресторанном", не в "столовом" и "кухонном" или "трактирном", а в "камбузном"... То есть они кормят его - как кок кормит матроса в камбузе. Не как официантка - кормит денежного посетителя в ресторане, не как радушная домохозяйка кормит мужа или сына у себя дома, на кухне... а как кок кормит матроса в камбузе. Очень емкий эпитет!

А какие у него сравнения: Золотухин приехал к себе в село, и "вся родня" узнала, что он приехал, и явилась к нему домой, "как по повестке", чтобы отметить это радостное событие и выпить за это. "Как по повестке" - то есть, значит, все родственники явились к нему в организованном порядке, по-солдатски, чуть ли не строем, все - как один. А какие слова он использует, чтобы веселее передать атмосферу праздника. И "я запился (с этой родней) вусмерть". Не напился до смерти, а "запился вусмерть"... Эти слова из простонародного словаря смотрятся здесь, как старинные брошки из бабушкиного сундука...

А какие у него художественные детали, такие нарочно не придумаешь.

01.08.1980. "Ответственный за крышу гроба" - таким я был в день похорон (Высоцкого)".

19.10.1980. "Чешский журнал поместил некролог о смерти В. Высоцкого - и (рядом с ним) мою фотографию, мой портрет (из фильма "Единственная") в черную рамочку вправил".

Штрихи к портретам героев своего дневника Золотухин часто дает через живые сценки и мизансцены, написанные с большим юмором. И эти штрихи такие выразительные, что заменяют собой портреты.

Например. В сценке с участием матери Целиковской и Золотухина.

Мать Целиковской знакомится с Золотухиным, восхищается его игрой в фильме "Пакет", чистотой и непосредственностью артиста. И спрашивает его: "Вы москвич? Нет? Ну, это видно. Не испорченный человек, в Москве такой чистоты не найдешь. Берегите это... И читайте, как можно больше читайте хороших книг. Аксакова читали, "Детство Темы"? читайте, читайте". Тут, в этих ее фразах, видно и Золотухина, молодого артиста с печатью провинциализма на лбу, и саму мать Целиковской, с печатью коренной москвички, вроде бы культурной дамы, которая не замечает, какая она бестактная по отношению к нему. Она вроде и восхищается молодым артистом из провинции, и тут же подчеркивает его провинциальность, нестоличность, да еще советует ему, выпускнику ГИТИСа, читать "Детство Темы" (книгу для младшего школьного возраста, считает, что более сложные ему не подойдут по уровню его развития). В смешном свете тут выглядит не Золотухин, а мать Целиковской. Особенно когда их обоих рассматриваешь в ретроспективе, но знаешь, кто из них что собой представляет и кто чего стоит не столько тогда, сколько теперь.

А вот сценка с участием одного из сотрудников Театра и Любимова. В день похорон Высоцкого Любимов пришел в Театр, еле пробившись сквозь оцепления милиции, и набросился на этого сотрудника: "Меня не пустили, вы понимаете, не пропустили к театру (милиционеры не узнали его в лицо)... Как же Ульянов (который тоже должен быть прийти в Театр. - Н. К.) пробьется сквозь этих долдонов?" Сотрудник сказал: "Да Ульянова-то знают. Что вы беспокоитесь за Ульянова?" Шеф обалдел. Публичные люди, даже люди с очень большой известностью, склонны преувеливать свою известность в народе, среди широких масс.

Штрихи к портрету Высоцкого Золотухин дает, например, через такую голую информацию о нем:

11.12.1991. "Володя не требовал особых благ себе в жизни, особой зарплаты, одежды особой, еды, питья...

...но если в компании была женщина или женщины, за ним было негласное, но безоговорочное право на любую из них. Первый выбор был за ним, остальные (мужчины) разбирали дам после него".

Высоцкий тут - сквозь штрихи легкого карандаша Золотухина - виден лучше, чем если бы на картине, писанной маслом: и похож на вожака лосей из затеси Астафьева, который (лось этот) мог заполучить любую важенку (лосиху) из своего стада, какую он пожелал бы.

Театр на Таганке - самый интеллигентный из всех театров Москвы и всей России. Это Театр высокой поэзии, высокой литературы. Чтобы понять это, стоит только посмотреть листочек с программой спектаклей Театра на Таганке: тут и "Евгений Онегин" Пушкина, и "Мастер и Маргарита" и "Театральный роман" Булгакова, и "Медея" Еврипида, и "Тартюф" Мольера, и "Доктор Живаго" Пастернака, и "Фауст" Гете, и "Братья Карамазовы" Достоевского, и "Добрый человек из Сезуана" Брехта, и "Шарашка" Солженицына, и "Сократ-оракул" Кедрова и Любимова, и поэтическое представление "Владимир Высоцкий", и бриколаж "До и после"...

...27 мая 2003 года я попала в Театр на Таганке на предпремьерный спектакль-бриколаж "До и после" с Кувалдиным.

Это был "балаганчик" русской поэзии, в котором участвовали классики разных времен - Золотого и Серебряного и пост-Серебряного века - Пушкин, Блок, Ахматова, Гумилев, Маяковский, Хлебников, Горький, Гиппиус, Есенин, Розанов, Цветаева, Брюсов, Саша Черный, Мандельштам... и Иосиф Бродский... Самый цвет русской литературы! - И символические персонажи в масках - Арлекин, Красное Домино, Коломбина, Петрушка, Пьеро... - В исполнении артистов.

Они читали стихи в ритме "нон-стоп". Некоторые стихи - целиком и полностью, некоторые - отрывками из одной-двух строф или строк... в рассыпанном порядке, в свободной диспропорциональной композиции, как бы без всякой связи между одними и другими. Под музыку Стравинского и Шенберга и под тишину зала. И из всего этого, как из стеклышек и осколков или из кусочков камешков или из мелкого бисера, складывалась живая, подвижная калейдоскопно-клиповая мозаика жизни человека в России в разные времена, особенно в периоды революционных перемен, и до и после них, абсурдная, изломанная, траги-комическая, ужасная и несмотря ни на что - великолепная в своей стихийности жизнь, рождающая великую поэзию... Прозаики - Горький, Розанов, Чехов - разбавляли поэзию в спектакле прозой, философскими речениями, вносили в ритмы поэзии вихрь и динамику аритмии.

Герои и персонажи спектакля, яркие, в неестественно ярких нарядах, кто в огненно-красном трико, кто в лимонно-желтом или в черно-белом шахматном трико, кто в модных шмотках 20-х и 30-х годов, кто в изысканном рванье и лохмотьях, кто в винтажных юбках и платьях, появлялись из большого "Черного квадрата" Малевича, как из черной дыры, как из черных ворот, как из экрана телевизора или монитора компьютера. И декламировали стихи и кувыркались на фоне этого квадрата, на белых железных шестах и поручнях и выделывали разные акробатические и эквилибристические номера и прыгали на сцену и там играли каждый свою роль...

Валерий Золотухин выступал в роли Иосифа Бродского. На нем был ультрарыжий парик, почти как у Олега Попова или у соломенного чучелы Страшилы, а на набеленном белилами лице у него были нарисованы (!) черные очки с большими окружностями... Он ходил-вышагивал в черном фраке, с бабочкой Нобелевского лауреата под воротником рубашки, по плоскости сцены, по квадрату этой плоскости, кругами, по линиям четырехугольника, и читал стихи про пилигримов в театральной манере а-ля Бродский, с легкой прикартавинкой в дикции и с растяжкой слов:

...мимо шикарных кладбищ,

мимо больших базаров,

мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима

синим солнцем палимы,

идут по земле пилигримы...

...и хрипло кричат им птицы:

что мир останется прежним,

да, мир останется прежним...

мир останется лживым...

И, значит, не будет толка

от веры в себя и в Бога...

И, значит, остались только

иллюзия и дорога...

Этот Золотухин-Бродский был самый яркий из всех артистов, из всех типажей спектакля "До и после"... Такой яркий, что мне, например, казалось, будто вся масса света, которая шла на него от прожектора, исходит не от прожектора к нему, а от него к прожектору и что главный источник света и главный светильник в зале - не прожектор, а Золотухин...

В своем этюде о молодом художнике Александре Трифонове, у которого есть картина со своей интерпретацией "Черного квадрата" Казимира Малевича, и она неожиданно совпала с интерпретацией этого "квадрата" на сцене Таганки, Золотухин пишет: когда Любимов сказал мне, что "Черный квадрат" Малевича будет "основным графическим решением" спектакля "До и после", я был в недоумении и восстал против этой геометрической фигуры всем своим "нутром", всем "существом" и не понимал, зачем тащить эту "крайнюю нелепость", эту "безумную насмешку над нами, обывателями", эту "пустоту" из одного века в другой, да еще выставлять ее на сцену, чтобы мы, артисты, живые, полнокровные люди, обыгрывали это "ничто".

И другие артисты не хотели признавать "графическое решение" Любимова и подвергали все это критике и скрытым насмешкам. А Любимов сидел в своей репетиционной комнате с пока еще плохо сколоченным квадратом и сочинял спектакль, который был весь в его голове и которого никто не видел и не представлял, кроме него. Любимов не обращал внимания на неудовольствия и насмешки своей "актерской братии" и работал "в режиме гениальности". И теперь, когда спектакль готов и когда все, в том числе и специалисты искусства, восхищаются "красотой и изобразительностью "двойного квадрата" и изобретательностью Любимова и изощренностью "светового, цветового и пластического решения" спектакля, Золотухину стыдно за себя и свое невежество, и он не боится признаться в этом самому себе и читателям эссе.

Он пишет, что спектакль "До и после" - это "позднейшая... фантазия" Любимова "на тему стихов Серебряного века", и в ней Любимов выступает и как режиссер-постановщик, и как балетмейстер, который придумывает каждому персонажу свое "пластическое решение", и что в спектакле "До и после" он проявляет себя "неслыханным новатором". Золотухин говорит, что такие люди, как Любимов, называются - "люди с высоким уровнем восприятия". "Они могут достичь и познать высшие намерения звезд и галактик". "Пифагор дал нам математический анализ солнечной системы. А Босх!" А 85-летний Любимов, использовав мотив "Черного квадрата" у себя в спектакле, так же, как и 27-летний Трифонов у себя в картине, доказал, что этот квадрат не такая уж нелепость, как казалось многим и самому Золотухину, и что Малевич через сто лет выиграл спор о том, нужен или не нужен миру его квадрат...

Золотухин меняется с годами. Когда-то ему не нравился роман Пастернака "Доктор Живаго". И он так и писал об этом в своем дневнике. Но со временем он стал смотреть на "Доктора Живаго" другими глазами. И удивлялся, почему власти могут наказывать и карать художника за его произведения, как за какие-то преступления. А потом и играл этого Живаго на сцене Таганки... Ему когда-то не нравился и "Черный квадрат" Малевича... а теперь он восхищается им и пишет ему оду в своем этюде. Валерий Золотухин умеет посмотреть на себя со стороны - глазами самокритика - и говорит, что он сам себе не нравится в своих старых дневниках, тем, каким он был, по своим взглядам, суждениям, вкусам, а иногда даже противен самому себе... Но этим-то он и особенно хорош...

Золотухин когда-то очень хотел услышать от Любимова слова: "Ну что ж, Валерий, время пошло тебе на пользу".

Время и правда пошло ему на пользу и играет на него.

...Я читаю буклеты с программой спектаклей 2002 - 2004 года и вижу, что из всех "старых" артистов, из всех "звезд" и кумиров Таганки в труппе этого Театра остался один Валерий Золотухин. Один - на весь Театр!

Таганка, я твой бессменный арестант.

Погибли юность и талант

В твоих стенaх...

Первая роль, которую Валерий Золотухин сыграл на Таганке много лет назад, была роль Водоноса в спектакле "Добрый человек из Сезуана".

В этом есть нечто символическое. Потому что если сказать одним словом, какой человек Валерий Золотухин, то это можно сказать одним словом - добрый. И это самое лучшее, что можно сказать о человеке вообще. (Что Золотухин умный, талантливый, всесторонне развитый, выдающийся - это само собой, но при этом - он добрый, бывают ведь умные, талантливые, всесторонне развитые и выдающиеся, но - недобрые и злые.)

Не зря на Руси самым лучшим обращеним к людям было: люди добрые (люди добрые, помогите бедному человеку, подайте копечку! люди добрые, послушайте меня, что я вам скажу!.. люди добрые, покупайте книгу Золотухина!)

Одной из самых удачных ролей Золотухина считается роль Кузькина в спектакле "Живой" по роману Бориса Можаева. "Живой" всех брал за живое. И зрителей, и самого Золотухина, и его друзей.

Как-то после спектакля Высоцкий и Марина Влади пришли к Золотухину. И устроили у него вечеринку. Как пишет Золотухин, они "по-студенчески наставили закусок, икры банку... Славно посидели, потрепались... Марина была в знаменитом красном костюме...". (Этот "знаменитый красный костюм" теперь останется в истории только благодаря Золотухину, который написал о нем в своем дневнике, а то кто бы и помнил о нем?) Она видела "Живого" и была в полном восторге от Золотухина в роли Кузькина и говорила ему гениальные комплименты как артисту, говорила, что когда Золотухин играет Кузькина, "артиста нет (на сцене)... есть русский мужик, тип - Кузькин...".

"Живой" пролежал на полке 21 год. И 21 год Золотухин мечтал сыграть роль Кузькина и ждал Любимова из эмиграции, чтобы тот восстановил на сцене свой шедевр. Премьера "Живого" с Золотухиным в главной роли состоялась в Театре на Таганке в 1989 году. И имела у зрителей исключительный успех. Кузькин в исполнении Золотухина всем показал Кузькину мать.

А в 1993 году состоялась премьера "Доктора Живаго" по мотивам романа Бориса Пастернака и поэзии Пастернака, Блока, Мандельштама, Пушкина, опять же с Золотухиным в главной роли. И она имела у зрителей еще больший успех.

Валерий Золотухин сыграл в Театре и в кино около ста ролей. Какая из них его самая любимая?

Многие зрители, наверное, скажут: Гамлет. Или: Кузькин. Или: Доктор Живаго.

Но самая любимая роль Золотухина, из всех, какие он сыграл за свою жизнь, это - Моцарт в фильме "Реквием" и в спектакле "Моцарт и Сальери", поставленном по одноименной маленькой трагедии Пушкина.

В "Таганском дневнике" есть фотография 1980 года, на которой Моцарт-Золотухин стоит рядом с Сальери-Смоктуновским, два актера, два гения, которые совместимы друг с другом, два "сына гармонии".

Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь...

Моцарт знал, кто он есть. Это некоторые его современники не знали и поэтому считали его "гулякой праздным", а он-то знал. И Сальери (литературный герой) знал. Потому и пропадал от зависти к нему, потому и отравил его ядом, подмешанным в вино (в поэме). И Золотухин знает сам о себе, кто он есть. Только не показывает вида. И не задирает носа, не зазнается. Чтобы не обижать своих коллег и вообще других людей, которым до него далеко и которым не дано того, что дано ему. Каждый талант и гений знает и чувствует, кто он есть.

В дневнике за 27 февраля 1971 года у Валерия Золотухина я нашла такую запись:

"Вчера купил "Маленькие трагедии" Пушкина. Хочу сделать "Моцарта и Сальери". Прочитал глазами - страшно, и кому это нужно?!"

Как же это - кому это нужно? Это нужно тем, кому нужно. А кому не нужно, тому и не нужно. И что о них думать и говорить?

...Кстати сказать, в жизни Моцарт был "толстеньким, маленьким вертлявым человеком, бабником и пьяницей". И внешне - мало похожим на тот свой портрет, который висит в Большом зале консерватории, где он похож на Лемешева. Валерий Золотухин говорит об этом в своем интервью в "Московском комсомольце". Когда Моцарт пришел к кардиналу просить себе места капельдинера при дворе, тот прогнал его под зад коленом.

Кинорежиссер Швейцер увидел Моцарта в Золотухине (идеального, а не того, который был в жизни). И взял его в свой фильм на роль Моцарта. Гримерша стала "лепить" из него Моцпрта. Лепила, лепила, потом отошла от него в сторону, посмотрела на него и сказала: "Ну, Моцарт не Моцарт, а австрияк из тебя симпатичный получился!"

20 февраля 2004 года я смотрела по ТВ, по программе "Культура" фильм о Валерии Золотухине. Там были использованы фрагменты из спектакля "Моцарт и Сальери".

Как Золотухин играет Моцарта! Легко, и даже как бы легкомысленно - и в то же время (в подтексте роли) трагично, а оттого, что он играет легко и как бы легкомысленно - от этого все (и сам образ Моцарта) получается и воспринимается еще трагичнее.

Мне день и ночь покоя не дает

Мой черный человек. За мною всюду

Как тень он гонится...

Как Золотухин чувствует силу гармонии искусства!

Когда бы все так чувствовали силу

Гармонии!..

Но в том-то и дело, что все не могут чувствовать ее так, как избранные.

...Но нет: тогда б не мог

И мир существовать; никто б не стал

Заботиться о нуждах низкой жизни;

Все предались бы вольному искусству.

Нас мало, избранных, счастливцев

праздных...

Избранных - мало. Вот потому-то и нужно ценить их, и ценить особенно, не так, как других, и ценить еще при их жизни, а не только после. И успеть сказать им слово доброе и признаться им в любви - еще при жизни. Чтобы хотя бы этим поддержать их.

А что касается "счастливцев праздных" - никто так не работает, никто так не "вкалывает", как эти праздные счастливцы. И никто меньше их не позволяет себе быть праздными. Они даже и не знают, что это такое - быть праздными. Потому что они целиком посвящены искусству. Вся их "жизнь - в искусстве", по Станиславскому. И жизнь вне искусства для них просто не существует. И яркий наглядный пример этого - сам Валерий Золотухин.

Вчера я выступала вместе с... ой, с кем я вчера выступала (мне даже не верится)! - С Валерием Золотухиным! На презентации его книги "Секрет Высоцкого"! С нами была жена Высоцкого Людмила Абрамова, мать его детей, экскурсовод музея Высоцкого (я когда-то читала в "Литературном обозрении" нежнопорывные письма Высоцкого к ней и запомнила ее и прониклась к ней симпатией).

Презентация книги проходила в "Русское зарубежье", в Москве, в магазине около Театра на Таганке и Никольской церкви, и снималась на камеру сотрудницей магазина и оператором-любителем и какой-то телекомпанией...

Ах, Боже мой! До чего я дожила! Могла ли я представить себе, когда сидела в своей "косопузой" Рязани и смотрела "Хозяина тайги" и другие фильмы с участием Валерия Золотухина и Владимира Высоцкого и слушала песни в исполнении того и другого, что я буду выступать в Москве с самим Валерием Золотухиным, на презентации его книги о Высоцком, и с женой Высоцкого!

Господи! Это какая-то фантастика! Реальная нереальность! Или реальность, но не реальная, не первая, а вторая и даже третья или четвертая... а сколько их всех-то? считал их все кто-нибудь?

Но я и правда выступала с Валерием Золотухиным и с женой Высоцкого... Читала свои стихи о "Таганском дневнике", по просьбе самого Золотухина, которые ему очень нравятся...

И она сказала что-то вроде этого:

- Валерий Золотухин считает, что если он прожил день и не написал о нем в дневнике хотя бы строчку, то он зря прожил этот день.

А Валерий Золотухин засмеялся бумбарашно, смехом своего Бумбараша, и сказал:

- Я только для того и живу, чтобы в конце дня написать, как у меня прошел день. Вот и о вечере в "Русском зарубежье" я напишу в своем дневнике...

После этих его слов вечер приобрел какое-то особое значение, еще более важное, чем до этих слов. Зрители, которые пришли на Золотухина и стояли в проходе между стеллажами с книгами в вольных позах, сразу подтянулись, некоторые даже встали по стойке "смирно", а одна "тетя" из семейства "сумчатых", с двумя круглыми матерчатыми сумками у своих ног и с книгой Золотухина под мышкой, начала причесывать свои химические кудри расческой, чтобы выглядеть поаккуратнее, а один солидный "дядя" втянул в себя свой живот, похожий на надувной резиновый матрас, чтобы он казался меньше, чем есть... Будто Золотухин со своего места, из президиума, которым служил желтый, партообразный стол у стены, снимал их на камеру для истории.

- Золотухин - это магнитофон, который записывает все, что с ним происходит в жизни, на пленку, а с пленки на бумагу...

- У меня магнитофон в кармане, - пошутил Золотухин. - И похлопал ладонью по своему левому карману, как будто там и в самом деле был магнитофон.

"Этот аппаратик у Золотухина не в кармане, а в сердце, в голове и в ушах, встроен прямо туда, а в органы зрения у него встроена видеокамера..." - подумала я.

А у меня все это тоже встроено в голову и в органы слуха и зрения... И поэтому я тоже могу - более менеее точно - воспроизвести со своих пленок на бумагу день, который я прожила.

Валерий Золотухин показал и прочитал зрителям письмо своей 18-летней поклонницы, которое она прислала ему, полное любви к Золотухину и Высоцкому. Она написала, что раньше она знала Золотухина только как прекрасного актера, а теперь узнала и как прекрасного писателя, автора дневника, что этот дневник - стал ее настольной книгой, которую она все время читает и перечитывает и что благодаря ему она открыла для себя много нового в мире искусства и узнала о закулисной жизни актеров Театра на Таганке и о Высоцком и заинтересовалась его личностью, его творчеством и теперь ищет кассеты с песнями Высоцкого и слушает их и купила его книги и читает их и смотрит фильмы с его участием, и с особенным удовольствием - фильмы с участием их обоих... 18-летняя девочка, чистая весенняя фиалка, с чистым взглядом на мир и на людей искусства, не испорченная жизнью и моралью, восприняла дневник Золотухина как идеальная читательница, в отличие от многих взрослых, которые когда-то говорили, что он - не для печати... Он не для таких, как эти недоразвитые взрослые, он для идеальных читателей, таких, как эта девочка. А у нас в стране таких, слава Богу, - не одна она. И в "Русском зарубежье" на презентации "Секрета Высоцкого" присутствовали как раз такие читатели, и совсем молодые, и не очень. Людмила Абрамова сказала, что Валерий Золотухин - не только настоящий друг и партнер Высоцкого, но и... (как же она сказала, кто он был? моя "пленка" на этом месте стерлась... он был еще и увековечиватель его памяти?..) и что если бы он не написал книгу о нем, то где бы теперь был весь тот материал о Высоцком, который есть в книге, его бы не было, он пропал бы... и это была бы большая потеря... Потому что книга Золотухина - лучшая из всех вещей о Высоцком... и там он показан со всех своих сторон, а не только с парадной.

Астафьев на страницах "Нового мира", в своих "затесях", когда-то обвинял Высоцкого в том, что он, "кумир современников", "проломил стену и впустил в наш дом" "блатную оголтелость", и что "не был он никаким страдальцем", а только разыгрывал его из себя, а был он "забулдыгой, пьяницей и наркоманом, но при этом умел прекрасно играть на сцене и в кино, виртуозно владел гитарой и сгубил себя и свой талант сам". Золотухин, который ценит Астафьева, его крепкое, сильное, "разносное" слово, сказал на вечере, что не разделяет его мнения о Высоцком, и стал по-рыцарски защищать Высоцкого страницами своей же книги, читать их вслух... И так разволновался, что стукнул рукой по столу и нечаянно задел и смахнул со стола толстостенный пластмассовый стаканчик с "Бон аквой", чем вызвал в зале гром оваций. Зрители рассматривали этот эпизод вечера как удачный, незапланированный экспромт... Стаканчик треснул пополам, с двух сторон по диаметру, до самого основания, как разрезанный саблей казака... И один из зрителей, господин с букетом желтых роз в целлофанновой упаковке с золотой ленточкой, приготовленных для своего кумира Золотухина, подобрал этот стаканчик с пола двумя пальцами, вроде бы для порядка, чтобы пустая посуда не валялась под ногами, и благоговейно спрятал в свой портфель как бесценную реликвию. Вот так и копятся у частных лиц ценные эскпонаты для музеев... А потом Валерий Золотухин вдохновенно читал Иосифа Бродского:

И быть над землей закатам,

И быть над землей рассветам.

Удобрить ее солдатам,

Одобрить ее поэтам.

Одна гостья вечера, зрительница, задала Валерию Золотухину такой вопрос:

- Скажите пожалуйста, а это правда, что Любимов не любил своих актеров, что он все время только ругал их и редко кого и когда хвалил?..

На это Валерий Золотухин ответил, погладив ладонью свою бритую под ноль (и не раз символически "битую" Любимовым?) голову:

- Любимов - не сентиментальный человек, скажем так. Да, он редко кого из своих артистов хвалит. Но за все сорок лет существования Театра на Таганке Любимов не пригласил туда ни одного артиста из другого театра - играть в каком-нибудь спектакле. А работал и работает только со своими артистами... А Театр это для него - все, это самое главное, что есть у него в жизни... Причем Любимов никогда не сталкивает артистов лбами, не противопоставляет их друг другу и не говорит, что вот этот - хороший, а вот этот - плохой... Не разводит зло между ними. И не делает различия между молодыми и немолодыми.

На этом вечер, он же и спектакль "Презентация "Секретов Высоцкого" с Валерием Золотухиным в главной роли, закончился. Под эмоционально-взрывные, горячие рукоплескания публики.

И все зрители выстроились в очередь к Валерию Золотухину, чтобы он подписал им свои книги... И кто из зрителей был с цветами, те подарили ему цветы, трепетнолепестковые символы своей любви к нему. И он сидел среди ноябрьских роз, гвоздик, хризантем и гербер, как садовод в аранжерее, и подписывал книги... А потом, опираясь на взявшуюся непонятно откуда - как из рукава иллюзиониста - и не ради форса взятую с собой трость, он - в сопровождении свиты поклонников - пошел в свой Театр на Таганке играть режиссера Ивана Васильевича в "Театральном романе", а до и после спектакля продавать в фойе свои книги... А потом сидеть в гримерке и писать дневник.

...Талантливый человек - во всем талантлив (во всем, что он делает). А гениальный человек - во всем гениален.

И Валерий Золотухин - гениален во всем, что он делает: играет ли он в спектаклях, снимается ли он в кино, выступает ли он на вечерах, пишет ли он свои книги, и продает ли он их своим читателям...

Только когда же он отдыхает? Или гениальные люди - вообще не отдыхают, потому что они не люди, а сверхлюди, все время подключенные к космосу, как аккумуляторы, и берущие оттуда нужный им заряд энергии?

Золотухин живет в "режиме гениальности", в котором живут все гениальные люди, - а это значит в режиме круглосуточной работы изо дня в день, из года в год, и не знает, что значит - отдыхать.

- Нет ли лишнего билетика?

Эта фраза звучит как строка стихотворения. И она звучала 19 ноября 2004 года около Театра на Таганке, в устах всех, кто хотел попасть в Театр на Золотухина, то есть на спектакль с его участием, поставленный Любимовым по мотивам романа Булгакова "Театральный роман", и всех, у кого не было билета. У меня он был, слава Богу. И я попала в Театр, в отличие от тех зрителей, которые "в театр не попали, билетов не достали".

Поклонники Золотухина говорили между собой в фойе, зажимая сами себе рты руками, как во времена сталинских репрессий:

- Говорят, что этот спектакль (я видела, как он в течение нескольких месяцев рекламировался на ТВ) сегодня идет последний раз (а премьера прошла 23 апреля 2004 г.), а потом его снимут с репертуара...

- Почему?

- Никто не знает.

- Кто-то знает, кто будет снимать его с репертуара...

Вот на какой спектакль я попала! Слава Богу, что успела.

...Валерий Золотухин играет в этом спектакле роль Ивана Васильевича, режиссера и цензора, которому молодой автор Максудов в исполнении Дмитрия Муляра принес свой роман, чтобы сделать из него пьесу. Этот роман начинался со слов: "Шел черный снег". И вот Иван Васильевич в исполнении Золотухина сидит в большом черном кожаном кресле с подлокотниками и с подголовником - около занавеса, но не сценного, а декорационного - и читает этот театральный роман и делает автору вслух свои критические замечания и советует ему кое-что изменить там. Например, превратить 56-летнюю мать главного героя в его возлюбленную, но сделать ее помоложе, или, наоборот, превратить возлюбленную героя в его мать... Я уже не помню этих тонкостей. Или, например, "застрелить" главного героя, или лучше не застрелить, а убить его финским ножом, в спину:

- Вставить ему в спину финский нож... Или не вставить, а всунуть... Да, не вставить, а всунуть...

Автор ничего не хочет менять в своем романе... Потому что тогда это будет не его, а совсем другой роман... Автор понимает, что Иван Васильевич по сути зарубил его роман...

Спектакль получился в духе самого Булгакова... Абсурдный, фантасмагорический... запутанный, как мозги шизофреника и наркомана, и насквозь иронический... С секретаршей, которая, сидя чуть ли не на небе, печатала роман на ретро-машинке, под диктовку автора, и не могла съехать с одной и той же страницы, с одной и той же фразы: "Шел черный снег...", и с Аристархом Платоновичем, и с двумя разведенными женами... и с деревянным Троянским конем, у которого в финале отвалилась голова, и со Сталиным, который сидит на этом коне с саблей или ходит по балкону и произносит оттуда речь или выходит на балкон и пляшет лезгинку, выворачивая себе кисти рук... и все время дает смешные комментарии к эпизодам спектакля и делает смешные резюме после каждого очередного эпизода... словом, забавляет публику, как конферансье...

(Образ Сталина показался мне навязчивым, как навязчивая идея... Он в спектакле вроде бы и симпатичный - веселый, шутливый, совершенно не страшный, не злой, не тираничный и не деспотичный, но оттого, что он такой "симпатичный", он, да еще со своим утрированным акцентом, будто передразнивающий сам сабя, и кажется - неприятным, сусальным, размалеванно-лубочным, и все неприятнее, все нарочитее от эпизода к эпизоду, особенно в финале спектакля, когда этот герой в кителе просто достал зрителей (по крайней мере меня) своими шутливо-мудрыми речениями для газетных передовиц и лозунгами, типа: "Советской стране нужны свои, советские Мольеры... Поэтому наши советские писатели должны писать пьесы... Пишите пьесы, писатели!".

Булгаков старался сделать его образ симпатичным, чтобы польстить самому Сталину? От этого даже не образ Сталина в спектакле, а сам Булгаков (сейчас, когда я вспоминаю спектакль, а не тогда, когда я смотрела его) кажется мне неприятным... Булгаков, который пляшет перед вождем, ходит перед ним на задних лапах... не знает, как угодить ему... и как будто ждет от него каких-то милостей за это, может быть, Сталинской премии?.. и думает, что этого никто не видит... А я увидела... И Булгаков, этот дессидент 30-х годов, стал мне неприятен... Я всегда считала, что он был в оппозиции к тем, кто пляшет по власть имущим. А он, оказывается, сам плясал по ним, да еще как! Может быть, из-за его Сталина спектакль и снимают с репертуара Театра на Таганке? Сталин в этом не виноват. И Любимов в этом не виноват. В этом виноват Булгаков.)

Все артисты в спектакле играли очень хорошо и эмоционально и эксцентрично, в стиле прозы Булкагова. Все, без исключения.

Но лучше всех был Валерий Золотухин в роли Ивана Васильевича! Он был бесподобен! Вне всякой конкуренции.

В этой роли он показал себя как гениальный комедийный актер.

Он не кувыркался на сцене в смешных позах, не кривлялся, как клоун, не дурачился, не заходился в хохоте, растягивая свой рот от уха до уха, не гримасничал, не паясничал, не делал ничего смешного, и даже и не улыбнулся ни разу, да и одет был не как Олег Попов в своем несуразном, аляповатом наряде с клетчатой кепкой, и не как Юрий Никулин в своих маломерковых штанах и в таком же маломерковом пиджаке, а в строгий, официальный черный костюм с цилиндром, во фрак и в белую мужскую сорочку... Он играл серьезного человека, который занимает высокий пост театрального режиссера и редактора и почетное место в обществе и сидит в большом кресле и вершит литературные судьбы авторов...

Вот он нашел в романе Максудова пикантные места с интимом. И тут же предлагает выбросить их:

- Интим? Это надо выбросить из романа. Интим на мировом уровне, который имеет историческое значение для всего человечества, - это другое дело. А просто интим - нет ничего отвратительнее этого.

Как Золотухин произносит здесь каждое слово, как обкатывает его и любуется им со всех сторон и как церемониально подает его в зал... как золотое яблочко на белом блюдечке с золотой каемочкой, как деликатес в винном соусе на золотом подносе...

А когда он открывает дверь из двух створок, с нарисованным во всю дверь портретом Станиславского, так что одна половина лица остается на одной створке, а другая - на другой, и когда он говорит в пространство, с растяжкой:

- Не ве-ерю! (Всему, что говорят на сцене герои спектакля...) Не ве-ерю...

Как он это говорит, как он произносит эту реплику из одного слова с частицей не... Так, что она стоит целой большой речи... И так, что зал - вместе со стенами и люстрами - сотрясается от приступов гомерического хохота.

И вдруг, в одном эпизодике, из комедийного актера Золотухина вылезает спрятанный в нем, как в чулане под замком, драматический актер. Когда Иван Васильевич придирается, придирается к автору романа, делает, делает ему какие-то замечания по тексту... а потом вдруг признается сам себе, что он завидует этому автору, этому свободному художнику, который не скован никакими идеологическими, политическими, эстетическими, этическими, литературными и прочими рамками и установками, который пишет, как он хочет... пишет, допустим, что снег черный, а не белый... и не желает писать по-другому, подстраиваться под требования редакторов... И вдруг Иван Васильевич вспоминает, что он и сам когда-то мечтал быть свободным художником, когда был еще молодым и неоперенным... Но предпочел стать большим начальником, со своим большим креслом, и стал им и не написал за жизнь ни одной книги... И вдруг он понимает, что он зря прожил жизнь... Он и сам ничего хорошего не сделал, и другим этого делать не давал... И ему становится стыдно за свою жизнь и обидно за себя, а зрителям становится жалко его, этого Ивана Васильевича в исполнении Золотухина.

А в следующем эпизоде из него вдруг вырывается на волю, как из-за тюремной решетки, трагический актер. Когда он сидит в кресле в позе старика, с движениями и мимикой старика, и говорит:

- Состарился я. Умру скоро...

У меня после этих слов Золотухина слезы брызнули из глаз, как из поливальной машины... И вся душа содрогнулась, как от подземных толчков на Курилах.

Кто сказал эти слова? Иван Васильевич о себе или сам Золотухин о себе?

Храни его Бог!

Я, если сказать правду, только Золотухина и видела на сцене прямым зрением, а всех других артистов - боковым, как антураж Золотухина. И не помню путем, кто кого играл... и кто что говорил. Я помню одного Золотухина, как мэтра в окружении "кардебалета".

...А после спектакля, как и до, Валерий Золотухин продавал в фойе Театра свои книги... В наряде Ивана Васильевича из "Театрального романа", в реквизитном костюме и в цилиндре. И лицо у него было молодое-молодое, как у молодого Есенина на фотокарточке 1919 года! И я удивилась про себя: как же он несколько минут назад играл старика и издали, из партера, из моего двенадцатого ряда, всеми своими манерами и казался глубоким стариком?

.... Золотухин пишет в своем "Таганском дневнике", что он читал артистам в Театре на Таганке некоторые места своего дневника, и довел их до страшного хохота.

А строкой ниже пишет, что Любимов считает, что надо ставить "Театральный роман".

Когда я читала дневник Золотухина, то этот спектакль еще не шел на сцене Театра, и я, грешным делом, подумала: какой же молодец Любимов! - Он хочет поставить спектакль по "Таганскому дневнику"! Он понял, что дневник Золотухина - это гениальное художественное произведение, из которого получится гениальный спектакль о Театре на Таганке - "Театральный роман". Спектакль, в котором артисты будут играть Высоцкого, Золотухина, Демидову, Смехова, Филатова, Шацкую и самого Любимова! Это будет лучший спектакль в репертуаре Театра за всю историю Театра!

Потом я поняла, что я ошиблась. - Под "Театральным романом" Любимов имел в виду не дневник Золотухина, а пьесу по Булгакову...

Но вот я посмотрела эту пьесу. И я считаю, что пьеса по дневнику Золотухина получится намного интереснее!! (Тут я ставлю два восклицательных знака, в стиле Золотухина.)

"Таганский дневник" прямо создан для Театра на Таганке...

По всему своему материалу, по сюжету, по идеям, по тематике и проблематике, по конфликтам, по героям и персонажам, по характерам, по разнообразным сценкам и эпизодам, по мизансценам, по репликам и репризам, по монолагм и диалогам, по драматичности и комичности, по языку... ну абсолютно по всему!!

А потом можно будет поставить киносериал по "Таганскому дневнику", потому что в один спектакль весь материал этого грандиозного литературного произведения не влезет...

И этот киносериал будет интереснее всех бразильских и аргентинских и всех наших отечественных, по Марининой и прочим... и интереснее "Войны и мира" и "Преступления и наказания" и "Идиота".

Размечталась я... А почему бы и нет?

А неужели никому, кроме меня, не приходило в голову, что по "Таганскому дневнику" можно поставить спектакль и киносериал?

Моя последняя (последняя не в жизни, я надеюсь, а только на теперешнем этапе моей жизни) книга стихов и прозы, выпущенная издательством "Книжный сад", называется "Цветы запоздалые", как одна из повестей Чехова. А Валерий Золотухин играл в спектакле "Цветы запоздалые", поставленном по этой повести. Вот такое у нас с ним получилось совпадение с "Цветами запоздалыми".

Старшая сестра Валерия Золотухина пишет ему в одном из своих писем, что она видела его по телевизору в "Цветах запоздалых" и что он там "вполне хорош, в смысле игры актерской".

А в каких фильмах и спектаклях он не хорош?

Многие афоризмы Валерия Золотухина отличаются от серьезных классических афоризмов тем, что они состоят у него из двух частей - из основной, серьезной части (собственно афоризма) и из шуточной добавки, которая следует, как правило, после запятой или после точки. То есть все афоризмы у него - как бы с прицепами в виде шуточных добавок. Например. Залотухин пишет о том, что он дал какое-то обещание своей жен. И тут же выдает афоризм с шуточным прицепом:

Мужчина должен выполнять свои обещания (основная часть). А я мужчина считаюсь (добавка).

С помощью шуточной добавки к афоризму он не позволяет себе превратиться в морализатора и проповедника, в дубликат сионского мудреца, который что ни слово молвит, то какую-нибудь мудрость говорит.

Вот еще примеры таких его афоризмов:

"Надо все записывать по горячим следам (основная часть), но даже у меня это не получается(добавка)".

Кто не знает, что Золотухин написал 90 тетрадей дневника, тот подумает, что Золотухин добавил к своему афоризму свой "прицеп" после запятой для смеха. Но кто знает, сколько он пишет, тот не подумает так.

"В профессии артиста мужество - вещь чуть ли не главная (основная часть), разумеется, при наличии таланта в наличности (добавка)".

А если таланта в наличности у артиста нет, то его мужество состоит в том, чтобы признать это и покинуть сцену и уступить ее артисту с талантом.

Есть у него и афоризмы и просто фразы в духе Ларошфуко, парадоксальные и даже язвительные:

"Без злых языков жизнь пресна".

Это он написал после того, как натерпелся от этих самых злых языков.

"Иногда... под дурака сыграешь - за умного сойдешь".

Умному человеку, да еще если он артист, часто приходится играть под дурака. И Золотухину приходилось и приходится, и не только на сцене. И поэтому он всегда находится в отличной творческой форме и может играть без репетиций и без разминок.

А вот его афоризм - инструкция для артиста и писателя:

Если хочешь заставить плакать (своих зрителей или читателей), плачь сам. Если хочешь заставить смеяться, оставайся невозмутимым".

Золотухин сам неукоснительно соблюдает эту инструкцию. И поэтому умеет заставить зрителей и читателей плакать там, где нельзя не плакать, и смеяться там, где нельзя не смеяться.

Есть у него афоризмы с эффектом обманываемого ожидания во второй части, которым позавидовали бы Задорнов и Альтов:

"Как съездишь за границу, так сразу развратишься (конец первой части, который нацеливает читателей на ожидание пикантных подробностей во второй части, которое, увы, не оправдывается, но зато вызывает смех) и не возьмешь в очередной вояж мыльницу с мылом".

Когда я была в Польше первый раз, в 1987 году, я там тоже "развратилась" от удобств в отеле "Форум" и потом не взяла с собой в командировку в районный город Сапожок ни мыла, ни мыльницы...

Некоторые его афоризмы воспринимаются как "сердца горестные заметы", с полушуточным и полунешуточным уточнением:

"Мне помешали выполнить мои планы многие обстоятельства (основная часть), главным образом люди (добавка)".

А именно люди больше всего и мешают выполнять человеку какие-то свои планы и делать какие-то свои дела. Потому Диоген и ушел от них в пустыню и поселился в бочке, чтобы люди не мешали ему делать свое дело: думать, философствовать и писать. Но такое не каждый может себе позволить. И поэтому если человек выполняет свои планы и делает свое дело, несмотря на то, что ему мешают разные обстоятельства и люди, он вызывает особое уважение.

Золотухин считает, что артисту, как и человеку любой другой творческой профессии, нужны мифы и легенды о нем, потому что они помогают ему сделать имя и стать известным и популярным.

И если этих мифов и легенд у него нет, то их следует выдумать.

Как там у Есенина говорится:

Если б не было ада и рая,

Их бы выдумал сам человек.

О Высоцком одно время ходила легенда, что он сидел в тюрьме (чему, наверное, отчасти способствовала и "наколка" у него на груди в песне "Банька"?). Я и сама почему-то думала в детстве, что он сидел в тюрьме. Может быть, потому, что слышала эту легенду. Она прибавила ему большое количество очков в его пользу и большое количество поклонников среди широких масс, в том числе и в армии заключенных. И пока выяснилось, что он не сидел ни в какой тюряге, он уже сделал себе имя и стал известным и популярным, уже пролез в дамки, а вернее в короли. А ту легенду потом отбросил, как топор, из которого солдат варит суп.

Роман с Мариной Влади тоже был Высоцкому на руку, он служил ему рекламой. Как Есенину - его роман с Айседорой Дункан и женитьба на внучке Льва Толстого. А Бродскому помогла раскрутиться и сделать себе имя его слава тунеядца и ссылка на Север за тунеядство (мало ли тунеядцев было в советское время, но только ему повезло поднять вокруг этого скандал и шум и сделать себе на этом имя). Недаром, когда Ахматова узнала о шуме вокруг Бродского, то сказала: "Кто-то делает рыжему хорошую биографию". А Нике Турбиной - помогла раскрутиться ее связь с Евтушенкой (но в конечном счете это ей все же не помогло, потому что не было подкреплено творчеством). А Алине Витухновской помогла ее история с наркотиками...

"Я что хочу сказать, - говорит Золотухин, - что у каждого артиста должна быть своя легенда, своя хохма, свой манок, из-за чего бы можно было потратить полтинник на книгу о нем (или на его книгу). Надо уметь создать о себе легенду, свою легенду..." Для саморекламы. "Артист должен заботиться о своей рекламе".

Кто умеет это делать, тот и молодец.

Многие создают легенду о себе тем, что пьют и куролесят. "Хотя, как сказал Золотухин, - этот путь исшаркан и затерт до предела и не оригинален". А все же многие прибегают к этому пути и добиваются успеха. К тому же "хохмы" чаще всего выкидываются в нетрезвом виде...

Наверное, вот почему на десять самых известных артистов, поэтов, писателей приходится "по статистике - девять" таких, которые пьют и куролесят. К ним принадлежали и Есенин, и Высоцкий, которые к тому же потребляли и наркотики. Но из этого совсем не следует, что тот, кто пьет и потребляет наркотики и создает разные легенды о себе, обязательно добьется успеха.

"В нашем деле многое от... случая зависит и происходит. Но не всякий случай есть тот, которого ждешь...", - говорит Валерий Золотухин.

Случай когда-то свел его с режиссером Назаровым. Назаров поставил на Золотухина, как на скаковую лошадь, снял его в пяти своих фильмах, в "Пакете", в "Хозяине тайги" и других. Золотухин попал в его круг. Но, как он пишет в своем дневнике, это был "круг середины", "круг серости", по крайней мере - так говорили те, кто считали себя в Гамбургском кругу: Данелия, Таланкин, Кончаловский, Тарковский... И они не хотели "связываться" с Золотухиным, снимать его в своих фильмах. Потому что на нем было клеймо: "Он снимается у Назарова". А то, что он снимался и у Полоки, и у Роома, и у и у Хейфеца, это уже никем не принималось во внимание. Для всех главным было то, что он - актер Назарова.

Золотухин размышляет и пишет об этом в своем дневнике 1970 года: "Не знаю - плохо это или хорошо (что он оказался в кругу Назарова. - Н. К.). Насколько плохо и насколько хорошо? Что мне в результате принесет этот союз? Если бы меня случай свел с режиссером другого круга? Как сложилась бы моя теперешняя судьба? Или я достоин того, чего имею?"

Он очень переживал, когда авторитетные люди говорили ему, что он после "Хозяина тайги" "затрафаретился" как актер, что он остановился в своем творческом развитии, идет по накатанной колее, и что зрители видят в нем только милиционера из "Хозяина тайги" и никого больше...

И он задается вопросом, нужно ли, чтобы люди видели его лишний раз в форме милиционера? "не заслонит ли эта форма" другие его творческие возможности, другие роли, не будут ли все говорить о нем:

- Золотухин! Это тот, который вечный милиционер?

- Милиционер!! А я хочу Гамлета сыграть. Допустим - Гамлета! - восклицает он в своем дневнике 1971 года. И там же пишет:

"Где же, когда же, на каком году жизни моей подстерегает меня моя главная роль, мое главное дело?! Быть может, им стал бы Кузькин?!"

И такая печаль о своих нереализованных возможностях звучит в этих словах, как в "Пасскалии" Генделя.

В 1971 году после фильма "Цветы запоздалые" Золотухина оценил и полюбил режиссер Абрам Матвеевич Роом (который в свое время заметил и Шукшина), он пригласил Золотухина сниматься в своем фильме по пьесе Горького "Яков Богомолов", в главной роли, в роли русского интеллигента, инженера, "человека утонченного, с большим благородством души". Золотухин несколько раз приезжал к Роому домой, обсуждал с ним эту роль... И не верил своему счастью.

13 января 1971 года он пишет в своем дневнике: вся жизнь моя подчинена теперь одной мечте - сыграть Якова Богомолова. Неужели это случится?!.. Боже, помоги мне! "Неужели этот корабль (удачи) пройдет мимо моей гавани?"

Он чувствовал себя Яковом Богомоловым, чувствовал, что это его роль. Верил в это. И Роом в него верил. Он обратил внимание на руки Золотухина, на его длинные, тонкие, ровные музыкальные пальцы и на то, как он носит фрак, как человек из высшего света, как аристократ. И сказал ему: "Вы посмотрите на свои руки и на то, как вы носите фрак, - так уже никто не носит. Где вы этому научились?! Вы нас водите за нос, когда говорите, что вы из колхозной семьи, - у вас что-то другое в крови намешено".

Золотухин стал заниматься зарядкой, делать силовые упражнения, чтобы стать "мускулистым, жилистым"... и лучше сыграть своего героя. Он понимал, что эта роль - "из когорты Гамлета, Мышкина, Раскольникова", и если он сыграет ее, то сразу перейдет в другое амплуа, в другой разряд и на другой уровень и его киносудьба изменится кардинальным образом... Но этот корабль удачи прошел мимо его гавани. Роом неожиданно отказался от Золотухина. Кто-то сказал ему: "Зачем он тебе? Он же милиционер..." Это было для Золотухина трагедией. Правда, Роом потом опять передумал и опять пригласил его к себе и даже подписал с ним договор на работу в фильме... Золотухин должен был сниматься там вдвоем со своей женой Ниной Шацкой. Но потом все сорвалось, и Роом опять отказался от его кандидатуры, уехал со своей группой в Крым. И это был первый тяжелый удар в актерской жизни Золотухина, в его кинокарьере, удар по его "тщеславию и самолюбию". Пережить этот удар ему помог фильм режиссера Николая Рошеева "Бумбараш", в котором он сыграл главную роль и который принес ему феноменальный успех и славу.

"Мне победа Бумбарашкина втридорога дорога, потому что она - после поражения моего "Якова" у Роома, - записывает он в своем дневнике. - Все лето (пока он снимался в "Бумбараше". - Н. К.) у меня было какое-то тайное состязание с этой крымской компанией (Роома. - Н. К.), я завидовал им, я ненавидел их классовой ненавистью крестьянина..." и был переполнен "животным, звериным желанием, азартом"... "Мне хочется заглянуть в душу Роому - неужели он не жалеет, что потерял меня? Не может быть. Я убежден - он должен, он обязан обо мне жалеть. Бог ему судья, да и мне тоже".

В 1972 году Золотухин отказался сниматься у Назарова в его фильмах, хотя тот предлагал ему главные роли. И у другого такого же режиссера - Сахарова - он тоже отказался сниматься... Причем за день до этого еще не знал, что он сделает это. Но он это сделал, пошел на такой решительный шаг, на который способен далеко не каждый актер, и записал в своем дневнике: "Хрен с ними, все роли не переиграешь".

Когда Золотухин опубликовал свой дневник и подарил его Назарову, тот прочитал там нелестные слова Золотухина о нем и о его "круге", и обиделся на него и не пришел к нему на юбилей, а вскоре и умер. И Золотухин так и не объяснился с ним. Если бы объяснился, Назаров понял бы его.

Но Золотухин не отказывается от всего, что написал, потому что он нигде не покривил душой. Он писал, что талантливый человек должен общаться с талантливыми. А разве нет?

- Если я буду перед самим собой лукавить, чего будет стоить моя жизнь? - сказал он корреспондентке "МК".

Каждому молодому актеру хотелось попасть к Тарковскому и Роому... "в обойму той режиссуры". И если бы случай свел Золотухина с ними в самом начале пути, до Назарова, то точка отсчета его актерской биографии была бы совсем другой и сама биография и сама судьба была бы у него другая.

Но что говорить об этом? А если бы у него не было бы Назарова, может быть, он и с Роомом никогда не встретился бы? Кто знает? Неисповедимы пути Господни.

Зато Его Величество Случай свел его с Любимовым и с Театром на Таганке. Это ли не удача?

Есть в дневниках Валерия Золотухина одна сквозная тема, которая проходит "через годы, через расстоянья" красной нитью или красной ленточкой с нарядным бантиком, эта тема - подарки от Высоцкого.

21 июня 1968 года, в день своего рождения, Валерий Золотухин пишет:

"Мне 29 лет...

Высоцкий подарил мне рубашку синтетическую. Симпатичного светло-шоколадного цвета, если такой бывает. ...Год назад... он подарил мне брюки, они были на мне (21 июня 1968 года), я получился "весь в Высоцком".

Позже он пишет: Высоцкий подарил мне ручку. Еще позже: Высоцкий привез мне из-за границы джинсы. Еще позже: Высоцкий подарил мне куртку (черную, кожаную, как у комиссара 20-х годов).

Высоцкий - все время что-то дарит своему другу Золотухину, как Микки Маус, Дед Мороз или Снегурочка, а тот отмечает это в своем дневнике, как приятные для себя события, достойные попасть в дневник и в историю.

Где сейчас та рубашка синтетическая, те брюки, та куртка и та ручка, те джинсы? Их нет. А в дневнике они есть.

Так и все, о чем пишет Золотухин, обо всем, что было у него в жизни. Где все это? Оно в дневнике, как в вечном хранилище, как в камере хранения на Казанском вокзале, где он до поры до времени держал свой парадный шевиотовый костюм, чтобы потом появиться в нем на люди.

...Про куртку от Высоцкого Залотухин потом пишет, что Высоцкий не подарил, а продал ее ему, за 200 млм 250 рублей (советскими деньгями, то есть недешево)... Но что об этом теперь говорить, когда нет ни тех денег, ни той куртки, она давно износилась? А если бы она не износилась и была бы теперь цела, Золотухин мог бы продать ее с аукциона и сделать на ней бизнес. Как и на всех других подарках от Высоцкого.

"Я очень мало читаю в своей жизни, - признается Валерий Золотухин в своем дневнике. - ...Но зато прочитанное мной... крепко забивается мне в башку".

Он любит читать и понимает, что читать н а д о, но ему часто бывает не до этого, некогда - быт мешает, работа в театре, карьера... "А потом ведь и самому писать надо".

Читает он в основном в метро и когда находится в ссоре с женой. "Надо чаще ссориться, чтобы читать, как вот сейчас", - пишет он в своем дневнике 70-какого-то года.

Золотухин, конечно, скромничает, когда говорит, что он читает мало. Это смотря по сравнению с кем - мало, если по сравнению с членами жюри премии Букера и других премий (я, естественно, шучу)... Он играет в таком Театре, где каждый актер обязан читать много... и притом самых лучших поэтов и писателей, Пушкина, Достоевского, Блока, Есенина, Мандельштама, Цветаеву, Ахматову, Вознесенского, Бродского, Булгакова, Пастернака, Брехта, Гете, Мольера, и не только читать, но и знать их наизусть...

Золотухин любит моего земляка Есенина. Он пишет в дневнике: когда мне плохо, я "утешаюсь Есениным". А мне он написал в своем письме, что когда ему хочется "согреть" и "обогреть" свою душу, он едет к Есенину в Константиново, а когда не может поехать, то читает "Анну Снегину" в каком-нибудь собрании.

Золотухин любит Платонова. Говорит, что когда читает его, то "потеет и плачет". Некоторые друзья говорят ему, что он похож на Платонова своими "Дребезгами", по эстетике, по образам "слово - игрушка горячая", "воробьи вдребезги разлетелись", хотя Золотухин писал свои "Дребезги" до того, как прочитал Платонова. Он говорит о Платонове: мы с ним как будто "из одной деревни".

Еще он любит Астафьева. И не раз встречался с ним в жизни. Был у него в Овсянке. И снимался с ним на фото (оно есть в его книге).

А еще он любит "потрясающего француза" Моруа, его книгу "Литературные портреты", его "новеллы, короткие исследования душ своих собратьев по крови и перу..." Когда он читает Моруа, то наслаждается.

Он пишет об этом в своем дневнике и пробует вспомнить, откуда у него, у Золотухина, взялась его книга? - "Я не помню, чтобы я покупал ее. Может быть, кто-то положил ее (мне) в портфель, не желая себя называть? Или я украл ее у соседей по купе "Москва-Киев-Минск"?" Золотухин - и здесь в своем амплуа. Не хочет играть перед читателями роль важного господина, роль бумажного жучка, который вон кого читает - самого Моруа, ишь ты.

Есть у Золотухина книги, которые он перечитывал в течение своей жизни много раз. Например, "Отцы и дети" Тургенева, которую он привез с собой в Москву с Алтая. Он перечитывал ее каждый год, начиная с девятого класса, в течение семнадцати лет, это стало его ритуалом. И когда он доходил до смерти Базарова, то неизменно плакал. Но когда в тридцать четыре года он опять перечитывал ее, то почему-то уже не заплакал и решил, что роман Тургенева устарел и что он, Золотухин, его перерос. И тогда он отложил "Отцов и детей" и больше не брал в руки. А потом через много лет, уже в шестьдесят четыре года, он увидел эту книгу в одном доме и заволновался и замер, как "тургеневская собака в стойке", и подумал: открыть книгу или не надо? и открыл ее, на той самой странице, где Анна Сергеевна приходит к Базарову и узнает, что он попал под колесо... и - опять заплакал, как в детстве. И понял, что "Тургенев не стал... хуже писать" за это время.

В школе Золотухин был отличником. Но с русским языком, с грамматикой был не в ладах. И не любил писать сочинения и всегда списывал их у других. Да и литературу как предмет он не очень любил. Но классе в восьмом, в 15-16 лет, прочитал "Слово о полку Игореве" и, как он сам говорит, "был ужален Словом". Оно понравилось ему больше "Евгения Онегина" и "Капитанской дочки", особенно своей образностью. И он написал сочинение о "Слове..." - такое большое, что оно не влезло в тетрадку, и он переписывал его несколько раз, и у него от этого даже появилась мозоль на среднем пальце. Но за свое сочинение он получил "кол", потому что там было много ошибок. И тогда он обиделся на учительницу, которая поставила ему "кол" (ошибки - ошибками, а содержание - содержанием, почему она и содержание оценила на "кол"?), и написал "трактат о (конечно же, неправильном) преподавании литературы в школе", где он "опозорил" свою школу, как сказал ему директор... Сочинение о "Слове" и "трактат" Золотухин теперь считает точкой отсчета своей профессиональной литературной деятельности.

Дневник Золотухина состоит из записей каждого дня, каждая из которых имеет свой законченный вид, свою замкнутую систему, как стихотворение. Эти записи нельзя сливать в один сплошной текст, как нельзя сливать в один сплошной текст разные стихотворения, или, допустим, чашку чая с чашкой молока. Каждая запись содержит в себе какой-то небольшой кусочек жизни автора, а все вместе они составляют большую мозаичную картину его жизни, как сборник стихотворений.

Все кусочки связаны между собой главным героем и героями, с которыми связана его жизнь, и выстраиваются в большой сюжет с множеством разных тем.

Все темы, а также наблюдения, мысли и переживания автора, относящиеся к ним, выражены у него где одной строкой, где двумя, где абзацем... и на протяжении всего писания идут и повторяются - в разных вариациях, то в одном, то в другом месте... и строятся как бы из рефренов, как стихи.

Например, в дневнике есть такие рефрены с вариациями: Володька опять запил... мне не нравится, что Володя выпивает... Володя пришел на репетицию пьяный... Володя не пришел на репетицию, потому что был пьяный...

Или: я пил всю неделю... я пью и пью, остановить не могу... мне надо бросать пить... скоро неделя, как я не беру спиртного в рот... целую неделю я не пил...

Или: Спаси и сохрани меня, Господи... сегодня с утра я был в церкви, ставил свечки Любимову, Можаеву, Тамаре, маме, сыновьям и за упокой отца и Юры Богатырева... был в церкви, поставил свечки, помолился о здравии мамы, Тамары, Можаева и Любимова, отца помянул... Господи! Спаси и сохрани мя, грешного...

Или: Любимову стукнуло 50 лет... Любимову исполнилось 70 лет...

Или: ох, бабы, бабы... ох, бабы, бабы...

Или: за месяц я не написал ни одной строки... надо мне больше работать, больше писать...

Или: печатать мне мой дневник или не печатать?

С помощью этих рефренов и совсем маленьких рефренчиков каждая из затронутых там тем постепенно развивается, расширяется углубляется и усиливается в дневнике и становится большой и серьезной темой... даже если эти рефрены поданы с улыбкой и юмором.

Есть и в дневнике и очень лирические рефрены, например, с обращением к Мисс Бумбараш, артистке Валентине Баслиной, на "Вы" с большой буквы, которые звучат как Песнь Песней: ах, мисс Бумбараш!.. как живется Вам, сударыня, мисс Бумбараш?... Вы моя летне-осенняя надежда, вы моя забота, нежность и тоска моя, мисс Бумбараш!.. моя свеча горит сегодня для вас одной, мисс Бумбараш... спокойной ночи, ангел мой златоглавый, мисс Бумбараш...

Эти рефрены, которые проходят через весь дневник насквозь, похожи на подводные течения в Белом или Баренцевом море или Средиземном море, на какие-нибудь гольфстримы, в общем течении "сюжета" дневника, или на музыкальные линии в большой симфонии, которые то тонут в волнах этой симфонии и как бы совсем исчезают, то опять возникают и поднимаются на гребень, то сливаются между собой, как в "Шехерезаде" Римского-Корсакова, и делают произведение полифоничным, каким и является дневник Золотухина, сложное и высокоискусное произведение при всей внешней простоте каждой из его частей и легкости и живости языка.

У каждого артиста, считает Валерий Золотухин, должна быть своя "индивидуальная походка", свои "движения корпуса, рук, ног - всех членов тела", отсюда складывается "индивидуальная пластика", по которой мы узнаем человека... "многое обусловливается характером его". У самого Валерия Золотухина это все и есть, и у его героев на сцене, которых он играет, - тоже. И все это есть у него и как у писателя, и у героев его прозы - тоже.

Он умеет "подсмотреть человека", его "посадку головы", его походку, выражение его лица, его внутреннюю, духовную суть, и снять все это своей "внутренней скрытой камерой" и передать это на сцене или на бумаге.

Вот как блестяще он делает это на бумаге, в своем "Таганском дневнике".

17 января 1989 года он был в гостях у Виктора Астафьева, в Овсянке. Заехал с ним к его любимой тетке Августе. И "прослезился", когда увидел ее, и показывает ее в своем дневнике так, что и читатели не могут не прослезиться:

"...старухе 81 год, (она) слепая, на ощупь моет пол... Идет к Вите, а сама на развешанное белье натыкается, отводит его от (своего) лица руками, глаза (у нее) не видят и не мигают".

Это Золотухин не только тетку Астафьева, но и мою маму "подсмотрел" и показал, которая была тоже слепая, как тетка Астафьева.

Дальше он показывает Астафьева, через его внимание к тетке. Он принес ей лекарств, таблеток, и денег, чтобы она могла заплатить налог (за недвижимость? за свою покосившуюся избушку?):

- ...я тебе тут... деньжат положил (с лекарствами)... Заплати (свой) налог, а то скажут: померла, а налог не заплатила, схитрила. (Тут Астафьев очень своеобразно шутит с ней, чтобы повеселить ее.)

Потом он дает ей пощупать таблетки, чтобы она знала, какие для чего нужны:

- Вот эти большие таблетки... от сердца, а эти, поменьше, - от давления...

Кто не разумеет слепому человеку, тот если и даст ему таблеток, то не догадается дать ему пощупать их, чтобы он не перепутал, какие от чего... Астафьев - зрячий (но тоже слепой на один глаз) своей слепой тетке разумеет.

Дальше Валерий Золотухин сообщает одну потрясающую подробность, которая выполняет роль художественной детали убойной силы:

"Весь этот разговор, все наше присутствие в доме любимой тетки соровождалось музыкой Бетховена и брехней кобеля, который порезал себе морду о консервную банку..." (у него обе щеки были в крови).

Музыка Бетховена и брехня кобеля, который порезал себе морду, символизируют собой столкновение, противоположность и несовместимость двух миров, в которых писатель Астафьев живет одновременно, мира второй реальности, то есть мира высокого искусства, неземного мира, куда устремляется душа человека, и мира первой реальности, мира земного, который не дает ему взлететь и требует его участия в нем, как требует участия его любимая слепая тетка, которую он навещает, отрывая себя от письменного стола и от высоких материй. Она-то от него ничего не требует, но этого требует от него его долг племянника и само беззащиное положение тетки Августы, в котором она находится, такая несчастная, как ее кобель, и даже еще несчастнее кобеля.

Многое из того, что Валерий Золотухин говорит сам о себе, он говорит как бы в шутку:

"Последнее время я очень много, хотя где-то в шутку, говорю о том, что я национальная гордость, что меня надо беречь, как Байкал, что я лучший артист лучшего театра и т.д. в этом же духе".

Но если отбросить шутки в сторону, то, все, что он говорит, это - чистая правда, кроме шуток. Валерий Золотухин - действительно наша национальная гордость и действительно лучший артист лучшего театра, и его действительно надо беречь, как Байкал.

Когда-то, а точнее 2 сентября 1988 года, Валерий Золотухин увидел в провинции, в книжном магазине дневник артиста Н. Д. Мордвинова, "витязя" и "гладиатора" сцены, - "огромный кирпич". Полистал его книгу и подумал: "Кому это интересно? Кто его помнит? Кто знает? Зачем он это писал?! Для души, для работы... Но вот стоит (его) исповедальный "кирпич", и я думаю... И мой "кирпич" когда-нибудь вот так встанет на какой-нибудь полке, в далекой, заброшенной Богом дыре". Подумал и написал об этом в своем дневнике.

Нужна или не нужна будет кому-то моя книга? - думает он. И думает: о Высоцком книгу, разумеется, купили бы, из-за самого Высоцкого, а не только из-за его романа с Мариной Влади, хотя роман с ней - "это хороший довесок" к книге.

Валерий Золотухин недооценивает сам себя и переоценивает Высоцкого.

Он думает: в моем "кирпиче" нет-нет да и промелькнет имя Высоцкого, и уже ради одного этого какой-нибудь чудак купит для своей библиотеки мою книгу, мой "кирпич", и люди будут искать в моей книге дорогие имена, и найдут там Высоцкого.

Валерий Золотухин недооценивает сам себя и переоценивает Высоцкого (это мой рефрен).

Золотухин как актер - намного талантливее Высоцкого и разнообразнее по своим амплуа, на мой взгляд (я выражаю свой взгляд и ни под кого не подстраиваюсь). Высоцкий хорош только в фильме "Место встречи изменить нельзя", в роли капитана Жеглова, и еще, пожалуй, в роли Дон Хуана в "Маленьких трагедиях", а в других фильмах и спектаклях - он намного хуже самого себя и везде однообразен. А в роли Хлопуши по поэме Есенина - он просто смешон... когда он бросается на цепи и орет: "Проведите, проведите меня к нему (к Пугачеву)! Я хочу видеть этого человека..." - и кидается на цепи, наскакивает, наскакивает на них, как бойцовский индийский петух, на это вообще нельзя смотреть, до того это плохо, это у него получается на уровне самодеятельности. И как певец Золотухин нисколько не хуже его, а еще и получше будет в своем роде (по своим вокальным данным), и как писатель - он намного сильнее, чем Высоцкий как поэт. То есть вообще ни в какое сравнение с ним не идет... Их даже сопоставлять нельзя, настолько это разные величины, и настолько Золотухин крупнее Высоцкого по всем параметрам. Может быть, я говорю это в полемическом запале? Но я говорю то, что я думаю.

Я не собираюсь принижать Высоцкого, и я не преследую такую цель, он выдающееся, универсальное явление нашей культуры... Но не более выдающееся, чем Золотухин в своей области, в своей сфере, в своем роде, а в чем-то - и намного менее выдающийся. Вот что я хочу сказать. Чтобы отдать справедливость Золотухину, который всю жизнь находился в тени Высоцкого и вся жизнь которого после смерти Высоцкого является как бы "послесловем" его собственной жизни.

Высоцкий, что ни говори, прежде всего бард. Не певец, как таковой, не поэт, как таковой, не музыкант, как таковой, а - бард. И так его и надо воспринимать и рассматривать. Среди бардов он - король, это да. В жанре авторской песни у него нет конкурентов. И тексты у него намного сильнее, чем у других бардов, и рифмы у него отменные, и сюжеты, и язык. Ну что об этом говорить? Но авторская песня - это все же самодеятельность, даже если она на очень высоком уровне, как у Высоцкого. Авторская песня - это приложение к искусству артиста, которое (приложение это) у Высоцкого вышло на первый план и заслонило его основное искусство (в котором он не слишком силен) и превратилось в его основное искусство.

А Золотухин - это в первую очередь актер, и актер высшего пошиба, интересный в самых разных ролях и в самых разных амплуа. И в такую же первую очередь он - писатель, и тоже высшего пошиба. Он, как и Высоцкий, - кентавр, но если Высоцкий кентавр-бард, то Золотухин это актер-писатель и писатель-актер, такой вот он кентавр, целое и неделимое явление из двух ипостасей, чудо, подобного которому нет.

И я сейчас думаю: не Золотухину повезло, что он встретил на своем пути Высоцкого и прошел с ним вместе большой путь жизни, а Высоцкому повезло. Вернее - им обоим повезло встретить друг на своем пути и пройти вместе большой отрезок этого пути, но Высоцкому повезло больше. Потому что Золотухин по сути стал его личным секретарем и его личным биографом и увековечил его в своих дневниках, причем увековечил его не как гипсовую или мраморную статую Командора, а как живого человека, который теперь навсегда останется живым, таким, каким запечатлел его Золотухин, а значит всегда будет интересен людям. Правда, и сам себя Золотухин увековечил. Со всем Театром на Таганке. Значит он вдвойне и втройне молодец! Такую "Телемахиду" намахал, такой талмуд, и не так, что читать это все не будешь, а так, что будешь читать и перечитывать все это и зачитываться "жизнью замечательных людей" с Таганки!

О Высоцком нельзя сказать, что он совершил подвиг, а о Золотухине - можно.

Золотухина все долгое время считали тенью Высоцкого, его друга и партнера по сцене, "как тень отца Гамлета". Да еще некоторые считали его черной тенью, этаким Сальери. Но на самом деле - если он и был тенью Высоцкого, то светлой, а не черной.

А сейчас, после "Таганского дневника", мне кажется, их роли поменялись, и Высоцкий стал тенью Золотухина.

И если раньше все считали, что Золотухин должен гордиться тем, что он друг Высоцкого, то теперь Высоцкий должен гордиться тем, что он друг Золотухина.

...На спектакле "Театральный роман" в Театре на Таганке со мной в партере сидел страстный театрал и поклонник Валерия Золотухина, молодой оператор с видеокамерой, застенчивый, как красная девица, но очень смелый и рисковый как оператор (один из таких, которые ради ценного кадра под танк и под бомбы полезут). Любимов перед спектаклем предупредил зрителей в микрофон, чтобы они ни в коем случае не пользовались фотоаппаратами и видеокамерами во время спектакля и не снимали артистов. В противном случае нарушителю порядка грозило изгнание из Театра и какие-то еще более строгие и крутые меры.

Но мой сосед, несмотря на это, снял на видеокамеру несколько сцен с участием Валерия Золотухина, я подстраховала этого не "пионера-героя" и прикрыла его от зрителей и от "агентов" Любимова покрывалом Богородицы.

- Во времена Высоцкого здесь, наверное, тоже запрещалось снимать артистов, - сказал юный золотухинец. - Но если бы какой-то оператор тайно снял сцены с участием Высоцкого, какой бы это теперь был бесценный материал! А я снял Золотухина! - блестя голубыми глазами, похожими на горящие лампочки новогодней елки, произнес он.

Только благодаря таким ослушникам, как он, и сохраняются для истории бесценные материалы...

Я дотрагивалась до самой первой тетради дневника Валерия Золотухина, 1958 года, до оригинала. Это белая, ставшая сероватой тетрадь (из 36 листов), на скрепках, в мягкой обложке, исписанная узорным почерком Золотухина, где простым карандашом, где синими чернилами. Эта тетрадь в советское время стоила 14 копеек. Из нее, как Волга из своего истока, из ручейка, взяла свое начало большая литература Таганского Золотухина.

"НАША УЛИЦА", № 6-2005